Кошачий бульон

      Бесшумно отодвинув назад стул, Третья привстала со своего места, оперевшись на стол, и продемонстрировала всем открытую левую ладонь. Золотые спирали в её ушах от этого движения резво закрутились, и присутствующие тут же подняли одинаково выстриженные головы на зачинщицу собрания.       Отрасль Положительного Влияния в данный момент работала крайне активно.       Хотя, точнее будет сказать, что ОПВ работала всегда, просто именно сейчас перешла в фазу бурных переговоров и собраний, а не двигалась по инерции в вечном труде на благо народу.       Деятельность сотрудников всегда была упорной, ведь чёткие рамки для отдыха зачастую существовали лишь в пределах Города, а Главное здание отлично обходилось и без них. Смены могли тянуться десятками этапов, пока не закончатся рассмотренные задачи… впрочем, зачастую они никогда не заканчивались. Ценился тот сотрудник, что никогда не уходил на перерыв. Исправно платя натуральный налог, он восполнял магические силы за примитивной (но от этого не менее важной) работой, а потом двигался по кругу.       Так о чём это мы?       Да! Сколько же живых мыслей собрала в себе ОПВ! Пройдите пешком всю территорию локации Города, вы не услышите и близко таких впечатляющих мыслей! И сколько же открытости, разговорчивости, свободы и молодости было в поэтичных представителях этой отрасли. Случится тебе, когда идёшь по Главному зданию, вдруг украдкой уловить отвлечённые мысли этих чёрно-белых людей где-то в уголке. И всё! Заслушиваешься, взгляда не можешь оторвать! Вроде первый раз этих людей видишь, а они тебе вмиг такими близкими кажутся, что сам в разговор вступить хочешь, как в семейную беседу какую-то. Ведь на то они и подвижны, что к любому подход найдут, до самых тонких струн дотянутся. Дебатами их заслушаешься, с простых каламбуров до слёз посмеёшься. И говорят о Родине, об успехах и свершениях, о невероятном объединении они совсем… особо. Морали тебе не читают, а подходят так нежно, так искренне любя, что сам понимаешь, в чём истина.       ОПВ… Одно лишь звучание этой аббревиатуры оказывает эффект странно гипнотический. Чарующие три буквы всегда произносились так мягко и деликатно, что убаюкивали похлеще всяческих шептаний и обещаний спокойствия. Не отрицая второго важнейшего отдела, находившегося в Главном здании — ЦВБ, все признавали то, что истоки у этих невероятных исполинов будто были противоположными. Как истоки древнего земного мужского и женского начала, как правый и левый отдел сердца, они вместе работали ради великой цели — снабжения Компании, циркуляции её неисчерпаемых мощностей. Они были глубоко заложены в самую сердцевину, суть бессмертного организма, тем самым сами погружаясь в горячую вечность…       И Третья… Даже в окружении самых активных работников она выделялась, как бесспорный руководитель. Эта женщина, даже несмотря на условное равенство, в семье под названием ОПВ была сродни матери. Она всегда стояла во главе и всегда знала, чего требуется Компании на этот раз. Она была связующим. Она была недосягаема, но никогда не напрягалась, чтобы говорить на равных, на расстоянии была просто богоподобна, но, подойди ближе, и ты вечно будешь вспоминать эту встречу, отзываться о ней, как о своём ближайшем друге, соратнике, сотоварище, родственной душе…       Ты полюбишь её. Правда полюбишь эту женщину всем сердцем: невероятно сильно и чувственно, но совсем не одержимо. Ведь когда она пропадёт с глаз твоих долой в сердце останется лишь сердечность, нежное спокойствие, которое, после ушедшего порыва многолетней бурной страсти, ты ощущаешь к тому самому близкому человеку, которому ты обязан своей судьбой. Она станет для тебя сестрой или доброй подругой… но лишь тогда, когда всплывёт в твоей памяти.       Но вот ты встретишься с ней вновь и…       Она говорила, и всё вокруг замирало в раз, равнялось с её дыханием. В жадно поедающих её глазах она светилась особенно прекрасно. И в тот миг, глава ОПВ не казалась человеком. В тот миг, у неё не было изъянов, и вся она была соткана из величия и света. В то самое мгновение хотелось благодарить её… за всё. И даже Совет забывался, меркнув в глазах. И оставалась лишь она! Лишь она и Компания! Лишь бессмертная Компания и эта женщина, её покровительница! Женщина с её невероятно ласковыми руками, облачёнными в пышные рукава кремового цвета, напоминающего образ божеств, далёких от принятой идеологии, но таких прекрасных. Женщина-легенда, о мудрости которой могут рассказывать лишь древние писания. Женщина… единственная с своём роде.       Единственная в своём роде, Третья одна могла не поддаваться на влекущие, однако пустые разговоры собственных работников. Она могла позволить себе сама решать, продолжать ли подбавлять огня в подслеповатые порывы её вдохновлённых графоманов или дать команду к остановке. Третья была единственной, кто не поддавался на восторженные комплименты, ведь прекрасно знала, что выстроенный ею образ не имеет ничего общего с действительностью. Да, она и правда была трудолюбива и верила идеалы Компании, но она не могла, положа руку на сердце, поклясться, что мотив её состоял только в поддержании всеобщего благополучия. Она не врала, просто не понимала… Не понимала и не помнила, когда точно её причины несения службы дали сбой, мешаясь одна с другой, но она чувствовала, как с каждой неосязаемой каплей времени долгой жизни всё более и более забывалась, путаясь в своих же мыслях, которые тоже потеряли очертания.       Третья никогда не показывала это, и уж тем более не говорила вслух…       Душа её была пуста.       Она поняла это уже давно, и давно уже смирилась.

