Теплое солнце холодной зимы

Январь, 1992 год. – Все могут короли! – задорно пела молодая девчонка, без устали скача на одном месте. В руках звонкоголосая крепко держала пеструю змейку лохматой мишуры, которой крутила не хуже именитых гимнасток, выходивших на ковер. – И сýдьбы всей земли вершат они порой! – в разы громче завопила непоседа по имени Элла, на всех парах вбегая в уютную спальню, где полным ходом шла подготовка к свадебной церемонии. – Мама, посмотри на меня! – остановившись в центре комнаты и покрутившись два, а то и все три раза вокруг своей оси, она едва устояла на своих двоих. – Красиво, да?! – обмотав тонкую шейку той самой мишурой, что откровенно резала глаза, звонко спросила Элла. – Господи, Элла, немедленно стяни с себя эту безвкусицу! – отчаянно взмолилась мать, мгновенно обернувшись на оклик младшей их большого семейства. – Зачем тебе оно надо? Выкинь сейчас же! Надя, заберите у нее эту дрянь! – обратившись к няне, которая не теряла надежды попасть ниткой в ушко тонкой иглы, Алевтина Романовна раздосадовано покачала головой. – Не-а, – в ответ на запрет хохотнула непоседа. – Она идеально подходит к цвету моих глаз! – К какому из? – поинтересовалась невеста, стоящая на невысоком стуле. Она повернула голову и наткнулась взглядом на сестрицу, что в момент насупилась и сложила руки на плоской груди. – Чего ты так смотришь? Я вообще-то правду говорю, – огрызнулась Таисия, за что получила недовольный взгляд со стороны матушки, сидящей возле ее ног. Та по-прежнему держала в руках моток белых ниток, и повторяла вслед за Надеждой Николаевной – пыталась выстоять в неравной схватке дальнозоркости и точности рук. Пока глазная напасть побеждала, чем выводила Алевтину из себя. – Мне долго еще стоять вдаль смотреть? – окончательно заскучав, поинтересовалась Таисия. Она зашуршала плотной тканью платья и сделала глубокий вздох. – Может, бросим его? Я про подол говорю. И без того все хорошо смотрится, – найдя свое отражение в большом зеркале, висящем на стене, Есенина поджала накрашенные губы.       Откровенно говоря, ей было все равно, какими вышли нашивки на шлейфе подвенечного. Да и как напортачили в популярном ателье, которое, как утверждала мать, обшивало всю столицу, тоже было по боку. Мало, что откликалось у нее в сердце и мало, что заставляло ее поддаться волнению, витающему в воздухе. Таисия даже спала минувшей ночью довольно крепко, так как совсем не подобает невесте, точнее, вот-вот жене. Единственным, что все еще порывалось выбить землю у нее из-под ног – осознание того, что уже грядущим вечером она вступит в фиктивный брак. Вступит в брак, в котором никогда не проснется чувство любви с ее стороны. И не то, чтобы у Таи не находилось сил для смирения с выпавшей участью, но все-таки иногда волны обиды омывали рифы нерушимых убеждений в том, что она поступает правильно. – А правда, Алевтина Романовна… – неуверенным голосом начала Надежда Николаевна. У нее неистово ныли колени, ломило спину. Нянечка устала сидеть на корточках, отчаянно выискивая, как казалось, вовсе несуществующую прорезь. – Ай, не видно ведь! Да вы только гляньте! У Таськи столько цветочков на подоле! Да хоть глаз выколи, не найдешь оторванный! – Нет! – вскипела Алевтина, хватая дочь за ноги и ровняя ее так, как она стояла мгновение назад. – Это подвенечное платье, Надя! Кто же так халатно относится к своей будущей жизни, а, Тайка?! – не желая слушать старшую дочь, у которой давным-давно затекли ноги, возмущалась она. – Ты что, хочешь, чтобы и в браке так было? – Как «так?» – не уловив связь, которую Алевтина Романовна пыталась провести между двумя совершенно разными вещами, переспросила Тася. Она чуть наклонилась вперед, подбирая руками низ дорогущего наряда. Ей до жути хотелось посмотреть на маму, что с невообразимой убедительностью говорила о совершенно странных, пока еще непонятных аспектах жизни. – Дыряво, Тась, дыряво! – без оглядки рявкнула мать. – Господь с тобой, да не вертись ты! Хуже Эллы, ей-богу! – все также, с вопиющим недовольством подмечала Светлова. Зажав зубами тонкую нитку, которую таки удалось продеть в металлическую иглу, она потянулась к пышному свадебному платью. – Так, стоять смирно, ясно?! Иначе я тебя уколю, – пригрозила Алевтина и принялась в который раз за утро выискивать небольшой, но заметный, по ее мнению, просвет.       Стоило взволнованной родне покинуть спальню Таисии, она, наконец-таки, спустилась с шатающегося деревянного стульчика. Из груди, стянутой кружевным корсетом, вырвался расслабленный полустон. Невеста аккуратно, словно опасаясь испортить, расправила красивое, но чересчур вычурное для своей натуры одеяние, и подошла к панорамному окну.       Отодвинув полупрозрачную вуаль итальянского тюля, Тая не смогла сдержать добродушной улыбки. Виной тому оказался отец, точнее, отчим – Михаил, свита которого резво свернула с заснеженной проезжей части и въехала на территорию загородного дома.       Умудрившись не задеть ни один из пушистых, придорожных сугробов, вереница, состоящая из трех черных, тонированных джипов, остановилась в десятке метров от безлюдного крыльца. Из машины, что стояла первой в недлинном ряду, выбрался коренастый молодой человек. Охранник (по совместительству, еще и водитель) был одет во все темное. В прочем, как и каждый, кто крутился возле отчима, обеспечивая безопасность его жизнедеятельности. Ровными, уверенными шагами он обошел автомобиль и рывком открыл заднюю пассажирскую дверь. – Михаил Николаевич, – то, каким громоподобным послышался тон его низкого голоса, заставило Тасю напрячься.       По обыкновению, она знала в лицо каждого их приближенных отчима. Натренированные атлеты на постоянной основе крутились у них дома. Они с характерной дотошностью осматривали каждый миллиметр загородного участка, даже появлялись на квартире в Москве, находящейся на Проспекте Мира. Правда, на последнем объекте бывали гораздо реже, так как там никто не жил, но суть дела не меняла – братва захаживала и туда. И, если в далеком, безоблачном детстве Таисию не особо волновало присутствие третьих лиц, то чем старше она становилась, тем дискомфортнее себя ощущала. Стоит отдать должное каждому из нанятых бронежилетов – лишнего никто из них себе никогда не позволял, но, несмотря на это, Есениной хотелось большей свободы.       