Lux Aeterna

Джейс       Стража не старается скрыть своей злобы в адрес Джейса. Молодой парень с небольшой повязкой на носу и распухшим бордовым лицом открывает двери в одиночную камеру. Руки грубо толкают его внутрь аскетично серой комнаты. Джейсу едва удается удержаться на ногах, учитывая вывернутую лодыжку и крепко сжатые костыли под мышками.       Чтобы не тратить время попусту Джейс старается прислушаться к последнему дельному совету, который он получил ещё в больнице — старается отнестись к суду серьезно. Он мысленно пробирается сквозь текст своих записей, стараясь опровергнуть и оправдать каждое противоречивое слово, оставленное быстрой рукой на страницах. Но вскоре ему это надоедает, и он просто позволяет себе бездумного вглядываться в узор серой стены напротив.       Спустя двое суток ему удаётся выяснить причину, по которой стражники так обозлены на него. Виктор действительно начал процесс по увольнению провинившихся. Говорят, что вмешался сам главный инквизитор. До Джейса доходят и другие слухи, и грязные смешки, которые раньше в коридорах не звучали. «Он молодая шлюха, которую держит при себе этот дряхлый извращенец», «Все они там в монастырях переходят на другую сторону. А что делать коль баб вокруг нет?», «Как думаешь скольким он успел отсосать, чтобы оказаться на своей должности?», «А что с этим Талисом? Чего этот Виктор так за него трясется?», «Не знаю, может, запал. Мальчишка ученый вроде смазливый, не всё же инквизитору со стариками кувыркаться».       Джейс даже не знает, что думать об этом всём. Он вроде бы принимал без проблем всю свою сознательную жизнь, что церковь давно прогнила, но его мысли не доходили до подобного. Как бы он лично не был зол на инквизитора, ему не приходило даже в голову идея, что Виктор мог заслужить свою должность подобным способом. И он не может заставить себя поверить в это даже сейчас.       Но фразы о том, что Виктор может испытывать к нему интерес застревают в голове почти назойливо. Он старается не уделять этому много внимания, но у него не выходит.       К концу последней недели ему назначают встречу с каким-то важным чиновником, но никто не говорит ничего точно. Джейс пытался уточнить, будет ли это встреча с Виктором, но в ответ получил только сальную ухмылку.