***

      Однако то, с чем женщина мириться была не намеренна: понимание, что её «самые выдающиеся работники», совершенно не слушают! Витание в облаках было крайне распространено для представителей её отрасти, но эта мечтательность плохо способствовала продуктивной работе. Третья не сомневалась, что головы окружающих были заняты идеологически правильными думами, но обстановка была совершенно не той, чтобы отдаваться томных вздохам о благополучии Компании!       — Итак, прошу всецело обратить внимание на тему сегодняшней встречи! — сказала она чуть громче, и оцепенение пошло на спад. Усаживаясь на место, она намеренно взмахнула руками, дабы удержать на себе внимание, и без промедлений перешла к сути вопроса, ради которого все собрались.       — Мы все в курсе о сложившейся ситуации. Десятки этапов ранее Компания сделала свой последний, кульминационный шаг на пути к всеобщему миру и полному единению. Мы все, как тонко мыслящие граждане, понимаем, что эпоха Нового Прогресса достигла своего зенита, однако это ещё не конец! Большая победа вошла в силу, но нам всё ещё предстоит преумножать её неоспоримую значимость. На наши плечи возлагается священная обязанность, для которой мы все будем обязаны работать ещё упорнее!       — Ещё упорнее! — повторил чей-то сдавленный голос из-под недр маски, и Третья поняла, что вводную часть можно завершать.       — Что ж, — она моментально смягчилась и уложила руки в замок на столе. — Как вы все знаете, с недавних пор в Совет был принят Вильям. Скажу откровенно: некоторые, не очень благодушно приняли этот факт в силу его происхождения, однако дело то совершенно не меняет. Могу поделится уверенностью, что их неприязнь основана только на опасениях. Они считают, что жизнь их изменилось не в лучшую сторону, но любой здравомыслящий гражданин понимает несостоятельность этих негодований. Это я говорю откровенно, лишь потому что считаю вас достаточно сведущими в теме. Мы все понимаем, что это лишь дело времени, когда их необоснованные страхи нового уйдут, а в наших силах остаётся ускорение этого процесса, — Третья сделала паузу, нарочно пройдясь по присутствующим не взглядом, а медленным кивком, ответом на который послужили те же кивки. — Итак, позвольте мне наконец покончить с лирикой и перейти к делу: ОПВ выходит на новый уровень!       Громкое словцо тут же оказало своё воздействие на умы. Приученные с увлечением поглощать каждую красивую фразу, сидящие в зале снова засуетились и загудели. Они обсуждали всё с охотой, все активно обозначали свою позицию, но говорили преимущественно… сами с собой. Они не поднимали рук, как это было принято на собраниях, не поворачивали головы, но всё равно создавали гул, ажиотаж, предвкушение!       — То, что я сейчас хочу с вами обсудить, уже было обговорено со Вторым и косвенно со всем составом Совета, и уже на этом этапе вызвало большую поддержку. Состоявшиеся порядки подразумевают ещё большую открытость с населением, и мы принимаем соответствующие меры. С подачи Вильяма, как вы знаете, обращения к народу стали выходить ещё чаще, однако этот объём взаимодействия всё ещё является неудовлетворительным по последним меркам. Обращение в форме видео всегда оправдывали свою эффективность, однако пришло время расширяться, — Третья нарочито артистично развела руки в стороны. — По многочисленным запросам неравнодушных граждан и Компании было принято решение запустить ещё и орган печати. Наша с вами задача на сейчас: до мельчайших подробностей продумать все побочные моменты этого решения. Поднимайте руки, высказывайтесь на тему, начнём плодотворные дискуссии!       И началось… труженичество.       Мысли увлечённо скакали одна через другую, иногда разгоняясь, а иногда становясь на паузу. Служащие ОПВ объединились воедино, и посредством товарищеского спора начали решать, что же делать дальше. Одному из чеширов поручено было делать записи, и ровный почерк, который в процессе спешного расписания десятого листка подряд, приобрёл вид какой-то кардиограммы, ясно говорил, что намерения у всех были серьёзными. Обсуждали всё: от культурной части вопроса до мелочей до нюанса: «С какой группы населения будет эффективнее взимать натуральный налог на бумагу, чтобы все оставались довольны». Самым горячим предметом диспута, разумеется, оказалась локация, на которой расположится пресловутый цех печати (организация настолько обширного производства каждому была в новинку), а так же, конечно, название единственной общенародной газеты, что должно было быть броским, символичным и грандиозным и одновременно с этим простым, приятным на слух и запоминающимся. В перерывах ожесточённых дружеских баталии, когда оппоненты на миг отступали, переводя дыхание, в разговор тут же возвращалась Третья и, пользуясь моментом, мечтательным голосом мурлыкала самые сладкие ожидания на будущее.       — Вот наладим производство, — говорила она, откинувшись на спинку стула, — и как замечательно будет. Ведь там не только новости будут! Авторы появятся талантливые, будут свои мысли издавать, истории всякие. И будет в ОПВ новая должность — «литератор» или даже «мастер слова»! И будем каждый этап новые выпуски издавать, и досуг граждан преобразиться. И все будут такие счастливые, полностью удовлетворённые в своём аппетите к прекрасному! Ах, что за время нас ожидает! Новая эпоха, не меньше…       И, разумеется, эти слова ещё больше разжигали огонь в присутствующих. Чеширы, придвинувшись близко к столу и вытянув шею, с придыханием говорили о том, как важно грядущее изменение. До боли в голове, до тремора, до похолодания рук они восклицали о том, что готовы сделать для того, чтобы задуманное было осуществлено. В этом невероятном возбуждении они были неописуемо прекрасны. В этом подъеме они чувствовали себя так, как никогда. Ощущение общности, знание своей полезности было для них высшим наслаждением, доводящим разум до исступления. Отрасль Положительного Влияния приняла свою величайшую, эталонную форму труда! Форму, когда в единении так легко достигнуть экстаза, форму, когда даже бумажные маски в силах скрывать, что под ними творится.       Да, становилось и правда душно.

***

      Третья хмыкнула, прекратив потирать шею, и отодвинулась от спинки стула. Пару этапов спустя ажиотаж присутствующих всё же пошёл на спад и снова принял вид обычной беседы. В такой обстановке глава могла позволить себе отлучиться, пуская деятельность работников на умеренный самотёк без последствий.       В желудке мелко кольнуло — однозначный сигнал.       Третья до сих пор помнила, что в самом начале своей рабочей деятельности имела привычку игнорировать подобные сигналы знаки тела, из-за чего впоследствии сильно пожалела, на значительный этап потеряв всякую работоспособность. Голод… какое мелочное чувство. Не верится даже, что уважаемым государственным лицом, известной и талантливой представительницей четвёртого магического класса может отдавать приказы какой-то из её органов, потерю которого с лихвой могла бы восстановить регенерация хранилищ… Оказалось, может. Может не просто отдавать приказы, но и руководить. Ведь, стоит ей воспротивиться телесным изъянам, последствия придут незамедлительно и будут разрушительней всяческой магии.       Третья повиновалась.       Отодвинув стул, она медленно встала.       — Я отлучусь ненадолго, — произнесла глава ОПВ снисходительным тоном, — продолжайте обсуждение, — взяла одну из бумаг на столе и ручку, — вот в этом направлении, — написала крупным, красивым почерком «Компанейская беллетристика» в середине листа и отодвинула от себя итог мозгового штурма — окончательное название долгожданного печатного органа.       Она подошла к двери, легко взмахнула рукой в знак недолгого расставания и покинула зал… да, в нём правда было невероятно душно.       Удивительно пустой коридор встретил Третью прохладным молчанием. Большинство ламп были отключены, а малочисленные работающие своим тусклым светом опускали на узкий проход мифическое ощущение затерянности. Жутковато. Так тихо, что низкое постукивание широких каблуков по вычищенному полу отскакивает от стен многоголосым эхом. Они словно нарочно молчат… В такой этап большинство работников ОПВ, находящихся в Главном здании на переговорах, и это ИХ этаж. Ни шепотка в воздухе, ни шороха, ни души. Как странно, обычно Третья ощущала сонное расслабление в этих затхлых катакомбах, а сейчас маниакально пытается вспомнить, обладали ли двери, участвующие в постройке этого великого здания, шумоизоляцией, когда их только ставили…       Слишком много мыслей.       Переутомление.       Заняв себя машинальным счётом шагов, дабы ничего другого в голову не лезло, Третья, наконец, дошла до лифта на конце своего бесконечного пути, нажала на кнопку вызова, вошла, снова нажала.       Гудок и опять тишина.       Вторящая с шумом в голове безмолвность.       Беспомощность от окружающей ситуации удивляет настолько же, сколько иррациональной является. Третья не просто «несколько этапов» не ощущала ничего подобного — она помнила, что последний раз чувствовала страх тишины… эпоху назад, не меньше! Положения дел это странное явление совсем не меняло. Третья знала, что совсем скоро наваждение уйдёт так же быстро, как и появилось, но сам факт!       Лифт остановился, с жужжанием открывая тяжёлые двери. Перед глазами открылся вид на самый верхний, самый небольшой, и от этого самый спокойный этаж. Опасение рассеялось в то же мгновение, и Третья со вздохом сделала шаг чистый ковролин.       