Джеймс Эванс и Школа Хогвартс

Ночь выдалась почти бессонная. Я то и дело вскакивал каждый раз, когда от грохота на ступеньках поднимался шум, а с балок, до которых я не мог дотянуться, падала пыль, которая неприятно забивала нос. Гости, которых пригласили Дурсли — как я потом понял по голосам, это была семейка Скрэффов со своими двумя детьми — задержались допоздна. Тётя и дядя ушли спать лишь когда, по ощущением, был уже канун утра.     Я тоже хотел завалиться и поспать подольше, но что-то подсказывало, что меня ждут проблемы и нотации за сон до обеда. Никто и не посмотрит, что сама эта несносная семейка уволилась в кровати уже заполночь.    Тихо вздохнув, я посмотрел в потолок. Деревянные балки лесенкой шли вверх, а редкие щёлки пропускали через себя полоски света. Некоторые деревяшки были погнуты, от чего просветы между стыками ступеней были шире, настолько что в них можно было без труда засунуть карандаш или хороший такой гвоздь, чтобы проткнуть ногу какой-нибудь свинье, топающей как мамонт каждый раз, когда она шагала по лестнице.     Настанет день, когда Дадли растолстеет настолько, что его нога провалиться сквозь ступени. И лучше бы в этот момент меня убило каким-нибудь колом или балкой в лоб, а то чую, если я выживу, то спать перееду в сарай, ведь опять каким-то образом окажусь виноват в том, что не смог убедить доски не ломаться под жирной тушей кузена.    — Эх... когда же это произойдёт. — Проговариваю я, чувствуя, что больше не могу выносить молчания. Весь прошлый вечер я слышал, как болтали и веселились Дурсли с гостями. Взрослые делились новостями, дядя, разумеется, не упустил шанса завести разговор о своей компании по производству дрелей, а дети на всей громкости включали музыку и играли в приставку. Стены дома были тонкими и слышно было каждый стук, каждый топот и громко брошенную фразу.     — Ч-ш-што именно? — послышался голосок практически у самого моего уха. Я резко подпрыгнул, на миг забыв о том, что сплю почти у нижних ступеней и с силой ударился лбом о доски. Болезненно зашипев, я потёр ушиб, смаргивая пелену перед глазами. После того раза моя голова часто болела, а в глазах темнело от каждой малейшей встряски.    Я глянул в сторону, откуда исходил звук, машинально потянувшись за очками и нацепляя их на нос. На полу возле моего матраса свернулась кольцами змея. Та самая коричневая змейка с красивым тёмным узором на спинке, которую я вчера видел в саду. Видимо, мне тогда не почудилось, когда я услышал её голос. Или его?     —...А... м... ничего. — протараторил я в ответ, вспоминая, что мне был задан вопрос. Только потом я задаю свой. — А вы... кто? И как вы сюда попали?    Змейка смотрит на меня, поднимая голову и вытягивая длинную шею, как перед броском. Я невольно сглотнул, но не двинулся с места. Почему-то мои глаза опустились вниз, как происходило всегда, когда я говорил с людьми. Мне было напряжно смотреть на кого-то, кто говорил как человек, хоть и выглядел как садовый шланг.    — Мы виделис-с-сь в с-саду до этой ночи... А кто я? Кажетс-с-ся очевидным.    —... и правда. Простите, я... просто никогда не видел говорящих змей. По правде говоря, я вообще не видел змей вживую, только по телевизору.    Мой собеседник издал шипящий звук, который я бы назвал смешком по-змеиному. Мне неожиданно стало стыдно от того, что я сказал что-то не так. Надо мной теперь смеются... я настолько плох в общении, что даже говорящие змеи над мной смеются?    — Поз-з-здравляю. — наконец-то произнесла змея, нарушив паузу. Хоть я мало что мог сказать по тону шипящего голоса, но он казался мне беззлобным. — С-с-скажи, могу ли я попрос-с-сить тебя об ус-с-слуге?     Я на мгновение замешкался. В моей памяти тут же всплыли предупреждения, которые я примерно в лет пять подслушал при разговоре тёти с кузеном: "никогда не подходи к незнакомцам и не помогай, даже если очень просят". Конечно, со мной о таком никто не говорил, наверняка надеясь, что я всё же попадусь какому-нибудь похитителю детей и наконец покину дом, оставив Дурслей с чистой совестью.     