Twins bound to death

Он не был красив. Эдвард, являясь существом ассоциальным, наоборот как бы не хотя того, притягивал к себе внимание. Стоило ему пройти по улице, как на него сразу же все смотрели, высматривали то, чего не могли понять. И тогда Генри понял: то что выглядит ужасно, не будь то вещь иль существо—оно этим и манит. Манит разглядеть и узнать что это на самом деле такое, понять её природу и смысл существования. Как дикоративная вещица. Несуразная шкатулка с множеством ящечков, но при этом то, чего бы не хотелось держать ни в своём доме, ни в своих руках. Что-то во внешности Эдварда было такое… Чего нельзя было описать. Уродливость ложилась маской на маленькое, острое лицо, показывая сквозь бренную оболочку, тонкой земленистой кожи прогнившую душу. Его голос был груб—когда он общался с людьми, но по возможности избегал их. В крике его голос был хриплым— когда был выведен из равновесия и раскалён до бела. Бледные щеки горели богряным при приступе ярости. Его голос был завораживающим—когда рассказывал своему творцу о свободе, плохих привычках и неподобающих желаниях наотрез запрещающих высокой знати. Его голос был нежным—когда он просил, умолял выпустить его на свободу. Когда хватал Генри за щёки мертвецки-ледяными ладонями. Был очень-очень близко. Нос к носу, кривые тонкие губы казались неестественными, ужасно-красивыми, неспособными улыбаться по-доброму, по-человечески. А когда уставал, возвращая контроль и внешность создателю, притихал у того на плече, теперь уже щёки горели вечерним холодом и холодили чужую шею. Он любил поддувающие сквозняки и щели. Хоть и Генри ругал его за это. Вот и сейчас сквозь противный хруст костей и бьющего давления в висках, белый шум в их голове, он слышал обрывками ветер. Слёзы текут беспрерывным потоком, застилая пеленой глаза. Руку пришлось закусить быстро отросшими острыми зубами, прокусив кожу, чтобы не закричать от невыносимой боли. Живот скрутило, а ноги не слушались, согнувшись в позу мученика на полу, Эдвард тихо ждал, зажмурившись. Боль прошла, оставляя за собой осадок ломости в костях и лёгкой усталости, но вскоре тело наполняется энергией и жаждой жизни. По лаборатории проноситься хриплый смех. Мистер Хайд медленно приподнимается на колени, ближе к лунному свету и свету газовых фонорей. По телу пробегает волна приятной эйфории. Он встаёт на ноги. Походка лёгкая, воровская, пружит по холодному кафелю, Эдвард становиться по середине комнаты напротив ростового зеркала и подтягивается, приподнимаясь на носочки, прогоняя чувство лёгкой тошноты. Он протёр щеки, смахнув слёзы и отправился переодеваться в свою одежду. В памяти мелькнуло воспоминание о том, как он застал плачушего Генри молящего о спасении, но он сам виноват. Виноват в этом. *** Порою, Эдварду, выражающему только все свои отрицательные качества, на которые только был способен: это и больной вид любви и садитская жестокость которой хотелось последовать и расколоть череп создателя на двое. Разнести по стене. Раскрошить. Сломать. Уничтожить. Больше всего на свете он боялся смерти, поэтому берёг своего творца, как зеницу ока, но это не спасало его от жестокости своего творения. Возможно этот страх когда-то учтиво служил Генри. Детский страх, не сформировавшиеся психика ребёнка. А теперь это всё перешло к Эдварду. Они много раз говорили об этом. Много раз Эдвард прокручивал в своей голове незамысловатую для них смерть. Некоторые варианты можно было сразу отмести: смерть от утопления, смерть от удушения, (которая кстати у них чуть не настала, если бы Аттерсон не успел вовремя вызвать врача), смерть от простуды. Но сейчас лёжа в кровати с температурой, достачно не высокой он прокручивал и последний исход событий. Он смог простудиться. Как говорил ему Генри, он заболел из-за ещё толком не сформировавшегося иммунитета, что раньше они делили один на двоих. Он прокручивает воспоминания утра в своей голове: — Вы могли бы и не уходить. Остаться в своём тёплом доме. Генри обернулся на низкий и совершенно не враждебный тихий голос и встретился своими глазами с тёмными глазами Эдварда, что устало наблюдал за ним, лёжа в кровати, наполовину укрытый белым одеялом. Кудрявые волосы, что успели отрасти до плеч, сейчас были разбросанны по подушке в виде ореола. Лицо — словно мел. —Я уже дал наставление Пулу какие лекарства вам нужно принимать. —Вы же