Где-то здесь должен был быть Четвёртый. Не подумайте, замечание совсем не к тому, чтобы стучаться на входе в единственный рабочий кабинет на этом этаже, просто его компания всегда позволяла отдохнуть после тяжёлого труда. Главная ценность этого сотрудника была в том, что он очень активно слушал, при этом ничего не говоря в ответ, а так же был недалёким… от положения простого рабочего, которого можно было найти в абсолютно всех отраслях Компании. Он везде считался своим.       Пройдя маленький коридорчик, Третья открыла одну из дверей широкого прохода и вошла в освещенный кабинет. Удивительно, но сотоварища Четвёртого в нём не оказалось. Не то, чтобы Третья огорчилась, ведь она всё равно не намеревалась обсуждать с ним что-либо, однако её всё же интересовало, где сейчас находится её коллега. Её друг, её сослуживец, её… клеврет. Вслед за странным словом, пришедшим вдруг в голову, возникла следующая противоречивая ассоциация с каким-то домашним питомцем. От этой забавной мимолётной мысли Третья, конечно, не рассмеялась, но здорово расслабилась. Тут же начали приходить новые размышления и их пустяковость, одновременно с бессмысленностью были благоприятными для пробуждения аппетита.       Подойдя к закрытому шкафчику в углу, Третья достала из него белый контейнер. Она не могла вспомнить, когда именно взяла эту еду так же, как и не могла однозначно заявить откуда она. Может, еда подавалась для шестого, или для второго подразделения. Может, это Четвёртый принёс сюда контейнер… Впрочем, это не имеет значения.       Ухватив из недр шкафа ещё и стакан с бутылкой воды, Третья села на своё место.       Постукивая столовыми приборами по столу для переговоров, Третья поглядывала то на стенку объявлений, содержание которой никогда не менялось, то на окно, за которым могла видеть только небо. Без раздумий она лёгким движением подняла пульт и щёлкнула на кнопку, дабы свежий воздух заполнил помещение. Окна во всём Главном здании, насколько бы огромными они не были, имели перманентно неподвижные рамы, которые не позволяли им открываться. Причина этого планировочного решения обычно не говорилась напрямую, но пробить бронированное стекло никогда не представлялось возможным. В этой ситуации кондиционеры были настоящим спасением, пускай большинство работников Компании почему-то пренебрегали этим чудом техники, позволяющим удушливым помещениям сохранять приличный вид.       Приятный гул… Вот, чего здесь так не хватало. Третья подумала, что не мешало бы по возвращению на этаж ОПВ включить кондиционеры и там, чтобы минимизировать ненужные волнения, а пока она пересела на другой стул, подставляя лицо под прохладный поток воздуха извне. Рядом всё равно никого не было, поэтому она сняла и маску. Третья потёрла щёки, оглядела свои руки, запустила пальцы в рыжие пряди волос. Не мешало бы привести их в надлежащее состояние, когда рабочая смена закончится. Помыть-то можно и без бальзама, с другой стороны это ж в Город идти… Неохота. Хорошо, что они хотя бы не растут. Давно уже не растут, что занимательно. Сначала, помнится, Третья думала, что ей просто кажется, потому что волосы у неё вьющиеся, в некоторых местах даже кудрявые, а потом всё же поняла, что не растут. Раньше росли, она хвосты заплетала, иногда даже косы, а потом, как подстриглась, сначала потянулись немного, а потом перестали вовсе. Даже непонятно, беспокоиться или радоваться по этому поводу. Не в том Третья положении, чтобы букли отращивать, но странно это как-то… Даже ногти не растут., хотя это однозначно хорошо, иначе плакали бы её ухоженные руки с идеально ровным бежевым тоном на аккуратной форме. Большинство в Совете тоже не стриглись, ибо незачем. Настолько она знала, только Второй время от времени посещал Город, дабы своевременно обновить свою пышную «пролетарскую» стрижку, а у всех остальных проблем с этой чертой внешнего вида не было. Наверное, сказывалась обстановка Альтер.Вондерлендовского «сейчас», где ни еда не портится, ни солнечные батареи из стоя не выходят, ни население не стареет. Жутковато от того, что из всего этого получается, что у Второго с организмом выходит аномалия, однако он единственный, для кого и еда испортиться может, так что тут можно не усердствовать с волнениями. Всё остальное у него хорошо, руки, ноги на месте, а будут не на месте — восстановятся, пускай и хранилища, стоит признаться, слабые…       Третья вздохнула, отвлекаясь от пустых раздумий.       Оставив свои волосы, она наконец взяла в руки вилку, зачерпнула остывшую еду и вяло начала водить зубами по холодному чему-то. На вкус она совершенно не обращала внимания.       