С ощущением вселенской несправедливости Тая жила вплоть до семнадцати лет, а потом все кардинально изменилось. Пережив покушение, случившееся из-за проблем в бизнесе Михаила Николаевича, Есенина поняла – без охраны, которая отныне будет следить за каждым ее чихом, она никуда не сунется. Впрочем, решение вышло более чем здравое, поэтому никто из перепуганной родни оспаривать его даже и не подумал. – Отгоните машины, – сипловатый голос отчима разрезал тишину. – Скоро жених приедет, родня там, и все дела. Понял? – вдохнув морозного воздуха, который сразу обжег легкие, Светлов кивнул остальным бойцам. – Будет сделано, – отрапортовал водитель-охранник, имени которого Есенина так и не припомнила. – Часть наших поедет с Вами в ЗАГС, остальные – к «Симфонии» уже подъедут. – Смотри-и, – пригрозил глава семейства Светловых, – чтобы тихо сегодня было. Праздник у людей, как-никак, – и пока в пронизывающих насквозь голубых глазах сияла твердость и серьезность, губы изогнулись в полуулыбке. Ответ от охранника последовал незамедлительно – кроткий, утвердительный кивок головы, чего для условности, в принципе, было вполне достаточно.       Михаил Николаевич поправил шерстяной шарф, небрежно накинутый на шею, и осмотрелся по сторонам. Вокруг было так тихо и спокойно, что на мгновение он прикрыл уставшие глаза. Светлов поистине любил возвращаться из длительных командировок именно в загородный дом, а не в квартиру на Проспекте Мира. Здесь, в пятидесяти километрах от города-героя, он чувствовал себя более чем «просто хорошо». Михаил ощущал безграничное счастье, которое, как давно понял, нельзя было купить ни за какие, даже баснословные суммы денег.       Сделав пару шагов в сторону, он улыбнулся – снег под ногами захрустел, да так громко, что отголоски матушки-зимы влетели в открытую форточку комнаты, где находилась Есенина. – Приехал… – прошептала Тая, не веря собственным глазам. – Все-таки вырвался.       Рассекая морозный воздух, на улице показался букет роскошных белых пионов – о точном количестве цветов в связке Таисия могла только догадываться, а затем на фоне снежного покрова замелькали бумажные пакеты с разнообразными яркими рисунками.       И вот, когда среди навалившейся груды подарков вновь показалась седая голова Михаила, что-то бурчащего себе под нос, Таисия расхохоталась. Заслонив румяное личико узкими ладонями, она попыталась унять трепещущее сердце, но ни одна из предпринятых попыток не увенчалась успехом. И, видимо, в зимней тишине, что настигла расстилающиеся леденеющие просторы, ее заливистый смех выдался задорным и громким, потому как глава семьи почти сразу же поднял голову. – Доброго утра, Таюш! – прокричал тот, поднимая руки вверх. Пакеты затряслись из стороны в сторону, а белые пионы, на фоне играющих солнечных лучей, сделались еще прекраснее и живее. – Ну, бесподобна! – не удержавшись, выпалил папа Миша. По его лицу, что успел покусать проказник мороз, неукротимой волной пронеслась восторженная улыбка. Если бы Тася стояла ближе, то точно смогла бы разглядеть намек на не прошеные слезы, образовавшиеся в уголках отцовских глаз. – Слышишь? – усомнившись в том, что его восторженный отклик долетел до второго этажа, Светлов в разы громче, но уже по слогам прокричал. – Бес-по-доб-на! – Я слышу! – чуть ближе подойдя к окну и пристав на носочки, чтобы подать голос точно в форточку, откликнулась Таисия. – Заходи, чего там ты мерзнешь! – решительно взмахнув руками в воздухе, как бы давая понять, что с нетерпением ждет его у себя, Есенина еще больше рассмеялась. И где он только умудрился, в середине холодного января достать ее любимые пионы? Папа всегда умел удивлять и радовать. – Ага, бегу! – кротко кивнув, отчим прижал тяжелый букет к груди. Давя сильными ногами скрипучий, намороженный снег, Михаил Николаевич наспех ринулся в сторону каменной лестницы. Мгновение – и он, минуя парадное крыльцо, юркнул в теплый, трепещущий волнением дом.       В коттедже, залитом солнечным светом и наполненном душистым ароматом хвои, звучала ритмичная музыка. Кассетный центр «SONY» с электронным табло, привезенный Михаилом Николаевичем в конце декабря девяносто первого, радовал домашних известными напевами. Элла, танцуя рядом с высоченной стойкой для музыкальных кассет, старательно отбирала нужных исполнителей для грядущего праздника. И пускай само торжество планировалось отмечаться в ресторане в центре Москвы, выкуп невесты и прочие привычные традиции проводиться обещались в отеческих стенах.       Щелкая пальцами в такт песням Аллы Пугачевой, Элла, стоило ей только расслышать намек на раскатистый отцовский бас, сорвалась с пригретого места. Уверенно, почти в наглую лавируя между домработницами, мелькающих перед глазами, она вырвалась в длиннющий коридор. Зычно ударяя низкими каблучками по намытому до блеску паркету, Светлова без оглядки неслась к главе семьи, который в ожидании замер в дверях. Распахнув худенькие руки для намечающихся крепких, полных любви объятий, она нараспев прокричала. – Па-а-а-па! – Красавица моя! – передав букет пионов и пакеты в руки Надежды Николаевны, которая подоспела чуть раньше бегущей, Михаил Николаевич наспех присел на корточки. – Здравствуй, колокольчик! – не изменяя славным традициям и называя дочку, как в детстве, Светлов прижал ее к широкой груди. Обдав младшенькую горьковатым ароматом одеколона, которому не изменял порядка десяти лет, отец догадливо спросил. – А ты все рядом с музыкальным центром держишься, да? – А как ты угадал? – хохотнула она. – Ты же столько кассет привез! Я еще не успела все прослушать! – с нескрываемым восхищением в голосе протараторила Элла. На ее мягких щечках показались ямочки, а в глазах, которые привлекали внимание окружающих своей особенностью, а именно разным цветом, промелькнули игривые огоньки. – Я очень рада, что ты приехал! – Как иначе? Не мог же я пропустить свадьбу твоей сестры, правильно? – проводив Надежду Николаевну смеющимся взглядом, с намеком на вопрос проговорил глава семейства. – Или мог? – уточнил он. – Тайкину мог, – поджав тоненькие губы, недовольно буркнула Элла. Заправив за ухо прядь волнистых волос, которая выбилась из высокой, зализанной прически-пучка, младшая разъяснила высказанное мнение. – Она все равно не по любви выходит. Я вообще не понимаю, зачем нужно было устраивать такой шумный праздник?! Ей дела до него нет. Это мама все суетится, бегает, всех поторапливает, но меня, благо, не трогает. Мы с ней договорились, что я отвечаю за музыку на этом празднике жизни. А что до Таисии… – Элла скривилась. Она всем видом показывала – разговоры о виновнице суматохи ее не воодушевляют. – Она даже из комнаты носа не высовывает. Сидит у себя там. Тихушница. – Да что ты говоришь? – пропуская мимо ушей не лестный отзыв о старшей сестре, Михаил Николаевич отпустил младшую дочь. Поднявшись на ноги и выпрямившись в спине, Светлов заметил в дали коридора драгоценную супругу – Алевтину. Женщина, как только встретилась с ним взглядом, расплылась в улыбке и ускорила шаг. – Доброе утро, дорогая! – Миш, я же просила