Знакомый из Саратова

— А чего не на русском-то? — нахмурилась мама, стоило Алёне нажать большую красную кнопку на кассетнике. — Не знаю, — девушка пожала плечами и подогнула под себя ногу, устроившись на кухонном стуле. — Саша сказал: так лучше. — Ты вот этого Сашу слушаешь, а он, может, дурак-дураком! — Любовь Владимировна чертовски плохо скрывала недовольство по поводу брошенной дочерью консерватории, а уж своё отношение к Шишинину — подавно. Разумеется, как ей называть человека, который утянул Апину в сомнительную авантюру, наобещав золотых гор? Дурак — пожалуй, самое мягкое, что могла произнести женщина, рассуждая о Саше. — Ну, неужели не нравится? — Алёна видела ответ на свой вопрос в поджатых мамой губах, в резких движениях рук, намывающих тарелки в раковине, однако решила спросить на всякий случай. — Ерунда какая-то, — фыркнула Любовь Владимировна и немного выкрутила вентиль крана с холодной водой. Горячую отключили ещё неделю назад, рассчитывая на любовь граждан к закаливанию. — Не Зыкина! — Куда уж мне, — закатив глаза, девушка попыталась изобразить, будто этот укол не коснулся её вовсе, даже лёгкую царапину не умудрился оставить. Будь Апина сейчас немного поспокойнее, не трясись она так, словно этим июльским вечером в их квартиру через открытую форточку заглянула январская стужа, непременно огрызнулась бы, как привыкла делать за месяц витающего в воздухе напряжения. Однако Алёна вовремя успела клацнуть зубами, скрывая всё, что крутилось на языке. Её куда сильнее волновало другое кручение, то, которое связывало в узел желудок и неприятно холодило пальцы на ногах. Выступление. Первое такое. В родном городе, перед знакомыми ей людьми. Сегодня она будет смотреть не на каких-то неизвестных ей зевак, заглянувших узнать, что это за группа такая к ним в колхоз пожаловала, а станет петь перед теми, кто ходил с ней по одним дорожкам, возможно, учился в той же школе или сидел на той же лавочке в парке. Не Кремлёвский дворец, конечно, но уже и не ДК какого-то захолустья. Настоящий концерт на дискотеке под открытым небом чувствовался укусом пломбира в зной — замечательно. Вот только желудок плевать хотел, что Алёна мечтала о подобном последние несколько месяцев. Девушка переживала, как всё пройдёт, примут ли их или освищут, назвав бездарями. Эти мысли крутились на повторе обязательно голосом мамы, той зажёванной интонацией, сквозь которую разочарование сквозило чересчур сильно. Она до сих пор не смирилась с лежащими на полке в комнате дочери документами, забранными из консерватории. Возможно, Апина боялась думать об этом взаправду, но мама не смирится с этим никогда, при удобном случае припоминая, какое будущее ждало бы девушку. — А ты лосины мои не стирала? — Алёна забросила в рот ломоть нарезанной моркови, хрустя на всю кухню. Во всяком случае, из-за шума в ушах от нервозности, больше она ничего не слышала. — В комнате положила, — ответила Любовь Владимировна, стряхнув с рук капли. — Я их гладить не стала, прожгутся ведь. Сколько бы она не заводила пластинку недовольств и нравоучений, как бы сильно не поджимала губы, искренняя материнская забота всегда оставалась, мирно соседствуя с непониманием. На регулярной основе Любовь Владимировна стирала немногочисленные наряды дочери, когда та, вернувшись из села с непроизносимым названием, падала на кровать без сил. Да, пускай порой мама перегибала, вот только подобные моменты запросто сглаживали выступающие в отношениях шипы. — Спасибо, — просияв улыбкой, способной осветить непроглядную тьму, Алёна кинула в рот ещё кругляшок моркови. Как назло, сесть и нормально, по-человечески поесть не получалось — поганый желудок продолжал закручиваться в вариации кренделей, но и свалиться от голодухи да волнения на сцене Апина тоже не планировала. Во всяком случае, не сегодня. — Ты во сколько вернёшься? — Любовь Владимировна лихо подхватила прямо из-под носа дочери пиалу с нарезанной морковью, сохраняя корнеплод для приготовления ужина, а вместе с тем лишая Алёну жалкого подобия перекуса. — В десять примерно, — потянувшись в последний момент, девушке таки удалось выхватит ещё один кусок моркови. Уж очень хотелось хотя бы ненадолго обмануть желудок, заставить его принять нормальное положение, не похожее на фигу. Обычно мама не ложилась спать, пока дочь не закрывала за собой дверь изнутри квартиры. Район, где они жили, славился прекрасным контингентом: парни в спортивных костюмах, почему-то некоторые считали особенным шиком именно синие, девицы обязательно в ультракоротких юбках. Со стороны могло показаться, будто эти компании не отличались от других им подобных, однако несколько раз Апиной доводилось краем уха от Ивановой слышать, как в драках стенка на стенку парни именно с их района одерживали победу. Само собой, Алёна предпочитала обходить стороной тех, кто умудрялся в массовых побоищах выходить безоговорочными победителями. Особенно, когда возвращалась домой по вечерам. Девушка прекрасно помнила, какими испуганными становились глаза ребят из музыкальной школы, если им