Детский реабилитационный центр №213. Семь смертных грехов.

Восемь есть семь плюс один. Семь означает полноту, полный круг времени. Восемь – начало нового круга вещей, нового круга времени, новой эпохи, нового мира, число вечности. (Быт. 17:7, 10-12) [ Элли на маковом поле - где ты? ] - Дорогой Хёнджин, привет. Кажется, это моё первое письмо. И последнее. Пишу тебе его, потому что боюсь, боюсь, что не решусь сделать то, что задумал, боюсь дать заднюю, боюсь, что из-за моих страхов я тебя потеряю. Я бы этого не вынес… Но ты сильный, верно? Намного, намного сильнее меня. Своей смерти я не боюсь, страшно от мыслей что тебя не станет. Страшно проснутся с утра и застать твоих родителей, собирающих вещи в твоей палате. В моей голове черно-белым наши болезни – и это меня пугает. А сейчас, когда я думаю об этом всём, я вспоминаю тебя. Как первый раз встретил тебя на крыльце центра, ты был весь бледно зеленый, напуганный и даже слово из себя выдавить не мог. А ещё красивый, боже, какой же ты красивый. Осмелюсь предположить, что влюбился в тебя с первого взгляда. И в тот момент, когда ты привел за наш стол Сынмина, сплотив весь наш блок, и дал нам хоть немного времени побыть одной, большой и дружной семьей, я понял, что пошел бы за тобой куда угодно, что сделал бы ради тебя что угодно. И я сделал, да, сделал, лишь бы ты жил. Как и все остальные. И знаешь, если бы во вселенной существовала огромная куча копий планет Земля, я бы без раздумий всегда выбирал именно нашу, я бы не стал ничего менять. Потому что наша история такая, грустная, сломанная, но она такая, и я благодарен что мне довелось прожить её именно с тобой. Если ты читаешь это, значит скорее всего меня больше нет. Главное знай, я сам так решил. Не вини себя, ни вини никого, это мой выбор. Я же обещал, что не дам своей болезни забрать меня, обещание выполнено. Пообещай мне и ты, пообещай, что будешь жить, обещай, что будешь свободен, свободен от всего… Ты стал для меня спасательным кругом, лучиком солнца, пробивающимся сквозь щелку, последней каплей кислорода. Спасибо тебе, что был рядом со мной, я люблю тебя, надеюсь, однажды ещё увидимся. Феликс. Твой Ёнбок. – Парень держит в руках свернутый в трубочку лист в клетку, перевязанный красной лентой на бантик, и утирает мокрые дорожки с щёк. Ещё теплый, осенний ветер раздувает широкие рукава шифоновой, белоснежной рубашки, где-то вдалеке щебечут птицы, улетающие на юг, а под колёсами инвалидной коляски трещат сухие ветки, не пожелтевшая окончательно трава и слякоть после дождя. - Мне даже не пришлось открывать письмо, я столько раз его перечитывал, что помню наизусть каждое слово, - Хёнджин усмехается сам себе, шмыгая носом. – сегодня год как тебя не стало, Ликси. Меня долго не было, прости, последнее время я неважно себя чувствую. Твоя мачеха просила заехать к тебе ещё в том месяце, прибраться здесь, но она не знает, что я в таком состоянии, не хочу её расстраивать и рассказывать ей. Мы с ней немного общаемся, она неплохой человек. Просто обозлённая на Бога женщина, с несчастной судьбой. Мы с ней чем-то похожи. Парень проталкивает колёса ближе к могильной плите и прячет письмо под лампаду. Достаёт из кармана чужую зажигалку, хранившую весь год под сердцем, поджигает фитиль на так называемом траурном светильнике и складывает руки в молитвенном жесте, отчеканивая про себя слова. Это его последняя молитва. Его взгляд падает на фото, выгравированное на сером мраморе. Там изображен молодой юноша, с чёрными словно омут глазами. Смотрит живо-живо, но наяву таким не является. - Рецидив меня убивает, даже ходить сам не могу, - Хван зачесывает назад отросшие тёмные волосы, смиренно улыбается, смотря на родное лицо и вздыхает отрывисто. – Да, рак вернулся. Не могу думать об этом, ведь получается, что ты… Стоили ли жизни семерых ребят, ради одного года моей жизни? Стоили ли, Бог? Хёнджин разочаровался окончательно, когда анализы