Джеймс Эванс и Школа Хогвартс

Это был самый обычный и самый что ни на есть нормальный день. Знойный и ясный, как и полагается в летние каникулы. Самое ужасное время... Было слышно, как тётушка Петуния, звонко цокая каблучками своих туфель о кафельный пол на кухне, готовит завтрак для всей... ну, для всей своей семьи. Я явно не вхожу в число тех, кто будет удостоен милости отведать тётин фирменный чизкейк, который со вчерашнего вечера застывает в холодильнике. Да и сегодняшний лёгкий завтрак из освежающего салата мне вряд ли достанется. Если повезёт и свинья по кличке Дадли насытиться основным блюдом и десертом, мне, может быть, перепадёт кусочек дыни. После неохотного пробуждения уши застилала мешанина типичных звуков, которыми в доме Дурслей сопровождалось каждое утро: суета тётушки, громкие шаги дяди Вернона и кузена Дадли наверху, точно топот стада слонов, скрип ступеней лестницы над головой, на которую то и дело сыпалась вековая пыль, и урчание в животе. Вчерашний день был особенно неудачлив и жаден на благосклонность опекунов. Вчера тётя Петуния долго спала из-за своих лекарств, которые принимала последнюю неделю и из-за этого казалась вялой. Завтрак пришлось готовить мне. Не описать словами, как я был счастлив от этого. Я люблю готовить, и не только потому, что это куда лучше, чем горбатиться с утра пораньше под палящим солнцем, получая себе всё новое солнечные ожоги, от которых уже несколько дней болят плечи, но и потому, что когда я готовлю, я могу есть. Я в такие моменты ем, кажется, больше чем мне обычно дают, кусочничая и то и дело отправляя в рот обрезки овощей и фруктов или закидывая в карманы хлеб или завёрнутые в салфетку кусочки мяса. Раньше мне это нравилось ещё и потому, что я думал: "Вот буду хорошим мальчиком, порадую семью и они меня полюбят"... Наивно было думать так. Радоваться они радовались, но только тому, что мои "грязные ручонки" не испортили еду, которую они закидывали за обе щёки. Казалось бы, хорошее начало утра, да только потом всё пошло наперекосяк. Дядя Вернон потерял ключи от своей машины и Дадли, видимо прибывая в игривом настроении, решил организовать мордобой, ляпнув, что видел, как я утащил ключики. Конечно, я бы не осмелился воровать у дяди, но мои карманы всё равно были вывернуты. Яблоко и пару кусков вяленого бекона — вот какой щедрый приз я бы получил, рискуя целостностью своей шкуры. Как оказалось, рискуя напрасно. Было больно... Таскать еду было нарушением. Ну, вернее, нарушением для меня. Дадли никто не ругал, когда он без спроса брал из морозилки очередное ведро мороженого и съедал всё в одно рыло, пачкая ковёр перед телевизором. А кто убирать? Пра-а-авильно, Гарри. В общем, не считая пары кусков помидоров, закинутых в рот вчера во время готовки завтрака, уже как больше суток мой желудок был пуст. Снова и снова он изнывал, урчал, скручивался в узел, но я его игнорировал. Научился за прошедшие восемь лет. Да и налитый кровью синяк на ногах от дядиного коженного ремня, если честно, сейчас беспокоили меня больше. Вернон всегда не в духе с утра, пока не поест, и если тронуть его в это время, то мало не покажется. Честно, мне казалось, что он меня убьёт. Мне постоянно так казалось после того дня, когда его, весёлого и подвыпившего после удачной сделки, вызвали в школу. В тот день я какими-то неведанным образом, убегая от Дадли и его компашки, запрыгнул —или... полетел? Телепортировался?— на крышу школы. Не часто можно было увидеть, как визжит наш воспитатель, но когда она заметила одного из своих учеников, который не сполз по скользкому шиферу вниз и не разбился об асфальт лишь благодаря надёжно закреплённому водостоку, кажется, мадам Маркс в тот раз слышала вся улица. Конечно, мне было не избежать наказания, но я не думал, что всё пройдёт...