Однако... это же змея. Что она сделает, если я помогу ей? Это не та большая анаконда, которая, как говорили по телевизору, способна задушить и съесть человека. А будь она ядовитой, разве не укусила бы меня во сне?    — ... да? — наконец отвечаю я, понимая что змейка смотрит на меня выжидающе и довольно долго, желая услышать мой ответ.     После моего шопотка змейка повернула голову и её длинное тело начало исчезать в одной из щелей решётки на двери в чулан, через которую проникал солнечный свет. Я подождал, пока её хвостик не исчезнет, после чего неуверенно встал, скидывая с ног плед. Приоткрыв дверь, я заметил, как змея ловко обвилась вокруг опоры лестничных перилл и влезла на перекладину. Она снова глянула на меня, ожидая действий.    — Куда мы? — спрашиваю я, понизив голос. Со второго этажа слышится неистовый дядюшкин храп, будто огромный дракон спит, охраняя сокровище от гадких Поттеровских ручонок.     — Крыш-ша — шипит в ответ змея. Она начинает ползти по периллам вверх, пока мои ноги стоят в нерешительности.     Второй этаж был местом, куда я могу входить лишь для уборки. Ванна и кухня находятся внизу, так что мне не оправдаться ни походом в туалет, ни желанием попить воды, ни чем-либо ещё. А если меня ещё и обнаружит Дадли... ох, этот порось не упустит момента. Уже была история где он, до боли и треска давя коленом мои рёбра и держа своими массивными широкими руками за запястья, завыл, лишь завидев прибежавших на грохот тётю и дядю: "Он напал на меня, мамочка! Он сумасшедший, а я защищался!". Повторись это снова и я не знаю, что со мной сделают... да, дядя говорил, что запечёт меня в психушку, где меня "обколят успокоительными, чтобы излечить это бешенство", но скорее дядюшка лично запихает эти успокоительные мне в глотку, лишь бы не платить врачам за это, да семью не позорить тем, что в их доме жил псих.    Я сглатываю комок, что встал поперёк горла от мыслей, которые вновь было некуда деть. Ну вот зачем я согласился помочь? Зачем вышел из чулана и теперь иду по лестнице, кажется, в объятья самой смерти или как минимум сильной боли?    Я не знаю...    Ноги сами понесли меня, тихо ступая носками на ковёр, перешагивая чрезморно громко скрипучую третью ступеньку и следуя за змейкой. Говорящей, мать его, змейкой. Я чувствую дрожь в руках и то, как сильно сдавливается моя грудная клетка по мере приближения к запретному этажу, где каждая дверь в спальни Дурслей - ящик чёртовой Пандоры. Откроешь или пошумишь рядом - и оттуда вылетит твоя погибель на белых кудрях, усах-щёточках или губках-вареничках.    Я по-привычке смотрю в пол, борясь с желанием опуститься на колени и перестать двигаться. На периферии зрения вижу, как змеиный хвостик скользит по полу небольшого тамбура перед лестницы, где стоит один единственный книжный шкаф у занавешенного окна. Оторвав подбородок от груди, я поднимаю голову. Змея опоясывает идущую от потолка до пола трубу отопления, которые в это время года холодные. Извилистыми, но такими лёгкими и почти гипнотическими движениями она добирается до самого потолка. Морда рептилии вытягивается и почти половина её тела движется в воздухе, пока вторая плотно опоясывает стояк отопления.     Я слежу за взглядом змейки и вижу, как она стремиться к крючку у самого потолка, на котором висит небольшое кольцо, цепочкой привязанное к люку на потолке. Это вход на чердак... я почти никогда не был там, исключая день, когда мне велели расставить по всему дому ловушки для мышей. Говоря честно, не было никакого желания возвращаться в то место, где была куча пыли и коробок с хламом, ещё более древним, чем тётя Мардж, и более ненужным и сломанным, чем всё что сбрасывалось в мой чулан.     — ...Мне открыть тебе? — спрашиваю я шёпотом, непривычно высоко задрав голову и видя, как змея толчком мордочки снимает кольцо с крючка и смотрит на меня.     — Ес-с-сли дотянеш-шься... — прошипели мне в ответ.    