приехать раньше, – с надрывом в голосе начала подошедшая. По ней было видно – переживает. Глаза смотрелись красными, будто все сосуды решили лопнуть разом, а кожа лица выглядела бледнее, чем обычно. – Нам в ЗАГС скоро выезжать, а тебя все нет и нет, – наконец отбросив привычные нравоучения, она крепко обняла мужа за шею. Уловив терпкий аромат его одеколона, Алевтина еле слышно хихикнула. – Ты будто весь флакон вылил. – Так свадьба же, – с улыбкой ответил он, нежно поглаживая любимую по расслабленной спине. – И да, верь мне – торопил самолет как мог, – посмеиваясь, добавил Светлов. – Как там невеста? – заметив, что в коридоре они остались одни – Элла успела упорхнуть, дабы не слушать родительские перепалки – Михаил Николаевич пустился в медленный шаг. – Тайка-то? – вскинув тонкими бровями, удивилась Аля. Она приобняла мужа за талию, и, подстраиваясь под него, зашагала рядом. – Бог ты мой, женушка, ты так спрашиваешь, будто я что-то упустил и сегодня не старшая, а младшая дочь замуж выходит, – с привычной остринкой подметил Михаил. – Тая, конечно. Кто же еще? – он посмотрел на супругу и с недоверием усмехнулся. – Или ты собралась? – Да тьфу на тебя, Светлов, – отмахнулась Алевтина со смущенной улыбкой на лице. – Я свой выбор сделала шестнадцать лет назад. Менять не планирую, – подколола она его в ответ. – Смотри мне, – супруг наигранно смахнул проступивший пот с высокого лба и подметил. – Ты неотразима. Красный – твой цвет, определенно, – он прижал Алевтину к себе чуть сильнее. – Так… Так что там с невестушкой? – вернулся к насущной теме Михаил Николаевич. – Да нормально все с твоей Таей, – удовлетворенная улыбка медленно, но верно сошла с ее бесстрастного лица. – Недовольная. Бурчит с утра. Честно? Не понимаю я ее, – заведя старую песню о главном, Алевтина Романовна вдохнула полной грудью, – в ее-то положении и не радоваться?! Нормальный мужчина встретился. Майор в отставке, – на озвученном факте из биографии будущего зятя Аля взмахнула расслабленной рукой, – в прошлом начальник заставы. Вот чем не партия, скажи мне? – она покосилась взглядом на мужа, который до сего момента слушал ее внимательно, не решаясь перебивать. – Ты ведь тоже считаешь, что я неправильно сделала? – его молчание ее не на шутку испытывало, от того Алевтина только и делала, что без конца набрасывала плюсы надвигающегося родства. – Мишка-а-а, она будет, как за каменной стеной. В ее положении – самое то. – Чего ты меня-то убеждать берешься? – Светлов остановился и убрал руку с талии жены. Алевтина в его жестче разглядела прорывающийся холод, разрастающееся чувство отдаленности, но говорить ничего не стала. – Ты иди и ее лучше убеди в этом. Дай еще раз понять, что желаешь добра и так далее, по оглашенному ранее списку, – повторил в который раз Михаил Николаевич и обвел задумчивым взглядом пространство вокруг.       Заострив внимание на парадном, семейном портрете, который года два-три назад Алевтина заказала у известного, новомодного художника, Михаил засунул руки в карманы классических темно-синих брюк. И вроде бы, с логической точки зрения, жена была категорически права – Таисия будет жить, как у Христа за пазухой, но что-то внутри мешало ему согласиться, что-то внутри твердило ему об обратном, мол, не будет в этом браке никакой радости да сласти. И дело было не в отсутствии любви со стороны невесты, хотя и в этом тоже. Основная проблема крылась в ином – в диагнозе Таисии Есениной. В тяжелом диагнозе, о котором драгоценная супруга предпочитала не говорить, ссылаясь на то, что ей трудно дается эта тема, что у нее сразу начинает болеть голова и покалывать сердце. – Я не буду убеждать никого, – процедила Алевтина. – Если она сама не понимает своего счастья, значит, ни мне ее учить жизни. Она уже взрослая девка. Ей, Мишенька, двадцать два года! – намертво вцепившись в свои позиции и убеждения, Светлова отвернулась от проницательного, голубоглазого взора супруга. – Ей всего двадцать два года, Аля! – возразил Михаил Николаевич, пытаясь вразумить жену. – И за двадцать два года она пережила столько, сколько мы с тобой не насобирали вдвоем почти за целый век! – поддавшись вперед, глава семьи еле слышно добавил. – Она любви-то не видела, не знала. Кто знает, сколько ей отведено?! Врачи никаких прогнозов не дают, а ты… – А я что?! – она развела суетливыми руками по сторонам, как бы обнажая перед ним свое естество. – Чего ты на меня ерепенишься? – с вызовом бросила Светлова, облизнув суховатые губы. Она замерла на несколько секунд, что показались удручающей вечностью, и вспыхнула с новой силой. – И с чего ты взял, что Тайке недолго осталось?! Не тебе ей отмерять, драгоценный мой. Ни мне, ни тебе и даже ни мужу ее будущему – Дубровскому, – Алевтина провела похолодевшими ладонями по лицу, на котором выступила липкая испарина. – Здесь Господь только править может, ясно? Люди живут с пороком сердца долгую и счастливую жизнь, Миша! И Таська проживет. Чем она хуже-то? – снова отведя взгляд, она погрузилась в тяжелое, удушающее молчание. – Вот именно, Алька, – грозно прошептал Светлов, зацепившись за главное из яростного монолога жены, – счастливую! Счастливую, ты чувствуешь разницу? А с Дубровским ей счастья не видать! – А с кем видать? – нервно усмехнулась Алевтина. – Миш, ну с кем?! – почти рычала супруга, упираясь ладонью в грудь мужу. – С Ванькой из соседнего двора? В нищете и разрухе? Или как там говорят, – она, с сочившейся издевкой, защелкала пальцами, – и в горести, и в радости, да? – Алевтина горько ухмыльнулась, ведь точно знала, о чем говорит. – Ей нельзя жить в загазованном городе! Да ей банально будет лучше на воздухе, в спокойствии, Светлов! Там, где тишь да гладь и Божья благодать, – осмотревшись и убедившись, что их разговор сохраняет интимность, Алевтина принялась перечислять очевидные плюсы, которые почему-то в упор не замечал ее благоверный. – У Дубровского этого шикарный дом, – загибая по очереди наманикюренные пальцы, она уверенно продолжала, – есть бизнес свой, три машины – сел и поехал, куда захотелось, а денег-то… Денег целый сейф! Живи и радуйся, Мишенька! К тому же, – она ощетинилась, – он твой партнер! У тебя банк, а у него – стройка! Кому от такого родства хуже-то станется? Тебе ли? – То же самое Тая могла получать, живя здесь, – указывая на все, что попадалась под руку, твердил муж, – в этом большом, уютном доме. В доме, – он процедил сквозь зубы, – где живет ее семья! – Слушай, – показывая, что разговор ей уже начал надоедать, Алевтина сделала пару мелких шагов назад, подальше от разгневанного супруга, – ты чего сейчас добиваешься, Светлов?! Она ведь согласилась, свадьба уже назначена, Игорь будет у нас через