Так. Дядя Вернон тогда, как обычно, рвал глотку, крича мне в лицо. Я чувствовал вонь спиртного и сигарет. Одно это заставило меня готовиться к худшему. —Ремень или таскание за волосы? Не страшно, выдержу. —думал я тогда. Да вот только огромные и сильные пальцы дяди сомкнулись на моей шее, обхватывая её с такой лёгкостью, словно она была не толще спички. Я уже не помню, что он кричал тогда. Что-то про —"показывать твоё уродство на людях", "позорище", "надо было тебя утопить, когда ты только оказался под нашей дверью"— как-то так. Ничего нового. Да вот только орал он это параллельно тому, как раз за разом прикладывал мой затылок о стену. Я чувствовал лишь острую боль. Все звуки слились в монотонный звон. В глазах темнело, а к горлу, зажатому в даденой ладони, подкатывала тошнота. Мысленно я уже прощался с жизнью. Это был первый раз, когда меня били по голове и я будто чувствовал, как разлетается на куски мой череп, как острая боль обрывает что-то под коркой кости и тело немеет. Если бы тётя Петуния не накричала на Вернона, мне кажется, в доме Дурслей в ту ночь стало бы на один детский трупик больше. Я помню, как из моего рта полилось что-то кислое. На пол рывками. Помню, как меня вновь бросили в мой чулан —куда аккуратнее, чем можно было ожидать. И в следующий вечер, когда я относительно пришёл в себя и мог хотя бы попытаться встать и выпить воды, я заметил размазанное багровое пятно на ширховатой стене, точно в том месте, где меня и приложили. Его так и не удалось оттереть и теперь место с этим пятном было завешано картиной. После этого нарываться на дядюшкин гнев стало ещё страшнее. Он, кажется, перепугал тогда весь дом, а моя постоянная рвота и спотыкания на ровном месте лишь подливали масла в огонь. Однако не трогали меня ровно до следующего понедельника, после чего я настолько "замазолил глаза" дяде с тётей, что у них уже тряслись руки пихнуть меня, чтобы соображал быстрее, вёл себя тише и делал, что велено. Впрочем, по затылку меня больше старались не бить. Теперь доставалось ногам, рукам и заднице. Видимо, Петуния провела со своим мужем беседу о том, что лучше бы в их доме не было смертей. Я пролежал ещё какое-то время, чувствуя пульсирующую боль в бёдрах на тех местах, где остались прямоугольные тёмно-фиолетовые и красные следы от ремня Вернона. Желудок, конечно, тоже беспокоил, но это было где-то на фоне. Было слышно, как вся семья Дурслей уже ест: на кухне звенели ложки, женщина из телевизора говорила о пагоде, а Петуния как обычно щебетала что-то едва различимое. Наверняка опять обхаживала своего "сладенького маленького Дадлика". Меня не звали. Я был всё ещё наказан, об этом и спрашивать не было смысла. Всегда, когда мне говорили "остаёшься в чулане без еды" — это означало, что я должен сидеть тихо и отбывать свой срок, пока дядя или тётя не позовут меня выполнять какое-нибудь поручение, сунув перед этим в руки тарелку с какой-нибудь — наверняка ужасно пресной и не вкусной — но всё же едой. Вскоре это всё же произошло. — Поттер!! — прогремел на весь дом голос дяди, заставивший меня невольно поёжится. — Живо сюда! Я привстал, поднимаясь с матраса на локтях и придвигая к себе ноги. Ушибленные места вновь неприятно заныли, будто мои мышцы были растянуты и частично порваны. Болезненное шипение вырвалось сквозь стиснутые зубы при нервном вдохе. Как по мнению дяди я должен "живо" прискакать на кухню, когда на моих ногах живого места нет? Но делать нечего, надо подниматься. Я не переодевался с позавчерашнего дня, так что и сейчас не стал тратить время на это. Что толку, если