Красота в глазах смотрящего

Ночной город с высоты двенадцатого этажа выглядит прекрасно. Чу Ваньнин редко раздвигает шторы и преодолевает свой страх высоты, но сегодня этот страх — то, что вдохновляет его самым странным образом. Адреналин трепещет в животе, словно сотни бабочек щекочут его изнутри тончайшими крылышками, когда, подставив стул к окну и раздвинув завалы каких-то журналов, мужчина ставит ноутбук на подоконник и периодически бросает взгляды поверх экрана наружу. Ураган пришел, как и было обещано, в ночи. Город окутал шелест дождя, улицы стали пусты, редкими порывами ветра сносило самые неожиданные предметы. К этому часу многие уже предпочли лечь спать. Пара погасших фонарей, несколько танцующих в потоках света бабочек, вскоре исчезнувших — Чу Ваньнин с болью и облегчением представлял себя последним человеком на свете, единственным в целом мире, движущемся к своему концу. Вскоре к его ночному бдению, которое сам он полагал бессонницей, присоединился бокал вина, достаточно большой, чтобы в нем уместилась половина бутылки. Он не знал, почему ему не спится, предпочитая думать о простых вещах. О том, как ему повезло иметь клавиатуру с подсветкой и не испытывать нужды в зажженном свете, о том, что он опять забыл купить продукты и завтра с утра придется заказывать доставку — либо еды, либо продуктов. Зная свою бесполезность в быту, наверняка он выберет очередную порцию лапши с овощами на пару и тофу и будет довольствоваться этим. На подкорке даже в тридцать лет не желало усваиваться, что он больше не сирота и вообще давно уже не ребенок приюта, что он гребет деньги лопатой и может позволить себе тратить их не только на благотворительность и удовлетворение базового уровня жизни. К сожалению, прижившуюся скупость не исправила ни покупка своего жилья, ни закупка в дом техники. В нем как-то уживалась способность носить одежду за кучу денег — и аккуратно подшитые штаны, истершиеся по краям, но подходящие для ношения дома. Подшивалось, что примечательно, женами друзей или в скромных ателье, предоставляющих свои услуги в подвальчиках, а не собственноручно. Его давно не пугали счета за электричество и воду, но он продолжал умываться водой из кружки, отказывался экономить на чае, но выбирал себе дешевые сладости на работу, продолжал помнить разницу между адекватной ценой за проезд и откровенным грабежом. Чу Ваньнин в мелочах выдавал несчастливое детство, боль от оплаты учебы кропотливо заработанными средствами, жизнь впроголодь, ставшую его визитной карточкой, убедившей окружающих, что Ваньнин просто следит за фигурой и разбирается в здоровом питании. Никому даже в голову не приходило, что жирное мясо камнем падает ему на желудок, а газированные напитки бьют ему в голову и по рецепторам приторной сладостью. Кофе всегда был слишком дорог, а желудок — слишком хрупок, чтобы травиться растворимым, даже если в студенчестве, сидя на одном рисе, он мог только мечтать наесться досыта и выпить что-нибудь горячее и бодрящее. Неловко вспоминать, но подкармливать его пытался один только куратор группы, он же в итоге помог Ваньнину найти свое место в жизни, призвание, в которое Юйхен влюбился всеми своими пятьюдесятью килограммами живого веса. Вспоминая солоноватые бульоны с курочкой и разбухшей лапшой, которые приносил ему господин Хуайцзуй, Чу Ваньнин разрывался между тошнотой и легкой ностальгией. Раз за разом получая примерно одно и тоже, со временем он начал испытывать к этой еде такое же отвращение, как и к рису. Эта еда буквально выражала его бессилие и нищету, и он избегал ее появления в своей тарелке, если мог. Но иногда… Иногда одного запаха хватало, чтобы спустить его с небес на землю. С исчезновением социальных сетей для знакомств жизнь Чу Ваньнина не стала менее невыносимой, но хотя бы фиксация на поиске пары стала глуше. Признать, что хочешь конкретного человека вместо любой замены еще не удалось, но он делал свои собственные шаги