показали вновь ожившие в его крови раковые клетки. Он засомневался в правильности своей веры ещё в день побега из больницы, перестал ходить на службы и почти не общался с родителями после совершеннолетия. А когда его лечащий врач онколог позвонил ему с столь переламывающими ноги новостями, он перестал верить совсем. Ни в каких-либо богов, ни в церковь, ни в священников. Только в судьбу. - От судьбы не убежишь, Феликс, ведь так? Я решил принять её, исполнить то, что должно было случится ещё давно, – Он вытаскивает из второго кармана запечатанную пачку ментоловых сигарет, снимает с неё пленку, освобождает фильтры от защитной бумаги и вытаскивает одну, перекручивая её между пальцев. – Кстати, я нашёл где похоронены все остальные, уже навестил их. Мама Чанбина установила на его могиле шкатулку, где всё ещё лежит кулон твоего отца и всё, что мы оставляли, только книга Чана немного размокла и пожелтела. К Хёнджину подходит мужчина, складывает руки на груди и мрачно осматривает мраморную плиту. Под его глазами возлегли темные круги, морщинки выдают дикую усталость, а парню кажется, что он постарел лет на пять за прошедший год. - Нам уже пора, Джунги? – Спрашивает он тихо, как и разговаривал до этого момента, словно боится потревожить покой мертвых. - Да. - Дай мне ещё минуту, пожалуйста. Оставшись один на один с лицом возлюбленного, темноволосый позволяет себе вновь расплакаться. Сжимает губы чтобы не выдать себя, быстро моргает и дышит носом. В носу щиплет, а на языке ещё столько не высказанных слов. И они останутся не высказанными, останутся лишь в его голове. На плечо ложится рука и Хёнджин оборачивается. Рядом никого. Джунги стоит в метрах двадцати, у машины, разговаривает по телефону, а Хван продолжает ощущать невесомые касания через рубашку. Ладони сами тянутся к выпирающим костям на плечах, сжимают, словно крепкие объятия. На сердце становится легче. - Мне пора, Ликси. Прости меня, я не смогу выполнить своё обещание, лишь одно. Второе я выполню с огромным удовольствием, я буду свободен, как ты и просил. Люблю тебя, увидимся. – Он оставляет невесомый поцелуй на собственных пальцах, проводит ими по мраморной плите, оглаживает фотографию и выдыхает. Чуть опустившись, он кладет на землю рядом с письмом только что вскрытую пачку, поджигает и раскуривает сигарету, втыкает её в лампаду и зажигалку пристраивает рядышком. С спинки инвалидной коляски он стягивает пакет и дрожащими руками вытаскивает оттуда те самые кеды. Сомнения гложут, зубы постукивают друг о друга, ведь если он перестанет ставить их каждый вечер у своего окна, если оставит их здесь, это будет значить только одно – он прощается. А где-то внутри ему этого совсем не хочется. - Выглядишь хреново. – Озвучивает Джунги, заводя машину и бросая быстрые взгляды на Хёнджина, пытающегося пристегнуть ремень безопасности. - Вы тоже, Мистер Юн. Мужчина закатывает глаза, машет головой и включает поворотник. - Просил же меня так не называть, я давно не твой лечащий врач. Мы друзья или кто? Седан трогается с места, выезжая за пределы кладбища, а на могиле, где в аккурат стоит потрепанная обувь, лежит плетенный, уже чуть надорванный браслет и догорает мятным дымом бычок, выгравировано - Ли Феликс Ёнбок, а ниже дата рождения и дата смерти. *** В палате городской больницы шумно и неуютно: вечно дребезжащий обогреватель, спасающий от постоянного холода, свистящий увлажнитель воздуха, россыпь обезболивающих таблеток на тумбе. За окном тоже не ладная погода, ветер воет, небо плачет, солнце будто бы больше не появлялось с того дня, как пошёл первый снег в прошлом году. Хёнджин лежит в постели, натягивает на себя пуховое одеяло и смотрит в окно. Чуть больше года назад он так же лежал в центре и так же смотрел в окно, в надежде, что в него залезет темноволосая макушка с постоянным табачно-ментоловым шлейфом. Там было намного, намного уютнее чем здесь. Вспоминая те моменты, он еле заметно