Проповедница

Время шло. Пейзаж за окном сменялся с лета на холодную осень. За это время в жизни Маркуса мало что поменялось, чего не скажешь о жизни антропоморфного граммофона, которого он назвал человеческим именем. С каждым днём Элиза становилась лучше. С фонетически простых предложений и детских стихов она перешла на песни, псалмы. «Она оживает у меня на глазах»,- писал Маркус в своём дневнике, - «Я словно наблюдаю за ребенком, который научился говорить, и теперь уже изучает слово Божье. Моё детище»  Её вид тоже менялся: если бы кто-то проходил вечером около дома Маркуса, в окне бы он узнал молодую женщину с бледной кожей и печальным взглядом, а потом бы рассмотрел куклу. Мозг Маркуса тоже видел в бездушной кукле человека. Перед ней стало неудобно раздеваться, приходилось разворачивать её к окну. А вот со здоровьем у Маркуса действительно было не очень. Хоть Джейкоб и настаивал на походе к доктору, у священника попросту не было времени на то, чтобы разбираться с обыкновенным кашлем. Когда кто-то спрашивал его, или он по утрам смотрелся в зеркало, его пробивала легкая дрожь от того, насколько он исхудал за последнее время. На него смотрел не сорокалетний мужчина с живыми серыми глазами, а поседевший, худощавый старик. Наверное, так время пролетело незаметно за работой? Кто знает. Первые проблемы начались, когда до Рождества оставалось тринадцать дней. Элиза стояла в комнате Маркуса, одетая, как и все певцы хора, в скромное облачение, единственное, что надо было подправить, это её прическа, слишком женственная. Подойдя к ней Маркус попытался снять с автоматона парик, но тут же услышал треск. Парик будто прирос к голове, а в руке Маркуса осталось выдранная прядь. Ничего не понимая, Маркус потянул ещё раз, и ещё, но парик намертво приклеился, с каждым рывком он выдергивал черные как смоль волосы. Тяжело дыша, отец смотрел в стеклянные глаза Элизы, отдающие странной грустью и, как ему померещилось, болью.  На секунду холодная сталь каркаса показалась ему мягкой, как будто под слоем одежды была человеческая кожа. Вздрогнув от удивления Маркус пустил руку по плечам Элизы, ощупывая полумягкое. Чем дальше блуждали его руки, тем сильнее становилась тревога. Ему показалось, что через рукав платья он нащупал плечевой сустав, дальше - плосковатую кость ключицы. Он надавил на основание шеи, чувствуя под воротником выпирающий сустав, а потом ещё и ещё, внизу. Дальше проверять он не стал. Резким движением он расстегнул платье куклы, обнажив плоскую поверхность железного тела. Как он и думал, ничего из того, что он успел представить.  - Ты меня напугала. Маркус нервно засмеялся, а потом достал из письменного стола ножницы. Сначала он отсек Элизе черную косу, дальше подровнял затылок и виски, и убрал небольшую челку, которая падала Элизе на правый глаз.  Получилось убого. Макрус тихо вздохнул и сел обратно за дневник. Маленькая комната наполнилась скрежетом пера по бумаге.  "Может, это все одиночество? Вчера я ложился спать и забыл поставить Элизу на место, а когда проснулся, увидел её стоящей в ярком свете луны, у моей кровати. Ветер из приоткрытого окна вздымал её платье, и мне показалось, что это поднимается и опускается её грудь. Возможно, я сделал ошибку, когда мастерил Элизу такой человечной, но как она будет блистать на рождественской месе! Первый автоматон-певец, плод моих трудов." Прошли и эти тринадцать дней, и Маркус нервничал как никогда. Маленькая церковь купалась в свете свечей, пахло воском и деревом, от стен разносились стройные голоса клириков. Отцу нездоровилось особенно сильно, и поэтому он наблюдал, сидя среди прихожан. Его взгляд был направлен в левую часть хора, где между двумя певцами стояла его Элиза. Никто не догадывался о её секрете, даже её соседи, но Маркус знал, и в его больном сердце горела гордость.  Когда месса подходила к середине, свечи подернул внезапный ветерок, и тень упала на фарфоровое лицо Элизы. Маркусу показалось, что её недвижный рот вдруг зашевелился, раскрывшись в удивлении, а зафиксированные глаза начали бросили странный взгляд на окружавших её певцов. Спустя долю секунды понял, что это так! Железный каркас куклы вдруг вздернулся, она вздрогнула, как будто пробужденный человек, и Маркус услышал среди десятка голосов, что её песня прервалась. Он с ужасом наблюдал, как его недавно бездушная кукла теперь просто стояла среди живых людей, озираясь, как растерянный ребенок. Она пыталась продолжать петь, и ей, видимо, удалось поймать темп, чтобы влиться в общий поток голосов, но видимо потому что не знала, что ещё делать. Маркус мог просто смотреть на это, напрочь забыв о Рождестве, и мессе, и своей гордости. Он затаился. Было желание подбежать со спины и вытащить куклу из хора, унести её куда подальше, но разве он это сможет объяснить? Оставалось только обливаться потом в прохладной церкви, и судорожно наблюдать за своим творением, которое, по всей видимости, стало слишком совершенным. Что произошло? Это сон? Галлюцинация? Рождественское чудо? Из всех возможных вариантов, отцу Маркусу хотелось верить в последнее. Это было даже символично: в мир приходит Спаситель, и даже машина обретет душу. По крайней мере, она не выглядела агрессивной, скорее напуганной, дезориентированной. Как и Маркус. Наконец, все было кончено. Люди начали расходиться из церкви, и Маркус смог встать и поспешить к капелле. За стеной белых одежд он все-таки нашел знакомую маленькую фигуру, и вслепую нащупав холодное железо руки, потянул её вниз. Она не двигалась. К большому облегчению Маркуса, ничего не изменилось в её лице, ничего не произошло из того, что ему могло померещиться в полутьме. ‘Чего только не увидишь, когда нервы натянуты до предела’ подумал он, и его беспокойный смех разнесся по церкви. Он вздохнул, ощущая неприятную тяжесть в груди, и подтянул Элизу к себе, готовясь уходить. - Я справилась? Это донеслось справа от него. От Элизы. Струйка холодного пота потекла по виску, он схватил железную куклу за плечи, впиваясь пальцами в полумягкое под её одеждой, и уставился на неё, пока она спокойно и безэмоционально задавала ему вопросы. - Я справилась? Где я? Отец?