Джеймс Эванс и Школа Хогвартс

Этой ночью она пришла ко мне. Я был в её руках, столь тёплых и успокаивающих, окутывающих меня, подобно тёплому одеялу. Её волосы горели ярче лесного пожара, окружая меня и обрамляя светлое личико, на котором красовались мягкие едва-едва розовые губы и глаза, пылающие как изумруды, как неоновый кристалл.     По-началу я слышал лишь тихое журчание и замечал едва видимые движения, будто границы её силуэта вальсировали на покачивающейся водной глади, но со временем они становились чёткими, будто я видел её прямо здесь, на яву. Вот она, такая ласковая и бережная, глядящая прямо на меня из прозрачного туманного облака, окружающего нас. Я начинаю слышать шёпот, а затем и лёгкое пение. Мне не понятно ни единого слово и всё, о чём я могу подумать — как же прекрасен её голос. Чарующий и звонкий, как флейта или ветряной колокольчик. Он успокаивает, отгоняя прочь весь страх и слёзы. Всю боль.     До этого я лежал с жжением в руках и желанием провалиться сквозь землю, разбиться в щепки и перестать существовать, но сейчас в меня будто заново вдохнули жизнь. Ангел, даровавший жизнь.    — Мама... — хочу прошептать я, но мой голос почти не слышим, будто лёгкие наполнены водой, будто я сам весь под водой и не способен ни видеть, ни слышать самого себя, а лишь взирать на представшее передо мной божество.    Ласковая дивна продолжает нежить мой слух, но вскоре мелодию разрывает далёкий рокот. Он усиливается, грохочет и заглушает собой сладкую песнь, которую так не хочется терять. Не хочу отпускать её.     Пожалуйста, ещё немного. Останься ещё на мгновение, только не покидай меня так скоро.    Силуэт моего огненного ангела рябит, колышется и отдаляется, растворяясь в окружающем воздухе, становясь всего лишь дымкой, лишаясь блеска глаз, тепла улыбки и яркости вьющихся локонов.    — НЕТ! — вскрикиваю я, пытаясь протянуть руку и ухватить уплывающий от меня образ.     Бам. Мой лоб с силой сталкивается с треклятой ступенькой, от чего я болезненно зашипел, падая обратно на матрас. Упустил...    Я снова здесь, в царстве хлама и мусора, спрятанного в чулане под лестницей. На том же месте, где я и засыпал. Я слышу механическую мелодию, идущую из телевизора, громкость которого выкручена на всю. Снова Дадли играет в приставку. Вот что разбудило меня.    Чёртова свинья. Будь ты трижды проклят, жирный уродец. Твоя семья забирала и продолжает забирать у меня всё, скидывая лишь объедки с барского стола и требуя за это полного подчинения и вылизывания ваших задниц. Ты хочешь продолжить их дело? Забрать у меня то не многое, чем я живу и благодаря чему до сих пор дышу?    Сволочи...    Я медленно поднимаюсь с места, не разгибая и так извечно сутулой спины, чтобы не удариться о ступени. Мои руки буквально вцепляются в доску в углу чулана, поднимая её и доставая открытку со вложенными в неё фотографиями. Мне надо лишь убедиться, что они всё ещё здесь, что некогда этот образ был реальным и живым, что я всё ещё могу видеть его.    Как и прежде, с фотографий на меня смотрит самое прекрасное из всего, что я видел на земле. Пронзает искрящимся взглядом и самой ласковой из улыбок, какая только возможна. По крайней мере когда-то она не была сном. Сколько мне было, когда я попался в капкан дома Дурслей? Чуть больше года. Значит до этого я видел её, видел эти глаза и чувствовал тепло этих рук, хоть сейчас в моей памяти и не осталось этого.    Мама...    Я чувствую, как снова начиная плакать. Рядом с ней ведь можно? Она не поругает, не разозлиться, но и не уйдёт. Я вед чувствую, что не ушла бы, будь это в её силах. Всхлипы я пытаюсь сдерживать, чтобы никто не слышал их и не ворвался в мой чулан, но вот на слёзы я как никогда щедр. Они застилают глаза, текут по щекам нескончаемым водопадом. Моё лицо остаётся влажным, сколько бы я не тёр его руками, на которых уже не осталось и следа от утренних побоев. 

      ***

   Два дня летят как пара часов. Как и недели. Дадли всё чаще заговаривает о том, каким он хочет видеть свой день рождения. Ему исполняется десять, а на такую "юбилейную" дату нужно сделать что-то особенное. Дурсли планируют поездку на пляж, где снимут на неделю коттедж и Дадли проведёт всё это время с друзьями, с родителями которых дядя уже договорился. А что же я? Меня их дела не касаются и все в доме это понимают.     В следующую субботу я отправляюсь к Миссис Фигг и её сорока — или сколько их там? — кошкам. А до того момента я, как обычно, загружен работой. После открытия чердака мне было приказано убраться там, перебрать вещи, притащить из строительного магазина новые коробки, чтобы всё перезапаковать. На это ушёл далеко не один день и в битве с накопленной за годы пылью пала не одна тряпка. За всё время уборки я ни разу не увидел змеек. Надеюсь, они послушали меня и покинули дом, ну или хотя бы забрались поглубже, где их не найдут.    Я как всегда послушно выполнял указания Дурслей, каким-то чудом не нарываясь на их гнев. Скорее всего, они были так заняты планированием праздника, что забыли о моём существовании. Я чувствовал, что изо дня в день мне всё тяжелее подниматься и выходить из своего убежища под лестницей, но когда мне приходилось это делать, я пытался любыми силами поскорее вернуться, чтобы упасть на своё койко-место и закрыть глаза, в надежде снова увидеть моего ангела, моего хранителя, что будто оберегал меня от свиной семейки с первого своего пришествия, толи мне помогая не провоцировать их, толи их самих успокаивая.     