Голова наполнилась статичным шумом воздуха, и это было всяко лучше звенящей тишины. Еда давно не приносила Третьей удовольствие, воспринимаясь как принуждённая обязанность, поэтому глава ОПВ стремилась скорее покончить с этой частью рутины, чтобы окунуться в другую. Её аморфные мысли отвлечённо блуждали по коридорам здания-муравейника. Она заглядывала в комнаты, уже зная, что в них находится, считала вентиляции в потолке, вспоминала затёртую кнопку лифта первого этажа, оживлённый холл, гул которого совершено не оказывал на неё гипнотического эффекта. Она бесплотно петляла меж мельтешащих тел на этаже ЦВБ, погружала призрачные руки в бумаги и экраны мониторов. Третья видела и то, как Первый сейчас сидит на своём рабочем месте… и поспешно старалась выкинуть эту картину из головы, как вещь, максимально плохо влияющую на аппетит. В приятной безразличности она концентрировалась на том, где же сейчас Четвёртый. Без особой инициативы, она старалось выловить в огромной площади его пушистый, мельтешащий хвостик, но она понятия не имела в здании ли он вообще. Может, он ушёл в Город? Он был довольно чистоплотным, чтобы отлучаться туда не только с рабочими целями. Может, он сейчас разговаривает с кем-то из коллег, а может… может, даже ушёл в локацию Чаепитий, чтобы проверить, почему Второй находится там так долго.       А он ведь действительно задерживается.       Хотелось бы Третьей знать, чем же всё-таки он занят, но разум её никогда не мог выходить за пределы здания. Удивительно, но стоило её мыслям вырваться лишь на шаг за стеклянные, раздвижные двери, за пределы множества древ связи с солнечным батареями, она тут же оказывалась там, откуда и начинала своё путешествие. Снова вырываясь из сна, она возвращалась в своё тело, в оболочку глубоко в недрах муравейника и, сидя на стуле, дожёвывала остывший обед, взятый непонятно кем непонятно откуда. Когда всё это заканчивалось, она всегда опустошала пресловутый контейнер и, оставляя его на столе, возвращалась за работу, после чего всё повторялось.       Всё повторялось.       Контейнер оказывался помыт сам по себе, чаще всего сам по себе наполнен. Наверное, это всё делал Четвёртый, в то время, как в её обязанности входило лишь помнить, что эта еда принадлежит именно ей. Обычно он даже на глаза ей не попадался, но, кажется, был не против такого положения. Она тоже не возражала. Она бы могла и сама потратить несколько мгновений, дабы вымыть тару в раковине, находящейся в уборной на том же этаже, но это в ритуал не входило. Третья неспеша наливала и выпивала положенную норму воды: ровно один стакан, сидела ровно пять мгновений, уставившись в вечно однообразное, пастельное небо за панорамным окном, а потом шла по своим делам.       Шла работать.       И всё повторялось.       Третья вдохнула, медленно делая глоток из гранённого стакана. Когда она отодвинула его от губ, в нем осталось меньше половины. Она моргнула, опять сделала глоток, поставила стакан на стол и чуть нагнула голову. Посмотрела в окно, постучала по столу ухоженными пальцами…       Закрытые двери дрогнули.       Низкий гудок пришедшего лифта пронёсся мимо неё, поэтому чужое присутствие она ощутила лишь тогда, когда вошедший подошёл к кабинету. Тот, кто часто бывал на верхнем этаже, был достаточно чутким, чтобы прекрасно слышать всё происходящее здесь (за исключением звуков в особенно изолированных комнатах для записей видеопосланий). Когда долго находишься где-то, звуки начинают восприниматься по-другому. Пускай Третья на такие вещи и глуховата, некоторых участников она всё же может различить по шагам, если как следует постарается. Если бы пальцами не стучала, безошибочно бы ответила. До четырёх точно, а далее…       Третья выпрямила спину, поворачивая голову в сторону входа. Обозначать своё присутствие не было смыла, ведь в кабинет переговоров всё равно никто не стучался, что на первый взгляд давало этому месту статус пространства без секретов.       Наконец, двери открылись… Распахнулись! Отворились так резко, что глава ОПВ даже испугалась того, как бы суда не осмелился войти посторонний. Всё это время, она думала, что это Четвёртый вернулся на рабочее место, однако выбивать сразу обе двери было совершенно не в его репертуаре!       Красная фигура, стоящая на проходе, молча проникла в зал. Третья не без удивления подняла левую руку в знак приветствия, но этот жест остался без ответа. С ужасающем грохотом хлопнули двери, и опять настала тишина.       