вся моя одежда, за какую не возьмись, сплошной мешок, в который намертво впиталась вонь кузена, но из-за которой меня называют немытой свиньёй. Покидая своё пристанище под лестницей, я ощутил приятную свежесть. Не смотря на летнюю жару, в доме хотя бы дышалось легко, не как в душном непроветриваемом чулане. Я закрыл дверцу, которая — не смотря на то, что она была меньше всех дверей дома почти в половину — была мне по плечо высотой. Шагать на кухню было неописуемо тяжело и тошно. Снова работать, а конечности будто сейчас откажут... будет очень больно. — Доброе утро. — Буркнул я, входя в залитую светом кухню-гостинную. Очевидно, мой тон не был достаточно добрым, судя по тому, что лицо тётушки исказилось в такой мерзкой гримасе, будто ей перед лицом поводили ложкой, полной личинок. Хотя, пожалуй, будь я достаточно радостным, её лицо исказилось бы до неузнаваемости. — По новостям обещает засуху — без лишних формальностей протараторила тётушка — Каждые два дня ты будешь поливать сад и орошать газон, понятно? — Понятно. — Что же, не такое уж и сложное поручение. По крайней мере, я практически закончил обрезать цветы и другая работа под солнцем мне не грозит. — Ну так ешь и приступай к работе, бездельник. С этими словами Петуния достала из холодильника тарелку макарон с сосисками. Вчера явно у кого-то не было аппетита, раз сегодня у меня такой богатый завтрак. Я сел на свой стул напротив Дадли, который за обе щёки пихал чизкейк в прикуску с дыней. Вот сволочь... мне явно не перепадёт и кусочка. Я начал есть и практически сразу понял, каким чудом эти макарошки пережили вечно голодную бездонную пасть Дадли: видимо, вместо кетчупа кузен-недоумок плеснул какого-то острого соуса. Перца было столько, что всё нёбо жгло. Ну, по крайней мере, это была еда и её, не без усилия конечно, можно есть. Я опустошил всю тарелку за считанные минуты и, поднимаясь из-за стола первым под дядино раздражённое "Траглодит", подошёл к раковине. Мытьё посуды - одно из моих прямых обязанностей, это ясное дело, но вот к раковине я бежал ещё и из желания напиться воды, чтобы смыть привкус перца на языке. Хватая стоящий у крана стакан, я включил воду и с пары глотков опустошил одну порцию, вторую, третью... — Не затягивай давай! Чтобы через пять минут духу твоего в доме не было! — Гаркнул Вернан, морща нос и читая газету. Только сейчас я подумал, что от меня наверняка попахивает из-за несвежей одежды и отсутствия ванны в течении... скольки-то дней. — Петуния, дорогая, открой окно проветрить, сейчас вся кухня этой свинотой провоняет. Не среагировав никак на дядино ворчание, я помыл свою тарелку от подсохшего на краях соуса и поспешил к задней двери, ведущей во двор. Газон был чистым и свежим, потому, сняв носки, я босиком ступил с порога веранды на зелёный настил. После ночи земля ещё не успела нагреться, но ясное солнце говорило, что это не надолго. Я направился к небольшому садовому сараю, где инструменты и газонокосилка хранились вместе со всяким хламом, вроде сломанного велосипеда Дадли, старых санок и лыж, на которые Дурсли стали лишь однажды во время отпуска в горах и забросили это дело в тот же день, после того, как тётя Петуния сломала ногу. Ох, это были суровые недели после их возвращения, наполненные для меня работой домохозяйки. Во всей этой куче забытых вещей я откапал ящик с садовыми инструментами и снял с крючка на стене поливочный шланг. Закончить обрезать цветы, проверить, нет ли жуков, и полить — не так сложно и, признать честно, весьма приятно. Если бы не синяки и горящий обожжённый рот, я бы мог даже насладиться этим утром. — Ну привет, цветочки... — я опустился на колени перед аккуратной металлической