Донор

- Ещё! Лучи апрельского солнца ласково касались лица, пытаясь наполнить бледную тонкую кожу своим светом, словно хотели добавить ей хоть какого-то контраста. И Ринслет тянулась к нему, подобно маленькому ласковому ребёнку, оттянув ворот свитера и подставляя солнышку своё обнажённое расцарапанное горло, желая всецело напитаться теплом и вобрать в себя всё, что было упущено за зиму и прохладный март. Ветер играл с её светлыми волосами, заплетёнными в две тонкие косички, и бил в лицо с каждым качанием, принося с собой лёгкость полёта и чувство, словно она касалась неба в момент подъёма, сливаясь и отдаваясь ему, пока где-то там внизу мир уходил далеко-далеко за пределы забора, ограждающего её семью от внешнего мира. И глупое, детское чувство, которое она пыталась похоронить столько лет, закапывая в землю своим серьёзным отношением к собственному недугу, начало вырываться наружу с улыбкой, с блеском в глазах и с громким-громким криком на всю улицу: - Давай ещё! Рин снова подпрыгнул, ловя скрипучие качели за холодную металлическую спинку, и с силой толкнул вперёд, раскачивая всё выше и выше, при этом показывая всем своим видом, что совсем не разделяет её восторга, но Ринслет старательно не замечала этого, осознанно намереваясь ничего этого видеть. В последнее время между ними произошло достаточно всякого, и девушка сама того не желая пыталась вобрать в себя все эмоции подростковой любви, собирая все эти новые чувства в один клубочек, чтобы надёжно запереть в своём сердце до его внезапной остановки в любой момент. Как-то вечером, когда за окном уже были видны мерцающие огни Централа, а члены семьи разошлись по своим делам, они вдвоём сидели на полу в её спальне, окружённые учебниками и мягкими подушками. Она пыталась читать на чужом языке, постоянно путая слоги, но при этом перевод предложений уже сам угадывался при встрече знакомых иероглифов. Рин тогда внезапно поднялся, сухо поправляя произношение девушки в одном особо трудном предложении, и зачем-то взял с комода деревянную расчёску. Он вертел её в своих пальцах какое-то время, расхаживая с ней по комнате, словно строгий учитель с линейкой, готовый обрушить её на пальцы непослушного ученика, а потом опустился на колени позади Ринс и стал расчёсывать её волосы. Медленно и плавно. Без резких движений. Каждый раз, когда расчёска скользила по её волосам, Ринслет сразу же забывала все те синские предложения, которые с таким трудом пыталась зазубрить, и прикрывала глаза, наслаждаясь моментом тихой близости, потому что обычно Рин был крайне скуп на эмоции и какие-либо ласки. Обычно даже их поцелуи казались ей ужасно скучными и мокрыми. И этот внезапный порыв, странный, но такой простой жест с его стороны выглядел до мурашек интимным, словно он без слов признавался ей в любви. И время, казалось, в тот момент даже замедлило свой ход. - Твои волосы мягкие, как шёлк, - тихо сказал он, и его голос звучал тихо и успокаивающе, подобно колыбельной, а руки двигались уверенно, но при этом с какой-то осторожной нежностью. Ринслет слышала его частое дыхание, словно у него случился какой-то приступ тахикардии, но так и не пошевелилась, прислушиваясь к собственным ощущениям. Рин нравился ей. Правда-правда нравился. Когда он шёл рядом с ней, её сердце начинало биться быстрее, но плохо от этого ей не становилось. Обычно Рин ходил с непроницаемым лицом, и считывать его эмоции было очень сложно. И в те моменты, когда ей удавалось вызвать у него хоть какое-то худо-бедное подобие улыбки – даже жалкая ужимка с лёгким поднятием уголка губ уже могла считаться за неё, – на душе сразу же становилось тепло, а лицо начинал