приходилось топать домой, например, со скрипкой за спиной. Это девчонку не тронут, максимум — крикнут что-нибудь вслед или просвистят, но мальчикам доставалось по полной на регулярной основе. Фингалы, вывихи пальцев, порванные по шву рукава рубашки, заляпанные грязью от падения брюки. Прелести жизни в Заводском районе выглядели физическими увечьями для всех желающих не носить спортивные костюмы с лампасами. И даже несмотря на то, что девчонкам действительно ничего не угрожало, мама всё равно переживала за Алёну, возвращающуюся вечером домой. Ведь там, в темноте паршиво освещённых дворов, запросто могли оказаться парни, наплевавшие на негласный кодекс чести. Что им стоило, допустим, схватить девушку за локоть и утащить куда-нибудь в переулок подальше от любопытных глаз? Да, конечно, ничего. Сказать по правде, Апина сама порой покрывалась мурашками страха, представляя, как к ней пристанет придурок, не понимающий слова «нет». — Может, придёшь сегодня? — тихо спросила Алёна, поднимаясь на ноги, которые делались всё более ватными с каждым движением минутной стрелки на настенных часах. — Зачем? — Любовь Владимировна обернулась и приподняла брови. — Послушаешь, как мы поём, — неуверенно пожала плечами девушка. Она опять заранее знала ответ на свой вопрос. — В другой раз, — слова мамы прозвучали знакомой интонацией заевшей плёнки. Апина вполне допускала: другой раз мог не наступить никогда. С отношением мамы к песням, которые дочь исполняла, она запросто могла бы так никогда и не найти достаточного количества времени. Войдя в комнату, с трудом перебирая ногами, которые, честное слово, полностью состояли из воздушной ваты, Алёна стянула с себя шорты и надела аккуратно сложенные на кровати голубые лосины, нечаянно ударившись пальцами о спрятанный под кроватью чемодан. Она даже не почувствовала боли, словно полностью, от стоп до бёдер, всё стало искусственным. Взвинченные нервы, волнение, постепенно переключившееся с желудка на другие внутренние органы, дало удивительный эффект местной анестезии, лишая девушку возможности ощущать реальность. Сколько она собиралась прятать чемодан? Если честно, сколько понадобится. Представить себя, приходящую к маме и рассказывающую о переезде в Москву, Апина не могла. Даже намекать боялась. Вероятность скандала при таком разговоре заранее стремилась к стопроцентной, не оставляла ни единого шанса на спокойную беседу с понимающей мамой, кивающей головой. Одно дело — бросить консерваторию, но совсем другое — отправиться покорять столицу. Алёна считала, что Любовь Владимировна без восторгов воспримет желание дочери стать одной из тысяч девчонок, приехавших захватывать Москву с чемоданом в руках и ничем за душой.

***

Они же выступали в Саратове. Она же не должна была настолько сильно бояться, разве нет? Вот только ноги, вытолкнув из себя вату, теперь тряслись, напоминая застывший холодец. Дыхание Апиной прыгало по ступеням, грудная клетка отказывалась достаточно сильно расширяться, чтобы впустить в себя нормальное количество воздуха, позволить девушке не умереть от кислородного голодания. В тот раз такого ужаса она не ощущала. Тогда они пели на дискотеке, пока паренёк, включающий музыку, вышел покурить, разрешив Саше вывести его «кур» на сцену в небольшой пятнадцатиминутный перерыв. В том зале по большей части собрались друзья и знакомые девушек, которые бросили клич в своих компаниях, мол, приходите, поддержите. Ей-богу, едва ли на тот дискач пришло много посторонних, сплошь ближний круг каждой. Однако теперь всё было иначе. — Группа «Комбинация»! — крикнул Шишинин, показывая рукой в сторону. Туда, откуда ковыляла Апина сразу следом за Ивановой. Туда, где каблук предательски проскользнул по деревянному настилу, угрожая Алёне падением, но ей повезло. Сложив губы в трубочку, девушка выдохнула, ухватилась за микрофонную стойку всей пятернёй, на которой отчётливо чувствовался прохладный липкий пот. Вымученная улыбка, чертовски странная, учитывая, сколько раз им уже приходилось выступать, постепенно проклёвывалась на лице Апиной. Краем глаза она посмотрела на ухмыляющуюся Иванову. Вот у человека нервы, конечно, как стальные канаты! — Как-то раз пошла гулять я с иностранцем, — ориентируясь исключительно на свои чувства, отвратительно слыша музыку сквозь вакуум в ушах, начала Алёна. — Он её до дома провожал, — подхватила Таня. Нет, ну это надо? Абсолютно одинаковое исполнение что в студии, что в машине, что здесь! Апиной иногда даже становилось интересно, какие потрясения могли вывести Иванову из равновесия, и существовали ли они вообще. — Пригласил меня в посольство он на танцы, а потом под окном, стоя на коленях, он шептал. — Постепенно отпускало. Танцующие натурально в метре дальше люди переставали расплываться, обретали вполне себе заметные очертания. Сильнее другого на их лицах выделялись улыбки: чистые, светлые, беззлобные. Они получали удовольствие от песни, совершенно не обращая внимания, как дрожали колени Алёны. — Не по-русски, конечно, а так, что-то там по-иностранному. — Девушки