В любом случае, каждый день раскладывая перед собой фотографии, я по долгу смотрел на пылающую красотой и светом девушку. Я порвал некоторые из снимков, сдирая с них к чертям собачим физиономию тёти Петунии, что рядом с мамой смотрелась как уродливое пятно, как чернь, безликое существо с кожаной маской, косящие под человека. На чердаке я нашёл старую металлическую зажигалку, которую забрал себе, ведь та ещё работала. Куски фото с тётиным рылом я сжёг, выбрасывая пепел в туалет, в комнате с которым я и занимался этим маленьким ритуалом. Дурсли всегда называли меня заморышем, маленькой дрянью, но на самом деле, таковы были они сами. Кучка уродов в масках, не достойных считать себя роднёй мамы, которая не стоит с ними рядом, а находиться на вершине, пока семейка гремлинов тонет и захлёбывается в грязи, где им самое место.    Сейчас я снова сижу в чулане, бережно перебирая фотографии. Я уже полил сад, приготовил завтрак и заготовки к обеду и помыл кухню, так что до вечера я могу поспать, с надеждой на то, что увижу её, что она снова придёт ко мне, когда это так нужно.     — Хэ-э-э-эй! — Раздаётся за дверью протяжный гнусавый голос. Я успеваю лишь захлопнуть открытку и запрятать руку за спину, прежде чем дверь чулана резко открывается. Первое, что я вижу это пузо моего кузена, его третий подбородок, а уже потом улыбающиеся лицо. За плечом этой рульки на ножках стоит менее массивный, но так же нагло лыбящийся Деннис Скрэфф, и рядом тощий, длинный и жилистый Пиерс Полкисс. Твою ж... — Приве-е-ет, кузе-е-ен! — Протянул лыбящийся Дадли. Половина его слов проходила через вздёрнутый картофельный нос, от чего его "пение" казалось чем-то средним между скрипом несмазанных дверных петель и похрюкиванием старого пердящего радио.     — Здравствуй. — сухо и тихо отзываюсь я, опуская голову. Что ж, на самом деле, мне стоило ожидать, что рано или поздно "звёздное трио" завалится ко мне, после того как старшие Дурсли отъехали по делам, а звук игровой приставки прекратился.     — Эй, ну чего как не родной? Иди-ка сюда! — проговаривает шипилявым голосом Пиерс, растягивая рот в улыбке, в которой явно не хватает пары зубов. Он протягивает ко мне тощую руку, на которой нет ни грамма лишнего жира, но зато виднеются мышцы. Его хватка больно сдавливает моё запястье и рывком мальчишка с мышиным лицом вытаскивает меня на свет. Единственное, что я успеваю сделать - свободной рукой спрятать в глубокий карман открытку с фотографиями. Не дай бог их заберут. Прокляну каждого!    Пиерс кладёт руку мне на плечо, прижимая к себе в наигранном "братском" жесте. Шайка обступила меня и с лёгкостью пошла со мной к гостинной. Я не двигаю ногами, пытаясь упереться и не сходить с места, но носки начинают скользить по намытому дощатому полу, по которому скользить в принципе не возможно. Каждый из дружков Дадли, да и он сам, выше меня минимум на голову, не смотря на наш равный возраст, а Деннису я и вовсе достаю лишь до груди, и даже  Пиерс, самый тощий из них, шире меня раза в два.     — Слушай, Гарри — продолжает кузен, явно пытаясь изобразить щебетание, присущее тёте Петунии, однако продолжает звучать как типичный Дадли, по-свински. — Мы тут планировали, что будем делать на моём дне рождения. Знаешь, в Брайтоне сейчас тёплое море и папа с мамой решили, что мне и моим друзьям можно будет заняться дайвингом или сёрфингом, как раз я уже подхожу к нужному возрасту. Как ты смотришь на подобное?    Что ж, спасибо за очередное поддразнивание. Чтоб ты в акваланге утопился, кузен чёртов. Да с такой тушей день рождения отпраздновать сможет не одна Брайтонская акула.    — Ох, бедный-бедный Гарри... — с притворно жалостливым тоном проговорил Деннис, качая широкой головой и едва сдерживаясь, чтобы не растянуть рот в жабьей улыбке. — Ты ведь воды боишься, да? После того как мы тебя с пирса сбросили ты так и трусишься, когда тебя подводят к раковинам, как же ты будешь плавать там? Ах, точно, ты ведь не едешь! 

   Меня буквально силой дотаскивают до гостинной. Мои ноги упираются в ковёр, но Пиерс берёт меня сзади за футболку, перекручивая её и поднимая вверх. Растянутый ворот резко становится тугим и едва не душит, заставляя меня привстать на носочки, лишь бы не сломать шею. Меня доводят до дивана, на который тут же валится вся компания. Полкисс садиться на самый край, уваливая за собой и меня, заставляя принять полусидячее, полулежачие положение. Моя шея оказывается в хватке жилистой руки, зажатая между плечом и предплечьем Пиерса. Дадли садиться с другой стороны, так же совсем рядом и как бы невзначай кладёт упитанный локоть мне под ребро, больно надавливая.    — Есть ли идеи по тому, как мы проведём твой день рождения в следующем месяце, а, кузен?    Я снова молчу. Говорить с Дадли так же бесполезно, как пытаться обучить свинью алфавиту. Он лишь будет продолжать и продолжать глаголить о том, какое он золотце и как любят его родители, с притворной жалостью бубнить о том, "как печально, что твои не относятся к тебе так же. Ах да, они же мертвы".    Пока Дурсли старшие не вернуться, меня ждёт трёпка от трёх идиотов. Трёх проклятых гнид, считающих, что они выше всех в этом мире, но чёрт возьми, чтоб они все сдохли в ближайшей подворотне!     — О-о-о... так ведь Мистер и Миссис Дурсль не отмечают твоего дня. Плак-плак... — надувая губы, пролепетал Скрэфф. Я в ответ на это лишь вздохнул, стараясь держать лицо спокойным и ровным. Просто потерпи и скоро ты вернёшься к маме...    — Но не волнуйся, мелкий, ты всегда можешь провести свою днюху с нами! —проговорил над головой Пиерс, сжимая мою шею и второй рукой ероша волосы, врезаясь отросшими ногтями в кожу головы, давя и царапая так, что у меня снова звенит в ушах. Чёртова голова.    — Давай потренируемся прямо сейчас? М... например, мы попробуем подарить тебе пробный подарок. На что ты там жаловался год назад? Что у тебя что-то с зубами? Мы можем помочь с этим. — Подначивал Деннис. Все трое уродов смотрели на меня, очевидно ожидая реакции, которой, уже привычно, не было. Эти злодейские речи я уже слышал из фильмов для взрослых, которые Дадли и его друзья смотрели, пока дяди и тёти не было дома, так что они уже мало пугали. Особенно учитывая, что недоумки повторяли их каждый раз с минимальными изменениями.    — Да! Я как раз был у стоматолога и осмотрел все стенды в его кабинете. Думаю, после такого я сам уже как стоматолог! — Восклицает Пиерс. Я невольно прикусываю губы, видя как троица переглядывается, будто сообщая друг другу что-то на своём языке идиотов. Чёрт, только не зубы. Снова.    Я пытаюсь выкарабкаться и сбежать, когда чувствую, как Полкисс ослабляет хватку. Однако моя попытка оказывается столь жалкой, что банда лишь усмехается. Я чувствую, как Дадли встаёт и, взяв меня за ноги, вытягивает их вдоль дивана, садясь на них боком и едва не выгибая мои колени в обратную сторону, от чего они слабо трещат. Рука Денниса берёт меня сразу за два запястья, удерживая их не хуже кандалов, толкая в выпирающие рёбра, а Пиерс обхватывает ладонью мой лоб, сдавливая вески пальцами и так сильно вжимая затылком в диван, что я начинаю видеть искорки перед глазами. Боже, да хватит трогать мою голову! Больно!     — Отвалите. — прошипел я, однако голос, который я изо всех сил пытаюсь держать ровным, предательски дрожит. Парни только высокомерно хмыкают, тем не менее, давая мне миг перерыва, чтобы осознать своё положение.     Чёртовы мышцы Пиерса, грёбаная хватка Денниса и сраная жирная задница Дадли! И ведь им это нравится, шайка будущих маньяков!    — Ну-ка улыбнись!    Очки съезжают с моих глаз немного вниз и в стекле отражается вспышка света. Я вижу, как кузен достал камеру и несколько раз сфотографировал картину перед собой. Скрэфф и Полкисс повернулись, глядя в объектив и давя мерзкие гримасы, что должны были быть улыбками. Их хватка ничуть не ослабевала, как бы я не брыкался. Проклятое тощее тело было не способно защитить себя, в целом ни на что не способно, помимо бесконечных уборок в доме паразитов.    Дадли не опускает камеры, в уголке которой горит красный огонёк. Снимает, сука... и ведь даже если запись попадёт к тёте и дяде, или сразу в полицию, то трём тварям, зажавшим меня в тески, не будет НИЧЕГО. Им даже пальцем не пригрозят, потому что "это же мальчики-ангелочки, перерастут, заигрались". Им не в дамёк подумать над тем, что я жив, что я всё ещё, чёрт возьми, что-то чувствую!    — А теперь посмотрим, что там у тебя с зубками. — с фальшивой учтивостью проговорил Пиерс. Я буквально слышу, как капает яд из его пасти. Желчь, пропитавшая его грязную душонку теперь сочиться наружу, желая отравить меня, перекинуть всю накопившуюся жажду поиздеваться над кем-то в моё тело и разум.     Я невольно сглатываю, слыша как в висках пульсирует кровь, а сердце стучит быстро-быстро, словно вот-вот порвётся, я чувствую его своими ладонями, как оно скачет и бьётся о рёбра, крича о свободе, желая не оставаться и минуты в слабой и жалкой оболочке.     Пиерс буквально всовывает свой палец мне за щеку, чтобы поддеть дальние зубы и заставить меня открыть рот. Я пытаюсь сжать челюсти, но от этого лишь болят скулы и ничего больше.    — Будешь кусаться - нос сломаю. — шикает Пиерс и дёргает плечом, навалившись всем весом на мой лоб. Всего мгновение, но голову пронзает такая боль, что хочется кричать и плакать, будто меня снова, как пару лет назад, приложили о стену затылком, хоть сейчас это и мягкий диван.     Больно! Всему телу больно! И страшно от того, что в этот раз со мной хотят сделать. То, что ничего хорошего - это понятно и так, но каждый раз издевательства этих трёх головорезов становятся всё более изощрёнными и я начинаю охотно верить в то, что они хотят и могут меня убить.    Я с силой зажмурил глаза, понимая, как звенит в ушах из-за давления на голову и перед глазами всё плывёт. Мой желудок скручивается в узел и сжимается. Я рискую выпустить наружу свой завтрак и — если Полкисс меня не отпустит — умереть самой жалкой смертью - захлебнуться в собственной рвоте.     Мне становится тяжело дышать, и явно не только из-за давление Денниса на мою грудь, но и из-за ощущения того, что в моей глотке будто захлопнулся клапан. Словно мне на голову надели пакет и, как бы сильно не дёргались мои мышцы в попытке сделать хоть один вдох, ни грама воздуха не проходит в лёгкие.     Я чувствую себя жалкой псиной, которой насильно раскрыли пасть и теперь ковыряются внутри. Я чувствую как большим пальцем свободной руки Скрэфф проводит по верхнему ряду зубов, останавливаясь на клыке, на котором уже был скол после встречи моего лица с дверным косяком.     — Вот этот у тебя болит, да? Ахереть, у тебя трещина, прам по центру. — говорит Деннис, немного надавливая на зуб, который до этого и так болел, так что я мгновенно дёрнулся. На красной десне была небольшая припухлость, я не мог даже жевать этой половиной челюсти, настолько сильным и острым был дискомфорт.     Тут я почувствовал, как жирный палец Скрэффа начал давить на сломанный клык. Резкая боль заставила меня вспомнить, как дышать. Из недр моего тела поднимается крик. Агонизирующий крик боли, который ни чуть не делает легче. Чувствую себя никчёмным слабаком, которого с такой лёгкостью удерживают трое идиотов. Ржут как твари, наслаждаясь своим превосходством и не думая, что перед ними живой, сука человек!    Звуки тускло звучат в ушах, словно эхо моих стонов и криков, их ритмичность лишь пугает и усиливает мою панику. Чувствую, как каждая клетка моего тела кричит от безумной боли, лопаясь и разрушаясь под напором. Словно сильнейшие удары тока бьют в десну, идя тонкой нитью к мозгу, врезаются изнутри о череп, раскалывая его, стремясь аннигилировать меня заживо.     Хрясь.    