заливать слабый румянец, какой только мог быть при всём наборе её недугов. Однажды, укладываясь спать и слушая размеренное дыхание парня во сне, девушка невольно задавалась вопросом – нужны ли ей были подобные чувства. Это было что-то новое, тянущее где-то внизу живота, но тянущее не так неприятно и болезненно, как во время менструации, а как-то и сладко, и тёпло, и пугающе одновременно. И хотя в тот момент она ещё не спала, её дыхание всё равно стало медленным и более глубоким из-за этого приятного потягивания. И в итоге она провела полночи, не в силах сомкнуть глаза и отвести взгляд от спящего Рина, неосознанно сжимая бёдра до дрожи, кусая собственную ладонь и хватая себя шею, впиваясь ногтями в нежную кожу, заснув лишь под утро, измученная собственными мыслями и множеством противоречивых и неясных чувств. После этого пришлось ещё пару дней ходить в свитере с высоким горлом, чтобы скрыть царапины от собственных ногтей, ловя подозрительные взгляды со стороны родителей и неодобрительные от Трейна, словно она уже сотворила что-то грязное и непоправимое. Когда он убрал расчёску, небрежно бросив куда-то в сторону, и зарылся в её волосы цепкими пальцами, жадно вдыхая аромат её яблочного шампуня, Ринслет резко повернулась к нему лицом и, не проронив ни слова, обняла, поддавшись неясному порыву. Уже знакомое тепло начало разливаться по всему телу и собственное дыхание тоже участилось. Она вцепилась в него, жадно сжимая пальцами его толстовку, за полгода пропахшую домом Мустангов и их стиральным порошком до такой степени, что уже могла считаться отдельным членом семьи, и поймала себя на странной – какой-то неправильной и порочной – мысли, что хочет стянуть её с него. Посмотреть на него без одежды, чтобы разглядеть каждую родинку на его теле, заметить каждый прыщик на этой коже… Увидеть хотя бы какой у него пупок, в конце концов, а то вдруг любишь человека, воздыхаешь по нему, а у него пуп наружу торчит. Рин стоял, продолжая наматывать её волосы на пальцы. Ринслет чувствовала, что растворяется, прижимаясь к нему сильнее, будто она была куском льда в стакане с лимонадом. И ей хотелось, чтобы весь этот лимонад высосали из трубочки, оставив её одну в этом стакане, где она таяла бы от тепла, исходящего от Элрика. От его пальцев, скользящих по её обнажённому телу, и губ, касающихся кожи и оставляющих горящие следы. Казалось, что во всём доме внезапно наступила тишина, и только в её комнате она нарушалась тихими, мягкими вздохами их обоих. Которые ей самой казались ужасно громкими. И казалось, что вся семья прислушивается к происходящему в её спальне, хотя они все были заняты своими делами и давно привыкли к тому, что они с Рином шумели, смеясь или ругаясь во время вечерних занятий синским языком. И редко кто обычно нарушал их покой, но именно сейчас казалось, что сбежится весь дом и все соседи. И все будут показывать на неё пальцем за то, что она посмела позволить себе подумать о чём-то порочном в свои почти двенадцать лет, как будто никто кроме неё об этом никогда не задумывался. Это больше напоминало нездоровую паранойю. Сердце у Ринслет колотилось в груди, а её саму потряхивало от волнения и желания, а парень почему-то напрягся, словно струна, и продолжал стоять, как вкопанный, ничего не предпринимая, и лишь сильнее притягивал её за волосы. Как будто ждал, что она первой сделает непоправимый ход, который навсегда изменит их отношения. Наконец набравшись храбрости, девушка разжала пальцы, выпуская ткань толстовки из рук, и подняла взгляд на Рина, всматриваясь в чёрные глаза. Она потонула в них, проваливаясь в их уютную темноту, чувствуя, что вот-вот перехватит