Что ж... не знаю, что такого понадобилось змее на чердаке, но я ведь согласился помочь. Да и, если задуматься, то было приятно помогать этому маленькому созданию, которое смотрело на меня со странным взглядом, которого я никогда прежде не видел, и буквально вчера благодарила меня за столь простой поступок. Если я всё сделаю тихо и быстро, то Дурсли ничего не услышат. Вчера засидевшись с гостями, они наверняка подвыпили и сейчас смотрят десятый сон, от которого их отвлечёт разве что начало атомной войны или аналогичные по своей разрушительной силе визги Дадли.    Я осматриваюсь и вижу между стеной и шкафом сложенную стремянку. Низкая, всего в две ступени, так что не слишком поможет с моим-то ростом. Тем не менее, я беру эту складную ступеньку, ставя её под люком, а потом сгребаю с полки несколько тяжёлых и толстых книг, которые, кажется, никогда не открывались, ведь были все до одного как новенькие. Ставя штук семь книг друг на друга, я поднимаюсь на эту платформу и тяну руку к кольцу на цепочке.     Я могу коснуться его пальцами, если стану на носочки, но мне нужно потянуть за него, чтобы открыть путь на чердак. Можно было бы принести ещё одну книгу, но вместо этого я, не успев подумать, легко подпрыгиваю, хватаясь за кольцо и тяну его вниз. Тугой механизм, удерживающий люк, едва поддаётся. Я настолько лёгкий для него, что мне приходится стать на нижнюю ступень стремянки и поддеть её ногой, чтобы как следует потянуть и под всем своим весом, плюс тяжестью книг на которых я стоял ранее, распахнуть люк. Широкая складная лестница сложена с закреплена на крышке люка с верхней стороны, потому и не раскрылась, а ведь в теории могла и убить меня... Дядю она когда-то прибила по пузу, слетев с ненадёжного крепления.    Мне на голову полетели соринки и небольшое облако пыли. Чердак не открывался уже несколько лет и давно не видел хорошей уборки пылесосом и тряпкой. Я закрываю нос и рот краем футболки, стараясь не чихнуть, издавая в итоге звучное фырканье. Как же повезло, что дядя в это время смачно храпнул, так что меня не услышали.    Змейка шикнула что-то и поползла в открывшийся люк. Её тело двигалось, но мордочка всё ещё была направлена на меня. Я смотрю на неё в ответ, наклонив голову на бок с немым вопросом "что ты хочешь".    — Ты идёш-ш-ш? — Наконец шипит она.     Я поспешно замотал головой. Если вдруг Дурсли проснуться и поймут, что я не просто поднялся наверх, а ещё и проник на чердак... да с меня шкуру спустят! Ну или запрут и заставят сидеть под крышей, пока я всю пыль языком не вылижу, а уйти на это может, кажется, пару сотен лет.     — ...Я не дотянусь до лестницы. — Говорю я. Не знаю, почему, но мне стыдно. Стыдно и страшно говорить правду о том, что меня будут трепать, как драный веник, если я залезу в запрещённое место в доме. Я уже в нём и уже рискую, а забираться ещё дальше было бы самоубийство! Однако вот так взять и признать это... лучше уж оправдаться. Не сможет ведь змея спустить мне лестницу.    В следующее же мгновение я пожалел о своих словах. Я вижу, как змеиная мордочка снова вытягивается, устремляясь к крючку, что упирается в штифт и не даёт лестнице открыться. Змейка раскрывает пасть, верхней челюстью цепляясь за крючок, а нижней за балку, прибитую к крышке люка. Пара мгновений и змея с усилием сжимает челюсти, от чего крючок с тихим дзинь соскальзывает со штифта и лестница, потрескивая и издавая лёгкое громыхание, начинает падать.     Мне едва удаётся поймать раскладывающуюся часть лесенки до того, как она с грохотом упрётся в пол. Ступени очень толстые и тяжёлые, от чего долго я их держать не могу, плавно опуская. Все перекладины покрыты пылью, которая остаётся на руках, создавая на коже ощущение неприятной сухости. Чёрт...     Ну, раз уже ничего не сделаешь — лестницу я назад вряд ли соберу из-за её тяжести, так что тумаки мне и так обеспечены — я решаю хотя бы посмотреть, на что сейчас похоже место в доме, которое, в случае каких-то неполадок, может стать в том числе моим жилищем. Хотя вряд ли... скорее меня заставят копать подвал, чтобы моё нахождение "на вершине" не задело раздутое во все стороны, но чувствительное эго несносной семейки.     