Я чувствую, как боль резко достигает своего пика, перед глазами в этот момент чернеющая пелена завешивает собой всё вокруг. Ощущаю привкус крови и то, как осколок зуба, или может быть он целиком, падает на язык. Я на мгновение перестал чувствовать собственное тело, никаких больше прикосновений и давления, лишь мой разум и клетка из нескончаемой боли, в которую он заперт.    Однако... я могу двигаться. Я чувствую, как ноющие и словно налитые свинцом мышцы наконец подчинились мне. Мгновенно я переворачиваюсь на живот, хватаясь за край дивана, свесив голову. Громоподобный кашель разрывает лёгкие, выбивая весь воздух. Расколотый напополам зуб падает на пол, кровь течёт по губам, а из желудка уже лезет его содержимое. Видимо, его оказалось не очень много, так что я, нервно сглатывая, отправляю назад массу, оставившую во рту кислый привкус.    Пара мгновений, только пара мгновений и дымка перед глазами расплывается. Я понимаю, что больше меня не держат, а звон в голове уходит. Я слышу крик. Громкий, визгливый, точно хряку яйца режут.     Моя трясущаяся рука шарится где-то на диванном сидении, нащупывая очки. Скотч на мостике вновь не выдержал, и теперь в руке у меня была лишь одна линза с ду́жком. Держа её перед собой, я смаргиваю с глаз слёзы, пытаясь придать зрению чёткость и понять, что же случилось. Почему эти пытки вдруг прекратились.     — Она меня укусила! Укусила! — вопил Пиерс где-то позади дивана. Деннис и Дадли тоже вне пределах моего зрения, зато я вижу, как на белом ковре посреди гостинной извивается коричневый шнурочек. Змейка...    Протирая глаза и держа линзу перед собой, я замираю, осматриваясь. Я замечаю на полу два красных пятна, которые по-началу принимаю за кровь, но уже через секунду осознаю, что это белоснежная змея с чердака, цвет чешуи которой почти идеально сливается с цветом ковра, который я с трудом отдраил в прошлые выходные.     О нет... я же велел им не высовываться. Я просил их не попадаться на глаза Дурслям, а теперь, когда одна из них, и я даже не знаю, какая, укусила Полкисса, их точно потравят или отловят.     — Уходите... пожалуйста, уходите. — шепчу я как можно тише, неотрывно глядя на змеек. Они продолжали извиваться и та, которая была белой, раскрывала пасть с убийственно длинными и тонкими клыками, шипя на кого-то за моей спиной.    — Они пыталис-с-сь убить тебя, дурачш-ш-шьё! — шипит мне в ответ коричневая змейка. Если до сих пор я не мог понимать их настроение по тону голоса, то теперь осознание пришло быстро - она в ярости.    — А теперь они убьют вас. Пожалуйста, уходите...    Хоть змейки и закрыли пасти, немного отползая назад, но убираться они не планировали. Я сглотнул, осматриваясь назад. Пиерс хныкал, держась за ногу и забиваясь в угол между стеной и шкафом, сжимая кулаки до побеления. Деннис своей толстой задницей сел на подоконник, поднимая ноги, а Дадли, видимо не успевший что-либо сообразить, стоял у противоположного от моей головы края дивана. Все трое смотрели на меня со смесью такой знакомой мне ненависти и хтонического ужаса, будто я сделал что-то в сотни раз хуже всего, чем только что занимались они сами.     — Так это... — прошептал Дадли. Я мог отчётливо слышать напряжение и видел, как дрожат его руки. Широкая грудь раздувается, наполняясь воздухом, после чего свинка выпаливает. — Опять твоё уродство! Я всё папе расскажу! Ты-! Ты...    Он резко замолкает. Я слежу за его взглядом, упавшим на диван, и в следующий миг чувствую, как внутри меня что-то обрывается. Из растянутого кармана моих брюк плавно выскользнула открытка и с ней пачка фотографий. Я мгновенно тяну руку, желая ухватить их. Только не это! Что угодно, но не забирай!    Однако лапа кузена, резко подскочившего с места, вырывает у меня стопку фото. Я пытался держать их аккуратно, не помять, не порвать, а эта свинья сжала их в кулаке и выдернула, параллельно сжав мои пальцы.    — Отдай! — Кричу я, хватаясь за быльце дивана чтобы подняться. Отобрать у этой никчёмной, жирной, тупой, грязной твари то, что по праву моё! Вернуть часть моей души.     Змейки вновь шипят, но уже обе смотрят на Дадли, направляя на него взгляды и клыки. Кузен пятиться, упираясь в стену, и начинает идти боком вдоль неё, переходя из гостевой половины комнаты в кухонную. Я не отрываю взгляда от фото, которые его мерзкая культя сжимает в один ком. Я вижу замятости и порванные края и один этот вид, чувство того, что в руках очередного Дурсля вновь находиться власть и он может отнять то немногое, что приносит мне хоть долю счастья и ощущения, что я всё ещё живу.     — Убери змей! Убери сейчас же и я отдам! — вопит на повышенных децибелах Дадли, упираясь в кухонный уголок. Я вижу, как он смотрит на выход, к которому ему осталось лишь пробежать по прямой, но не успел кто-либо что-то сказать, как белая змейка быстро поползла по полу, вытягивая шею в проходе между столом и кухонными тумбочками, загоняя Дадли в угол. Вновь агрессивное шипение и демонстрация клыков. Каждый змеиный зуб как длинная толстая игла и в обоих будет пущен яд, как только они пронзят чью-нибудь плоть.     — Положи фотографии и я уговорю их уйти.     Я кое-как смог процедить эти слова сквозь ком в горле. Возможно, я бы смог почувствовать силу, ощутить наконец своё превосходство, видя страх на уродливом рыле, которое так и хочется замазать кровью, чтобы оно смотрелось немного лучше. Однако, чаша весов вновь смещена на сторону Дурслей, чтоб им в аду гореть. Рычаг давления в руках кузена и, если максимум, чего он может лишиться - это своей жалкой жизни, то заберёт он куда больше... моего ангела. Лик моей мамы.    Свиные ручки и не думают ослабить хватку. Кузен озирается, то на змей, то на меня. Идиот, ты же знаешь, что можешь потом пожаловаться уродам, родившим тебя, что их дорогую личинку обидели. Просто отдай фото, дай мне их спрятать и потом получишь шоу, которого так хочешь.    —... Положи фотографии, пока я тебя не убил. — слова буквально выплёвываются, будто в моём рту помимо собственной крови сочиться яд. Хочется наполнить глотку этого безмозглого хряка керосином и забить в пасть зажжённую бумагу, разорвать сало на подбородке, посмотреть, есть ли там вообще шея, вскрыть грудину и добраться до внутренностей, среди которых я, кажется, не найду сердца.     — С-сначала убери это уродство, а то я-!      Дадли не успевает договорить, что именно он собирается сделать. Я вижу, как жирная рука тянется к ручкам плиты. Проходит всего секунда, как Дурсль проворачивает регулятор, выпуская газ. Пара щелчков искр и вот на конфорке уже горит огонь, а мои рёбра будто стискивает капканом.     — Нет! — Только и успеваю закричать я. Следующий миг я прибывал будто в режиме замедленной съёмки, видя как белая змея шипит, делая бросок и резко приближаясь к Дадли, но не кусая его. Стоило ей обнажить клыки ещё сильнее, так эта свиная туша подпрыгнула, машинально разжимая руки, от чего фотографии полетели вниз, оказавшись на конфорке.     Я лишь вытягиваю руку, чувствуя дрожь во всём теле, но продолжая наблюдать как обращаются пеплом смятые бумажки, по которым я всего пару недель назад смог вспомнить лицо, кажется, единственного человека, которому был дорог.     Всё таки, забрал. Ничтожная тупая чвонь. Точная копия проклятого папаши. Решил пойти по его стопам и обобрать меня до нитки. Решил, что властен над моей жизнью.    Убью.    — ...Ты... тварь! Тупая тварь!    Я поднимаюсь на ноги. Достаточно резко, от чего в ушах снова заложило. На мне нет очков, но они и не нужны. Тело двигается будто само, пока я, словно сторонний наблюдатель, замечаю искажённое испугом лицо кузена, слышу треск вокруг себя, словно что-то разбивается со всех сторон. Моя рука проскальзывает по кирпичной кладке камина, захватывая в ладонь толстый металлический прут. Кочерга. Я с непривычной лёгкостью перекидываю её из левой руки в правую, занося за спину.    Следующим звуком, который достигает моих ушей - это странная смесь треска и чавканья, как будто мясо бросили в стену. Хотя, почему "как"? Мой удар пришёлся где-то между веском и лбом Дадли, а его сальная голова затылком впечаталась в стену. На миг его тело застыло, прежде чем с грохотом платяного шкафа упасть на пол между столом и тумбами.    Я слышу, как колотиться моё сердце, а дыхание становиться чаще и громче.     Я только что... что?    Перед глазами стоит пелена, ни то из-за отсутствия очков, ни то из-за очередной вспышки головной боли. Но даже так, я замечаю как под башкой Дадли на идеально чистой бежевой плитке разливается алая лужица крови.     Я только что... убил его? Действительно убил?    Я сглатываю, а моя рука непроизвольно дёргается, роняя на пол кочергу. Металлический звон разноситься по глухой тихой комнате. Даже звуков дыхания не слышно. А Деннис и Пиерс? Я оборачиваюсь и вижу, что те ещё здесь. Не сдвинулись с места не на шаг, наблюдая за развернувшейся перед ними картиной. Молча и с ужасом.     Всё тело всё ещё дрожит. Я убил Дадли... они это видели. Они обо всём расскажут. Меня посадят. Меня казнят.    Внезапно по мышцам вновь пронёсся электроимпульс, от которого даже волосы стали дыбом.     Замри или беги... Я чаще выбирал второе. Должен был выбирать всегда. Выберу сейчас.    Ноги сорвались с места и я повиновался своему желанию сделать то, что должен был сделать с самого начала - сбежать. Не в чулан, ни во двор, а прочь из этого проклятого дома. Из этой клетки, в которой я всегда был заперт, но в которой мне было не место. Едва не выбиваю дверь, оставляя её нараспашку открытой. В чём был - футболка да брюки и полностью голые ноги. В два прыжка преодолеваю лужайку, выскакиваю на каменную тропу, нагревшуюся от дневного солнца. Вокруг всё было залито красным. Закат то или нет, для меня это была пелена из крови. Крови, что осталась на моих руках, брызги от которой наверняка были на моей одежде и от которой мне уже не отмыться.     Что со мной будет, когда вернуться дядя с тётей?

     ***

   Я бежал долго, до тех пор, пока не начал задыхаться. Бешеный ритм моего пульса заглушал все звуки вокруг, запечатав мой череп, как кувшин, не давая моим мыслям выхода и не позволяя услышать или почувствовать хоть что-то новое. Я забежал в какую-то подворотню за уже закрывшимся магазином, тут же упав на колени. Всё тело горит и сколько бы я не дышал, оно не остужается. Воздух горячий! Всё внутри кипит. Тело как котёл, что не перестаёт нагреваться и вот-вот разорвётся.     В тени асфальт прохладный, спасительно прохладный. Я припадаю к земле, ложась на камень, пытаясь хоть немного остудить себя. Дышу через рот, в котором всё ещё чувствую собственную кровь от порванной десны.     Дыши. Просто дыши. Пока можешь, потому что потом тебя придушат, утопят или сожгут заживо.    Мои мысли нисколько не успокаивали, наоборот, становилось всё хуже и хуже от осознание того, как я поддался мгновенному помешательству. Я не просто навредил человеку, я... сделал это потому, что хотел. Хотел уже давно и всей душой, но когда пришло время действий я, кажется, переборщил. Я не хотел убивать. М, нет, конечно, в каком-то смысле хотел, но не думал, что это желание может стать реальным. Дадли тварь редкостная, но даже он не заслуживал.    Точно ли не заслуживал?    Я пролежал на земле долго, возможно, намного дольше, чем бежал сюда. В любом случае, когда я наконец открыл глаза, небо уже не было красным. На Литтл Уингинг опускался холодный удушающий мрак, хоть воздух ещё и был по-летнему тёплым. Мышцы голени изнывали после такой резкой встряски и соки под кожей неприятно пульсировали, разгоняя дрожь и тепло, которое, впрочем, понемногу угасало.    