дыхание, если она сейчас так ничего и не произнесёт. - По-моему, я хочу тебя… - пролепетала она тихо-тихо, сгорая от стыда и нетерпения. Рин молчал, продолжая смотреть на неё, не показывая никаких эмоций, словно она говорила ему подобные слова настолько часто, что они уже приелись. Нервы и так были натянуты до предела, а он просто молчал. И смотрел. И разжал пальцы, отпуская её волосы. И сразу тьма его глаз обернулась из уютной в какую-то отстранённую и жуткую. И собственное сердце заболело, словно его сковали железными цепями, и каждый удар стал отзываться тупой эхом душащей боли. Пытаясь спастись из удушающих чёрных пут, Ринслет сама отвела глаза, и её взгляд заметался по комнате, в надежде ухватиться хоть за что-нибудь, чтобы удержаться на плаву и не попасть под тот страшный и хаотичный ураган, в который смешались все её эмоции. Помимо растущей боли в груди, где-то внутри всё выше и выше поднимались волны ледяного разочарования и жгучего стыда, переплетаясь между собой и готовясь накрыть её с головой. - Да скажи ты хоть что-нибудь! - сипло прошептала она, сдерживая слёзы, грозившие вырваться наружу в любую секунду, и сделала глубокий вдох, чтобы хоть как-то успокоиться. Он продолжал молчать. И это молчание ранило куда сильнее, чем простой отказ. Она множество раз просыпалась после операций, утопая в волнах горящей боли и в истерике, умоляя сначала медсестёр, а потом и противного Зиверса добавить ей порцию морфина, но даже тогда было не настолько больно, как сейчас. Сейчас пронзало насквозь наживую, подобно острому ледяному клинку. Сердце долбилось о рёбра в такт с разочарованием – также нервно и болезненно, – напоминая о себе назойливым покалыванием в груди и дурацкой дрожью в руках. Она сделала шаг назад, отчаянно пытаясь скрыть своё разочарование и выступающие слёзы. Ужасно хотелось прижать руку к груди, чтобы хоть как-то скрыть физическую и душевную боль, но вместо этого Ринслет сжала пальцы в кулаки, боясь выдать дрожь. Сердце продолжало разрываться, отдаваясь глухой болью от каждого удара. Ринслет знала, что оно, подобно изношенному, дырявому насосу, могло остановиться в любой момент от любых сильных эмоций, но продолжала сдерживаться, кусая нижнюю губу изнутри, раздирая слизистую зубами до железного привкуса крови. Мысли метались в голове подобно мотылькам у свечки, пока она отчаянно пыталась найти и понять причину такого длительного молчания. Все относились к Рину с каким-то подозрением, а она просто любила его, хотя Элрик при первой их встречи достаточно прямо сказал ей, что хоть и испытывает симпатию, но она его разочаровала. А ведь она просто любила его только за то письмо, подарившее ей надежду, и только за то, что он жил на этом свете и дышал, но теперь даже эта любовь начинала покрываться трещинами сомнения и стыда. В конце концов, вымотавшись, Ринслет тяжело вздохнула и закрыла глаза, чувствуя, как слёзы всё же потекли, не смотря на все её попытки их сдержать. Внезапный порыв ветра заиграл с её волосами, и пряди коснулись её щёк, напоминая собой утешающие прикосновения, которых она так и не дождалась от Рина. Тот, видимо, оттаял, увидев, что с ней что-то не так, раз подошёл к окну и открыл его нараспашку, наконец, выдавив из себя: - Нет. Его голос был абсолютно спокойным и он, казалось, даже не заметил всю ту бурю эмоций, которую успела испытать Ринслет за все эти бесконечно длинные секунды. Она с трудом заставила себя двинуться с места и подойти к окну, чтобы отдышаться и попытаться успокоиться. - Нет, - одними губами повторила девушка, глядя на мерцающие огни Централа. Ветер продолжал трепать волосы и ласкал лицо, приятно холодя солёные