***

      Он был бы рад увидеть Виктора перед судом, он не будет врать себе об этом. Ему нужен какой-то ориентир, направление. Хотя бы понимание того, насколько плохи его дела. И он знал, что может довериться Виктору. Инквизитор не стал бы настраивать против себя всю тюремную систему Пилтовера, если бы не был честным человеком.       Джейс сидит на стуле в странном нетерпении. Он чувствует, как нервно елозит манжеты рубашки, растирая ткань между пальцами, но не может заставить себя перестать. Он подготовил слова извинений заранее, и ему нужно как можно скорее их сказать.       Наконец-то ручка двери опускается, и в комнату входит пожилой мужчина небольшого роста с кошмарно нелепой бородой и усами. Он одет всё в ту же бенедиктинскую черно-белую мантию, которую носил Виктор. Крест на груди мантии ярко алый, но обшитый золотым кантом. Знак различия, который Джейс не в состоянии так легко определить.       Должно быть разочарование на его лице слишком явное, и пожилой мужчина вскидывает бровь слегка развеселившись, заметив это.       — Не тот, кого вы ожидали увидеть, дитя моё? — мужчина отодвигает стул и садится перед ним, но он такого крохотного роста, что кажется, будто за столом умостился бородатый ребёнок. — Меня зовут Хаймердингер, я здесь…       Джейс знает, кто такой Хаймердингер, и от нервов его рот начинает шевелиться, выплёвывая слова без спросу.       — Ваше высокопреосвященство, это большая честь… — он тут же прикусывает язык и чувствует, как густо краснеет. — Я вас перебил… А, ох. Простите.       — Я здесь… — мягко продолжает Хаймердингер, — чтобы познакомиться с вами лично, Джейс. И у меня к вам есть разговор частного характера, если позволите.       — Частного…? — Джейс не может даже представить, о чём пойдёт речь.       — Я знаю, что Виктор весьма тепло отзывается о ваших научных идеях. — Хаймердингер окидывает взглядом мужчину напротив, будто бы он сам, в отличие от Виктора, сомневается в его способностях.       — Инквизитор отзывается о моих идеях… — отрешённо повторяет Джейс. — Я… не понимаю.       — Виктор не хуже изобретатель, чем кто-либо из живущих учёных, мой мальчик. Он очень смышлён, иначе бы я не поручил ему эту работу… — Хаймердингер слегка разводит рукой в воздухе, улыбаясь. — Не каждому, даже весьма образованному человеку, дано разумение, чтобы с точностью отделить прагматичный ум от догматичного, расшифровать содержание научных концепций. Всё это требует недюжинной смекалки, как вы полагаете?       — Да-да, конечно, — кивает Джейс, подтверждая с приятным облегчением свои собственные наблюдения о Викторе.       — Работа инквизитора очень важна… несомненно. Но вы, мой мальчик, должны знать, что здоровье Виктора не позволит ему занимать пост инквизитора достаточно долго. Ему придётся отказаться от серьёзной карьеры, если он планирует продлить срок своей жизни.       — Я не понимаю… я… Какое отношение я имею к этому? — Джейс старается понять изо всех сил, о чём этот разговор.       — Самое прямое, мой мальчик. Самое прямое… — грустно вздыхает старик, и в этом вздохе ощущается что-то очень повседневное и человечное. — Как я и сказал ранее, этот разговор личного характера. Я могу легко разрешить вашу неурядицу с судом в обмен на одну просьбу, которую вы постараетесь выполнить для меня.       — Я… Просьба? — Джейс хватает воздух ртом, словно все мысли выбили из него. — Я должен знать, на что соглашаюсь, перед тем как отвечу что-то.       — Конечно-конечно, само собой разумеется, — хихикает старик, но потом продолжает серьёзным тоном: — Но вы должны поклясться здоровьем вашей матери, что вне зависимости от того, согласитесь вы или откажетесь, содержание этой просьбы и её условия навсегда останутся тут, между нами, внутри этой комнаты.       То, о чём просит его главный инквизитор, отдаётся странной тревогой. Клятва, о которой он говорит, — это скорее пустяковое суеверие. Здоровье его матери никогда не будет зависеть ни от одной нарушенной клятвы. Ему хочется быть циничным и рациональным, но где-то внутри всё равно наивной слабостью разгорается жалкое «что если». Но ему нужен выигранный суд. Ему нужна его свобода.       — Я клянусь… Клянусь здоровьем моей матери, — Джейс замечает, как румяное лицо Хаймердингера ненадолго озаряется чем-то отеческим и благодарным.       — Так вот, моя просьба…       Хаймердингер начинает издалека. Перед Джейсом разворачивается вся история жизни Виктора: его детство в семье заунитских контрабандистов, пребывание в бенедиктинском монастыре, первые изобретения. Его исключительность, которая всегда оставляла его в одиночестве. Его жажда сделать мир лучшим местом, которая так сильно была похожа на романтические идеи Джейса о справедливом мире. Его исключительные успехи в церковной карьере, его поиски, его ухудшающееся здоровье.       Джейс видит Виктора глазами Хаймердингера. И он может понять его просьбу. Это желание отца осчастливить своего ребёнка, желание родителя вопреки всему побеспокоиться и защитить. И Виктор, каким его описывает Хаймердингер, никогда бы не простил своего крёстного отца за то, с какой лёгкостью он выдал все его секреты проходимцу и просит… просит о невозможном.       — Но как вы можете просить меня о таком? — Джейс растирает лицо руками. — Вы же совсем меня не знаете. Как вы можете быть уверены, что я сдержу своё слово?       — Человеку важно верить в Бога, но иногда, мой мальчик, человеку лучше прислушиваться к тому, что ему говорит его сердце, — медленно начинает Хаймердингер. — Даже если вы сомневаетесь сами в себе, я не сомневаюсь ни на секунду в том, что могу положиться на вас.       — А если… Если он узнает? — Джейс растерян.       — О, это будет его самое первое подозрение, — Хаймердингер хитро улыбается.       — И что я тогда должен сделать? Как я должен переубедить его?       — Это останется на ваше усмотрение.       — То, о чём вы просите… это чересчур. Я ни за что не смогу выполнить такую просьбу. Это целая жизнь, которую мне придётся пожертвовать, — Джейс вдруг осознаёт, что это звучит по меньшей мере оскорбительно, учитывая контекст их беседы.       — Я могу помочь вам, Джейс. Помочь финансово. Ресурсы церкви шире, чем у любого советника Пилтовера. Вы не будете ни в чём нуждаться. Сумеете довести ваше исследование до конца. Это щедрое предложение. Разве это не то, о чём вы всегда мечтали? — Хаймердингер ставит руку на стол. — Так каков ваш ответ, мой мальчик? Что вы решаете?