час! Гости, подарки, ресторан – все готово, приезжайте да празднуйте! Ну чего ты мне всю душу теребишь, Миша?! – взмолилась Аля, проведя ладонью по напряженной шее. Ей стало не хватать воздуха. – Чего ты все мне морали-то читаешь?! – Да потому, что она твоя дочь, Алевтина! – едва ли не взревел Михаил Николаевич. Он поражался тому, как супруга принимала позицию незрячей и лишь делала вид, что предпринимает какие-то действия по отношению к старшей дочери. – Я не родной ей отец, как ты не поймешь! Я всей душой люблю Тасю. Ты прекрасно знаешь, что сделаю все для нее, для ее здоровья, но я не родной ей, Аль! Ты мне даже фамилию не разрешила ей свою дать, – напоминая жене о том, что до сих пор терзало его сердце, Михаил понурил голову. Проведя размашистой пятерней по седым волосам, он обреченно выдохнул. – Она безумно хочет от тебя услышать это, понимаешь? Хочет услышать, что счастье дороже денег, что никогда оно не вставало вровень с купюрами! Она хочет услышать это от своей матери, которой дела до дочери не было долгое время. – Ты на что намекаешь? – ощутив, как ее отвесили невесомую пощечину, Светлова застыла в оцепенении. – А я не намекаю, Аля, – тихо, будто ей в унисон прошептал супруг. – Я говорю правду. Тебя не было рядом долгое время. В сложные моменты рядом с Таисией была Надежда Николаевна и я, если удавалось вырваться с работы, – рассказывая ей о том, что и так было известно, Михаил развел рукам по сторонам. – А тебя не было.       Он оказался обезоружен. Все, что окупалось его силами, делалось на постоянной основе, но Светлов на протяжении долгих лет четко понимал одно – Есениной нужна мать. Такая, какая есть: со всеми ошибками и потерями, с неоднозначными взглядами на жизнь и темными чертами характера. Глава семьи был уверен, что Тася примет Алевтину снова, вновь раскроет для нее свои объятия и покажет истосковавшуюся душу, но для этого нужен был шаг со стороны жены, а это виделось самым сложным. – Ты потом будешь жалеть, Алька, – мягче, чем требовалось в сложившейся ситуации, произнес Михаил. В его глазах застыло сожаление и мольба. – Мы с тобой однажды проходили через это. Было больно и страшно. Неужели, ничего не изменилось? – его голос стал еще тише, а мольба сменилась затаенной надеждой, которая пыталась достучаться до заледеневшего сердца Алевтины Романовны. – Миш, ты забываешь об одном, – она дернула подбородком, будто отмахнулась от жгучей боли, просыпающейся в груди, – мы с тобой не вечны, а Тайка – девочка особенная, – стараясь подбирать менее хлесткие, менее обидные слова, Алевтина продолжила. – Игорю дети не нужны, у него есть ребенок. Мальчишка бегает, четыре года уже, Кириллом звать. – Знаю-знаю, – складывая пазлы воедино, Михаил Николаевич ожидал вердикта, в сторону которого уверенно двигалась жена. – Но разве это имеет значение? – Значение? – ахнула Аля. – Да, Мишенька, да! Конечно, это имеет значение, – не уступала Светлова. Она до исступления была уверена в своей правоте, и пыталась убедить в ней и супруга, и дочь, и даже Надежду Николаевну, которая, к слову, в конечном итоге перешла на ее сторону баррикад. – Тая не сможет родить. Ее сердце не выдержит такой колоссальной нагрузки! А какому мужику понравится бракованная баба, а? – Да имей ты совесть, в конце концов! – зарычал глава семейства, с силой ударив рукой по перилам лестницы. – Ты говоришь о своей дочери, Алевтина! Родной дочери! – он отказывался верить, что столь жесткие и жестокие слова говорила его супруга. Женщина, которая прежде никогда не доходила до подобных крайностей. – О своей до-че-ри! – по слогам повторил Михаил. – Он ее любит, Миш. Честно, откровенно и готов смириться со всем, лишь бы Тайка добро дала, – пропустив его мольбы, склоняющие к теме трезвости ума, Алевтина дернула напряженными плечами. – Да он мир к ее ногам положит, все сделает, в лепешку расшибется, – у нее на долю мгновения перехватило дыхание. Шмыгнув носом, Светлова проронила на выдохе. – А разве плохо, когда любят, Миш? – Аля, играясь словами мужа, поддалась к нему ближе. До нее снова долетели нотки его одеколона, которые она вдохнула полной грудью, разрешая им смешаться с ее бурлящей кровью. Прикрыв глаза, что застлила пелена невольных слез, супруга опустила голову. – Если что случится, она останется в надежных руках. Мы год назад распад Союза пережили. В мире нашем неспокойно становится, в стране вот-вот бандиты к власти придут. Ты все прекрасно понимаешь, Светлов, – она нервно сглотнула. В горле пересохло, а виски противно запульсировали. – Тогда зачем я тут распинаюсь?..       А он все знал. Знал настолько хорошо, что и самому стало дурно. Стянув с жилистой шеи тонкий шарф, Михаил Николаевич притянул Алевтину Романовну к себе. Придерживая одной рукой супругу за талию, а второй – заслоняя свое лицо, он старался усмирить накатившее волнение. День обещался стать по-настоящему тяжелым – падким на эмоции, нескупым на слова, решительным на действия. – Бандиты давно у власти, Алька, – подтверждая ее слова, проговорил ей на ухо Михаил. – Просто они, падлы, маскируются хорошо, – он улыбнулся не без горечи, что сдавила луженое горло.       И было не ясно, сколько Светловы простояли вот так, толком не шевелясь и не говоря друг другу ни слова. Алевтина, спрятавшись в сердечных объятиях супруга, мысленно убеждала себя в том, что поступает правильно по отношению к старшей дочери, а Михаил, слушая, как дыхание жены принимает размеренный характер, искал в том, что двигало ею искреннее желание спасти Таисию. Он анализировал, читал между строк, возвращался в самое начало и повторял все заново, но в конечном итоге разбивался об острие несокрушимых скал. Каждый раз глава семьи натыкался на холодную расчетливость, наличие которой ни в какую не хотела признавать сама Алевтина. – Мы сейчас делаем вид, что этого разговора в помине не было, – проглотив невысказанные обиды и оставшиеся невыплаканные слезы, Светлова взяла себя в руки. Она выскользнула из кольца мужских рук, и заговорила вновь. – У нашей дочери сегодня свадьба, и скоро сюда приедет ее будущий муж, его семья, ваши общие друзья и коллеги, – Алевтина нервно сжала заостренный кончик носа, зажмурила с силой глаза и, в конечном итоге, с гордостью расправила женственные плечи. – Ты все понял? – Алька… – Нет уж, довольно! – выставив руки вперед, показывая, что его слова больше ни к чему, Аля осмотрелась по сторонам. Они все еще были одни. – У нас и без того было мало времени, а сейчас его практически не осталось, – супруга обвела взглядом коридор, стараясь не цепляться затуманенным взором за семейные снимки, висящие на противоположной стене от портрета. – Поднимись к Тасе и поторопи ее. Мне необходимо привести себя в порядок. И еще раз повторяю, – она, словно полоснула острием по горлу, – забываем про наш разговор. Ничего не было, и быть не могло, тебе понятно? – обойдя Михаила Николаевича стороной, Светлова отправилась наверх по лакированной, деревянной лестнице. – Аль? – окликнул ее Михаил, тем самым, заставив остановиться и обернуться. – Тая – твое настоящее, а не прошлое, которое ты столько лет пытаешься забыть, – на этот раз он предпочел оставить последнее слово за собой, на что супруга лишь сжала напряженные ладони в кулаки и направилась дальше, едва балансируя между бегом и обычным, размеренным шагом.       