дорожки на щеках. Одиночество медленно накатывало, распахивая свои объятия, и впору было начать ненавидеть Элрика за игру с её чувствами, как сделала бы героиня какого-нибудь женского романа, но Ринслет почему-то не могла заставить себя возненавидеть его за это. - Слушай, никогда не стриги свои волосы, Ринс, - Элрик зачем-то снова коснулся её головы, и она, к своему ужасу, не отпрянула от него. Она наоборот почему-то расслабилась от этого жеста, почему-то почувствовала тепло, исходящее от него, почему-то ощущала утешение, хотя прекрасно осознавала, что это неправильно. Он подцепил её на крючок, как какого-то червяка. Какая же она дурочка. Какая же глупая и влюблённая малолетняя дурочка! Наверное, она размышляла над всем этим произошедшим слишком долго, потому что не успела вовремя среагировать на особенно громкий скрип старой качели и на взволнованный возглас Рина, и слишком поздно обнаружила, что совсем не держится, неосознанно прижимая руки к груди, словно её сердце всё ещё болело, как в тот вечер. Она беспомощно замахала руками в воздухе, успев лишь коротко вскрикнуть, и ударилась о землю, рухнув подобно какому-то мешку. Ринслет лежала на траве, чувствуя, как тёплая кровь медленно стекает по лицу. Слёзы навернулись на глазах, смешиваясь с каплями крови, отчего мир вокруг стал размытым и неясным.  Она осторожно коснулась липкой раны на лбу, и пальцы так же окрасились в ярко-красный цвет. Так тебе и надо, влюблённая дурочка. Так тебе и надо! Рана на лбу болезненно пульсировала, но Ринслет продолжала лежать. Девушка старательно пыталась не обращать на боль внимания, зачарованно разглядывая свои окровавленные пальцы и наблюдая, как кровь блестит на солнце. В конце концов, боль пройдёт, как проходили все предыдущие: сначала острота сменится на ноющую и тупую, а потом и вовсе исчезнет. Боль была для неё привычной. Почти вся жизнь проходила с болью, она следовала за Ринслет тенью с шести лет. Она была для неё ни другом, ни врагом, а жалким постоянным напоминанием, что девушка всё ещё продолжала жить. И игнорировать боль было куда проще, чем она сама от себя ожидала. - Такая дура, - тупо пробормотала Ринслет под нос, перевернувшись на спину, пачкая одежду молодой травой. Мама, наверное, будет ругаться: они ведь совсем недавно купили эти вещи. Хотя нет, мама в любом случае будет ругаться, стоит ей только увидеть рану на её лице. Родители всегда волнуются по пустякам. Она раскинула руки и ноги, чувствуя, как мягкие стебли щекочут кожу, и уставилась на плывущие облака, подгоняемые ветром. А ведь столько усилий, столько людей и столько денег было нужно, чтобы теперь она валялась на траве с разбитой головой, рефлексируя над всеми своими жалкими чувствами. Рин встал над ней, загораживая солнце, и протягивал руку. Ринс ожидала увидеть беспокойство в его глазах, услышать нотки тревоги в его голосе, почувствовать его руку, нежно касающуюся её лица. Но вместо этого её встретило лишь какое-то холодное безразличие. - Ты в порядке? – вопрос прозвучал таким равнодушным тоном, словно она просто споткнулась, а не свалилась с качели, разбив голову. Она была ему настолько безразлична, что её боль не имела для него значения! - Всё нормально, - буркнула Ринслет и поднялась на ноги сама, проигнорировав его руку. Голова не кружилась, и её не тошнило – хороший знак: сотрясения она не заработала. Но всё равно было жутко обидно, что парень среагировал именно так, а не бросился сразу на помощь. А ведь он когда-то писал ей, что его мать обучает его альмедике. И как альмедик он мог видеть кровь и различные раны достаточно часто, и, возможно, поэтому был так скуп на какие-либо