знаете, как я им всем не доверяю. —Как думаете, мы сходимся во мнении, того, что дорогой Джон дружит с моим Генрри лишь из-за его статуса и кристальной репутации? — «моего» в его низком с хрипцой тоне голоса прозвучало слишком собственночески. —скажите честно, Пул, а вас тоже раздражает он? —вы о ком, мистер Хайд? —Если бы он знал настоящего Джекилла, о, если бы он знал, как тот любит свободу, он бы с ним дружбу не водил. Джекилл вернулся ближе к обеду. Уведомился у мистера Пула об состоянии Хайда. — Он спит сэр. Уснул как вы ушли. —Спасибо, Пул. Можешь сегодня отдохнуть. Генри поднялся в комнату. Тихо зайдя внутрь. В комнате пропахшей медикаментами, доктор обошёл кровать, поставив на предкроватную тумбу лекарства. Потрогал лоб Эдварда тыльной стороной ладони. Не так горячо. Температура спала. Хайд так и не проснулся от прикосновения, спокойно спал лёжа на спине, не до конца укрытый одеялом, утопая затылком в мягкой белой подушке. Он похож на труп, за исключением алеющих щёк и яркого высыпа веснушек. Поцелованный солнцем. Поцелуй, ставший ожогом. Но всё же он дышал. Рядом с кроватью стоял стул, на котором стоял алюминевый маленький тазик с мокрым, белым полотенцем, висящим на краю тазика. Генри присел на стул, напротив тихо сопящего Эдварда, впомнив их разговор до болезни: — Я хочу погулять. — мистер дотронулся ладонями до стекла, смотря на бушующий ветер и лёгкий дождь. — Вам нельзя на улицу. — Я простыню одену… Генри устало вздохнул, а потом посмотрел на собеседника непонимающе: оденете что? —Простыню, Генрри. — он симитировал завязанный бант под подбородком, криво улыбнувшись и чуть не свалившись с подоконника. И всё же, Эдварду удалось вздернуть заедающий шпингалет окна, отворить его, вздохнуть воздух, рассматривая всё широко распахнутыми глазами, словно безумец. *** Хайд подползает к подоконнику, подтягивается и затаскивает себя на него. Распахивает створки окна, выхватывает узкими зрачками изумрудную траву, голубое небо. По лицу бьёт ветер. На улице холодно.Петрикор.А ветер нежно ластился к коже. Морозил нос, кончики ушей и пальцы. На душе было умиротворение. Лёгкое чувство эйфории. Вкусное чувство свободы и физической лёгкости. Ветер взъерошил тёмные волосы. Приподнял их. Он глубоко вздохнул в ту же минуту ветер обжёг лицо. Это стало невыносимо. Он взглянул на пальцы и с ужасом обнаружил странное жгучее покраснение. Руки жутко зачесались. Эдвард резко закрыл окно, зановесив его шторой, через плотность ткани которой, свет лучей не мог проникнуть. –Эдвард? — Генри закрыл дверь лаборатории, пройдя на середину, оглядываясь и ища Хайда глазами. Эдвард залез на стол. Да так тихо, что когда Джекилл обернулся напугался, вздрогнув. Он сразу заметил странную красноту на щеках и переносице с горбинкой, где находилась россыпь лёгких веснушек, появившихся от солнца. Расчёсанные до крови руки сжимались в кулаки, покоясь на коленах. –Господи, что это? Хайд молча протянул Генри исчёсанные до крови руки, отведя взгляд, чтобы не смотреть на них. Доктор одел очки в круглой оправе. Распахнул тёмные шторы и утренний свет тут же залил всю комнату, все тёмные углы. Комната стала визуально большой. До Эдварда лучи не дошли, прикрывая его спиной Генри как щит. — Что вы сегодня ели на завтрак? — То же, что и вы. — У меня нет аллергии на данные продукты… Может на молоко? — К кому чёрту, молоко? — Ваша сыпь может влиять на иммуную систему. Потому что внутренние болезни выскальзывают на лицо. — Я знаю, гений. — Может, это реакция от мыла? Джекилл взял его руку, рассматривая с научным интересом. Засучил рукав хлопковой рубашки до локтя. Покрутил её. Хайда это насторожило. — Всё хватит. — Странное покраснение, похоже на ожог. — Джекилл продолжал осматривать руки Эдварда. — Больно? — он заметил, как Эдвард слегка поморщился, когда взял его ладони в свои руки. — Оно сильно чешется. — Эта сыпь? — Да. Не понимаю, откуда она взялась. Солнечный зайчик скользнул по двояковогнутым линзам очков Джекилла, Хайда осенило. — Солнце… — Что? — Это солнце. Лучи солнца оставляют эти ожоги… Моя кожа словно горит. Джекилл дотронулся до лба Эдварда, тот замер, зажмурившись и чуть накренившись в сторону так, будто сейчас его ударят по лицу. — Не бойтесь. Я просто проверяю. У вас жар Эдвард. Хайд потёр ладони. Нервно соединив окровавленные костяшки пальцев между собой. — А? Да? — Идёмте, нужно