Таисия сидела в полном одиночестве перед зеркалом туалетного столика и внимательно разглядывала свое отражение. Точнее, со стороны могло показаться, что она разглядывала детали подвенечного образа, но на деле Есенина смотрела куда-то сквозь саму себя, сквозь отражения предметов, находящихся в ее спальне, сквозь чертово стекло, которое раздражало своей чистотой. Ей казалось, были бы на отражающей поверхности малейшие разводы, дышалось бы легче. Она бы банально не видела печальной правды, но нет, в ее доме на славу постарались с уборкой перед приездом гостей.       Будучи чуть младше, когда ей доводилось смотреть фильмы про принцесс в заколдованных башнях, Есенина ловила себя на пугающих мыслях – а как это, жить против своей воли? Как это, смотреть в глаза, обещать всю себя, не испытывая ничего в ответ? Как это, чувствовать душевную боль кожей, обжигаться от касаний и хотеть раствориться в обыденности дней? Тогда, в пятнадцать лет это выглядело нереальным, таким, что точно не могло с ней случиться, хотя бы потому, что она никакая не принцесса, но… Видимо, Тася либо чего-то не знала о своем происхождении, либо мысли и правда материальны, даже когда тебе не больше пятнадцати лет.       Сложив руки на гладкой поверхности узкого белого столика, она посмотрела на фотографию в стеклянной рамке. С глянцевого снимка на нее смотрело ее счастливое семейство. На удивление, даже вечно ноющая Элла улыбалась, а от нее дождаться подобной роскоши было сравнимо с выигрышем в лотерею. В то время все было иначе: теплее и честнее что ли. Мама меньше спорила и ссорилась с отчимом. Она гораздо больше проводила времени дома, а не в языковом центре, который открыла на деньги Михаила Николаевича в позапрошлом году, а сестрица… А сестрица не рвалась на учебу в чопорную Англию.       Конечно, обучение в хореографической школе, из которой выпускались дети, мечтающие связать свою жизнь с танцами, имело высокий рейтинг. А все, что имело ощутимый статус, автоматически вызывало гордость у Алевтины Романовны. Отсюда порывы Эллы укатить подальше от родительских глаз, сопровождались безоговорочным одобрением и потоком неподдельного восхищения. Только вот родители не видели одного – для младшей Светловой гораздо важнее были встречи с богатенькими друзьями, а не дорогостоящее обучение. До учебы, конечно, доходило дело, но при условии – если оставались силы. Об этом старшей сестре, втайне от родительского слуха, хвасталась сама Элла. И, если бы Таисия не знала, что младшенькой совсем недавно стукнуло пятнадцать лет, никогда бы не поверила в это, уж слишком ушлой и изворотливой росла сестренка. Они были словно черное и белое. Такие разные внешне и внутренне. Сестры, которые никогда не были похожи друг на друга, хоть и имели кровное родство.       И сколько бы Тая не задавала себе один и тот же вопрос, а что конкретно изменилось по пришествию лет, никакого ответа не находилось. Даже такого, который ее бы не устроил, на горизонте вечного отчаяния не наблюдалось. Иногда Есенина отпускала столь тяжелую тему, но вскоре неосознанно к ней возвращалась. И каждый раз Таисии было больно. Больно, противно и совершенно непонятно.       Из тягостных раздумий, которые унесли далеко от реальности, невесту вырвал отрывистый и негромкий стук в дверь. Тая вздрогнула и скользнула задумчивым взглядом по зеркалу, в котором разглядела отражения отчима. Михаил Николаевич выглянул из-за приоткрытой двери, но порог спальни переступить не успел.       Развернувшись к нему лицом, Таисия поднялась с мягкого креслица и расправила платье, которое успело примяться. – Я в восхищении, – оказавшись в спальни дочери, Светлов развел руками по сторонам. – Ты неотразима, девочка моя, – он осыпал ее комплиментами так искренне, что Есенина не сдержалась – она ощутила, как в носу неприятно закололо, а на глаза навернулись сентиментальные слезы. – Я сейчас прекращу нахваливать тебя, – засмеялся отчим, с неодобрением покачав головой. – Ой, торжественно клянусь, – Таисия приставила руку к голове, на которой вместо заветной армейской фуражки красовалась полупрозрачная фата, – больше никаких слез и даже от радости, – выпрямившись, отчиталась невеста. – Я… – она промокнула краем кружевных перчаток уголки глаз и расправила оголенные плечи. – Я так рада тебя видеть, пап Миш. – Я тоже безмерно рад тебя видеть, дочка, – приглашая ее в свои объятия, в которые Тася мгновенно ринулась и моментально растворилась в них, Михаил тихо-тихо спросил. – Рассказывай, как ты тут у меня? Сильно волнуешься? – Не-а, – она отрицательно покачала головой, прикрывая глаза. – А ты? – отметив про себя, что от папы приятно пахло ее любимым одеколоном, Тая сильнее прижалась к его груди. – Я – да, – неожиданно для самого себя признался Михаил Николаевич. – Верь не верь, но я, вероятно, больше тебя переживаю. Хотя знаешь, – он неуверенно пожал плечами, – а может, оно и правильно? Чего тебе душу изводить? У тебя без того день тяжелый намечается, – рассуждал отец, смотря куда-то вдаль. Он мягко поглаживал Тасю по спине, пытаясь передать ей то тепло, которого, он был уверен, ей очень не хватало в столь знаменательный день. – Как считаешь? – Не знаю… – прошептала Есенина, растворяясь в моменте. Ей стало так тепло и уютно, что казалось, еще чуть-чуть и голова закружится от переполняющих чувств. – Это, получается, ты у меня все переживания забрал? – Вроде того, – согласно хмыкнул отец. – Знаешь, сейчас, наверное, банально прозвучит, но я тебя… – его низкий голос предательски дрогнул, но он постарался быстро исправиться. – Я тебя такой маленькой помню… – Михаил Николаевич вдруг замолчал. И дело было не в том, что ему не нашлось, что сказать дальше, скорее, сделать это оказалось труднее, чем представляюсь ранее. – С коляской идешь по саду нашему, а внутри коляски кукла, большая такая, – он сморгнул слезы, что прорывались наружу, – с косичками. Идешь там, что-то рассказываешь, а я в беседке сижу. Сижу и смеюсь, даже не знаю, почему. И тут меня замечаешь... – Михаил широко улыбнулся. Горло засаднило, но он все еще держался – не хватало