оградкой, за которой кончался газон и из чёрной земли росли цветы. Петунии, розы, цинии, бархатцы... половина из них уже цвела во всю и в воздухе витал их едва уловимый аромат. Достав секатор из ящика поставленного рядом, я начал аккуратно отодвигать веточки кустарников розы. Шипы не страшны, да и перчатки порваны и толку от них бы не было. Пара подсохших веточек были срезаны и выброшены рядом. Я собирал срезанные части в кучку, чтобы потом отнести в мусор и ничего не портило "идеальную" лужайку Дурслей. Чтоб им ноги ржавым гвоздём прокололо... Даже на клумбе им нужен был идеальный порядок, от чего зелёные кусты не редко страдали под гнётом садовых ножниц, что предавали им округлую форму. Дядя Вернон, кажется, не щадил даже растений, безжалостно перерезая им здоровые ветки и листья лишь за то, что "росли не красиво". Уверен, если бы яростью и любовью к садизму можно было бы заставить мусор исчезнуть, то Дурслей бы наградили за их вклад в поддержание экологии. С цветами я закончил быстро. Как-то даже слишком быстро... не дай бог вернуться в дом раньше, чем хотелось бы. Хотя, на самом деле, хотелось бы никогда не возвращаться. Сбежать куда-нибудь подальше от этих ненавидящих всё и вся родственничков и жить, эм... например в лесу. В какой-нибудь хижине у озера или поля, где вокруг будет не идеальная лужайка и забор, за которым друг за другом идут одинаковые, как под копирку, домики, а густые заросли ежевики, покрытые лозами деревья и непроходимый лес, из которого каждую ночь приходили бы животные. Наверняка я бы их подкармливал. Даже если бы они боялись меня, я бы точно установил кормушки для птиц и белок и обязательно фонтанчик или прудик с чистой водой на случай такой же жары, как этим летом. Как и предполагалось, пекло беспощадно. Руки были красноватыми из-за ожёгов, которые делли и так слегка загорелую кожу не самого красивого бардового оттенка. Типичный мой "летний камуфляж". Не представляю, как справляются с этим те, у кого нет доступа к кранам с водой. Хорошо хоть на Тисовой улице нет бездомных животных, а то меня явно бы ругали за попытку подкормить. Хотя, чёрт, чем я их подкормлю, если себе-то приходиться воровать? Я беру шланг и подключаю его к крану, торчащему из внешней стены дома. Поворот крана и из поливочной насадки брызнули струи холодной воды, что орошали клумбу с цветами и кустарники, немного остужая их. Много им не нужно, если поливать каждый день, так что через пару минут я уже закончу. — Т-с-с-с... Сначала я подумал, что мне показалось, но через пару секунд я вновь услышал шипение, исходившее от живой изгороди. Шипение столь громкое и отчётливое, будто это какой-то другой человек решил по какой-то странной причине притаиться в кустах и начать шикать, когда его огорошили водой. Я поворачиваю вентиль и замираю, всматриваясь в тёмную щель между землёй и изгородью. В следующий момент я вижу, как на газон выползает длинное и извилистое создание. Невзрачная серовато-коричневая змейка проползает к клумбе цветов, земля под которыми была сырой и влажной. Я вижу, как змея начинает клевать мордой в небольшие грязевые участки, немного сверкающие от влаги. — Хочешь пить, змейка? — Спрашиваю я тихо. Я вижу, как рептилия поворачивает ко мне голову и смотрит. Будто в душу... будто она поняла мои слова и теперь ожидает, что ей дадут воды. Я быстро отхожу к открытому сараю, где я, кажется, видел старую собачью миску, забытую когда-то тётушкой Мардж. Жестяная миска валялась под разломанными детскими санками Дадли и я тут же достал её. Сполоснув посудину от слоя пыли и грязи, я наполнил её водой почти до краёв. Было немного страшно подходить к змее, что всё ещё ждала меня, притаившись