Неплохо бы оповестить этого сотоварища о ходе дел в ОПВ, однако пока Третья не горела желанием прерывать молчание. Второй, вероятно, пришёл сюда, чтобы побыть в тишине после всего того, что лицезрел по долгу службы, отвлекать его не стоит. Занятно, но Третья всё чаще видела его в таком состоянии после общения с «молодыми коллегами». Она так же никогда ещё не поднимала эту тему с самого дня принятия новых членов в Совет, так что мысль о том, что ей пока не стоит уходить, была крайне заманчивой. Разговор мог бы быть полезен, и не только для блага Компании.       Второй сидел, потирая ладони и нагнув голову. Время от времени чешир вздыхал так тяжко, что создавалось впечатление, будто он вот-вот лицо под пиджаком спрячет. Непривычно было видеть его таким, и одновременно с этим забавно почти до нервной улыбки.       Унимая дрожь на губах, Третья облизнулась. Даже сейчас она ждала лучшего момента для начала разговора. Она наблюдала. Высматривала, пускай и не очень навязчиво, как Второй пару мгновений качал головой, оглядывался, прицокивал странно, опуская пальцы в бумажные изгибы второго лица, потом и в его прорези… Вот уже и маска была спихнула жестом, пренебрегающим нормами приличия в Компании. Лицо открыто. Это ли не знак к началу действия?       — Отстрелялся? — спросила Третья, стараясь сделать максимально безразличный голос, однако слово вышло из уст, пропитанное нескрываемой усмешкой. Она сама удивлялась тому, как этот человек мог вытащить из неё все составляющие, даже когда сам этого не хотел.       — Да-м, — поспешно ответил Второй высоким голосом и сжал губы. Было заметно, как желание одновременно и высказаться, и завершить разговор разрывали его изнутри, но на свет вслед за продолжительным молчанием вышло лишь пустое, — Ты кондиционер включила? Свежо… шумновато правда.       Ничего не отвечая, Третья направила пульт на стену и нажала кнопку. После щелчка жалюзи устройства медленно задвинулись внутрь.       В помещении стало совсем тихо.       Глава ОПВ опять придвинулась к столу. Подперев голову ладонью, она молча уставилась на собеседника, который, напротив, всё сильнее интересовался внешним видом противоположной стены. Уголки губ от этого у неё снова разъехались в улыбке. Третья ничего не могла с собой поделать. Она снова раскрыла рот, чтобы потихоньку начать задавать наводящие вопросы, но сделать этого ей так и не удалось.       — Чёрт возьми, — дёрнулся Второй, запуская руки в волосы, — и чего они заладили с этой баней!       От неожиданности абсурдного заявления Третьей пришлось применить нечеловеческие усилия, чтобы в тот же миг не захохотать собеседнику прямо в лицо.       — С чего они вообще взяли, — продолжил он с невозмутимым огнём, — что я фанат банных процедур?! Да даже если и был, Создатель упаси, да что бы я!.. Я?! — от негодования она даже поплёвываться начал, — И с ними?! Да ни за что! — выпуская руки из пышных прядей, Второй резко опустил их на стол так, что недопитая вода чуть не выплеснулась из стакана. Он восклицал бессвязанно, но очень эмоционально. — Это ж бред какой-то! Делирий! Конечка уже! Ладно один, полоумный, с него и спрашивать нечего, но другой-то почему себе такое позволяет?! Это ведь духу надо набраться! Мозгов вообще не иметь! — от нескончаемого негодования заканчивался воздух, но останавливаться Второй был ещё не готов. — Одуреть… — простонал он, продолжая слабже и тише. — Это мне повело ещё, что я смог раньше времени вывернуться, а то ведь они и насильно меня затащить могли… Вот точно! Они это и собирались сделать! Помешанные какие-то. Один другому поддакивает, и… А! — Второй сделал паузу. Продолжая несчастно причитать, он сжал виски. Взвинченность покидала его, и теперь изнеможение почти заставляло положить голову на стол. — Хотя, на что я рассчитывал? Он же пьяный, ничего не соображает, а Мэду только нравится, что не он один бред несёт… Ну почему я?! Почему я должен всё это выслушивать? Я столько времени трачу, и чего ради?..       Когда Второй завершил первую часть своего многострадального монолога, мочки ушей у него были все красные от стыда.       — Прости, — глухо произнёс он, делая мелкий глоток из начатой Третьей бутылки. Смущению не было предела, но мысль о том, что эта минутная слабость ни за что не покинет стен переговорной, приносила облегчение. Промоченное прохладой горло позволило выровнять сдавленный голос. Теперь Второй говорил уже с ноткой досадной иронии. Он ни разу не был оборван в своем потоке мыслей вслух.       — Представляешь, он когда подшофе всегда начинает продвигать мыслишку одну, — мрачно усмехнулся, продолжил, — уж не знаю, кто ему это нашептал. Он хочет, как сам выражается, «капиталистический уклад жизни первого класса» организовать. Я сначала удивлялся, спрашивал, что он вообще под этим имеет ввиду, потом несколько раз на пальцах почти объяснить пытался, что он абсолютно нерациональную и бесполезную вещь внедрить хочет. Он, видишь ли, хочет, чтобы мы «деньги» ввели для представителей первого класса в Городе, при этом совершенно не заботясь об организации всего действа. Я даже поинтересовался, зачем нам это, так он отвечает, подумать только, «автономия»! Я начинаю ему объяснять, дескать, главная проблема любой экономики в ограниченности ресурсов, а натуральных ресурсов у нас итак нет почти, так он говорит, пусть всё это за счёт высших классов обеспечивается. Я спрашиваю, какая автономия, если все товарно-рыночные отношения завязаны на том, что первому классу будут давать другие особи, так он дурака включает говоря, чтобы Компания просто в дела первого класса не вмешивалась, — Второй сделал ещё один глоток. — Я уже с ума немного схожу, — теперь он смотрел практически напрямую Третьей в лицо, — говорю, мол, а зачем всё, что итак более-менее работает ломать «деньгами», сепарацией, эксперименты ставить какие-то… Но он ведь половины значения сказанных мною слов не знает! Опять на «автономии» начинает настаивать, так ещё и возмущается, почему я всерьёз его требования не рассматриваю! Как обиженный ребёнок, который новое слово выучил, и никак от него отвязаться не может! Это нам ещё повезло, что он когда трезвый об этом не вспоминает, иначе конец бы… всему!       Второй всплеснул руками, откидываясь на спинку стула. Он опять уложил ладони на колени, однако лица уже не отводил.       — Он от досады всё это делает, — произнёс Второй тихо. — Пускай и старается не показывать злости, шутит вроде, обнимается неуместно, но так ему… так ему гадко от всего этого. Он ведь не забудет того, что мы сделали. Ни Шестому с рук не спустит, ни мне, ни тебе даже… Он нас не простит, да и не старается. Мы ж ему все противны. Знаю, нас и не должны родственные узы связывать, итак еле как между собой до него держались, но как бы он всё не разрушил в попытке нас уколоть. Ничего путного мы с ним не построим. Только терпим, ждём неясно чего. Ни-че-го, — Второй закачал головой. — Не доверяет он нам. Совсем не доверяет, — Второй вдруг хохотнул, зажимая ладонями рот. — Да я и сам бы нам не верил на его месте, — произнёс он с натугой, почти истерично, мотая головой из стороны в сторону, — ни единому слову! И правильно бы делал.       Монолог в оборвался. На последней фразе он упал единым порывом, словно у телефонной трубки вдруг перерезали провод.       Резкая тишина оглушительным звоном обрушилась на кабинет.        — Он хочет покинуть Альтер.Вондерленд, — прорезался через неё леденящий кровь шёпоток, прежде чем всё снова затихло.       Высоко и тихо заскрипел пол, когда Третья аккуратно отодвинулась назад на своём стуле. Она неспеша встала с места. Глухо застучали по полу каблуки. Раз-два-три. Сложив руки на груди, Третья молча смотрела сквозь прозрачное стекло на величественную поросль металлических древ на тёплой земле. В пустой голове тоскливо зашевелились черви былых воспоминаний. От них закололо в глазах и засаднило в горле. Непривычно. Когда тишина вторит твоим мыслям, и ничего вокруг не перебивает, желание сбежать возвращается снова. Иррациональный порыв, не прикреплённый ни ко времени, ни пространству разгоняет кровь, щекотливо проходясь макушке, пока этот импульс не сходит на нет. В несколько секунд голова трезвеет, мелким кивком возвращаясь в действительность. Вслед за воодушевлением приходит опустошённость, а потом… привычная усталость. Бежать? Куда? Из кабинета что ли? Глупая затея. Зачем выходить, если всё равно вернешься? Какой смысл строить сцены, у которых не будет завершения? Забавное веяние. Мысли инородного, чужого разума, прорастают внутри мозга так густо, что почти побуждают на действие. Крепчают и гниют одновременно. Распадаются. Притворные, жуткие, как смех без улыбки на лице, как запрещённый приём использования сильной магии для подчинения слабого духа. Опять грызёт… Опять погружает в холодное, рациональное понимание. Принятие. Засыхание. Понятное заключение о том, что ей не хочется уходить. Секунды снова переходят в мгновения. Цепь замыкается, забывается, одна единственная мысль компостом остаётся от сорных побегов. Она — удобрение. Она помогает.       Третья отошла от окна, бережно задвинув свой стул назад. С присущей себе неспешностью она обошла кабинет и облокотилась на край стола рядом со Вторым. Она как бы присела между ним и дверью, молча возвышаясь над его местом. Чёрная аура медленно сошла, открывая вид на пёстрые узоры мягкого лица.       — Что именно сказал тебе Вильям? — спросила она нежно, но не без лёгкого (почти неощутимого) приказного оттенка в голосе. Два болотно-зелёных огня погрузили взоры в непроглядную тьму лица собеседника. Третья была уверенна, что он смотрел прямо ей в глаза, однако отвечать почему-то не торопился.       