переглянулись, находя в глазах друг друга понимание: им обеим это не мерещилось. Собравшаяся толпа народа плясала, словно больше их никогда не пустят ни на одну дискотеку до конца жизни. — Russian, russian, russian girls , my baby, — мягко, как учил Шишинин, затянули девчонки, отдавая себя полностью людям, сбивающим ноги, должно быть, до кровавых мозолей. — Give me, give me only love. Если бы ей предложили все деньги мира взамен на это ощущение, Апина бы отказалась, не раздумывая. Она просто пела, не надрывала глотку, не прикладывала какие-то сверх усилия, а пришедшие отдохнуть молодые парни и девочки улыбались так, будто она дарила им свободу, ведь только это могло приподнимать уголки губ настолько высоко. Голоса солисток звучали глотком свежего воздуха в напрочь закостенелом мире, походили на порыв ветра посреди пустыни, где уже сотню лет ничьи волосы не развевались. Их голоса звучали грёбаным ураганом. — Russian, russian, russian girls, you take my soul! — всецело растворяясь в одобрительном угле на танцплощадке, пропела Алёна, наслаждаясь собой внутри происходящего. Будь она посреди той самой пустыни, окажись сторонним наблюдателем — снесло бы. Не оставалось ни единого шанса остаться на своих двоих, учитывая, какая волна шла от этих людей, подпевающих девушкам странную песню на смешанных языках. Глаза пекло от подступающих слёз. Апина видела: их приняли. Они прошли боевое крещение, проверку родным городом, если угодно. Отчего-то в консерватории отчётные концерты не дотягивали до этого восхитительного чувства от слова совсем. Алёна смотрела на людей, продолжая исполнять то, что Саша называл «хитом». О, парень заявлял с уверенностью, ни на секунду не сомневался в успехе композиции. Хотя, говоря откровенно, сама девушка хмурила брови, когда он убеждал их всех: это станет новым «Розовым вечером». Почти никого из присутствующих Апина не знала, разве что парня Ивановой — Шубу видела несколько раз после репетиций. В первом ряду, словно главный поклонник, подпевал Шишинин. С диковатой улыбкой на лице он оглядывался по сторонам, высоко задирал руки над головой и хлопал, подбивая всех присоединиться. Он заслуживал разделить их успех, имел полное право на него куда больше, на самом деле, чем девчонки. Только Саша никогда не позволял себе усомниться в абсолютно завиральной идее создать группу «из народа», обречённую на популярность. Ближе к краю танцплощадки, практически за её пределами Апина заметила четверых ребят, явно не местных. Во-первых, они держались своей немногочисленной компанией, что странно. Во-вторых, они выглядели… иначе. Знаете, вот это необъяснимое чутьё, когда ты смотришь на кого-то, и у него на лбу написано «приезжий»? Такие люди с жадностью пялятся по сторонам на всех, без исключения, разглядывают людей и обстановку, будто пришли в музей с диковинными экспонатами. Четвёрка была ровно такой. Алёна обратила внимание лишь на двоих. Первым её взгляд зацепился за высоченного парня, ему бы отлично подошла кличка «шпала» или «лыжа». Ах, внимательно рассмотрев, девушка поняла, чем ребята выделялись больше всего: длинный припёрся в костюме. Хорошем, точно не с рынка. На фоне спортивных брюк с лампасами его отглаженные со стрелками напоминали бельмо. Зато второй юноша, привлёкший Апину, вполне мог сойти за своего: часы на запястье, цепочка на шее, синяя майка и джинсы практически маскировали его под местного. Парня выдавал всё тот же взгляд посетителя музея, правда, смотрел он не на всех подряд, а сконцентрировался на Алёне. Мир замер. На мгновение остановилось движение планеты. Стоило им столкнуться взглядами впрямую, девушке сделалось трудно дышать. Так на неё никто и никогда не смотрел. В его глазах не читалось даже намёка на склизкую пошлость, какую Апиной доводилось раньше замечать, вовсе нет. Он изучал её, ловил каждое движение. Если бы сейчас Алёне сказали, что этот юноша забрался к ней в голову и прочёл мысли, она бы запросто поверила. — А ты чё не танцуешь? — раздалось около сцены. — Песня не нравится? Кто-то из друзей Шубы успел схватить его за плечо, не дал испортить лучший, наверное, момент в жизни девушек. Что ему стоило расквасить лицо посреди дискотеки? Да проще, чем сплюнуть собравшуюся слюну. Какое количество танцев заканчивалось драками? Каждая вторая. По счастью, на этот раз обошлось, остановившись на раздувающихся ноздрях да сжатых в кулаках ладонях. Иванова бы не простила ему, реши он испоганить выступление кровавыми разводами на костяшках. Следующие три песни Алёна металась глазами между Таней, следящей за Шубой, и тем парнем, который продолжал смотреть на неё. Он даже прикуривался, не отводя взгляда. И с каждой новой секундой игры в гляделки девушка всё отчётливее чувствовала, как у неё где-то в районе рёбер распускались ромашки, белыми лепестками щекотали изнутри, вызывая волнение. Это не было про скручивающийся в страхе желудок. Здесь появлялось ощущение нечаянной встречи двух человек, случайно обнаруживших в россыпи бижутерии настоящий бриллиант. Поклонившись, Апина быстро уносила