под кустом циний. Она могла бы быть ядовита и, насколько я знаю, один укус змеи может убить человека, если его не отвести в больницу. А Дурсли определённо не повезут меня в больницу ни под каким предлогом. Скорее, они продержат меня в чулане, пока я не умру, а полиции скажут, что я ничего им не сказал. Тем не менее, мне казалось, что именно сейчас всё будет хорошо. Я нагнулся и поставил миску в тени цветочного куста, прежде чем сделать шаг назад. Змейка охотно подползла к воде и, понурив голову, начала пить. Невольная улыбка появилась на моём лице и, оставляя гостью впокое, я продолжаю полив живой изгороди. Надо сказать, было приятно сделать что-то хорошее тому, кто оценит это, путь это "что-то" - напоить змейку. Аж душа успокаивается. — С-с-спас-с-сибо... Я замер. Мне не послышалось? Я только что услышал шипящий, словно потусторонний голос, исходящий из-под куста циний. Перекрывая воду в шланге, я оглядываюсь на клумбу. Хоть убей, но я не вижу никого, кроме змейки, устроившийся кольцами в чаше с водой, охлаждаясь. Я схожу с ума? —... Это ты с-с-сказала? — Я осёкся, осознав, что невольно сам протянул буквы, словно тоже начал шипеть. Тем не менее, змейка мне кивнула. — Я Час-с-сто вижу вас-с-с... вы вс-с-сегда з-з-заняты, но вс-с-сё равно отоз-з-звалис-с-сь. Я невольно сглотнул. Говорящая змея... не то чтобы это меня шокировало, но это определённо был новый уровень моих странностей. Меня то и дело ругали, когда я случайно взлетал или отращивал состриженные волосы за одну ночь, и страшно представить, что бы со мной сделали, если бы я при Дурслях заговорил с животным. — Что ж... обращ-щ-щайся. Это было всё, что я смог выдать, прежде чем продолжить работу. Меня немного пугало то, как для меня это выглядело... обыденно. Змея. просто. говорила. Как человек, хоть и не должна была это делать. У неё нет губ и язык не может двигаться так, как нужно, чтобы произносить некоторые звуки. Тем не менее, я будто бы ожидал этого. "Если долго говорить в пустоту, пустота ответит" — не помню, где услышал эти слова, но они хорошо подходят к моей ситуации. В моей жизни не было людей, с которыми мне хотелось бы поговорить, но хотелось хоть как-то излить и желчь и нужду быть услышанным, так что жертвой моего нытья частенько становились растения, случайно встреченные птицы и животные. Кажется, я либо схожу с ума, либо силы природы смилостивились надо мной и я стал как принцесса из мультиков, которые раньше смотрел Дадли по телевизору. "Принцесса Гарри"... отвратительно. Понурив голову и погрузившись в мысли я и не заметил, что продолжаю поливать кустарники. Пришёл я в себя лишь когда за моей спиной раздался гаркающий голос дяди, вышедшего на задний двор. Судя по запаху,вышел покурить. — Хорош заливать мои изгородь! — Я вновь поёжился, чувствуя, как меня резко выдёргивают из спокойной атмосферы. По спине прошла свора мурашек от дядиного рычания, напоминающего кабаний визг. Мгновенно перекрыв воду в шланге, я глянул под ноги Вернона, а боковым зрением следил за его руками. Толстые пальцы-сардельки с одной стороны держали сигарету, а со второй были спрятаны в карман. — Иди помойся, воняешь как из помойки. К нам вечером придут гости и, помяни мой слово, я не знаю, что сделаю, если они учуют этот смрад. Классика. Что ж, мне и отвечать было не обязательно. Зато я понял, почему дядюшка не подобрел даже после сытного завтрака. Нервничал, что рискует ударить в грязь лицом перед людьми, чьё мнение безусловно важно и ценно. Ну, по крайней мере, я смогу выпросить себе ужин за тихое поведение, если тётя не будет носиться по дому, рыча на каждого, кто приближается к ней. Я убираю шланг и садовые инструменты в