***

      Комната суда набита битком. Джейс понимает, что скандал со стражей и назначение нового инквизитора, не могли не привлечь внимание публики. Он узнаёт на лавках знакомые лица. Он уже встречал их в поместье Кираманнов. В то время, ему доставался угол подальше от толпы, и разговоры с Кейт о том, как это всё невыносимо скучно. Никому из богачей и дела не было до молодого ученого, которому нужно финансирование. Теперь все они глазеют так, словно он одновременно самая опасная и занимательная фигура во всём Пилтовере. «Стервятники» — думает про себя Джейс.       Когда он проходит мимо матери, он слабо успевает сжать её пальцы. Она, конечно же, почти на грани слёз, и он улыбается, насколько получается ободрительно, чтобы поддержать её.       Стража наконец-то расходится перед ним. Посреди двух деревянных кафедр, между сторонами обвинения и защиты, стоит Виктор. Инквизитор облачён в красную церемониальную инквизиторскую мантию насыщенного красного цвета, громоздкий серебряный крест аккуратно прицеплен к красному широкому кушаку, который обхватывает его под мантией чуть ниже груди. Коричневые кудри аккуратно уложены вокруг такой же алой, как мантия, биретты. В сложенных перед собой руках покоится трость.       Они встречаются взглядом и Джейс старается не отводить его, как можно дольше. В эту самую минуту, когда карие глаза и тонкая едва заметная улыбка провожают его, в это самое мгновение, он позволяет себе впитывать образ перед собой со всей силой. Он пытается рассмотреть в Викторе отголоски всего, что он сумел узнать от Хаймердингера. Составить все версии Виктора воедино. Представить всю настоящую величину, которая так немыслимо легко вмещается в ослабевшем теле под мантией.       Звон небольшого колокольчика оглашает начало судебного процесса.

***

      Процесс уже длился трое суток. Сегодня день вынесения приговора. Прокурор спрашивает Джейса о его готовности признать все свои суждения ложными и противоречащими устоям и законам Божьим. И он готов. Джейс повторяет нужные фразы, как бессмысленную мантру. Он искренне надеется, что этого будет достаточно и он вскоре сумеет забыть всё это, как далёкий кошмарный сон.       Джейс не знает, что он может ожидать. С одной стороны он сделал всё, что от него требовалось для того, чтобы выбраться из суда живым. С другой стороны, он отказал главному инквизитору в его просьбе, и теперь может оказаться в ситуации, где его немилость сыграет с ним плохую шутку.       Джейс хорошо помнит их последние фразы, сказанные в тот день:       — Но почему вы отказываетесь? — Хаймердингер смотрит на него со странным прищуром.        — Вы много рассказали мне о Викторе, — Джейс выдыхает задумчиво. — Если всё это правда… Я не могу с ним так поступить. То, о чем вы просите меня — жестоко.       — Я предлагаю вам обоим возможность продолжать работу над исследованием, которое способно изменить мир, позволяя использовать все ресурсы, доступные церкви.       — Виктор умён. И когда ложь раскроется перед ним. Когда он всё поймёт… — Джейс старается не чувствовать, как его кулаки сжимаются под столом, — Он не достоин того, чтобы узнать, что единственное партнерство, которого он достоин — куплено для него из жалости. Виктор достоин большего.       Хаймердингер покинул комнату, не попрощавшись и не проронив ни слова.