Что делать... Что, чёрт возьми, мне теперь делать? Возвращаться? Глупо. Убегать? Ещё не понятно, что из этого глупее.    Я ощутил, как руки сами собой тянутся к лицу от желания стиснуть волосы в кулаках и заорать во всю глотку. Хоть как-то выкричаться, чтобы немного ослабить давление собственных мыслей на мозг. Однако нельзя... я в городе, вокруг меня дома. Кто-то может услышать.    Я продолжаю бессильно лежать, закрыв лицо руками, пока не улавливаю шорох рядом. Я не открываю глаз. Узнаю это шипение.    — Они с-с-сделали тебе очень больно? — спрашивает меня змейка. Её гладкая чешуя скользит вдоль моей руки и хвостик обвивается вокруг тощей конечности, точно обнимая. Тёплая. Она ползла за мной по такой жаре.    — Вы не должны были... я бы справился. Такое уже было... — начинаю бубнить я, медленно вытирая ладонями лицо. Я быстро моргаю, но помогает это не сильно. Вдали по-прежнему всё размыто и чётко я могу видеть лишь собственные руки и мордочку коричневой змейки рядом. Однако, осмотревшись, я понимаю, что нигде не вижу белого. — А где...?    — Клыкас-с-стый? Ос-с-стался в гнез-зде в крыше комнаты рычащ-щей телеги.    — Он... о боже... его не нашли?     — С-с-сомневаюс-сь. С-свиньи брос-с-селись звать на помощ-щь и плакать.    На мгновение я облегчённо вздыхаю. Что ж... кажется вопрос того, вернуться мне или уйти отпал сам собой. Теперь Дурсли в курсе того, кто скрывается в их доме и они не оставят это дело. Мне придётся придти к ним как минимум для того, чтобы вернуть змейку, удостоверится, что он или она в порядке.    Но вот только я почти уверен, что живым я тот дом не покину. Дядя был готов прикончить меня и за меньшие проступки, а за причинение вреда родному сыну он, вероятно, перестанет сдерживаться и сделает то, что давно хотел. Выполнит все брошенные на ветер угрозы: намотает кишки на люстру, повытаскивает рёбра через рот и переломает каждый позвонок, сделав меня лежачим мешком картошки.    — ...Что теперь будет? — уже обессиленный спрашиваю я, надеясь на ответ. Мне нужен чей-то совет, хоть какая-то поддержка.    — Ты не с-с-собираешься воз-звращ-щатся, я надеюс-сь? — Шипит на меня змейка, явно и тоном и взглядом показывая, что она не приемлет ответ "собираюсь".    — Я не знаю... я... куда мне? Куда мне идти, если я не вернусь? Я больше никому не нужен.    — "Больш-ш-ше"? Мож-жет в принц-с-сипе? Ты и у с-с-свиней был не с-слишком любим.    — ... — Я не могу ничего сказать. Мне не чего отвечать, потому что я знаю, что это правда. Я не был нужен никому, кого знал. Никому, кого видел и кто всё ещё был жив. Возможно я был нужен моей маме, но теперь я не узнаю этого, ведь не смогу спросить её.     Эта тишина продолжалась долго. Она давила, была гнетущей и хотелось хоть как-то её прервать.     Змейка будто услышала моё желание. Её холодная гладкая мордочка боднула моё плечо, когда та вновь зашипела. Куда тише и не так яростно.    — Ты вс-с-сё ещ-щё жив. Мож-жешь с-с-сбежать и ж-жить иначе. Да тяж-жело, но з-з-зато с-свободно. — Медленно проговаривает мне змея, устраиваясь головой на земле возле моего уха. Близко... но так комфортно.     — Но ведь они заявят на меня в полицию. Меня будут разыскивать и... мне ведь не скрыться. Меня найдут и вернут и-..     — Так с-с-сделай так, чтобы не ис-с-скали. — резко прерывает меня змейка.     — ... как?     Теперь уже пауза становится дольше. Кажется, на этот вопрос мне не собираются отвечать. Однако, я не могу спорить с тем, что змея права. Сбежать было бы лучшим решением. Я и так жил впроголодь и с постоянной готовностью быть избитым даже за то, чего не совершал. Почему я думаю, что не смогу выжить на улице? Там, где мне хотя бы не придётся пахать как проклятому ради корки хлеба. Но вот... "сделать так, чтобы меня не искали"? Это казалось невозможным.

    ***

   Змейка скрутилась кольцами в одном из моих карманов. Когда она залезала туда, то я заметил одно единственное фото, которое не выпало вместе с открыткой, а осталось, по счастливой случайности избежав сожжения. Фото мамы, уже такой взрослой и красивой в причудливой широкополой и остроконечной шляпе, как у ведьмы. Наверняка её сфотографировали в хэллоуин. Ей так шло чёрное одеяние, которое не забирало на себя внимание от огненно-рыжих волос и изумрудных глаз.      Я шёл по дороге из каменных плит, держа руку на фото в кармане брюк. Нужно было придумать, как спрятать его надёжнее... чтобы никакая случайность больше не забрала у меня оставшееся единственное сокровище.    На улице уже стемнело и Тисовую улицу освещало множество уличных фонарей. Стоило мне увидеть или услышать приближение редких машин, я тут же сходил с тропы на лужайку ближайшего дома и прятался там, пока автомобиль не отъедет достаточно далеко, лишь после этого я продолжал идти.    И вот я вижу, как от дома номер четыре, стоящего на самом углу улицы, отъезжает последняя машина. Белая с синими полосками и красными цилиндрами на крыше, которые обычно должны гореть красным, но сейчас они погашены. Полицейские покинули Дурслей, однако в окнах всё ещё горел свет, значит тётя и дядя были дома.    Я медленно подхожу к дворику Дурслей, замечая, что входная дверь разбита едва ли не в щепки, стёкла по всему дому треснуты, а кухонные и вовсе выбиты. Неуверенно я ступаю на порог, а потом и в коридор. Путь на кухню огорожен жёлтыми лентами, заглядывая за которые я вижу тёмную комнату, по которой гуляет сквозняк, пол и ковёр усыпаны осколками стекла, а на бежевой плитке, в том месте, где лежал Дадли, виднеется большая лужа крови.     Что здесь произошло? Откуда такие разрушения?    