еще расчувствоваться, расклеиться окончательно, Тае ведь и так было не сладко. – Я не забуду твои глаза в тот момент, – он вдохнул полной грудью. – Казалось, ты сначала хотела возмутиться, мол, папка, ты чего смеешься, а потом как расхохоталась… – Михаил Николаевич сжал указательным и большим пальцем переносицу, помолчал и снова обнял дочь, но в разы крепче. – Ты мне всегда говорила, что замуж зимой пойдешь. – Правда? – удивилась Таисия, явно не припоминая за собой подобного. Она слышала, как подрагивает его низкий голос, физически ощущала, как сильнее отец сжимает ее в кольце своих рук. Тая понимала, как сильно он старается не показывать сильнейшего чувства вины. – Да-а-а, – нараспев ответил глава семейства. – Говорила, что у тебя будет белое, как снег платье, красные от мороза щеки и самые-самые счастливые глаза, – Михаил Николаевич выдержал паузу. – И знаешь, что? – Что? – хохотнула Тая, запрокинув голову назад. Теперь она смотрела на него снизу вверх. – Щеки-то красные у тебя совсем не от мороза, – отчим встретился с названной дочерью взглядами. – Па-а-а-па! – рассмеялась невеста, пряча лицо. Она старательно подавляла грусть, которая надвигалась подобно грозовой тучи – была такой же тяжелой, хмурой, густой. – Это все румяна… – шепотом добавила дочка, как-то резко прекращая смеяться и стирая улыбку с миловидного лица.       Тяжкая необходимость объяснить друг другу многое была невероятно высока, но молчание, застывшее в спальне Есениной, почему-то, казалось гораздо честнее и вернее сотни слов. Таисия не решалась рассказать о своих переживаниях, ведь понимала – отцу не легче. Пускай она уверяла его, что совершенно не против брака с Игорем Дубровским, потому как он и правда был ответственным, надежным мужчиной, но Михаил Николаевич точно знал – дочка обманывает. Об этом говорил ее грустный и потерянный взгляд, который в последнее время она прятала; ее нервная и подрагивающая улыбка, стоило в стенах родительского дома прогреметь фразам о грядущей свадьбе; ее болезненная отдаленность, которую она начала соблюдать в общении с домочадцами.       Мог ли он отговорить старшую дочь от фиктивного брака? Мог. Мог ли Михаил Николаевич в одночасье расстроить свадьбу? Однозначно мог, только почему не сделал этого, сам не знал. Ему хотелось верить, что со временем Таисия полюбит Игоря, ведь сам жених едва ли не боготворил ее. Михаил Николаевич видел, с каким благоговейным трепетом Дубровский смотрел на Таисию, слышал, как говорил с ней и самое главное – как говорил о ней в ее отсутствие. Все эти моменты, а еще постоянные разговоры с Алей убедили его (пускай, вслух Светлов этого так и не произнес), что Тае действительно будет хорошо и спокойно с Игорем. Разве плохо, когда любят? Конечно, нет, но только… Плохо, когда не любят в ответ. Определенно – плохо. – Пап? – Да, девочка моя? – откликнулся отчим, упираясь подбородком ей в голову. – Не стоит думать о том, чего не случилось и не случится теперь вовсе, – будто прочитав его тяжелые мысли, Таисия продолжила. – Я… – она, наступив себе на горло, решительно произнесла. – Игорь хороший человек. Я знаю, что могу на него положиться, довериться. С ним, как за каменной стеной, а разве… – она распахнула карие глаза. Нашлась в ее словах истина. Дубровский таковым и был – надежным, отзывчивым, умным, приятным внешне, поэтому для правды в словах Таисии место нашлось, а вот для любви… Для любви – нет. Стянув с себя тяжкий груз отчаяния и волнения, Есенина задала риторический вопрос. – А разве это не самое важное в семейной жизни? – Ты знаешь ответ, – Михаил Николаевич согласился с дочерью, хотя внутри был заготовлен совершенно иной, более близкий сердцу ответ. Осознавая, что он не сможет смолчать, что не сможет выполнить указание Алевтины Романовны на тему тревоги дочери, глава семейства с несгибаемой решимостью заговорил. – Послушай меня, Таюша, – Михаил Николаевич чуть отдалился, – помни о том, что это твой родной дом. Дом, в который ты можешь прийти, когда тебе хорошо, когда плохо, когда страшно и очень грустно. Здесь всегда тебя примут, выслушают и помогут, – он обхватил горячими ладонями ее плечи. – Здесь всегда тебе подставят крепкое плечо. Это твой, – Михаил с нажимом выделил сказанное слово, – дом. Мы всегда будем вместе. Всего лишь один звонок и Андрей, – напоминая дочери имя того охранника-водителя, которого она никак не могла припомнить, отчим раздался в широкой улыбке, – привезет тебя сюда. Или я сам приеду и заберу тебя, если в городе буду, поняла меня, Тась? – Светлов чуть расслабился, когда увидел, как уголки ее пухлых губ приподнялись. – Ты – моя дочь. Так было, есть и останется на всю жизнь. – Я люблю тебя, папуль, – уже не сдерживая эмоций, Тая позволила прозрачным слезинкам скатиться по румяным щекам и раствориться на светло-голубой рубашке отца. – Ой, – засмеялась Есенина, проводя кончиком пальца по образовавшемуся мокрому пятнышку, – прости. – Ну, во-о-от, – с наигранной досадой протянул мужчина. – А руку к голове прикладывала, – он улыбнулся, отпуская ее на волю. – Да ладно, – отчим отмахнулся, – высохнет, – перехватывая ее ладонь и сжимая ее в своей шероховатой, Светлов решился уточнить. – Ты поняла меня? – Да, пап Миш, – кивнула Тася. – Один звонок.       Крупные бутоны нежно-розовых роз красовались в прозрачной вазе в самом центре длинного стола. Рядом с ними, в нескольких литровых графинах, так как ваз в ресторане больше не нашлось, стояло еще четыре душистых букета. Они были плотно завернуты в пеструю целлофановую упаковку. Все были как один – пышные, роскошные, собранные от всей души и чистой совести. И, наверное, если бы Тася любила розы, то непременно бы восхитилась их невинностью и красотой, но они были совершенно неприглядны глазу. В какой-то момент даже начали раздражать, ведь всем кому было не лень, отмечали их душистость и неповторимость.       Пробежавшись оценивающим взглядом по бутылкам с алкоголем, что стояли на расстоянии вытянутой руки, Тася зацепилась за этикетку с надписью «Советское Шампанское». Потянувшись к находке рукой, отныне Дубровская, схватилась за гладкое горлышко.       Придвинув хрустальный бокал на тонкой ножке к себе поближе, молодая невеста наполнила его газировкой, обжигающей горло. Оставив опустевшую бутылку в стороне, Тася сделала пару больших глотков. Прикрыв усталые глаза и подставив свободную руку себе под голову, она снова оглядела шумных гостей, которые рвались в середину просторного зала. – Мой ласковый и нежный зверь, – с непрекращающимся потомком хмельного веселья пели, хотя правильнее было сказать – кричали во все горло, собравшиеся гости, – я так люблю тебя, поверь! – на скорую руку образовав большой, неровный круг, в центр которого время от времени выходили резвые смельчаки, возбужденная толпа и не думала униматься. Танцующие едва ли попадали словами в куплеты и припевы, бессовестно путали фразы, стихали и с новыми силами разрывались в любимых строках. – Мой ласковый и нежный зверь!       