эмоции в подобных ситуациях, потому что подобное его не пугало и не смущало. И тогда бы это многое объяснило в его поведении. Рин упал в обморок не от того, что увидел её израненную, окровавленную маму посреди кухни, а только когда заметил своё имя на стене, написанное её кровью. Он ведь оставил тогда девочку в коридоре, а сам, достав нож, двинулся следом её за папой, решив, что там будет больше полезен, чем просто стоя рядом с ней. Он хотел помочь, но испугался, что нападавший знал, что он приехал к Мустангам… Рин чувствовал, что с Трейном происходило что-то не так, поэтому и огрызался на него, стоило её брату пройти мимо, будучи, – как говорил сам Элрик, хмуря чёрные брови, – не самим собой. Он говорил, что Трейн опасен не только для самого себя, замышляя что-то нехорошее, но и для окружающих, потому что неизвестно, что тому придёт в голову. Рин сохранял ледяное спокойствие, пока сама девочка захлёбывалась слезами, когда их среди ночи разбудили тревожные звуки сирены в ночи и мерцающие красно-синие огни, отражались в окнах их дома, и врачи загружали в машину носилки с её папой с кислородной маской на лице, потому что он больше не мог дышать сам. - Ты писал, что учишься альмедике, - собственный голос почему-то дрожал, хотя Ринслет изо всех сил пыталась придать ему твёрдости. Вспоминать произошедшие в их семье несчастья оказалось так же жутко, как и пережить их. Рин бросил на неё быстрый взгляд исподлобья. Его лицо стало напряжённым, а глаза какими-то встревоженными. Он по-прежнему пытался выглядеть уверенно, но только маска вечного спокойствия отчего-то трескалась прямо на глазах, словно её слова испугали его куда больше, чем страдания её близких. - Вылечи меня, - смотря на его смятение, девушка чувствовала, как крепнет собственная уверенность. – Вылечи меня, Рин, - повторила Ринслет и схватила его за ладонь, пачкая загорелую кожу своей кровью, отчего парень шарахнулся в сторону, брезгливо вытирая руку о штаны и пряча за спину. - Я же не прошу вылечить моё сердце, потому что знаю – это невозможно, - продолжила наседать она, наблюдая, как он делает шаг назад, – но хотя бы вылечи мою рану, Рин. - Я думаю, доктор Хэ сделает всё гораздо лучше меня, - растерянно пробормотал тот, почему-то всё ещё избегая её пристального взгляда. Пытался скрыть своё волнение, но нервное прикусывание губы выдавало его с головой. Ничегошеньки он не умеет. Лжец. Наверняка, когда писал письма, хотел, чтобы она представляла его крутым альмедиком. Чтобы мечтала, что когда-нибудь этакий синский рыцарь придёт в её башню и победит злой недуг, сразившись с ней. Нет, конечно, поначалу она так и думала, но не теперь. Она росла. Она менялась. Рин снова сделал шаг назад, словно пытался отстраниться от неё. Теперь на крючке повис он сам, дёргаясь на нём подобно червячку. И Ринслет почему-то нравилось смотреть на это, будто она мстила за уязвлённое ранее его отказом самолюбие. И это странное чувство удовлетворения приятно согревало грудь. - Ладно, - парень поднял руки, признавая своё поражение. – Ты раскусила меня,  моя дорогая Ринс, - он фыркнул, наконец встретился с ней взглядом и почему-то криво ухмыльнулся. В его голосе не слышалось ни капельки раскаяния. Наоборот: казалось то, что его маленькая ложь раскрылась, даже стало его забавлять. – Альмедик из меня настолько же дрянной, как и алхимик. Я не умею даже царапины залечивать. Элрик стоял перед ней с невозмутимым видом, даже не пытаясь оправдаться или хотя бы извиниться. Ринслет сглотнула ком в горле, чувствуя, как вся пришедшая уверенность потихоньку покидает её. Их отношения становились какими-то непростыми, хотя полгода назад всё