ноги со сцены и тщетно старалась выровнять сбившееся дыхание. Одобрительный свист в спину смешивался с аплодисментами, проникал в поры, оседая прямо там, в коже, пробирал до самых костей. Алёна знала: это чувство она не сможет забыть, даже если однажды ей начисто отшибёт память. Такие вещи становятся частью ДНК. — Девчонки! — с восторгом крикнул Шишинин, подбежав к ним и обняв сразу всех пятерых. Каким образом хватило рук — одному Богу известно. — Вы умницы! Слышите? Просто класс! — Саш, задушишь, — Апина легонько ударила его по предплечью, пытаясь вывернуться из объятий. — Не, девчонки, я серьёзно! Молодцы! — практически по слогам произнёс Саша, попутно продолжая отрабатывать замысловатый удушающий. Благо, примерно за секунду до того, как Алёна выпустила последний кислород, он-таки разжал хватку. — Виталик! Где Виталик? — пародируя юлу, парень начал крутиться, ища Окорокова в сборище танцующих людей. — Я на пару ласковых отойду, — прошептала Таня, нагнувшись к подруге. Ой, зря Шуба решил вступиться за возлюбленную. Это ж надо подумать: всего год назад он буквально трясся от злости, запрещал Ивановой и думать о том, чтобы скакать по сцене перед мужиками да распевать песенки. Даже Шишинина выбросил в Волгу, если Апиной не наврали для красного словца, а теперь заделался в главные фанаты, практически принуждая любить «Комбинацию» всех подряд. Не видь Алёна это своими глазами — не поверила бы. Адреналин, заменивший собой кровь во время выступления, постепенно отступал. Так всегда случается, когда человек испытывает слишком много эмоций за ничтожный отрезок времени. Организм попросту не способен переварить всплески эндорфинов, поэтому резко накатывающая усталость чувствовалась закономерной. Дважды набрав полные лёгкие воздуха и выдохнув, Апина убрала от лица волосы пальцами, в которых оставался остаточный тремор, не идущий ни в какое сравнения с прошлым. — Красиво поёте, — произнёс кто-то сбоку, стоило Алёне подхватить на плечо брошенную возле сцены сумку и сделать шаг к краю танцплощадки. Ей требовалось лечь на кровать и просто позволить себе расслабиться в каждой клеточке тела. Она повернулась на голос, заранее зная, кто конкретно к ней обращался. Откуда — загадка. Вот только Апина бы могла сейчас поставить на кон свою жизнь, предложи ей спор. — А вас здороваться не учили? — хмыкнула она, глядя на того парня в синей майке. Он курил, немного щурясь от едкого облака дыма, расплывающегося у лица. — Здравствуйте, — ухмыльнулся юноша и протянул раскрытую ладонь. — Вы очень красиво поёте. — Спасибо, — Алёна тут же, не моргнув глазом, скрепила благодарность рукопожатием. — Меня Витя зовут, — продолжая удерживать пальцы девушки чересчур долго, слишком, на грани неприличного, он последний раз затянулся, а после выбросил окурок в сторону. — Алёна, — произнесла Апина. Почти никто не знал её под этим именем. Большинству людей было известно настоящее — Лена, но в последнее время она всё чаще заставляла себя произносить более модную его форму. Имя Алёна напоминало нечто очень яркое, выглядело бы мини-юбкой с переливающимися пайетками, стань предметом гардероба. Оно идеально подходило для солистки девчачьей группы, тогда как Лена отдавало застёгнутой наглухо блузкой с высоким горлом и длинной юбкой по щиколотку. С таким только на сцену консерватории. — Уже уходите? — Витя мотнул головой на плечо Алёны, где висела сумка. — Ага, — кивнула девушка. — А проводить разрешите? — Этот парень не напоминал ребят, спрашивающих такие вещи у девушек. Конечно, нет. Его ухмылка, немного растянутая синяя майка, поверх которой была наброшена олимпийка с капюшоном на несколько оттенков темнее, расслабленная, даже несколько вальяжная поза — всё натурально вопило о том, что юноша обычно не утруждал себя предложениями, сразу приступал к активным действиям. — Вас друзья не потеряют? — Апина показательно бросила взгляд на оставшихся дальше трёх парней, не сводящих с парочки глаз. Они явно поспорили, отошьёт Витю девушка или нет. — Да уж как-нибудь переживут, — хохотнул он, на секунду обернувшись к товарищам. — Тогда проводите, — пожала плечами Алёна, изображая абсолютное безразличие, словно её на регулярной основе вызывались сопровождать все юноши города. — Подождёте меня, ладно? Минутку. — Хоть всю жизнь! — Фраза нового знакомого вызывала у девушки настоящий смех, совсем не притворный, каким иногда пользовались барышни, общаясь с понравившимся молодым человеком. Она определённо слышала характерный говор. Не южный и не северный. Акцентная «а» цепляла слух, слышалась столичной, что ли. Так говорил Серёга Минаев, с которым девчонки выступали на нескольких дискотеках пару месяцев назад, а он, в свою очередь, заверял, будто так говорили москвичи. Правда, откуда здесь, в Саратове, взяться парням из Москвы, Апина понятия не имела. — Саш, — подойдя к Шишинину, девушка мягко положила ладонь ему на плечо, — я пойду, ладно? — Десять минут подожди, и все поедем, — он высматривал в толпе Таню, активно высказывающую… недовольства Шубе. Слова «придурок» и «охуел» особенно хорошо выделялись в речи Ивановой. — Меня проводят, — Алёна махнула рукой на стоящего в паре шагов позади Витю. — Смотри сама, — нехотя, Саша оценил парня в синей майке с таким видом, словно не отпускал подопечную пройтись до дома, а отдавал замуж без права развода. — На, твои, — он всунул девушке в пятерню две купюры по пять рублей, сразу же отвернувшись обратно следить за разошедшейся не на шутку Таней. Теперь она почти кидалась на Шубу с возмущениями. Возвращалось давно забытое чувство трепета. Ровно это Апина испытывала несколько лет назад, когда юноши провожали её домой, обязательно забирали из руки увесистый портфель с нотами. Кислород приобретал странный запах свежескошенной травы независимо от времени года, ибо Алёне всегда казалось, что именно так пахло зарождение чувств. К своим двадцати четырём годам она успела порядком забыть, каково это — вдыхать носом настоящую юность. — Пойдёмте, — сказала Алёна, вернувшись к Вите, и показала рукой в сторону выхода из парка. — Нам туда. — Давай на ты? — Он скосил взгляд, двинувшись с ней нога в ногу. — Давай, — согласилась девушка. Пока звуки музыки становились тише, они шли молча, не решались начать разговор. Апина честно придумывала, чего бы спросить, но на ум шла сплошная ерунда. Погода там, например. Почему молчал парень, разумеется, Алёне было невдомёк. Должно быть, сам перебирал в голове миллионы вариантов, отбрасывая совершенно глупые. — А ты не из Саратова? — наконец-то, нашлась девушка. — Не, мы с пацанами из Москвы, — он вытащил из кармана олимпийки пачку сигарет с зажигалкой и потряс. — Покурю? — Пожалуйста. — За год знакомства с Ивановой непереносимость табачного дыма, с которой Апина существовала всю сознательную жизнь, ушла, будто не бывало. Раньше, кстати, она запросто могла бы задохнуться, реши рядом с ней кто-нибудь выкурить сигаретку, зато теперь Алёна с лёгкостью умудрялась поддерживать диалог, параллельно вдыхая противный, терпкий аромат тлеющего табачного листа. Иногда сама покуривала, чего уж греха таить. — Как к нам сюда занесло? Она не поверила. Ну, вот откуда, скажите, москвичам оказаться у них здесь? Если бы парни концерт какой организовывали — понятное дело, но четверо ребят, совсем ещё юных, забредших на дискотеку в Саратовском парке — это что-то из разряда фантастики. — Да там встряли с парнями, — выдохнув дым, Витя отвёл взгляд в сторону, как если бы искал, куда ему ступить, лишь бы тема разговора поменялась. — Вот, решили поехать, Волгу посмотреть. — Трепло, — Алёна засмеялась в голос, окончательно решив: юноша напропалую врал. Разумеется, не из какой он не из Москвы. — Хочешь, паспорт покажу? — Он остановился, уже принявшись вытаскивать из кармана красную книжечку. — Не, ты думаешь, я врать буду? На дорожку, по которой они шли, практически не попадал свет. Высоко стоящая в небе луна скрывалась за раскидистыми кронами деревьев, а освещения фонарей не хватало, чтобы Апина запросто сумела прочесть надпись на странице с пропиской. Ей пришлось прищуриться и согнуться, разглядеть поближе. Оказалось, действительно, Витя был прописан в столице родины. Надо же, к ним в Саратов взаправду заглянули москвичи. — А фотку покажи, — попросила она, не решаясь дотронуться до чужого паспорта. — Ворованный? — хохотнул Витя и, зажав сигарету в зубах, продемонстрировал Алёне нужную страницу. На фотке он выглядел точно так же, как в жизни. Возможно, немного не такой задорный, но это нормально — сложно через чёрно-белый снимок передать искрящиеся юношеским озорством глаза. Однако девушку привлекло другое — год рождения. Всеми силами она пыталась не выдать, до чего одновременно удивительно и нелепо смотрелся шестьдесят девятый. Спроси кто Апину, сказала бы, что они с парнем одногодки. — Так тебе двадцать? — хихикнув, Алёна пошла дальше. — Не выгляжу? — Витя догнал её в два счёта, успев запихнуть паспорт обратно в карман. — Неа. — Загадочная улыбка приподнимала уголки губ девушки. Раньше ей не доводилось общаться с малолетками вроде него. Откуда ж им взяться? Всё окружение Апиной — сплошь ровесники. — Я думала, мы с тобой одногодки. — А тебе сколько? — Картинно отодвинувшись, он окинул Алёну с ног до головы приценивающимся взглядом. — Неприлично девушке такие вопросы задавать, между прочим, — цокнула языком Апина. — Двадцать четыре. На мгновение ей померещилось, будто с лица Вити вся краска стекла в район пяток, сделала кожу прозрачной. Захочешь — просветишь насквозь. Он явно перенял эстафету недоверия, ища в Алёне намёк на ложь. Рыскал по ямочкам на щеках, по нескольким собравшимся у глаз складочкам от широкой улыбки, и не находил ровным счётом ничего. — Гонишь, — хмыкнул Витя, от нервов затянувшись сильнее, чем до этого. — Я шестьдесят четвёртого, — девушка положила руку на вибрирующую от хохота грудь. — Через два месяца двадцать пять исполнится. — Больше восемнадцати б не дал. — Окурок щелчком отправился на обочину дороги, как только парочка вышла из центральных ворот парка. Разговор с ним мысленно Апина сравнивала со всеми