Вокруг, казалось, тряслись стены. Музыканты не успевали передохнуть, так как желающих отплясывать с каждым получасом становилось только больше. Дубровская даже удивилась, откуда у тех ребят с гитарами было столько энергии? У новоиспеченной жены силы были давным-давно на исходе, хотя день, почти канувший в бездну серых будней, был исключительно ее и для нее. По крайней мере, так говорили гости, члены любимого семейства и теперешний муж. Даже так – Игорь твердил об этом чаще и громче всех присутствующих, будто хотел показать размахами праздника свою безграничную любовь. И только если бы его действительно интересовало мнение Таисии, он бы не стал закатывать пир на весь мир, а скромно, оставаясь в узком, семейном кругу, провел день рождения новой ячейки общества. Хотя стоило ли теперь об этом думать да говорить? Дубровская сама откупилась согласием на праздновании в популярной «Симфонии», и деваться с тонущего корабля теперь было некуда. – Тайка, а тебе не кажется, что пора завязывать с игристым? – нежданно по правую руку выросла мать. Она и сама держала бокал с шампанским, да только цедила его уже часа два, никак не меньше. Светлова с неестественной, но привычной для себя улыбкой поглядывала на сыто-пьяное окружение, которое периодически обращало на них свое внимание. Каждый гость охотно поднимал наполненный фужер, и как бы отдавал честь. – Ты что?! Люди же смотрят. Хочешь новоиспеченную родню сразу обрадовать? – Чем же? – приподняв бокал чуть выше, чем держала до этого, уточнила Тася. Она даже мельком не взглянула на Алевтину Романовну. – Процветающим алкоголизмом! – раздраженно прошипела мать. Убедившись, что зять, танцующий в центре зала, возвращаться к жене пока не планировал, Алевтина Романовна присела на его законное место. – Будь сговорчивее, Тайка. Прояви уважение, – с нажимом произнесла она, для вида пригубив игристого. – Тебе такой праздник Игорек закатил, а ты сидишь, глаза мозолишь кислой миной. – Помнится, – огрызнулась Тася, в крови которой постепенно расходился выпитый алкоголь, – я не просила этого пира во время чумы, – она допила шампанское и поставила фужер на стол. Ей стало еще хуже, еще противнее. От матери, сидящей по левую руку, хотелось услышать совершенно другие слова. – Знаешь что, красавица моя, – поддавшись ближе к дочери, при этом все еще держа марку и не спуская напускной улыбки с лица, Алевтина процедила, – ты говори, да не заговаривайся. О сердце своем подумай. Или ты специально пьешь, – она едко усмехнулась, – чтобы первую брачную ночь проспать? – опасаясь косых взглядом и лишних вопросов, Алевтина Романовна встала со стула. Горделиво расправив края красного пиджака, она выпрямилась в спине, став похожей на натянутую струну. От нее веяло леденящим холодом и надменностью, несоизмеримой с человеческими возможностями. – Ты думай, – мать посмотрела на Таю сверху вниз, – только головой, доченька, думай. Лучше серебряной ложкой красную икорку есть, чем алюминиевой гречку с миски соскребать, – залпом опустошив бокал, в котором шампанское, наверняка, успело выветриться, мать направилась к немногочисленным гостям, что остались сидеть за столом.       Спокойствие, которое весь день и вечер держалось у Таси на честном слове, пошатнулось. Она проводила изумленным взглядом матушку, которая, заметив свободное местечко рядом с матерью Игоря – Анной Петровной, юркнула к ней не под крыло. Найдя отличный повод в виде опустевшего бокала, Алевтина приторно улыбнулась и начала обмениваться любезностями со сватьей. И поскольку Анна Петровна, в силу своего характера являлась совершенно безобидным, человеком чистой души, Таисия буквально насильно заставила саму себя усидеть на месте. Она боролась с неодолимым желанием подскочить к матери и оттащить ее за шкирку от старшей Дубровской, которая не замечала ни намека на подвох.       Музыканты со сцены пели про синеглазую девчонку Женьки Белоусова, а в груди у Таисии, что была сдавлена тесным корсетом, сильно закололо. Дубровская вцепилась тонкими пальцами в край дубового стола, сделала прерывистый вдох и постаралась, как можно спокойнее выдохнуть. Обычно подобные махинации, как в шутку говорил ее лечащий врач – уловки, помогали обмануть организм и снизить мышечный спазм до минимума, но, видимо, в праздничный вечер все шло не так. Легче не становилось, но стоило отдать должное тому, кто придумал эту пытку – боль у Таисии не разрасталась. Не имея ни малейшего желания давать повод для сплетен, ведь о заболевании Дубровской знали только близкие и родные люди, невеста потянулась рукой к завязкам на корсете.       Ленты болтались на ее сгорбленной спине, образуя между собой незамысловатый узелок в виде бантика. Ухватившись за одну из них и резко потянув вниз, Тася ощутила, как отпаренная, атласная тесьма, распустилась. Дышать по-прежнему было толком нечем, ведь корсет с утра мать затянула на славу, но достигнутый результат радовал. Дело оставалось за «малым» – развязать сам узел, распустить шнуровку и впустить в сдавленные легкие как можно больше воздуха. – Друзья, мы объявляем недолгий перерыв, – голос певца заставил Таисию оторваться от дела. Один из гитаристов, держа в руках микрофон, махнул рукой в сторону накрытого стола. Он как бы приглашал гостей отведать горячие блюда, которые успели вынести в зал. Ситуация выглядела отвратительно, ведь происходило это на фоне того, как новоиспеченная Дубровская спасала свою жизнь. – Мы вернемся буквально через пятнадцать минут, – пообещал он и, поклонившись под овации публики, скрылся из виду.       Мысленно проклиная предателей-музыкантов, Дубровская в спешке принялась за старое – развязывать затянутый узелок. Грудь по-прежнему сдавливало, под правой лопаткой раздражающе кололо, а по близости как назло мелькали малознакомые лица. И вот, нащупав заветную ленточку, которую случайно упустила, когда чудо-ансамбль затих, Таисия снова потянула ее вниз. – Да что же ты будешь делать! – взвыла от бессилия невеста. Она зажмурилась и, хотела было окликнуть кого-нибудь, кто восседал поблизости, как вдруг услышала знакомый запах – кисло-сладкий с нотками пряной корицы. – Игорь… – не возвращаясь в реальность, прошептала та. – Тебе что, плохо? – мгновенно включившись в происходящее, испугался Дубровский. Он положил руку на девичье плечо и окликнул супругу. – Тась! – Корсет… – прошептала Таисия, кивком головы указав руки, спрятанные за спиной. – Там… – Ты что, не могла никого попросить, Тая?! – с нескрываемым волнением запричитал супруг. Он посмотрел на кружевной корсет, который чересчур сильно сдавливал ее грудную клетку, и встал позади жены. – Скажи, пожалуйста, когда лучше станет, – присев на корточки, таким образом, спрятавшись от любопытных взглядов, Игорь принялся наспех расшнуровывать верх подвенечного наряда.       