по этому пути. Пусть ему ничего не достанется, пусть его бывший ученик уже не тот мальчик, поразивший его темными глазами и очаровательной улыбкой — Чу Ваньнину хватало того, что он видел его каждый день и знал, что все хорошо. Мо Жань был способным молодым человеком, красивым, и пусть его брак не задался — Юйхену думалось, что причиной этому было то глубокое чувство, что Мо Вейюй питал к своему другу. Молиться об успехе процесса очаровывания Ши Мэя Ваньнину не позволяла кислая ревность и остатки потрепанного чувства собственного достоинства, но зато он охотно молился о том, чтобы Мо Жань не закончил таким же одиночкой, как его учитель. Ваньнин собирался низвести терзавшую его удушливую страсть до светлого чувства привязанности, такого, чтобы в будущем смотреть на счастье своего возлюбленного и не ощущать, как разрывается сердце от улыбки не для него, а кому-то другому. Ему придется принять свою несчастливую судьбу, чтобы, глядя в зеркало не забывать, что уже слишком поздно пытаться окрутить кого-то моложе, чем он сам. Господи, какие бредовые вещи! Окрутить кого-то! Да Ваньнин до сих пор ухитрялся сохранять свою девственность, даже если его ладони и губы помнили совершенно отвратительные вещи, которые с ним совершали и которые он сам делал из чистого упрямства, захлебываясь ненавистью и отвращением к себе такими же ночами, как эта. Он передернул плечами и потянулся к сигаретной пачке, щелкнул зажигалкой, быстро затягиваясь. Курение было привычкой, которую он приобрел вместе с правом на какую-то роскошь — в каком-то смысле, оно было первой его «роскошью», когда на остатки денег он покупал себе самые отвратительные сигареты из всех, и их неописуемо ужасный вкус и тошнотворное послевкусие иногда снились ему по ночам вместе с прочими не самыми лучшими вещами. До сих пор они точно так же были напоминанием ему о нищете, о запахе дешевого стирального порошка, о желтых пальцах и попытках вымыть с языка гадское ощущение. Пару раз ему попадались мужчины в поиске других мужчин, и он без слов вставал с места и уходил, просто потому что от них пахло именно тем самым запахом, который ассоциировался у Чу Ваньнина с ужасом юности. Тем запахом, который он презирал и низводил со своих рук, как не всякий хирург низводит с них микробы перед операцией. Иногда ему казалось, что у него слишком много проблем с головой для нормального человека. Но потом Сюэ Чжэнъюн напоминал ему о том, что Юйхен ухитрился заработать начальную форму мизофобии, и Чу Ваньнин прекращал считать себя нормальным так же, как большая часть людей вокруг него считала ненормальными геев. Даже не признавая себя открыто человеком с такими предпочтениями, Ваньнин продолжал ощущать это незримое давление клейма, отделяющего от него остальное общество. Он по любому параметру не был нормальным человеком. Вино из груши кончилось незаметно. Он только в последний раз опрокинул бокал, ловя языком последние капли, и с сожалением вздохнул, когда понял, что с пустым взглядом в окно просидел почти сорок минут. Приютская жизнь научила его пить и не пьянеть, и сейчас ему, как всегда, было грустно из-за этого. Люди искали в алкоголе способ хотя бы на время выключить мозги, но Ваньнину оставалось только искать согласного ударить его арматурой по затылку. Алкоголь с ним не работал ни капельки. Наверное, это стало главным его разочарованием после того, как он устроился на работу. До этого он верил, что проблема в дешевом вине, но пары походов в бар хватило, чтобы он захотел плакать. Элитный алкоголь, годы выдержки — перебить возможности его печени не получилось даже когда он рискнул мешать высокоградусную настойку с дешевым пивом. Пока его спутников выворачивало в кустах, Ваньнин брезгливо стоял в стороне и опасался, что его стошнит от омерзения, а не от того, что организм отреагирует на градусные горки симптомами отравления. Радость от наличия денег с привкусом горечи и разочарования. Как купить