обработать ваши руки. Генри взял Эдварда под руку. Хайд прихватил с собою трость, для лучшего удержания равновесия. Чёрные глаза ещё испугано метались по комнате. Джекилл сильнее углубился в воспоминания. Поглядев на настеные, дорогие часы. Стрелка показывала пол восьмого вечера. Он каждый свой день заточения в лаборатории преданно ждал Генри. Рассматривал узкими зрачками стеклянный купол-крышу, прятаясь в темноту от лучей луны, зная, что лунный свет это всего лишь отражение лучей солнца. Солнце. Яркое, греющее, слепящее. Солнце, что оставляло на его коже красные пятна. Джекилл называл эту красноту на коже ожогами первой степени. Но всё же Джекиллу было любопытно. Он хотел изучить этот симптом получше. Филантроп подходит к середине лаборатории, тварь приветственно скалит острые зубы, сидя на столе, скрестив ноги. Генри всматривается в фарфоровое лицо Хайда. Он всё такой же тощий и мелкий, не занимает много места на столе. Тревога в душе Генри засыпает, на смену просыпается спокойствие. –Здравствуй. –в темноте шепчет он, всматриваясь в неё, давая глазам время привыкнуть к ней. Создание паноптикума, повторяет приветствие хрипящим эхом, неподвижно всматриваясь в карие глаза. Генри подходит ближе, садясь рядом с Эдвардом. Поднимает взгляд, смотря на черное небо. Чёрное небо кажется глубоким, а звёзды, что разбросаны на нём подвешенны на тонкой, прозрачной леске, но это кажется только сверху, если смотреть на звёзды прямо, с боку же, эти мерцающие огоньки будто вколотые серги-гвоздики в человеческом ухе. Красные, белые, голубоватые все они разбросаны в хаотичном порядке. Вот прямо над их головами, облитыми лунным светом три ярких, белых звезды в ряд, и ещё одна, расположенная ближе к остывшей ночной земле образуют вытянутый и перевернутый треугольник вниз острым единственным углом, словно пицца с тянущиемся сыром. Чёрное небо имеет продолжение очертеное круглой крышей, там где оно уходит из-под видимости и создаёт иллюзию, будто тёмный потолок это одно целое с темным небом перетекающее плавно темными оттенками и вытекающееся на стены. Расколотая душа на два физичих тела молчит. Они не знают о чём говорить. Хайд приобнимает свои колени, смотря на стеклянную крышу. –Не плохое сооружение, чтобы пялиться в открытую на небо. Коль стекло прозрачно, можно представить, что этого препятствия нет и вовсе, как и самой крыши.–Тихо излагает свои мысли мистер. –Сегодня обещали звездопад.– спокойной интонацией произносит доктор. –Хочется загадать желание, на гарантию, что оно исполнится? –Как вы залезаете на стол? Хайд лишь цыкнул. –Разумеется, как человек. Снова молчание. –Кот леняет. Что будем делать? –В лаборатории должно быть стерильно, не пускайте его сюда. — Я себя чувствую чёртовой Русалочкой, что знать не знала никогда, что такое ноги. Ходьба Хайда всё ещё была не твёрдой. При таком случае ему помогала трость и Генри для поддержания равновесия. Генри вдобавок ругал Эдварда за сутулость. –Мне придётся привязать к вашей спине палку. –Ахах, я тогда вообще не встану… –Эдвард расправил плечи и резко накренился назад, зацепился за Генри. –Проклятье, Генрри!!! –раздражённо прорычал Хайд. –Эдвард, вы меня, что, прокляли? –И да и нет. –Да чёрт, у меня не получается! — закипая кричал он, а Генри лишь оставалось, чтобы пуще не раскалять раздражение Хайда, брал того под руку и вёл через коридор, прогуливая по особняку. Один раз, Хайд заночевал в столовой, прямо на стуле, напугав на утро своим присутствием старого дворецкого. Пул думал, что словит инфаркт, при виде сонного, дурно выражающегося и прикрывающего руками лицо Эдварда, от того, что Пул раздвигал шторы на окнах, попадая первым рассветным лучом солнца на маленького человека. Вскоре на вопль Хайда прибежал сам Генри, расспросил о самочувствии дворецкого, вручив ему стакан с водой. — Хайд, зачем вы напугали Пула? — Ну так, он первый меня напугал. Они не разу не чувствовали неловкости. Ни когда прогуливались по особняку под руку, ни даже когда Джекилл помог Эдварду помыть голову. Даже в те промежутки времени, когда Генри таскал по ночам печенье в свою и уже общую спальню с Хайдом. Даже когда доктор Джекилл умудрялся во сне падать с кровати, Хайд с просони, ничего не понимая вскакивал с кровати, сонно вертя головой, а потом когда всё же просыпался, то мог смеяться над этим по его мнению: «смешным инцидентом» полночи.