Я лезу по перекладинам лестницы, поднимаясь в пыльное и прохладное помещение, пропахшее ветхостью и запахом старости. Не затхлости или тухлятины — хотя последнее частично чувствуется — а именно запах чего-то из прошлого, как пахнут старые книги или мягкие игрушки, что лежат на полочке и никогда не стираются, ведь с ними никто не играет.     Я осматриваюсь, проскальзывая взглядом по кучам коробок, некоторые из которых были заклеены скотчем, а у одной был сморщенный и мокрый уголок, будто внутри что-то протекло. Маленькая форточка была приоткрыта и из неё шёл тусклый свет, окрашивающий комнату в тёплые тона.     Змейка поползла по дощатому полу, на котором лежало множество мотков проводов, а местами сухие скрипучие доски были растресканы и  наверняка начали бы неистово скрипеть, стань я на них.    Проморгавшись, чтобы привыкнуть к свету, что резко стал казаться таким ярким, я смотрю вперёд. Мои глаза невольно расширились, когда я заметил на прямоугольнике, оставленном на полу от сияющего рассветного бьющего в окно солнца, длинную извилистую фигуру. Белая как снег чешуя играла серебристым блеском в лучах, а красные глаза были направлены на меня и на вторую змею, пришедшую вместе со мной.     Коричневый змей подполз к чистейшему белому сородичу, который скрутился кольцом вокруг тушки жирного ворона. Тёмный змей прошипел яростное "ворюга", совершая бросок на светлого, однако особо к нему не приближаясь, лишь кусая воздух. Обе рептилии свирепо зашипели, извиваясь и неотрывно глядя друг на друга. Движение их тел было завораживающим, настолько, что могло показаться, будто они пытаются загипнотизировать друг друга своим танцем. Из открытой пасти белого виднеются длинные клыки, коих нет у коричневого, а значит он, скорее всего, ядовит. Вот почему короткозубый соперник не спешит бросаться на меньшего по размерам соплеменника.    Наконец я потряс головой, заставляя себя отвлечься от мыслей и наконец осознать, что за сцена передо мной развернулась. Две змеи хотят устроить драку и поубивать друг друга! Наверняка поубивать, ведь звери не дерутся для удовольствия, как люди.    — Постой! — восклицаю я, наконец выбираясь из люка и становясь на пол, который, как и ожидалось, мерзко заскрипел. — Не надо драться, пожалуйста. Хочешь я... я сворую тебе мяса? В холодильнике есть курица, на вкус, я думаю, почти как другие птицы.    Вот же дерьмо... что я несу? На кой чёрт я подкидываю себе всё новые проблемы? Не знаю... Знаю лишь, что мне очень не хочется видеть кровавое противостояние двух существ, которых я уже неосмотрительно счёл за красивых из-за их изящества, блестящей чешуи и даже из-за клыков, вид которых напоминал об опасности, таящейся за мордашкой, которая мне казалась милой, как у любого другого животного, не смотря на всё, что обычно говорили по телевизору.    Коричневая змея напряжённо отползла назад и оба противника, закрыв пасти, посмотрели на меня. Змеиные лица вряд ли могли выражать эмоции, так что и прочитать что-то по их взгляду было тяжело.     — ...Говорящий? — Наконец прошипела белая змея. Её или его голос был почти таким же как у коричневого, но всё равно другим, более звонким и с подобием усмешки. Всё же, змеи тоже разные и не только внешне, но и по речи, как и люди. — С-с-сколько же я с-с-спал, что люди уж-же научилис-сь говорить?    — Люди не научилис-сь. Мож-ж-жет только он. — шепнул первый змей. Он отполз от белого поближе к Гарри, почти что к его ногам, видимо, молча принимая предложение угоститься сворованной курятиной. Видимо, мне теперь было не отвертеться.    —... Сколько здесь ещё змей? В этом доме и на этой улице?    