конфету, которую всегда хотел попробовать, и понять, что вместо карамельной сладости у тебя на языке адское пламя настоящего перца чили. Встряхнув головой и на всякий случай сделав в документе сохранение тех несчастных трех страниц художественного бреда, что он успел набрать ради процесса набора букв, Чу Ваньнин поднялся со стула и отправился на кухню — оставить бокал в посудомойке и сделать себе побольше чая. Сон не шел, и ночь должна была затянуться часов до четырех утра. Мелькнула крамольная мысль полистать чьи-нибудь профили совершенно анонимно, но Ваньнин отбросил эту подлую мыслишку. Смотреть на красавчиков с картинок, половину из которых он мог отыскать, бросив изображение в поиск, не улыбалось. Он и так знал, с каких фраз начнется общение с ним, реши он вернуться. Возможно, ему все-таки следует меньше пить. Пусть вино и не пьянило его, мысли в голове, похоже, оно спутывало успешно. Проклятье, одна бутылка — а он надумал себе на два расстрела! Засос на шее согласно дернул мышцу где-то в глубине. Чу Ваньнин в очередной раз подавил паническое желание бежать вакцинироваться от бешенства и заставил себя расслабить напрягшиеся плечи, пристраивая бокал на решетку и вытаскивая взамен чистую кружку внушительного объема. Пить дома чай из мелкой посуды было смешно. Тем более, Юйхен не имел ничего против остывшего чая, перезаварившегося чая, чая, который стоял в кружке больше суток. В его перечне действий вообще не было такой опции, как выбросить недоеденную еду или вылить недопитый чай. Внутри Чу Ваньнин был слишком нищим, чтобы раскидываться. Он пригубил чуточку чая и поспешил перемешать, удивляясь необычному вкусу чая при таком сладком аромате листьев. Но новая дегустация закончилась тем, что он спешно выплюнул все в раковину и изумленно заглянул в чашку при свете ночника. На дне ехидно истаивало мелкое песчаное крошево. Чу Ваньнин свел брови и озаренный догадкой приоткрыл дверцу навесного шкафчика. Сахарница и солонка, с виду не имевшие ничего общего, просто-напросто стояли, заняв место друг друга. Сахарница всегда слева, солонка — всегда справа; сейчас они были переставлены наоборот, и этого оказалось достаточно для зачерпывания соли с горкой большой ложкой для чая. Он ухитрился оказаться настолько халатным, чтобы вместо сладкого-сладкого чая сделать себе чай соленый. К несчастью, он вообще понятия не имел, как можно пить чай, который не без всего и не с сахаром. Первому он научился просто ради вежливого поведения на встречах, второе тщательно скрывало меру его любви к сладкому. Теперь чая «на ночь» не предвиделось вовсе. Юйхен посчитал, что лучшего знака сворачиваться он уже не получит, и без раздумий вылил весь заваренный чай в раковину, автоматически сполоснув кружку, прежде чем спохватиться и пристроить ее обратно на решетку посудомойки. Он успел принять душ и намазать отвратительный засос на себе кремом от гематом, и даже переодеться в пижаму, когда выставленный на беззвучный режим телефон настойчиво засветился, и Чу Ваньнин с легкостью проигнорировал бы кого угодно во втором часу ночи, но… — Слушаю, Мо Жань, — это был не тот человек, которого Юйхену в самом деле было так просто проигнорировать. Не слушая истерические мысли подверженного чувствам идиота, словно тараканов, атакующих его черепную коробку изнутри, он с бешено бьющимся сердцем ждал ответа. Но ответ оказался не тем, который он ждал. — Учитель, это Ши Мэй, — нервный голосок Ши Минцзина определенно никак не походил на низкий рокот голоса Мо Жаня. Волосы на руках Ваньнина встали дыбом, предчувствуя плохие новости. — Мо Жань в больнице. Кто-то порезал тормоза его машине. Он смог затормозить, пустив машину стирать покрышки, но она у него заднеприводная, его сильно приложило об ограждение парковки. У меня только пару ссадин, но он… — Ши Мэй всхлипнул, и Чу Ваньнин только теперь понял, что у его второго ученика истерика. — Учитель, он в реанимации. Учитель, что мне делать?!