Я замираю, прислушиваясь к звукам, идущем со второго этажа. Топот дяди в спальне и постукивание каблуков тёти, какая-то возня и два недовольных спорящих голоса.    — Я знал, что этим всё кончится, Петуния! — едва не рычал дядя Вернон, громко расхаживая по спальне, будто желая проломить полы. — Я говорил, что нам надо избавится от мальчишки ещё когда нам его подбросили! И когда у него проявилась эта ненормальность! Он тогда и в сад не ходил, его бы никто не спохватился, а теперь что?! Он чуть не угробил МОЕГО сына!     "Чуть"? Значит свинья выжила. Что ж, даже не знаю, хорошо это или плохо. Понимаю, что ужасно так думать. Я должен радоваться, что не лишил человека жизни, но мне так тяжело сожалеть ему.    — Ты же знаешь, что нельзя было! И вообще, я предупреждала, что Дадли будет брать с тебя пример и попадёт в неприятности! Скажи спасибо, что я выбросила ту камеру, а то шайка в погонах и к нам тоже прицепилась бы. Я знаю, Поттер тебя бесит, но можно было ведь не так открыто это показывать.    Ой-ой-ой, нашлась защитница. Сука лицемерная, сама ведь не была против того, чтобы отвесить мне пару шлепков, а теперь думаешь, что ты не виновата? Мужа надо было выбирать из людей, а не из мутировавших бульдогов. Жертва селективной ошибки Тёти Мардж.    — Мог бы, а толку? Этот урод по-человечески не понимает. — А со мной пытались говорить по-человечески хотя бы раз?Что-то не помню такого. Было бы интересно послушать, что Мистер Дурсль принимает за "разговор по-человечески". — Теперь ещё и искать этого паршивца... У нас есть хоть одно его фото?    — Ага, щас бы я их ещё хранила. Делать мне больше нечего.     — Эх-х... У полиции будут вопросы, когда мы расскажем им о версии сына Полкиссов... Они ведь нас за сумасшедших примут. — с тяжёлым отчаяньем произнёс дядя и, судя по звуку, сел на скрипучую кровать.    — А что ты им сказал сейчас? —Вот тоже интересно.    — Что нам из дома позвонили друзья сына, попросили срочно приехать и во-возвращению нас ждал вот этот бардак... в общем, всё, кроме рассказа мальчишек о Поттере и о записи с камеры. Ты кстать, нормально хоть её выбросила запрятала? А если проверят баки?    — Мусоровоз приедет с утра и всё заберёт. Я уверена, ничего они не найдут. А вот по-поводу Гарри будут вопросы. Как оправдаешь отсутствие фотографий и вещей?    — По-классике — пренебрежительно гаркнул дядя. То есть, у них уже были заготовлены ответы для оправдания своих действий в отношении меня? — Трудный ребёнок с шизофренией, боится яркого света и звуков, рвёт свою одежду, ловит галлюцинации и считает что фотографии запечатывает его душу.    В этот момент я на секунду выпал из реальности. Шизофреник? Я сам...? Они несли весь этот бред всем окружающим меня взрослым? Это поэтому наш дом не проверяли после скандалов в школе? И поэтому меня никто не пытался выслушать и защитить. Меня просто считали сумасшедшим.    Я прижимаюсь спиной к стене, продолжая слушать голоса наверху. Дядя и тётя спорят, ища какие-то документы, но я уже не вслушиваюсь в смысл их слов. Я лишь чувствую, как горечь вновь подступает к горлу, а ногти сами собой начинают царапать кожу рук, словно пытаясь содрать её. Содрать пелену и убедиться, что всё это нереально, что я сплю и сейчас проснусь, но боль была реальной. Я надеялся, что хоть кто-то из людей, кто смотрел на меня с жалостью, действительно сочувствовал, но не мог ничего сделать из-за дядиного влияния, но ведь нет. Они просто жалели "маленького больного мальчика". Верили в эти розказни, не так ли?     И снова всё из-за Дурслей. Эта проклятая клоака, насквозь заражённая ядовитыми душонками кучки тварей, не достойных быть людьми. Держать меня здесь, привязать на цепь и отрезать пути к отступлению — вот чем они занимались. И ради чего? Зачем им было всем этим заниматься?!    Хотя... я, кажется знаю зачем. За тем же, зачем Дадли и его дружки начали свою экзикуцию надо мной. Им просто это нравилось. Они получали наслаждения, видя страх и боль в моих глазах. Друг с другом они ворковали и нежились, как голуби, а я был как развлечение. Способ снять стресс после долгого дня и ничего больше. Не человек, не ребёнок, а больная игрушка.    — Чш-ш-што застыл? Пош-ш-шли уж-же. — прошипела на меня из кармана змейка. Я вижу, как из решётки моего чулана выползает белоснежный чешуйчатый шнурочек и так же легко забирается в противоположный карман, сворачиваясь там клубком, чуть меньшим по весу, чем первая змейка.    Они правы. Медлить нельзя. Не время ныть и ждать, пока тебя снова прибьют к стене. У меня появился шанс выбрать между побегом и смертью и в этот раз я знаю, что я выберу. Я открываю дверцу в чулан под лестницей, сгребаю куртку, что сложенной лежала между ступеней и матраса, иногда служа мне подушкой, а в холодные дни и одеялом. Из коробки со старой обувью я достаю пару ботинок, которые куда больше моей ноги, потому я вначале надеваю сразу несколько пар носок.     Хочу взять ещё что-то, чтобы не уходить с чувством, будто покинул дом с пустыми руками. Только вот ничего мне принадлежащего больше здесь нет. Взять лишней одежды или обуви? Бесполезный и лишний груз. Возможно, стоит захватить еды, но я не хочу теперь касаться чего-либо в этом доме. Я практически чувствую, как из стен сочиться яд, гной от заразы, принесённой Дурслями, которая рано или поздно погубит мир, если не очистить её. Но вот только сделать этого было не возможно. Оно пропитало меня, мою одежду и плоть, что будут тянуться на это дно, пока оно ещё существует.       Я поднимаю взгляд, глядя на электрощиток и какую-то панель на стене чулана. Поднимаю ещё выше, к балке, на которой весит корзина с химикатами, и полочкам со всякой ненужной ерундой и средствами для уборки. На почти всех них оранжевый треугольник и надпись "огнеопасно". Что ж... очистим этот дом.