Я всё ещё стою, не решаясь сделать и шага, замечая, как белый змей извивается, защищая свой сегодняшний завтрак. Проблема... раньше ни в доме, ни на тисовой улице я не видел змей, да и животных в принципе, вроде как это было запрещено, чтобы те не портили газоны и не шумели. Бродячих же собак и кошек просто-напросто отстреливали, если те не умирали сами, поев отравы. Сейчас этих "запрещённых существ" в одной только этой комнате было уже двое! Если окажется, что их ещё больше, то я не знаю, что мне делать. Животные, пожалуй, единственные к кому я испытывал хоть каплю симпатии. Единственные, кто её по-настоящему заслуживал, ведь они, хоть и не умели говорить — по крайней мере, до вчерашнего дня — но были куда спокойнее, ласковее и... более человечны, чем люди.     У школы была собака, которую считали "агрессивной", но вот только подвох был в том, что кусала и лаяла она только на тех, кто пинал её, пугал или бросался в бедняжку чем-нибудь. Ко мне и паре ребятам, что её подкармливали из столовой, она относилась ласково и дружелюбно.     Если Дурсли заметят хоть одну змею в доме, то наверняка расставят ловушки и раскидают отравы, если против рептилий вообще таковые были. Ну или они просто превратят дом в сплошную душегубку, как уже было однажды, когда в коврах завелись клопы — угадайте, кто по словам Дурслей принёс их в дом?    — Больш-ш-ше никого... — наконец прошипел змей у моих ног — По крайней мере я не ч-щ-щуял.    Я облегчённо вздохнул в ответ на её или его слова. Что ж, по крайней мере, мне не придётся спасать многих.    — Слушайте, вам нельзя быть рядом с людьми, тем более с людьми в этом доме... вас убьют, как только найдут, так что пожалуйста, большое-пребольшое пожалуйста, уходите. Как только доедите, я прошу вас, не появляйтесь здесь больше, для своей же безопасности.    Змейки обе слушали меня, прожигая взглядом своих глаз-бусинок, что зрили мне прямо в душу. Я не был уверен, понимают ли они вообще, посему я прошу их об этом. Не подумают ли, что я хам или... ещё что-то. Я лишь хотел помочь паре созданий, что по своему незнанию выбрали худшее место для проживания, какое только можно было выбрать.    —  Безпас-с-сности,говоришь? — Зашипела белая змейка и в её тоне я услышал намёк на...наглость? — С-с-сам пос-стоянно получаеш-ш-шь не за ч-ш-што, но остаёш-ш-шся здесь, а нас-с гонишь прочь?   — Я... вы не понимаете, мне некуда идти. Люди не живут без крыши над головой, тем более дети. — протараторил я, понурив голову и вновь упираясь взглядом в собственные носки. Да, было эгоистично, что я прогоняю змеек из дома, в котором сам живу, не смотря на постоянные оры и периодические побои, но эта ситуация была совершенно другой.     И о чёрт возьми, я только сейчас понял — если змейка спрашивает меня об этом, то наверняка слышала или видела то, что позавчера утром творилось в этом доме. Я никогда не говорил о том, что со мной делают, пока никто вне дома не видит. Это было бесполезно и сулило лишь большие неприятности. Однажды учитель вызвал в дом опеку, когда я пришёл в школу с синяком под глазом. Одна из приходивших к нам персон была женой дядиного подчинённого и потому с радостью прослушал его сказочки о том, что "Гарри у нас на лечении, у него от родителей повышенная агрессия и умственная отсталость, вот он и дерётся со всеми подряд, но мы обещаем впреть его контролировать"... спина болела минимум неделю.    Пидемо моё напряжение как-то отразилось на лице, ибо коричневая змейка, вытягивая морду вверх, боднула носом мою ладонь. Я не сразу осознал этот жест, но почти тут же понял — это было невероятно приятно. Сухая, чуть холодная и гладкая чешуя касалась моей руки. Кончиками пальцев я чувствовал движение и трепет, пульсацию крови и жизни под кожей изящного создания.     Я плавно опустился на колени, не смотря на слой пыли на полу. Змейка заползла мне на бёдра и подставила мордочку, позволяя мне гладить и слегка почёсывать её покров, отливающий бронзовым блеском с вкраплениями тёмных чешуек, украшающих кожу, как чёрный жемчуг.    — Пожалуйста... — прохрипел я сквозь ком в горле. — Уходите... пожалуйста.    — Это и наш-ш-ш дом тож-же. — прошипела мне в ответ всё столь же спокойная и ласковая змея, глядя на меня почти в упор. — Да и в такую ж-жару ж-жить невынос-симо.     — Я...м... я же буду поливать сад каждый день! Вы можете жить там, прятаться в кустах или, не знаю, норах.    —   Раз-зве же с-свиньи бывают с-с-снаружи реж-же чем в крыш-ш-ше? — шепнула белая змейка, издав шикающие звуки, похожие на змеиный смех.     Я невольно улыбнулся, пожимая плечами. Что ж, это было впервые, чтобы кто-то отзывался об идеальных Дурслях, называя их истинным именем. Свиньи - краткое и точное описание этих людей.    — Может быть и нет, но всё равно, вдруг заглянут. На чердаке давно не убирались и, я думаю, когда Дурсли увидят спущенную лестницу, они припомнят... — "что пора бы надрать мне задницу" хотел я сказать, но не стал. Мы только встретились и я не собирался выливать всю свою желчь этим змейкам.    — Поч-щ-щему ты сам не сбежиш-ш-шь? — спросила у меня белая змейка, наконец подползая немного ближе. — В лес-с-су легче еду найти, чш-ш-шем выпрос-сить милос-сть у этих.     — Ну... не могу. Я не питаюсь мышами и птицами, как вы, а Дурсли всё же меня кормят. Редко, но кормят, да и сплю я в тепле.     — Трус-с-с...    Я на миг замешкался, невольно опуская голову и прикусывая губы. Чёрт... ну вот и что мне ответить? Да, может быть я и правда боюсь, но у меня веть есть причины на это! Я понимаю, что не выжил бы на улице и дело здесь не столько в проблемах с едой — украсть всегда можно было даже в магазине, я делал это пару раз — но вот люди. Это действительно были злобные существа и на улице, особенно ночью и в каком-нибудь пустом месте их ничего не сдерживает.    Все дети школы знают, "Поттер слабый идиот, на котором можно спокойно вымещать злобу и не иметь последствий". На втором месте по количеству синяков на моём теле были одноклассники или ребята из банды Дадли, которые подлавливали меня по дороге в школу и из неё, или во время походов в магазин. Первенство, конечно, с огромным отрывом держал дядя, но у него всё же был тормоз в лице Миссис Дурсль, которая отчитывала его за излишнюю агрессивность. Не из волнения за меня, конечно, а из-з того, что "малыш Дадлик может научиться этим непотребствам". На улице никакого тормоза не будет, а с тем, насколько я захилел за последний год, даже убежать может быть проблематично.    — ...Да, трус, и что? У вас выбор между жизнью и смертью, а у меня выбор между немедленной смертью или отложенной на потом! Как думайте, что я выберу?    Я не сдержался, тут же пожалев об этом. Грубить было не в моём характере... почему я позволил это себе? О боги-боги-боги! Из-за того, что эти змейки меньше, поэтому я решил, что могу орать на них? Я превращаюсь в дядю!    — ...П-простите... я имею ввиду, что... — И тишина. Я так и не смог придумать, что имею ввиду.     Повисло недолгое молчание, которое нарушило тихое шипение. Ничего не значащие, но успокаивающие. Я почувствовал, как змея, что до этого уместилась мне на колени, обвилась вокруг руки, затем плеча и после замерла, держа мордочку в паре сантиметров от моего лица. Я почти чувствовал щекой лёгкое, едва ощутимое дыхание и... это успокаивало, хоть давление на руку сильных мышц змеиного тела было неприятным.    — Не с-с-слушай с-слизня. Он ж-живёт рядом с-с людьми, но их порядков не з-знает. — шепнул на ухо мне протяжный голосок, заставляя меня прикрыть глаза. Это было как гипноз. — Однако мы вс-сё ж-же не покинем это мес-с-сто. Это наш-ше гнездо и ес-сли нас-с-с не з-замечали долгие луны, то с чего бы з-з-заметить сейчас-с-с.   —... Ладно. Только пожалуйста, будьте оба осторожны.    Проговорил я, вздыхая и медленно поднимаясь на ноги. Белая змея опасливо поддалась назад, задевая хвостом ножку хрупкого пластикового столика, от чего коробочка, лежащая почти на краю, упала на пол. Я уже успел содрогнуться и отпрянуть, едва сохраняя равновесие и не падая в люк, прежде чем осознал, что падение было почти бесшумным. Из коробки на пол высыпались лишь бумажки.     