парнями, встречавшимися раньше. Никто, ни один, даже её бывший муж, не мог до такой степени увлечённо рассказывать совершенно простые вещи. Каковы шансы затянуть незнакомую девчонку в водоворот беседы о детстве? Да, пожалуй, нулевые, а он поразительным образом оказался из той категории ребят, которые способны болтовню про потерянные варежки во время прогулки в детском саду залихватски вывести в интереснейшую историю. Оказалось, два человека, выросших в абсолютно разных условиях, существовали словно в одних и тех же местах. Алёна говорила о зелёных стенах в кабинете литературы — Витя кивал головой, вспоминая, как однажды на субботнике его заставили драить точно такие же. Жаловался ещё, что совсем не отмывались чёрные следы ботинок. Когда он сетовал на скрипучие половицы в коридоре, Апина всерьёз думала, будто парень умудрился попасть к ней домой, ведь у неё аж из-под ковра был слышен отвратительный писк дерева. — А чем ты вообще занимаешься? — спросила Алёна, заворачивая на свою улицу. — Да то тут, то там, — Витя замялся, выуживал из себя слова через силу, на ходу подбирая, как правильно выразиться. — Спекулянт, что ли? — брови девушки сдвинулись. Настолько нехотя люди делились исключительной одной информацией — крайне неприглядной. — Сама ты спекулянт, — усмехнулся он. — Работаем, помогаем держать рынок. Считай, почти милиция, только нормальные. О, пускай Апина жила вдалеке от Москвы, однако про крепких парней в спортивных костюмах, обеспечивающих сомнительную безопасностью продавцов на рынках, слухи доходили далеко за пределы Саратова. И нечто неуловимое подсказывало Алёне, что этот Витя мало чем отличался от Шубы. Язык подвешен хорошо, но в остальном — та же история. — Вот ты сколько получаешь за свои выступления? — он задал вопрос с вызовом, приподняв подбородок. — Десять рублей, — гордо ответила девушка. Что-что, а зарабатывала она прилично, если сравнивать с мамой, например, еле наскребающей за месяц девяносто рублей. — Во-от, — протянул Витя, продолжая кичиться с таким видом, словно каждую копейку забрасывал себе в карман кровью и потом. Видать, в Москве хорохорящиеся парни ценились выше. — А я в неделю, при плохом раскладе, соточку-то в карман положу! — А при хорошем? — Апина уже в голове прикидывала, сколько ей нужно вкалывать, какое количество сельских ДК объезжать, чтобы сравняться с этим индюком. — Сто пять, — расхохотался Витя и присвистнул, запрокинув голову. Из них двоих Алёна должна была в неделю получать месячную зарплату, разве нет? Это же она честно выступала на сцене, дарила людям радость, заставляла их стаптывать ноги в танцах! Так почему ей доставались десять рублей с выступления, тогда как Витя, скорее всего, занимающийся далеко не честным трудом, уделал девушку в два счёте? Хотя, наверное, тут соврал. Где-то был обязан навешать лапши на уши. — Пришли, — Апина остановилась у двери своего подъезда, мотнув головой на окна третьего этажа. — Спасибо, что проводил. — Телефончик оставишь? — Он склонил вбок голову и убрал упавшую на глаза прядь русых волос. Сейчас Алёна могла поклясться: на подобный трюк велись все девчонки, встречающиеся ему на пути. — А у нас нет, — пожала она плечами, точно не собираясь раздавать домашний кому попало. — Вот в Москву перееду, стану знаменитой, там и встретимся! Алёна щёлкнула его по носу. Может быть, нет, только забегая в подъезд, девушка была убеждена: она разбила стройную вереницу барышень, клюющих на заразительный смех, хвастовство о московской прописке и немыслимых деньгах. За двадцать четыре года Апина повидала достаточно, чтобы сейчас не сойти с ума от того, как новый знакомый склонял вбок голову. Всё-таки с возрастом Алёна научилась отличать, где заканчивалась простая прогулка до дома и начиналась глупая влюблённость в первого встречного. Вытащив из кармана связку ключей, она едва не уронила смятые купюры. Два оборота в замочной скважине. В нос ударил резкий запах варёного репчатого лука, который девушка терпеть не могла. Ну, не существовало ничего хуже противного сладковато-тошнотворного душка овоща, способного довести до рыданий любого человека, обладающего слёзными железами. — Мам, я дома! — заметив горящий на кухне свет, крикнула Апина и скинула с себя обувь в коридоре. — Угу, — буркнула Любовь Владимировна из кухни. Что звучало крайне странно, ибо будучи достаточно воспитанной женщиной, она обычно здоровалась. — А кто это с тобой там тёрся у подъезда? — Да, так, — Алёна махнула рукой и прошла к маме, всеми силами стараясь не вдыхать противный запах лука. — В парке познакомились, потащился провожать. — Вид у него какой-то не нашинский, — забавно сморщив нос, Любовь Владимировна старательно подхватывала крутящееся на языке слово. — А он из Москвы. — Ноги гудели, в икрах словно носился рой муравьёв, отчего с самых ступней и до колен неприятно покалывало. Плюхнувшись на стул, девушка простонала, только теперь поняв, до какой степени сильно она вымоталась за короткое выступление. — Откуда нам сюда москвичей-то занесло? — Мама поджала губы, смотря то в окно на