***

   Десять вечера, конец очередного летнего дня в городе Литтл Уингинг. Тисовая улица ярко освещена фонарями, за сиянием которых уже не видно фар стремительно уезжающей кареты скорой, сирена которой тем не менее до сих пор слышится, а так же автомобиля двух незадачливых полицейских-стажёров, что не ожидали столкнуться с преступлением в первую свою рабочую неделю в самом тихом и мирном районе одного из самых безопасных маленьких, но богатых городов Графства Суррей.     Будь хоть эти остолопы в погонах лучше обучены - загребли бы Дурслей в участок и вызвали бы подкрепление, а не поехали бы к своему "папочке" ныть, что они не могут разобраться с рацией. В прочем, Вернону и Петунии это только на руку. У них было время успокоится и подумать, собирая документы и вещи, которые нужно было привести в больницу сыну. Вшивый Поттер был слабаком и, как сказали врачи, он не нанёс столь серьёзных ран. Лёгкое сотрясение, небольшая ссадина, да сильный испуг. Всё же правильным решением было огородить паразита от пищи, чтобы в крайнем случае, как этот, он не смог никому навредить.    Вернон чувствовал, как трясутся его руки и невольно почёсывает кулак. Рядом с мальчишкой их семья всегда была на грани. Грани скандала, грани ареста и постановки на учёт у органов опеки, от которых откупиться было всё сложнее и сложнее. А когда ещё и Даддерс начал уподобляться этому щенку и нарушать все мыслимые и немыслимые нормы, всё стало ещё хуже. Если бы только паршивца можно было выбросить в день, когда они нашли его на пороге, или прибить раз и навсегда, когда он устроил переполох в детском саду, тогда всё было бы в разы проще.     Спокойная жизнь превратилась в безумие, когда шрамоголовый уродец ворвался в его нормальную семью, в которой до того момента никто не знал и не думал о глупостях вроде магии, родовых защит и кровных уз. Петуния как с цепи сорвалась, едва не плача, пока рассказывала о своей сестре, какой-то школе и целом мире, который существовал тайно прямо под носом у миллионов обычных граждан. Вернон бы счёл свою жену за сумасшедшую, если бы сам не видел этих людей в дурацких мантиях, сов, разносивших письма, кошек, умеющих пользоваться картами, и голову старика, появившуюся из их камина утром и спрашивающую "всё ли в порядке с маленьким героем Магической Британии". Говорящая, чёрт возьми, голова старика из зелёного пламени в холодном камине.     И этот "герой" стал клеймом на всей семье. Замок, повешенный на шею и тянущий вниз, на дно к кучке фриков. Бандитизм, наркоши, маргинал, хиппи и прочий сброд, который всегда вызывал лишь отвращение. Мальчишка был из этого общества и навечно с ним связан. Был едва ли не их солнцеликим, вторым пришествием и звездой. Когда ещё Гарри был совсем мелким, к Дурслям подходили странные личности, шепча на ухо о том, какая честь им выпала, и всовывая в руки, как они говорили "подарки". Прыгающих лягушек из шоколада, игрушки странного вида существ, что двигались, кусались и издавали звуки, как живые, непонятного вида вещи и одежду. Всё это, конечно же летело на помойку. Прохода не было от этих фриков. Петунии пришлось бросить свою работу в парикмахерской, которая так ей нравилась, и запереться в четырёх стенах с двумя младенцами, без няни и желания показываться на публику. Только после этого их оставили в покое.     Вернон знал, что это лишь затишье. Чувствовал, что дьявол, сидящий в этом ребёнке проявит себя, как бы он не пытался отсрочить того момента. И вот, он проявился. Гарри наглел, набирал силу и становился своевольным маленьким чудовищем. Как только его найдут, нужно будет придумать новый способ контроля. Паршивец совершенно потерял страх и последним выходом была изоляция. Как бы не хотелось утопить его в ближайшем озере, как когда-то чуть не сделали друзья Даддерса, придётся всё же оборудовать ему комнату так, чтобы паразит не покидал её пределов. Подавить его не выйдет, но может получится огородить. Всего годик с небольшим и он уедет в эту проклятую школу. Лишь бы только волшебники не расспросили его о жизни и детстве и не пришли на порог Дурслей с желанием посадить их на вилы.      — Дорогой, я всё. — Раздался голос женщины, что худой рукой коснулась плеча супруга, до этого горбившегося на кровати, потирая руки. Мужчина с пыхтящим звуком поднялся с места, закидывая на плечо увесистую сумку с вещами сына и взяв в руку дипломат с необходимыми бумагами.     Они примчались домой и даже не сняли уличной одежды, так что и сейчас не нужно было тратить времени на дополнительные сборы. Мистер и Миссис Дурсль вышли из спальни и направились к лестнице. В нос каждому из них ударил резкий смрад. Пахло ни то отбеливателем, ни то антижиром, ни то керосином, ни то ещё каким сильным средством. Какое-то чутьё приказало Вернону остановиться и рукой пригородить путь жене.     На лоджии перед лестницей зеленоватый ковёр был темнее своего обычного цвета, будто пропитан чем-то влажным. Такой же цвет был у ковра на ступеньках. Мокрый след шёл вниз и, к самой прихожей, где лежали открытые бутылки с домашней химией, а рядом, облачённый в безразмерно большую куртку, стоял он. Живое порождение сатаны с лицом маленького мальчика. С большими глазами, что всегда были обманчиво невинны. Однако теперь эта маска спала, открывая взору истинную суть душонки отродья Поттеров. Чистая ярость, холодная расчётливость и, как мог поклясться Вернон, жажда крови. Его крови.    — Урод значит... — Раздался надрывный высокий голос, что ни чем не отличался от голоска обычного девятилетнего мальчишки, но имел в своём тоне невиданную ранее ярость и лязг металла, который мог быть только у бессердечной оболочки, с рождения привыкшей убивать. — Шизофрения и галлюцинации, да? Что ж... — Раздался лязг. В руках мальчика был букет сухоцветов, который долгое время украшал прихожую, стоя в расписной вазочке, а теперь с них стекали желтоватые капли, кажется, тоже какого-то средства. А вот в другой руке дьявол держал зажигалку. Старую, металлическую, которую Вернон когда-то потерял. — Скажите, что мне это приказали сделать мои голоса в голове! Твари!     Уже много лет Дурсли не слышали крика из уст этого паразита. Он стал куда громче, наглее и всё так же резал слух. Мерзкий визглявый голос, который хотелось прервать раз и навсегда. Изгнать из родного дома.     Зажжённый букет упал на лестничные ступени и огонь вспыхнул столбом до самого потолка. Горели не только лужи химикатов, но и их пары, тянущиеся ко второму этажу. Петуния взвизгнула, отпрыгивая и обнимая руку мужа, а силуэт в чёрной куртке мелькнул в коридоре, что резко залился светом. Мальчишка скрылся в полумраке улицы, пока дом, начиная с проклятой лестницы, окутывался огнём.    Кажется, уже десять лет на Тисовой улице не было случаев, когда по дорогам возле одинаковых домишек в одну ночь проезжали машины почти всех спецслужб города. Сперва скорая, потом полиция, теперь пожарная и спасатели. Зевак столь впечатлили такие неожиданные визиты, что они неотрывно смотрели за происходящим, а кто-то выходил на тёплую улицу прямо в пижаме, чтобы посплетничать с соседями через забор.      Нападение, разгром, а теперь и пожар в доме номер четыре на углу улицы будут теперь обсуждать всю неделю, а то и месяц. И, словно мотыльки, обращая внимание лишь на столбы огня, никто из людей и не вспомнит о неприметной тёмной фигуре, что бежала не по дороге, а по лужайкам, избегая света фонарей и посторонних глаз. Бежала так долго, что покинула черту и улицы и города ещё до того, как пожарная машина залила то, что осталось от дома Дурслей, пока сами супруги, чудом спасённые, стояли рядом и смотрели, как на глазах тлеют остатки всей их жизни, сожранные огнём, порождённым мелким дьяволом, от которого нужно было избавиться в тот день, когда он только появился на их пороге.