Twins bound to death

И хоть велик соблазн по сразу

двум идти дорогам.

Нельзя одной колодой карт

играть и с дьяволом, и с Богом.

Не зря ли знаньем бесполезным.

Свой дух дремотный мы тревожим?

В тех, кто заглядывает в бездну,

Она заглядывает тоже.

Игорь Губерман.

Ранее утро. Гром и тёмные сгущающиеся тучи над Лондоном. Милый Лондон — город ливней и холода. Сегодня они молчали. Апатично перемешивая завтрак в тарелке, стуча по ней железными зубьями вилки. Припухшие от ушиба пальцы еле сжимаются на вилке. Аппетита нет. Освещение мрачным пластом ложиться на стены. На них напала бессоница. — Почему мы не можем с тобой уснуть? — тихо спрашивал Эдвард, пялясь пустым взглядом в темень комнаты. Они притащили зеркало из лаборатории и поставили напротив кровати, туда, по ту сторону ног. Эдвард всю ночь просиживал на кровати, свесив ноги, но не доставая босыми пальцами до пола. Потому что, холодно. Потому что, холод раздражал их и так шаткое спокойствие. —Почему вы перенесли сюда зеркало? —Вы верите в сказки, мистер Аттерсон? Эдвард стоял позади адвоката, уже одетый в плащ, чёрные перчатки с цилиндром на кудрявой голове. —Почему вы не нападаете на меня? — Аттерсон — Очень боюсь напасть на вас с ножом и ударить себя по лицу. Вы сильнее меня. — Вы сломали дорогую и прочую трость, мистер Хайд. — Я ломал её не один. — уклончиво ответил мистер. — Вы странно на меня влияите… —Вовсе нет. Вы слишком падки на чужое горе. — Скажите мистер Хайд, что вы чувствуете при этих превоплащениях? Как это происходит? —Всё зависит от нашего организма. Вы никогда не испытывали эту боль. Она хуже сломанной руки или вывихнутой щиколотки. Большую роль в наших метаморфозах задействует замена чужой ДНК, Джон. Эдвард, встал боком, сложив руки на животе и серьёзно посмотрел на Аттерсона. Хайд в чёрном. Траур. Скорбит ли он по целостности своей души и плоти? Аттерсону вдруг мерещиться, что из-под чёрных кудрей, из линии роста волос у них течёт кровь. Всё сильней и сильней. Пачкает болезненное лицо красным, течёт по шее, течёт дальше по черному плащу, в длину по тощим, торчащим щиколоткам. Кровь затекает и за одежду, оставляет красный след на прикрытой обнажённой коже. Кровь капает с ресниц, с острого кончика носа, из рукавов, из штанин, в алую лужицу на полу. Тонкие белые пальцы, которые окрасились красным, нервно водят ногтями по лакированному столу, сдирая лак и загоняя под нежную кожу ногтей занозы. Они смотрят безэмоционально. Стеклянные, полуприкрытые глаза не чувствовуют боли. Они ничего не чувствуют. Джон молча с гриммасой страха наблюдал за Генри-Эдвардом. Послышался тупой звук, хлюп. Раскол черепа. Тошнотворный звук рвущееся плоти. Их тело разделяляется на две части, физически очень медленно. Две рассечённые невидимым мечом дуализма половинки раздваиваются, гнутся про сторонам от друг друга, трещат нервы, разламываются кости, рвуться сухожилия. Две половины гибки, даже со скелетом. — Мистер Аттерсон? Мистер Аттерсон? Мистер Аттерсон?! Ведение рассеивается и Джон видит перед собой Джекилла-Хайда в порядке. Вместе. Половинчатое лицо удивлённо наблюдает за бледнеющим Джоном. Нервно потерая пальцами фалангу пальца, сложенных рук на животе. Минуту погодя и ждя когда Джон выйдет из оцепенения ужаса, Эдвард положил руку на свои ключицы, что-то нащупав под рубашкой, сжал пальцами, не сводя широко распахнутых глаз с Аттерсона. Джон понял, что на шее Хайда — крест. — Мистер Аттерсон, вы словно саму Смерть увидели перед собой. — Это сейчас был Джекилл? Вы говорили, что иногда не можете полностью контролировать себя. — Иногда… —Вы меня в гроб загоните, мистер Хайд. — Я польщён. — Могу ли я поговорить в таком случае с Генри? Хайд наклонил голову чуть в бок. — Чтобы вы снова говорили ему, что от меня следует избавиться? С первого моего появления я это слышу, Джон. Эдвард медленно обошёл Аттерсона со стороны и подойдя к единственному выжившему