начиналось наивно, глупо и даже как-то по-детски. Все эти новые чувства, окружившие её, были сложными – не такими, как их описывали в книгах. Это напоминало собой качели, что продолжали поскрипывать за её спиной от дуновения ветра. Ей совершенно не нравились такие игры, но она ничего не могла с собой поделать. Даже если Рин вёл себя подобным образом, она сразу вспоминала все те мимолётные проявления заботы и ласки с его стороны, и таяла, потому что последние полгода просто жила ради всех этих мгновений. Как цветок, живущий за счёт редких капель дождя в пустыне. - Не обижай меня больше, ладно? - прошептала Ринслет, и Элрик засмеялся, потянув к ней руку. Он сжал её окровавленные пальцы, и этот жест снова был полон тепла, как и раньше, словно не было всех этих попыток закрыться от неё и брезгливых попыток вытереть руку о штаны. Интересно, а Вэнди чувствует то же самое, когда Трейн ведёт себя подобным образом? Брат мог обнимать её на глазах у всей семьи, воркуя с ней, подобно старым супругам. А мог и внезапно сорваться и начать орать на неё, что она мешает ему, доводя девицу до слёз, и тогда вмешивался папа, и они с Трейном ругались за закрытыми дверями его комнаты или отцовского кабинета – потом оба выходили злые и всячески избегали каких-либо контактов друг с другом и с остальными членами семьи. Только Трейн вёл себя так всю жизнь, не притворяясь ни перед кем, и был нездоров, а Рин совсем не походил на шизофреника. И почему-то был таким сложным только с самой Ринслет, лицемерно натягивая маску перед остальными. - Я уже говорил, что люблю твои волосы, Ринс? – Элрик дёрнул её за косичку, поднимая очередную бурю из противоречивых чувств где-то в её груди. Его слова звучали как какое-то тёмное заклинание, путавшее разум и сердце, и она снова растаяла, словно он не играл с ней в эту дурацкую игру. Ринслет было безумно жаль Вэнди, за то что чувства к Трейну загоняли бедную девушку в собственноручно построенную клетку, запирая её там и лишая разума, но теперь и она сама попала в ловушку Рина, выхода из которой не было видно. Да она и не искала особо, готовая стерпеть любое обращение к себе, лишь бы он снова сказал бы ей что-то ласковое и прикоснулся к ней, тепло улыбнувшись. - Мне нужно сделать что-то с этим, пока это не увидели мои родители, - буркнула Ринслет, указав на свой лоб. Деревья скрывали их от кухонного окна и любопытных глаз семьи, но из дома могли выйти в любой момент. - Ты в состоянии дойти до ванной или тебе требуется помощь? – Рин тоже бросил быстрый взгляд в сторону крыльца, и, стоило девушке отмахнуться, быстро пробежал к дому, тенью проскользнув внутрь. Даже входная дверь не скрипнула, когда он зашёл. На кухне что-то разбилось. Ринслет услышала голоса родителей и извиняющееся бормотание парня, и, пользуясь ситуацией, прошмыгнула на лестницу, скрываясь в ванной на втором этаже. Аптечка из шкафчика открылась бесшумно, только пара пузырьков предательски звякнуло, когда она ставила ящичек на опущенную крышку унитаза. Щедро смочив ватный тампон перекисью водорода, Ринслет сделала глубокий вдох и осторожно прикоснулась к ране. Жидкость зашипела, слегка ужалив, и запенилась, стекая вниз со лба. Девушка продолжала протирать царапину, сжав губы, и косилась на себя в зеркало. Отражение выглядело каким-то затравленным – совсем не такой она хотела видеть себя, когда представляла себе любовь, но не могла с этим поделать ровным счётом ничего. Рин был нужен ей, потому что только с Рином она могла чувствовать себя живой, а не угасающим призраком. Поэтому нужно терпеть. Она столько раз смогла стерпеть боль. Значит, и это стерпит, зная, как ей это необходимо.