улыбается собственным мыслям, но даже эта мимолетная улыбка не ускользает от глаз матери, которая вместе с отцом стояли у его постели в похоронном одеянии. - Нет, ты посмотри на него! Мы только приехали с похорон Ким Мин Ира, а он лежит и улыбается. Сынок, в тебя точно вселился дьявол, ты должен бороться! Еще не поздно начать лечение, еще есть шанс! - Миссис Хван вскидывает руками и с недовольством смотрит на мужа, ища в его взгляде поддержку. - Мама, мы уже это обсуждали, я принял своё решение, хватит. – Хёнджин прикрывает ладонью глаза, надеясь, что это и вправду поможет ему избежать повторяющегося в сотый раз разговора, но матушку было не остановить. - Ты даже не пошёл на похороны нашего иерея, а он ведь так поддерживал тебя, когда ты лечился в центре. Он и зла на тебя не держал, когда ты отказался посещать службы! Мог проявить банальное уважение! Но ты решил устраивать протесты, изменился после ремиссии и посмотри к чему это привело! Посмотри, к чему привело твоё общение с этими дьявольскими отродьями! Когда ты слушал Бога, он был снисходителен к тебе и помогал излечится, но как только ты от него отвернулся - к тебе вернулась болезнь, это твоё наказание. Но ты даже с этим не хочешь бороться, отказываешься от лечения, да что с тобой происходит? - Дорогая, успокойся. Не забывай, что гнев — это грех, тебе нужно принять его решение, каким бы оно не было. – Отец положил ладони на плечи матери тяжело вздохнул и попытался успокоить её. А в голове Хёнджина забило набатом - “Гнев — это грех”, слёзы начали застилать глаза, в носу защипало, но он покрепче сжал угол одеяла, не предоставляя им возможности показаться. Хван отвернулся от родителей, давая понять, что разговор закончен. Он так долго не вспоминал про эти чёртовы грехи, так давно не думал об их олицетворениях в своей жизни, что сейчас, память будто ножом прорезала остатки его больной души. Он вспоминал Сынмина и как тот впервые улыбнулся им в бассейне. Вспоминал маленького Чонина, который так нуждался в внимании, что не смог этого пережить. Вспоминал Джисона и Минхо, которые боялись своих чувств, а когда решились, стало уже слишком поздно. Вспоминал Чанбина, после смерти которого радость перестала существовать. Вспоминал Чана, которого судьба пинала словно брошенного котёнка на дороге. Вспоминал Феликса. Ёнбока. Его Ёнбока, его первую и последнюю любовь, человека, что поселился в душе навсегда. Вспомнил, как тот вытирал ему слезы, как тот занимал его всякими делами во время химии, лишь бы не тошнило. Вспомнил крышу. Вспомнил все поцелуи, все прикосновения и теплые объятия, без которых не согреться. Вспомнил всё то, что и не забывал никогда. Родители покинули его, сказав что-то о завтрашнем дне перед выходом, но Хёнджин уже не слышал их. Он был поглощён воспоминаниями о тех подростках, что подарили ему жизнь. Те моменты настолько заполонили голову, что начала накатывать сонливость. Но с засыпаниями у парня последнее время были проблемы, уснуть было невозможно, от сильных болей то в костях, то в желудке. Метастазы, без лечения, распространились по организму, словно одуванчики на поле ранним летом. Всё тело изнывало, болело, местами кололо, хотелось вырвать все органы, лишь бы не чувствовать ничего, превратится в камень. Нащупав рукой излюбленный блистер с сильными обезболивающими, он кинул в рот сразу пару штук, быстро запил их водой и спустя какое-то время уснул. Сны, из-за постоянных приёмов обезболивающих, были странными, будто бы реалистичными. Иногда ему казалось, что он слышал, как с ним кто-то разговаривает, а иногда чувствовал, как кто-то держит его ладонь. Пару раз он ловил себя на ощущениях, словно на его ладонь падали капли, чьи-то слезы, хотя кожа оставалась сухой. Парень проснулся как обычно с рассветом. Впервые, утро поприветствовало его не хмурым небом, а ярким солнцем, играющим своими лучами в больничной палате. Ощущал он себя весьма необычно, откуда-то