Облегчённо вздыхая, я медленно подхожу ближе, стараясь идти аккуратно и не скрипеть полом. Белая змейка, взяв в зубы тушку ворона, отползает в дальний угол, откуда наблюдает за мной. Что ж, хоть такое отношение для меня обидно, но я объективно заслужил: нарушил завтрак, привёл соперника, так ещё и разорался, как идиот.     Подойдя к столу, я поднимаю с пола маленькую коробку, а после начинаю собирать упавшие бумажки. Открытки, записочки, рисунки и, внезапно, старые фотографии. Частично выцвевшие и потускневшие фото двух девочек. Не понятно почему, но я застываю, глядя на них.    На фото две миловидные девочки, обе как фарфоровые куколки: белые, с розовыми щеками и в милых платьях, а густые волосы у обеих вьются и пушатся, как облачка. Одна белокурая худенькая блондинка, а вторая чуть пухленькая, но от того только куда более милая, рыжая девушка.     Выбрасывая на стол ненужные бумажки, я оставляю в руках лишь пачку старых фото. На одном из них, чёрно-белом и самом потертом, изображены две совсем маленькие девочки-куколки, которым не больше трёх-четырёх лет, а в углу чёрной ручкой написано "Петуния и Лили, Рождество 1964". Петуния и Лили. Тётя и... мама?     Я неосознанно сглатываю образовавшийся в горле комок. Мама. Я так мало знал о ней. Тётя Петуния не хранила в доме ни одну фотографию из своего детства, на которой была бы изображена её сестра. О маме она почти не говорила и лишь тётушка Мардж считала своим долгом высказать своё "фи". Постоянно разглагольствовала о том, что моя мама была "дурной тунеядкой с ужасным вкусом и наверняка та ещё замарашка, иначе в кого ещё Гарри пошёл такой свинотой".     Но сейчас... сейчас, глядя на эти фото, я вижу на них девушку, что сияет очаровательной улыбкой и изумрудными глазами. Зелёные, как у меня, но только полные жизни и тепла. На более поздних и не успевших потускнеть фотографиях, где моя мама стоит в каком-то странном костюме и шляпе, похожей на ведьминскую, я могу рассмотреть её волосы: рыжие, почти красные, как струящиеся по плечам языки пламени, белая кожа, горящие живым румянцем чуть пухлые щёчки и эти красивые мягкие на вид губы и пальцы, кажущиеся столь же приятными.     Я и не подозревал, что моя мама была такой красивой. По правде говоря, я вовсе не думал о том, как она выглядит. Для меня "мама и папа" были лишь каким-то далёким понятием. У них не было лица, не было характера или обличия, лишь имена и статус "родитель маленького уродца". От того, что в моей голове они были лишь тёмным пятном, этот яркий и живой образ врезался в мой разум, поражая как удар током. Родители ведь должны быть похожи на своих дете? Ну или вернее, дети на родителей... Однако, вспоминая то чучело, что смотрело на меня из зеркало вчера, я не могу понять, как оно может быть связано с чем-то столь прекрасным, как девушка на фото.     Сжимая фотографии в руках, я не могу от них оторваться. Где-то краем сознания вспоминаю что-то о том, что я обещал змейке курицу и начинаю идти к люку. Не помню, как я спускался по обеим лестницам, но оторвался от фотографий я лишь в момент, когда подошёл к холодильнику. В пару мгновений я открываю холодильник, беру из упаковки сырую куриную ножку и протягиваю её змее, до сих пор сидевшей на моём плече. Клычки охотно впиваются в мясо и мой маленький друг сползает вниз по моей руке, быстро ретируясь за шкаф. Глянув вслед, я замечаю, как змейка проползает в какую-то дыру в стене, по всей видимости оставшуюся после атаки на наш дом мышей пару лет назад. Вот как они оставались незамеченными. 