зеркалу, заглянул туда. Увидя половинчатое лицо они скривились. — Вы верите в существование человеческой души? — Я желаю поговорить с Доктором Генри Джекиллом. —Я задал вопрос, мистер Габриэль Джон Аттерсон. Если бы вам приснился человек без лица, и вы точно зная, что он есть в вашем городе, вы бы хотели заглянуть в его лицо? Не важно, если сновидение было кошмаром. Образ сотканный из тревожности и закрытости. Вам бы хотелось, и вправду хотелось —заглянуть в чужие глаза, выловить эмоцию. Да хоть любую черту размытого лица. Любопытство. Пожирающее любопытство и непременно тревога. « Сколько не смотри во все глаза на его убогое лицо, оно не поддавалось мне рассмотрению.» А теперь он видит. Прекрасно видит его лицо. Хоть и половину. Миниатюрное, нежное и светящиеся в оконом свете белезной кожи. Поднятые глаза. Глазами они почти постоянно, сколько Аттерсон замечал моргали не в попад. Словно они были чем-то отдельным, склееным из двух половин. С отдельными мышцами лица. Аттерсон с трудом взял себя в руки. — Нам нужно отправляться к мистеру Трейсману. — Это человек, ни черта не разбирается в людях, а ещё просит меня высказаться. — У него есть должные знания и опыт, мистер Хайд. — Ах, да, и прекрасный статус! *** Мотыльки сжигают свои крылья, летя на свет. Прикосаются к прекрасному, в их случае лапмочки со светом. Смертельный ожог. Мотыльком себя почувствовал и Хайд, открывший створки окна. Обжёгся о горячее солнце. Он сидит в кресле поджав губы и ноги, пока что Генри метается по лаборатории и что-то бурчит себе под нос. Белезна кафеля давит болью на глаза, поэтому Эдвард хмуро водит взглядом за копощайщимся Джекиллом, ищащим что-то в деревянных ящичках стола. Наконец-то спустя где-то час, когда из-за шума дождя по крыше, низкорослое исчадие ада задремало, Генри достал из дальнего угла очередного ящика, склянку с чем-то белым, виднеющимися из-за стеклянных боков. — Вот. Оно всегда было здесь. — Генри протягивает Эдварду лекарство со старой, полустёртой этикеткой. Хайд разглаживает острым ногтём большого пальца, не царапая и не рвя её, приглаживает к круглым бокам, чуть отклеиющуюся по краям. Пытается прочитать название и применение данного препарата. Поднимает выше, приближает ближе к глазам, хмуро сосредоточиваясь. — Это мазь от ожогов. Думаю, она нам поможет. — На повреждённую кожу нельзя же. — На руки пока что нельзя. А на лицо нужно, его ты не успел ободрать. — А так хотелось… Я как чёртов мотылёк, Генрри. —Эдвард прилёг на подлакотник кресла, в которое из-за своей субтильной фигуры помещался просто идеально. Он поджимал ноги и спал. Прямо здесь. Прямо в лаборатории. Уже половину июня-месяца. Ходил он ещё плохо. На этот случай рядом с креслом стояла табуретка со стопкой книг. Наверху, что Джекилл не оценил и всё же сделал Хайду замечание, по поводу подноса с лежащим на нём откусаным яблоком . Красное яблоко ребрило желтизной отпечатков волчьих клыков. —Эдвард ты не видел градусник? Тебе так удобно? Хайд потеплее кутается в клетчатый плед с плечами, пожимая ими. На последний вопрос он так и не отвечает. — Ты не можешь найти свои же вещи, в своей же лаборатории? Пф, гений. Успакойся и подумай ты разнервничался. У тебя всегда так, не можешь найти что-то когда нервничаешь. — Хайд прикрыл глаза, поморщившись от головной боли, бьющей по вискам. Аспидно-чёрные кудри разметались по облокотнику, лезли в глаза, ложились на покрасневшую щёку. Эдвард забрал их за ухо. Сыпь на лице, как размазанная красная краска. — Эдвард, проснись, нужно померить температуру. — Генри слегка тормошит того за плечо, садиться на корточки, трогает тыльной сторой пальцев горячий лоб с проступающей испариной и влажными кудрями, которые чуть спадали на лицо. Джекилл поднял Хайда на руки, укутанного в плед. Эдвард тихо вздохнул, уткнувшись носом в плёчо учёного. Вторым заходом в лабораторию, Генри прихватил трость Эдварда и несколько книг.