взялось столько силы, будто он и не болен вовсе, будто за ночь раковые клетки исчезли из организма и тело восстановилось. Будто бы судьба услышала его, прокрутила его историю, словно кадры в кинопленке, пустила свои горькие слезы и вернула его к жизни. Душа из груди выскакивала, царапала ребра изнутри крошечными ногтями, рвалась и зазывала за собой. Устоять перед её зовом было невозможно. Хёнджин смог сам встать с кровати, голова уже не кружилась, а ноги перестали трястись как осиновые листья на ветру. Быстро собравшись, он пошёл туда, куда его тянуло как магнитом. Пациенты больницы вели себя странно, избегали смотреть на него, не здоровались с ним, когда он кивал им, и даже работники на выходе ничего не спросили, спокойно пропустили его и будто бы сделали вид, что и не увидели вовсе. Перебирая до мурашек легкими шагами по асфальту, оглядываясь и рассматривая всё вокруг, Хёнджин и не заметил, как ноги принесли его в Детский Реабилитационный Центр, в котором он когда-то проходил лечение. Да, в тот самый. Химан совсем не поменялся, всё те же стены, аллея, рядом с которой видны зашторенные окна восьмого блока, небольшой прудик, у которого они проводили дни с ребятами. Зайти во внутрь не составило труда. На него всё так же никто не обращал внимания, никому не было дела до того, что кто-то бродит по коридорам. Хёнджин, с ностальгирующим трепетом в сердце, обошёл все памятные для него места: бассейн, где впервые почувствовал чужие ладони на своей коже, комнату отдыха, где звонкий смех восьми подростков раздавался громче всего, столовую, где по-прежнему одиноко стоял пустой стол восьмого блока, и в завершении, он наконец-то решил подняться на крышу. Хватаясь за новые ступеньки, он будто снова слышал отдышку Феликса впереди, снова чувствовал его горячие прикосновения и снова видел тот удивленный, изнеженный взгляд напротив. Как же хотелось, чтобы сейчас он стоял тут, рядом с ним, держал его за руку, а в воздухе витала табачная дымка. Вдоволь налюбовавшись видами с крыши, он спустился обратно в знакомые до боли коридоры. Персонал клиники бегал по этажам, врачи что-то писали в многотысячных картах больных детей, а те самые дети выбегали на улицу, обрадованные светлым днём. Лишь только в одном блоке не было людей, в самом родном, до чесотки изнутри знакомым. Войдя в недлинный коридор, считавшийся когда-то домом, он решил заглянуть в каждую палату. Комнаты были такие же безжизненно пустующие. Казалось, что после того, как Хёнджин выписался из центра в этом блоке никто и не жил. Голые кровати, пустые столы, закрытые окна, это всё, что ждало его в тех самых дверях. На глаза навернулись слезы. Когда-то это место наполнялось смехом и улыбками, объятиями и поцелуями, тихими ночёвками и празднованиями в тайне от врачей, а сейчас это мертвый блок, холодный с привкусом одиночества и смерти. Открыть седьмую палату стало тяжелее всех, ведь он никогда не видел её пустой. Даже когда полиция разыскала его, а родители приехали за ним в центр, мачеха Феликса так и не успела забрать его вещи. Хёнджин открывает дверь и первое, что бросается ему в глаза, это открытое окно. Палата пустая, в ней нет ничего кроме голой кровати, чистого стола и не заполненного шкафа. Но она, словно уважая своего последнего жильца, оставила окна открытыми. Не хватало только потрепанных кед у подоконника и исцарапанной зажигалки с мятой пачкой в углу. Пройдя по помещению, оглаживая кончиками пальцев поверхность знакомой мебели, он снова чувствует эти странные фантомные прикосновения к его руке, будто кто-то переплетал их пальцы и гладил тыльную сторону ладони. - Я скучаю по тебе, дорогой, Ёнбок. Надеюсь, мы скоро увидимся. Слезы побежали по впалым щекам, нарываясь сорваться с острого подбородка. Но быстро взяв себя в руки и стряхнув их ладонью, он двинулся дальше. Впереди перед ним оставалась еще одна палата. Его личная. Восьмая. Открывать её совсем не хотелось. В