***

      Толпа начинает собираться задолго до окончания перерыва. Шёпот и шелест одежды наполняют зал суда, превращая его в живую волну человеческого волнения. Зрители стараются занять лучшие места, чтобы не пропустить ни единого слова приговора. Впереди сидят богатейшие аристократы Пилтовера: их лица спокойны, но глаза горят любопытством, прикрытым вуалью благопристойности.       Джейс чувствует на себе пристальные взгляды. Ему кажется, что каждое шепотом произнесённое слово адресовано только ему. Грудь стягивает напряжение, а ладони вспотели, словно он снова держит горячий металл в лаборатории. Его адвокат пытается подбодрить его, шепча что-то о милосердии суда, но Джейс не слушает. Его мысли уже поглощены другой фигурой. Виктором.              Он сидит неподвижно на своём месте, словно статуя из плоти, воплощение неизменной силы и сдержанности. Красная мантия подчёркивает тонкость его фигуры, а трость в сложенных руках кажется символом власти, даже несмотря на её утилитарность. Лицо Виктора остаётся непроницаемым, как и всегда, но Джейс чувствует: этот человек держит его судьбу в своих руках. Все слова адвокатов, прокуроров, даже самого Хаймердингера — это лишь декорации.       В зале наконец устанавливается тишина, Виктор медленно поднимается за судейский президиум. Движения плавные, как будто каждое из них имеет строго отмеренный вес. Он занимает своё место, и зал замирает.       Джейс ощущает, как что-то сжимается в его груди, когда взгляд Виктора касается его. В этом взгляде нет ни враждебности, ни осуждения — только холодное спокойствие и лёгкая тень усталости.       Инквизитор начинает говорить. Его голос мягок, но каждый звук разносится по залу, как удар колокола.              — Суд, выслушав доводы сторон, рассмотрев доказательства и принимая во внимание состояние души обвиняемого, постановляет следующее: Записи, известные как дневник Талиса, содержащие размышления, противоречащие духу нашей святой веры, подлежат уничтожению, дабы избежать соблазнов и смуты среди верующих. Все изобретения и научные труды обвиняемого отныне считаются собственностью Святой Церкви и конфискуются для дальнейшего изучения и определения их полезности или опасности для общего блага. Сам обвиняемый, Джейс Талис, признаётся заблудшим, но не неисправимым. Ввиду его молодости, таланта и искренних душевных терзаний ему назначается наказание, которое, надеемся, станет очищением для его души: Шесть месяцев домашнего заключения под надзором представителей Церкви. Еженедельные исповеди перед служителем Божьим, чтобы он мог вновь обрести смирение и веру. Мы верим, что милосердие Господа велико, а потому даём вам, Джейс Талис, шанс искупить свои сомнения и направить свой ум и талант на служение не себе, но Господу и Его народу. Пусть этот приговор станет уроком как для обвиняемого, так и для всех, кто видит в своих мыслях вызов божественному порядку. Да наставит вас Господь на путь истинный. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.       Слова Виктора проникают в самое сердце Джейса. Каждая фраза — словно раскалённое железо, которое прикасается к его сознанию. Эти слова — не обвинение и не оправдание, но неизбежность, которую он больше не может изменить. Джейс нервно сжимает пальцы, чувствуя, как костяшки белеют.              Когда Виктор заканчивает говорить, он выдерживает паузу. Его взгляд ещё раз останавливается на Джейсе, и в этот момент молодой учёный понимает: перед ним стоит не просто судья, а человек, который видит его насквозь, видит всё — его страхи, надежды и слабости.       Словно подведенная черта под всей его жизнью.