засыпающую улицу, то бросая короткие взгляды на дочь, устало прикрывающую веки. — Сказал, что-то там у них с друзьями стряслось, и они приехали сюда, — тихо ответила Апина, дожидаясь, когда муравьи перестанут строить ходы по её венам. — Чем занимается? — даже с закрытыми глазами Алёна знала: мама была недовольна. Она угадывала настроение Любови Владимировны по нотам в голосе, настолько незаметным, что любой другой человек, знающий женщину недостаточно близко, запросто бы мог их пропустить, однако Алёна слышала сразу. В связках мамы появлялся скрежет, как если бы горло прошили нитками из чистого металла, и это всегда звучало претензией. Когда девушка познакомилась с Валерой — бывшим мужем, мама спрашивала про него ровно такой интонацией. Говоря откровенно, Валерик, как называла зятя Любовь Владимировна, вообще не вызывал в доме девушки никаких нежных чувств буквально ни у кого. Мама с самого начала заявила: с ним хорошей жизни дочери ждать не стоит. И, что уж скрывать, оказалась права, непременно напомнив слова Апиной, стоило той войти домой с чемодан наперевес после очередной ссоры. Зачем Алёна потащилась за него замуж — одному Богу известно. Там всё было ясно изначально. В день знакомства Валера заявил: музыка его не интересует совершенно. Чуть ли не с пеной у рта он доказывал тогда ещё Лёвочкиной, будто картины — настоящее искусство, а всё остальное — так, суррогат. Нельзя сказать, что она в него влюбилась. Голову не теряла точно. И вот с этой головой на месте, спустя год, Апина подала на развод. Прежде, чем уйти от Валеры, она посчитала, сколько раз им удалось нормально поговорить. Получилось всего лишь три приличных разговора, да и то один из них, когда Алёна заявила, что больше не намерена играть в семью. — На рынке работает, — девушка распахнула глаза, вспомнив, какие деньжищи зарабатывал Витя. — Ты представляешь, в неделю по сто рублей заколачивает! В неделю, мам! — Спекулянт? — Смех Апиной заполнил кухню за секунду. Это ж надо, как стройно они с мамой думали в одну сторону. — Не, — хохоча, покачала головой Алёна. — Держит палатки на рынке. — Ещё лучше, — Любовь Владимировна сцепила руки на груди в замок и окончательно уставилась на дочь с недовольным выражением лица. — Ты пока в консерватории училась, со всякими бандюганами, как профурсетка, не водилась! — Я не профурсетка! — процедила Апина сквозь зубы. Она вспыхнула за секунду, словно только этого и ждала, словно весь месяц, когда мама мучила дочь нравоучениями, принуждала против воли оставаться в консерватории, Алёнино спокойствие обливалось и напитывалось керосином, а теперь подожглось в один взмах густо накрашенных тушью ресниц. Девушка закончилась прямо здесь, возле стены кухни, сидя на стуле. — Сколько бы я получала после твоей консерватории? Восемьдесят? — Апина вытащила из кармана две пятёрки и буквально швырнула маме. — А сейчас за один вечер десятку! — А с твоими песенками скакать много мозгов не надо! — крикнула мама, выйдя из себя сразу же. Видать, её тоже доконали последние тридцать дней. — Я тебя ради этого растила? Чтобы ты потом не понятно с кем домой таскалась? Разумеется, дело было вовсе не в Вите, случайно оказавшемся рядом с Алёной. Суть разгорающегося скандала сидела в глобальном расхождении целей двух самых близких людей: мама мечтала о дочери, которая бы пела в консерватории, а девушка о славе с визгами поклонников. К сожалению, два этих желания вместе не имели права на сосуществование. — А для чего? — натурально заверещала Апина. — Ты не смогла ни черта добиться, я-то причём? Даже если бы Алёна сейчас умудрилась схватить себя вовремя за язык, она бы всё равно это сболтнула. Невероятно долго керосин пропитывал их отношения. Он уже перестал раздражать слизистую — таким привычным успел сделаться за месяц, и Апина с удовольствием согласилась сгореть в пламени, успевшем захватить кухню целиком. Раз налившиеся волдыри могли хотя бы слегка снять с плеч давящий весь месяц груз, девушка была согласна полыхать столько, сколько потребуется. — Ты… — мама задохнулась, раскраснелась и просто ткнула пальцем с сторону дочери, будто на её месте вдруг обнаружила главного предателя с заточкой в ладони. — Да, мамочка, — ехидно улыбнувшись, протянула Алёна. — Представь себе, в отличие от тебя, я могу хоть в консерватории учиться, хоть по сцене скакать, — она специально произнесла последние слова гнусаво, издеваясь одной лишь интонацией. Слыша летящие в спину проклятия, на самом деле, совсем не разбирая их на отдельные фразы, девушка влетела в свою комнату и рывком вытащила из-под кровати собранный чемодан. Наконец-то, настал его час. Апина даже как-то обрадовалась, что необходимость разговора насчёт Москвы отпала сама собой. Интересно, мама бы орала громче, сообщи дочь про переезд в столицу? — Счастливо оставаться, — бросила себе за плечо Алёна, выскакивая из дверей родной квартиры. С сожжёнными дотла нервами, с трясущимися от злости руками она понятия не имела, куда ей идти поздним вечером. Одно девушка знала точно: сюда ей дороги больше нет.