памяти, как вирус, засевший в процессоре, был тот день, когда будущий друг пришёл к нему и сообщил о смерти любимого. Но душу тянуло туда, именно туда. Она уже обкричалась до охриплости в груди, исполосовала все рёбра крошечными, но острыми ногтями, вырвала себе все волосы, но умоляла, умоляла войти туда. Хёнджин чувствует себя странно, стоя у двери с номером восемь, в которой он жил год назад. Чувствует себя, будто его там ждёт что-то, нет, кто-то. Вдох. Выдох. Ладонь ложится на холодную ручку и открывает практически забытую дверь. Та отворяется, а у него сердце в пятки падает. Падает, прорывает кожу, пробивает пол и улетает далеко, прямо к ядру земли. Руки дрожат, глаза бегают слева направо, хочется что-то сказать, но слов не находится и единственное, что слетает с его заалевших покусанных губ, это: - Ребята… С ног сбивает летящий в объятия Чонин. Малец смеется вперемешку с слезами, тянется руками, скачет на месте и жмурится. - Хёнджин! Я тебя заждался, так скучал по тебе… Хван проглатывает ком в горле, смотрит на друзей и не верит. Не верит, не может сложить два плюс два, так не бывает. Весь воздух неожиданно заканчивается, колени подкашиваются, но Ян держит крепко, продолжая что-то болтать о том, как ему его не хватало. Осознание окунает в холодную воду с головой, складывает пазл, приводит в чувство, дергая за плечи и яростно указывает пальцем – вот же, смотри! Ты умер. [Медицинская карта больного] Фио: Хван Хёнджин. Полных лет: 18. Заболевание: Лейкоз. Причина смерти: Остановка сердца. Палата № 8. - Привет, Хёнджин, - Сынмин улыбается, скромно отсалютовав, переминается на месте и ладони трёт. – вообще-то мы не ждали тебя так скоро, так что не слушай Дюймовочку. - Эй, я вообще-то давно не Дюймовочка, ты меня вообще видел? Парни смеются, а у Хвана внутри тепло разливается. В уголках глаз влажность скапливается, а кончики губ сами ползут вверх. - Несмотря на это, мы безумно рады тебя видеть, друг! Хёнджин крутит головой в поисках того, кто только что разговаривал, и глаза останавливаются на сидящем в кресле Джисоне, держащим за руку бабочку без бабочки. Минхо устроился рядом на подлокотнике, пальцами сминая чужую ладонь, а лицо его было чистейшим, словно небо без единого облачка. Ни намёка на красные пятна. - Джисон, он нас сейчас сожрёт глазами. Пара посмеивается в кулаки, ожидая реакции глазеющего на них, но тот лишь улыбается как дурак, одобрительно кивая и тихо говорит, что рад за них. - Посмотрите на него, он же бледнеет с каждой секундой! - Со подходит к нему, хлопает по плечу и вскидывает подбородок. – Выдохни, теперь уже можно. - Чанбин, ты… - Меня не узнать, да? – Парень сжимает кулаки демонстрируя мышцы на руках. – Вернулся в ту самую форму, до тусовок и прочего. Здорово, а? - Не пугайте его, ребят. – Бан подходит к Хёнджину, по братки обнимает крепко, заглядывая в стеклянно искренние глаза. Улыбка на его лице ярче солнца, он весь светится и греет своим теплом. – Привет, как ты? - Чан, - У Хёнджина звуки, кажется, проглатываются, голос дрожит, а по щекам продолжает течь. – Я в порядке, а ты? - Наконец-то выспался, представляешь? Превосходное чувство. Хван облегченно выдыхает, кивает сам себе и снова пробегается взглядом по палате. Вот Чонин с Сынмином о чем-то мечтательно шепчутся, Минхо с Джисоном прячут глаза, заметив, что парень на них смотрит, дабы не смущать, Чанбин и Чан усаживаются на постель, обсуждая ясный день. Глаза останавливаются на последнем человеке, чьё присутствие он ждал больше всего, кого хотел увидеть больше всех, кого желал и ждал встречи. На Феликсе. Тот сидит на подоконнике, смотрит прямо в душу и притягивает к себе красными нитями. Вытягивает руки в пригласительном жесте, хватает за невесомые пальцы подошедшего к нему парня и обнимает. Обнимает так крепко, что кости хрустят, так крепко и отчаянно, что появляется желание задохнутся, лишь бы остаться в этом моменте подольше. - Я безумно скучал