сарай. Змейка уже уползла и, забирая миску, я получаю лишь негодующий взгляд Дурсля, который, к счастью, и слышать не желает о моих странностях и потому ничего не спрашивает. Запихивая всё по своим местам, я быстро прохожу мимо дяди, чувствуя, как по коже проходит неприятный холодок, словно Вернон источает ауру чего-то давящего. Чистая агрессия, пробуждающая внутри страх, который приказывает — не двигайся, не отворачивайся — но поддаться этому было бы ещё страшнее. Приходиться бежать. Ну, вернее сказать, максимально быстро отступать в ванну. Моя одежда вместе со старым полотенцем была заботливо сброшена на стиральную машину. Мои брюки и футболки, которые все как один были серыми и растянутыми, разумеется стирались отдельной кучей, чтобы ни касаться дорогой и красивой одежды идеальных Дурслей. Даже в корзину для беля бросать своё "тряпьё", которое пару лет назад носилось Дадли, было нельзя. Мне нужно было оставлять грязную одежду в и без того тесном чулане, пока тётя не заберёт её постирать. Закрывая дверь в ванну на замок, я начинаю раздеваться и слаживаю вещи на пол аккуратной стопкой. Прежде чем войти в душевую — ванну набирать нельзя, не для подкидыша дядя воду оплачивает — я становлюсь у зеркала. Н-да... унылое зрелище. Мои старые очки едва держаться на носу из-за сломанного моста между линз, а сами стёклышки поцарапаны и местами треснуты. Чёрные волосы стали немного длиннее за пару месяцев и, кажется, ещё сильнее взлохмотились. С таким угольным волосом и с покрасневшей от солнца кожей я и впрямь казался заморышем на фоне Дурслей, которые все как один - бледненькие и светленькие. Тётя Петуния была от природы блондинкой, у дяди Вернона на его лысеющей голове была каштановая щетина, а Дадли был чем-то средним и без какого-либо намёка на то, что он хоть раз в жизни выходил на солнце. Не семья, а арийская радость, что внешне, что по характеру. Вздыхая, я снимаю очки и кладу их у раковины, а сам лезу в душевую кабину и включаю слегка прохладную воду. Хоть как-то нужно остудиться, прежде чем вернуться в своё Царство Ненужных Вещей под лестницей и продолжить царствовать тёмным хаусом. Мою голову с мылом и им же тело. Синяки на моих ногах уже стали бледными и едва видными жёлтовато-синими следами. Спасибо моим родителям, за то что от них мне достался хороший иммунитет, который от части сохранялся даже в периоды голодовок. Я в жизни почти не болел, а мои раны заживали довольно быстро. Если бы я периодически валялся с такой лихорадкой, какая стабильно каждые пол года была у Дадли, я бы точно не дожил до своих девяти лет. Мне хватило тех пары раз, когда я лежал с дикой болью в животе, которая не давала мне нормально дышать и двигаться почти несколько дней, и когда у меня начал гнить зуб, что я выл как собака, пока меня всё же не сводили к врачу. Только вот сделала это Миссис Фигг, с которой меня оставили на время каникул и которой я пожаловался на боль. Как же я был счастлив, когда она ничего не сказала Дурслям, ведь иначе я бы опять слушал тирады о том, как я бесполезен и что на меня лишь тратят деньги без видимой пользы, а у меня ведь просто болел зуб. Наконец-то я закончил мытьё. Вытеревшись старым полотенцем и облачившись в чистую одежду, я взял ранее сложенные на полу штаны и футболку. Они и правда пованивали и после ванны я это ощущал. Я вышел из ванны и убрал одежду и полотенце в свой чулан — одежду на пол, полотенце на крючок. Тётя Петуния уже во всю намывала кухню и гостинную, в которой Дадли играл в приставку. Что ж... перед гостями нас ждёт генеральная уборка, так что лучше снова включить "хорошего мальчика" и убрать второй этаж, чтобы к вечеру тётя была доброй и спокойной и дала