Вытаскивая вечно ускользающие ленты из специальных прорезей, Игорь спешно расслаблял связку. Будто стежок за стежком он не зашивал, а, наоборот, распарывал ткань, которая душила его супругу. Таисия, не показывая изможденного вида, улыбалась и отвечала тем, кто к ней обращался. В этом нынешняя чета Дубровских, а именно сама Тася и Игорь, были очень похожи – до последнего держаться выходило чем-то вроде девиза, жизненного кредо. Только, если у Игоря этакая черта характера была выдрессирована с помощью, на тот момент еще, Советской армии, то у супруги дела обстояли, куда сложнее. Ее в буквальном смысле натаскал на стойкость собственный организм, который издевался на бедной девчонкой с десяти лет.       Нельзя было сказать о том, что стоило Игорю узнать о больном сердце нынешней супруги, он совершенно не смутился и не испугался. В прошлом майор довольно долго переживал по этому поводу. Он читал специализированную литературу, толком не понимания сути, разговаривал со знакомыми врачами и делал это вовсе не для того, чтобы обезопасить самого себя. Делал это Игорь для того, чтобы найти ранее неизвестный способ помочь молодой Есениной. Игорь напрягал всех и каждого – в какой-то момент они даже отправились в Израиль: Таисия, Алевтина Романовна и сам Дубровский, но… Даже там, в лучшем кардиологическом центре страны семейство не узнало ничего нового. Ничего из того, что могло бы подарить хотя бы крохотную надежду. Врачи твердили в один голос – если терапия перестанет помогать, то повторной операции на сердце не избежать.       В конечном итоге, после той поездки Таисия довольно долго приходила в себя – она ни с кем не общалась и толком не выходила из своей комнаты. А потом Есенина снова ожила, расцвела и заново. Она безоговорочно влюбилась в эту ужасно несправедливую жизнь, тем самым удивив и сразив будущего супруга наповал. Только спустя время майор в отставке понял, что Таисия ничего не сделала для того, чтобы он оказался готовым положить весь мир к ее ногам. Она, ничего не предпринимая, возродила в его суровом сердце настоящую, искреннюю любовь. Ту, о которой сам Дубровский читал только в книгах и видел в фильмах. – Лучше? – спросил Игорь. – Да, – с благодарностью откликнулась Тася, касаясь его жилистой руки. – Я так испугалась… – Может, таблетку принести или воды налить? – не унимался муж. Она ничего не ответила, лишь в отрицание покачала головой. Присев рядом с супругой, Игорь мельком глянул на гостей, каждый из которых был увлечен своим делом. Расслабившись, он взял в руки рокс, в котором еще плескались остатки виски, и залпом осушил его. С грохотом поставив прозрачную стопку обратно на стол, Игорь внезапно заметил рядом с полупустой тарелкой жены фужер из-под шампанского. – Ты что, пила? – Я два бокала выпила, и то, – в защиту резковато бросила Таисия, – один не полный был. – Ты же знаешь, что тебе нельзя алкоголь, – стараясь не закипать, тихо отрезал Дубровский. – Тась, что за дела? – Я выпила полтора бокала, – настаивала она. – А плохо мне стало не из-за этого. Здесь так душно, что и здоровому дурно станется, – не обращая внимание на немигающим взгляд со стороны супруга, Тая откинулась на широкую спинку деревянного стула и сложила руки на груди.       Ей совершенно точно не хотелось говорить о том, что главной причиной ее временного недомогания стала родная мать. Рассказать правду означало – настроить мужа против тещи, а Таисия не планировала жить среди постоянных скандалов. Игорь и без того был в курсе, что госпожа Светлова старшую дочь не особо жаловала, а тут еще и такое. Нет, Алевтина Романовна, конечно, старалась скрыть свою необоснованную нелюбовь к Тасе всеми видимыми и невидимыми способами, но на деле выходило, откровенно, плохо. Поэтому, исходя из вышеперечисленного, Тая категорически опасалась сталкивать их лбами, особенно сейчас, на пороге новой, отныне семейной жизни. – Если ты хочешь, – как-то слишком осторожно начал Игорь, – мы можем поехать домой. Кирилл, скорее всего, спит, – майор сложил руки на столе и посмотрел на жену, которая выглядела уставшей. Иногда он удивлялся, как Таисия и его маленький сын были похожи между собой. Они не являлись по крови родными людьми, но имели очень много общего. И самой яркой, поразительной чертой их схожести был взгляд – открытый, честный, добрый. Такой, ради которого Дубровский готов был сделать все возможное. – Едем? Я прекрасно вижу – тебе не до всего происходящего. Знаю, ты с самого начала была не в восторге от идеи пышной свадьбы, но... Статус, Таюш, – Игорь ощутил укол отравляющего чувства вины, проснувшейся вновь. – Зато мы можем уехать раньше, пока всем до нас нет никакого дела, – он улыбнулся уголком расслабленных губ.       Молодожены погрузились в недолгое, но задумчивое молчание. Конечно, Дубровская все понимала, было бы удивительно, если бы она продолжала держать обиду на супруга и гнуть свою линию. Таисия росла в семье, в которой ее горячо любимая мать тряслась за чужое мнение больше, чем за что-либо на свете. У Таси давно выработался иммунитет к словам «статус», «положение» и «обязательства». Именно поэтому, когда, на тот момент еще Есенина, услышала их от будущего мужа, лишь согласна кивнула и не стала сопротивляться. Знала – эту войну она проиграет еще до того момента, как вступит в бой. – Тась? – Мы же еще не танцевали, – ухмыльнулась невеста, не желая портить остаток вечера. Она игриво стрельнула карими глазами, которые были подведены черным карандашом, и закусила нижнюю губу. Боль в груди отступила, и невеста явно приободрилась. Заметив, как по мужскому лицу медленно расползлась удивленная улыбка, Таисия уверенно напомнила. – Игорь, это все-таки наша свадьба. Это наш с тобой праздник. День был прекрасным, хоть и трудным, но… – она ласково поддалась к мужу навстречу и ухватилась за его сильную руку, которой он опирался на гладкую поверхность стола. – Танец. Мы же должны подарить гостям первый танец молодых, правильно? Точнее, – она склонилась над его ухом, – к черту этих гостей. Мы должны подарить его нам. И только нам, – проведя кончиком носа по его заостренной скуле, Таисия замерла. – Согласен? – Я тебя люблю, – соприкоснувшись своим лбом с ее, признался в сотый раз Дубровский. – Я так тебя люблю… – разгоряченным шепотом и прямиком ей в губы повторил Игорь.