***

Вдалеке слышались звуки шагов. В доме напротив постепенно погасал свет в окнах, один за другим люди укладывались спать, провожая день и готовясь ко встрече с новым. Что он им принесёт? Быть может, самое большое в жизни счастье. Кто-то родит ребёнка, ласково погладит его после долгих, мучительных часов болезненных схваток. Другие отпразднуют свадьбу, станут целоваться под крики «Горько!» и играющий на фоне марш. А возможно, кто-то возненавидит восход солнца, проснувшись на заре от звонка по домашнему, где человек сухим тоном расскажет о пришедшей беде. Алёна однозначно ненавидела день, который постепенно скрывался в ночном небе, уходил с хлопком двери. Догадывалась ли она, когда проснулась утром, что меньше, чем через сутки, будет сидеть у подъезда Тани и ждать возвращения подруги с дискотеки? Конечно, нет. Ведь в этом состоит главный парадокс: независимо от того, какую свинью планируют тебе подложить сутки, заранее они не сообщают. Словно им нравится заставать врасплох, получать удовольствие от полнейшего шока. Запах керосина до сих пор стоял в носу, опять же, совсем не раздражая. Апина свыклась с ним, научилась существовать вместе так же, как люди привыкают к постоянно двигающемуся шкафу у соседей сверху: да, неприятно, но куда деваться, если по-другому не будет? Постепенно привыкая к непрекращающимся недовольствам мамы, Алёна пропустила момент, когда фитиль её личной бомбы окончательно напитался керосином. Выяснилось, что сгорала девушка куда быстрее, чем осознавала сам факт облизывающего тела пламени. Прямо перед подъездом резко затормозила белая копейка, из открытых окон гремела музыка. Апина не сдержала ухмылку, слыша, что именно включил Шишинин. Разумеется, «Комбинацию». — О, Ленка, а ты чё тут? — распахнув дверь и вывалившись с переднего пассажирского, спросила Иванова. — Можно у тебя переночевать? Я из дома ушла, — Алёна кивнула на сиротливо стоящий рядом с ногой чемодан. — Пошли, конечно, только у меня родаки сегодня не на смене, — запрокинув голову, Таня внимательно вгляделась в окна. Свет горел на кухне и в комнате родителей, значит, придётся объясняться. — Ленок, чего случилось? — Порой становилось даже интересно: а Саша, в принципе, от природы обладал умением говорить размеренной интонацией? Потому что за год знакомства Алёна ни разу не слышала хотя бы намёка на спокойствие в его речи. — С мамой поругалась, — вздохнув, Апина встала и схватила чемодан за ручку. Убегая из квартиры, ей казалось, он не весил совсем ничего, зато теперь по ощущениям походил на гирю около ста килограмм. — Из-за чего? — Шишинин нахмурился, видимо, найдя в лице девушки намёк на горькие слёзы весь последний час. Скорее всего, тушь растеклась аж до подбородка, а от помады не осталось и следа. В тайном сборе вещей Алёна забыла бросить в чемодан зеркальце, за что теперь поплатилась, не видя своё отражение. Мозг за секунду поддался остающемуся в клетках организма керосину, вспомнил всё, чем бросалась мама на протяжении месяца. «Бестолочь», «вертихвостка», «неуч» — это всё разом всплыло в голове девушки, брало спички, чиркало серой о красный фосфор и ждало взрыва, вот только Апина своё уже отгорела. На пепелище остались исключительно тлеющие слёзы. — Из-за группы, — шмыгнув носом, призналась Алёна. — Она говорит: это всё ерунда, ничего у нас не получится. — Да она су… — Таня почти закончила определение, которым решила наградить маму подруги, но Саша вовремя схватил её за локоть, останавливая. — Вот мы в Москву переедем, — заговорил Шишинин тоном, где не помещалось сомнений, элементарно не хватало места, — и локти кусать будет, вот увидишь. — Меня не отпускают, кстати, — сквозь всхлип услышала Апина тихий, болезненно честный выдох Ивановой. — Кто? — Бедный Шишинин, ей-богу. На него за пару минут свалилось столько проблем, что лучше бы он поехал сразу домой после дискотеки, вместо того, чтобы развозить девчонок. Глядишь, обошлось бы без драмы перед сном. — Ну, родаки, кто ещё? — огрызнулась Таня. — Отец говорит, нихера не выйдет, только зря время тратим. В политех этот сраный отправляет. О, эту пластинку Алёна знала наизусть, успела превосходно выучить, каким образом иголка перескакивала с одного аргумента на другой. Сразу за необходимостью получения нормального образования мама начинала рассказывать, сколько их таких — придумавших стать знаменитостями и приезжающих в столицу за своей порцией славы. Как оказалось, всех родителей выпускали с одного завода, на проходной вручая обязательный список фраз на случай, если дочь захочет заделаться в эстрадную певицу. — Нет, ну это… — Саша возмущённо вздохнул, уперев руки в бока. Практически надуваясь от недовольства до состояния воздушного шара, он успел раз пять нарезать круг на небольшом пяточке, прежде чем громко произнести. — Папу как зовут? — Геннадий Иванович, — протянула Таня, слабо соображая, что задумал парень. — Пошли, — он схватил их обеих за руки и натурально потащил к дверям подъезда, наверное, решив для себя нечто очень важное. — Мы им ещё покажем! Фотки будут ваши из газет вырезать и на стены вешать! Алёна быстро ступала следом за уверенно шагающим парнем и переглядывалась с Таней, глаза у которой расширялись прямо пропорционально тому, как они приближались к квартире. Если что-то Апина поняла про Шишинина, так это то, что он верил в «Комбинацию» сильнее любого другого, сильнее всех вместе взятых людей на планете. Он даже не допускал мысли, будто его детище не имело права на успех. Вера Саши была абсолютной, одновременно восхищала и настораживала. Молодой парень, вчерашний милиционер не боялся вообще ничего: разговора с родителями, походов в кабинеты, откуда его запросто могли вышвырнуть. И он заражал этим девчонок, Виталика, обещая славу взамен на безоговорочное доверие. Разумеется, Апина пошла на сделку, о чём вопил увесистый чемодан в левой руке.