мне поесть. Много, во истину много часов ушло на то, чтобы расставить по полочкам многочисленные игрушки кузена, вымыть полы, залезая в каждый угол и под каждую кровать, и помочь тёте на кухне, нарезая огромное количество овощей под замечания — "слишком медленно", "можно было бы поаккуратнее", "ой легче было бы самой всё сделать". Я не присел расслабиться и на минутку, пока буквально под боком единственный настоящий бездельник этого дома — Дадли — играл, ел мороженное и рисовал какую-то картину в большом блокноте набором из ста цветных фломастеров. В конце дня, когда давно миновал обед и время близилось к шести я наконец получил свою награду - пару блинчиков, которые у тёти вышли "не красивыми", сыр, которого Петуния слишком много натёрла, что он не влез в тару с запеканкой, а так же пару огурчиков и жареных кабачков. Всё дефекты да обрезки, но свежие - уже приятно. Тётушка сунула мне тарелку в руки, велев убираться есть в чулан, а посуду вымыть уже завтра утром, лишь бы гости не видели меня. Надо сделать вид, будто в доме вообще не существует никакого второго ребёнка. Меня такой расклад вполне устраивал и я ушёл в свою обитель. Тёмную и давящую, но хотя бы мою... ничего больше в этом доме я не мог назвать таковым, кроме склада забытых, брошенных и ненужных вещей, частью которого я стал уже неотрывно. Сидя на старом матрасе, из которого я сам вытащил половину упирающихся в спину пружин, поставив тарелку на низко висящую полочку с едва целой старой настольной лампой и аккуратно расставленными фигурками, которые я сам делал из пластилина, клея и веток с шишками, смотря в стену, на которой весело полотенце рядом со шнурами удлиннителя над корзиной со всяким хламом — здесь я и существовал. Человек, который в глазах других такой же хлам, как ещё одна сломанная безделушка, которую и не выбросишь, и рядом держать не хочешь. Легче закинуть подальше и не вспоминать, пока вдруг не понадобиться. Король королевства сломанного мусора, который почему-то не выбросили. Иногда мне правда было интересно, если меня так не хотели в этом доме, то почему не отдать или выгнать? Им не было бы дела, если бы я пропал, а если бы всё стало лучше? Что же, кажется, я нашёл ответ на свой вопрос. Дурсли хотят лучше только Дурслям, а мальчишке по имени Гарри Джеймс Поттер положено пожинать всё худшее, что только может дать эта жизнь. И снова я много думаю. Я всегда много думаю, когда остаюсь один, а более одинокого места, чем чулан и представить нельзя. Я слышал про одиночные камеры и карцеры в тюрьмах, где держат бандитов. Интересно, изменилось бы что-нибудь, поменяйся я с таким бандитом местами? Я доел сыр и овощи, оставляя блинчики под конец, и не пожалел об этом. Какими бы тётя не называла их "не красивыми" они были вкусными. Я ел сладкое ещё реже, чем что-либо в принципе и было приятно чувствовать на языке этот неповторимый вкус. Я хотел пить, но предпочёл бы не смывать с языка сладость, ведь повторно я смогу попробовать что-то такое ещё не скоро. Откладывая тарелку, я ложусь на матрас, встряхивая старенький плед и накрываясь им по шею. За пределами чулана я слышу звук открывающейся двери, голоса людей и гомон пары мальчишек, что вместе с Дадли побежали наверх, сотрясая ступени над моей головой. Они полны энергии и будут носиться ещё много часов, а я устал. Устал за весь день так, что не замечаю как начинаю размеренно дышать, закрыв глаза. У уха слышится шипение, но я уже не хочу открывать глаза и узнавать что это. Единственное, что я хочу - спать. Так и прошёл мой самый обычный и самый что ни на есть нормальный день. Душный и тяжёлый, как и полагается в летние каникулы в доме номер четыре по Тисовой улице.