   ***

   Я вновь сижу в кухне за столом, вытягивая руки на столешнице. Что ж, эта сцена была ожидаема с самого утра, ещё с того момента, как я открыл дверь на чердак и спустил лестницу. Конечно, вернуть всё на место мне было не по силом и дорога в царство пыли стала первым, что заметили Дурсли, только выбравшись из своих спален. Снова не повезло нарваться на них ещё до завтрака...    — Я ещё раз спрашиваю!!! — буквально вопил Дядя Вернон. Звук рассекания воздуха и хлёсткого удара снова разорвали тишину кухни, как и мой болезненный всхлип. Я не плакал, мне было нельзя, но конкретно сейчас очень хотелось. По моим рукам, которые я должен был держать на столе, уже прошлось ударов пятнадцать не меньше. И снова любимый дядин кожаный ремень. — Какого хера ты, мелкая поганая тварь, решил что имеешь право шастать по дому!? Та не видишь, что МЫ СПИМ!!!    — Простите... — выдавил я, снова издавая что-то среднее между шипением и скулёжем. Руки уже горят , будто их окунули в кипящее масло, а под ногтями, которыми я бессильно царапал столешницу, уже была кровь. — Я... я просто хотел найти свою старую игрушку...    — "СВОЮ"?! В этом доме из твоего лишь твоё дерьмо и грязь под ногтями! Хотел украсть наши вещи, щенок? Так знай, что раньше за подобное руки отрезали и ты сейчас легко отделываешься, мелкий неблагодарный урод! — Гремел, как град по крыше, голос дяди прямо над ухом. Я в очередной раз зажмурился и скульнул, словно побитая псина, когда раздался очередной удар. Хотя... почему "как"?    — Ну всё, Вернон, довольно. — шикнула Миссис Дурсль, подходя к столу и, небрежно шлёпнув мою руку влажной тряпкой, заставила меня убрать руки. Местами от сильных ударов кожа порвалась, покрываясь маленькими ранками, из которых кровь текла не белую поверхность обеденного стола, которую тётя Петуния начала тут же вытирать. Вытирала нервно и пшикая какой-то химией, явно опасаясь нового пятна.   Я видел, как лицо Вернона горит негодованием. Очевидно, ему не нравилось, как после истории с алкоголем, детсадовцем и стеной в прихожей его ограничили в возможностях, однако перечить тёте даже он не мог, при всём своём властолюбии. Скрепя зубами, он хлопнул ремнём уже по моей ноге, махнув рукой в сторону лестницы.    — ВОН!! Чтобы сегодня и завтра тебя не видел! В туалет выходишь ночью, к еде не прикасаешься, понял!? Проваливай!    Слабо кивая и глядя в пол, я медленно поднимаюсь со стула. Страшно поворачиваться к дяди спиной, потому я полубоком дохожу до коридора, а уже там до лестнице в чулан. Меня передёргивает, когда я на периферии зрения вижу, как Вернон отрывается от своего места. Не сразу понимая, что он просто уходит в сторону, а не ко мне, я моментально заскакиваю в чулан, закрывая за собой дверь, быстро но тихо, чтобы не злить Дурслей ещё больше.    Моментально моё тело падает на матрас и я прижимаю к себе руки, словно горящие огнём, ярко красные и с кровоподтёками. Чёрт... только с утра ведь синяки на бёдрах просли, как на тебе.    Я поворачиваю голову, глядя на половицу, из которой были вытащены гвозди. Дурсли этого не знали, но эта досточка не была прибита к полу, так что я мог спокойно её отодвинуть. Именно там я и спрятал фотографии мамы, вложив их в какую-то открытку.      Что бы мама подумала, видя меня сейчас? Видя, что я, как послушный слабак, подставляюсь под ремень дяди и выполняю все его указания, будто служебная собачка. Я не знал её, не помнил, но почему-то чувствовал, что она бы не сказала, что всё это заслуженно. Мама выглядела такой доброй на фотографиях... её улыбка и сияющие глаза, прямая осанка, почему-то ассоциирующаяся у меня с твёрдостью характера, и её мягкие руки. Она была живой и нежной даже позируя для картинки. У Дурслей на всех их многочисленных фото не получалось выглядеть "милыми" как они хотели. Наверное, не возможно сыграть в ангела, когда ты самая натуральная дрянь.     Мама была не такой... она не могла бы просто сыграть в добрую девушку, нет. Она была такой на сомом деле. И наверняка она была сильной, раз прожила вместе с тётей всё детство, но не разучилась улыбаться. Но от осознания того мне делается тошно. Я разве не могу быть таким же? У неё получается быть прекрасной, даже когда её уже давно нет в живых, а вот он я - мелкое подлестничное чудовище, что захлёбывается слезами, лёжа на своём матрасе и тихо завывая от жгучей боли в побитых тощих руках.    Прости, мама. Я трус. Я слаб. Прости.