по тебе… - Доносится шепотом до уха. Чужая голова ложится на плечо, ткань намокает от слез брюнета, а тот продолжает. – Прости что оставил тебя, прости, если бы я только знал. - Перестань, ты ни в чем не виноват. – Бормочет Хёнджин сжимая ладони в замок за спиной хулигана. – Ты всё так же пахнешь. - Кое кто оставил мне сигареты, спасибо ему. – Усмехается веснушчатый вытирая влажные щеки и шмыгая носом. – Дай посмотрю на тебя, ничего не болит? Ли скачет подушечками пальцев по коже, впивается взглядом, изучает внимательно, словно пытается запомнить. - Со мной всё в порядке, Ликс. Теперь в порядке. Я наконец-то дома… В палате тут же стихают звуки, за окном набегают тучи, становится темно и душно. Хёнджину даже начинает казаться, что воздух вокруг сгущается, время замирает и вот только что падающий за стеклом жёлтый лист вдруг останавливается. - Послушай меня, Джинни. – Феликс сжимает парня по крепче, пытаясь обратить на себя внимание. Но глаза того бегают по обеспокоенному солнечному, теряются в страхах неизвестности и ощущениях законченности, ему не нравится это чувство, дико не нравится. Он оборачивается и смотрит на парней, что отводят глаза с поникшими лицами, сердце своё из груди вырвать хочет, и успокоить почему-то рыдающего Чонина. - Джинни… - Что происходит? – Он пытается вырваться, но брюнет ещё крепче хватается, к себе прижимает и брови домиком сводит. – Что с вашими лицами? - Ты не дома, друг, ещё нет. - Практически шепчет Джисон, вжимаясь в плечо отстраненного Минхо. - Эта история закончена Хёнджин, тебе пора. - Чан закусывает губу и вздыхает с тяжестью вселенской. - О чём вы говорите? Феликс? Ли прямо в глаза смотрит и машет головой, давая понять, что старший прав. Но прав в чём? Куда ему пора? - Я не хочу уходить, Ликс. Пожалуйста, позвольте мне остаться. Я хочу остаться с вами! - Открой глаза, Джинни. Ты должен вернуться. – Последнее что успевает произнести брюнет, прежде чем растворится пылью в руках Хвана. Он резко оборачивается и все они, друг за другом, рассыпаются в крошку, тут же раздуваемым откуда не возьмись взявшемся ветром. Парень жмурится, ураган сносит всё на своем пути, поднимает пыль в воздух, застилает колющим чувством глаза, и светло становится, так светло что смотреть уже невозможно. Хёнджин теряется, ему страшно и холодно, песчинки режут кожу, а из-под ног земля уходит пока темнота не накрывает его с головой. Ветер стихает, в ушах больше не шумит, света нет. Вокруг одна чернота и ни намека на признаки жизни. Хёнджину хочется спать, он прикрывает веки и ничего не меняется. Всё так же темно. *** Парень сидит на грязной траве под деревом, не заботясь о том, что штаны промокнут и испачкаются. Сил не было даже побеспокоиться об этом. Бессонные ночи давали о себе знать, руки слегка дрожали от усталости, а под глазами возлегли тёмные круги, словно от рыбок в ночном озере, и он не прочь бы запустить туда лодку. Зрачки проносятся от окна к окну, на выбеленном здании похожим на паука с кучей глаз. После взгляд скользит по детям, прыгающим в дождевиках по лужам, от недавно прошедшего дождя, по ругающимся на них медсестрам и по саду, зеленому, тихому и безмятежному. Такому незнакомому, но до боли родному. Это чувство было липким, как и вся эта больница. Как её стены, палаты, кабинеты врачей, как лестницы и холл, как сад и огромная, полупустая парковка. Как крыша… Во двор Химан выбегает молодой юноша, запыхавшийся, с растрепанными от торопливого бега и чёрными как смоль, волосами. Его лисий разрез глаз выражал крайнее беспокойство и растерянность, даже скорее испуг и шок. Он дышал надрывно, указывая пальцем на вход, пытаясь что-то произнести, но рот лишь жадно глотал воздух. - Что-то случилось? - Спрашивает сидящий под деревом парень, врезаясь тлеющим бычком в старую, уже мёртвую кору дуба. Мальчишка пытается отдышаться, держится за сердце и на одном выдохе выдает: - Это Хёнджин, Феликс, он очнулся!