Он воскресил в памяти, что на месте этой топи когда-то наблюдал яркий, почти прозрачный в своём медово-коньячном блеске янтарь, ужасающий своей проницательностью. Ещё очень давно он запомнил это… он был уверен и от этого немного сбит с толку, однако так же и слишком смущён, чтобы поднимать эту тему.       — Вильям, — начал Второй, оправляясь, и громко откашлялся, — спрашивал о перемещениях в другие миры. Я не противился его интересам, ведь он, как занимающий так называемую должность «главного по вопросам экспедиций» имел право знать базовую информацию. Я совсем не удивился, так как предполагал, что он позвал меня именно за этим, однако вскоре он переключился он то, — его голос стал тише, — что хочет начать операцию по возвращению первого класса из экспедиций.       — Он сам хочет отправиться в экспедицию? — задала Третья вопрос после незначительной паузы.       — Пока только интересуется,       — И что ты на это сказал?       — Посоветовал составить подробный план действий для дальнейшей консультации по вопросу,       — Ясно, — отрезала Третья. Расфокусировавшийся взгляд скользнул по стене, а светлые брови слегка напряглись от нахлынувших раздумий.       — Что будем делать? — спросил Второй твёрдо, выводя собеседницу из транса.       — Пока что, — протянула Третья, пару раз моргнув, — смотрим,       — И всё?       — Ну, я могу поговорить с Первым, дабы он намеренно задержал его с поиском информации, но не ясно, насколько хватит этой меры удержания, — Третья нагнула голову. — Ты же понимаешь, что он точно заподозрит неладное…       — Или сам докопается рано или поздно, — с тяжёлым вздохом заключил Второй, потирая лоб.       Напряжение перманентно протиснулось в щели изолированной комнаты.       — Первого класса становится всё больше, — произнесла Третья то, что собеседник итак уже знал. — Пока что у меня получается удерживать недовольство, нарочным распространением мыслей о том, что все проблемы — лишь предрассудок, построенный на страхе перед неизвестным, однако время работает не на нас. Проблемы есть и они не надуманны. Из-за новой политики, построенной Вильямом, давление на высшие классы с каждым этапом становится всё ощутимее. Если это продолжится, никакая пропаганда и убеждения в собственном процветании уже не спасут. Все мы начинаем терпеть лишения. Пока что они не разрушительны: оборот ресурсов в Городе находится на приемлемом уровне и работников хватает. Дело ещё и близко не стоит с кризисом, который был в эпоху Просвещения… но к нему подходит.       Второй напрягся. Всё сказанное он и сам прекрасно понимал. Второй всё ещё ясно помнил, какую работу им всем пришлось проделать в эпоху Просвещения и какую ответственность перенести, чтобы вылепить шаткую «стабильность». Какую плату он лично привнёс в эпоху Прогресса, чтобы закрепить стандартный ход вещей, какие грехи взял на душу… Мысль о том, что он может лишиться всего, чего добился, потерять уважение, статус, признание народа и благополучие изводила его до дрожи. Переживания об этом были настолько сильны, что он и рот открывать не спешил. Второй не боялся показаться слабым, понимал, что говорить о сложившейся ситуации было в их случае необходимо, но было тяжело. Он был смущён и одновременно рад тому, что Третья не боялась озвучивать то, что сам хотел бы обсудить.       — Мы бы могли начать отправлять особей первый класса в Карамельные леса, дабы наладить их численность, — заметила Третья невозмутимо и повернула голову в сторону окна. — Так как теперь и Белая, и Чёрная отрасль парализованы по инициативе Вильяма, у нас нет возможности ни отправить первый класс за пределы нашего мира, ни гуманно их утилизировать. Все особи появляются на локации Генерации, они выходят уже полностью сформированными и осознающими себя, но это не должно значительно помешать нам. Вместо выдачи личных документов и предоставления места в Городе, мы могли бы прямо на начальном этапе вести их Карамельный лес. При условии того, что из Карамельного леса невозможно выйти, они будут формально ликвидированы, хотя гуманностью это не будет отличается. Для статистики их никогда не будет существовать, стабильность не будет нарушена, — Третья произнесла всю эту ужасающую речь так спокойно и размеренно, что, если не прислушиваться, гибель бы показалась хорошей альтернативой жизни в Городе. Это всё звучало так неправильно, что хотелось закрыть уши… но глава ОПВ продолжила. — Этот план может осуществиться как с новыми, так и уже с существующими в Городе особями, если это будет выгодно. Есть множество нюансов, которые могут подлежать обсуждению, но одно можно сказать точно: все проблемы с перенаселением будут решены и кризиса из-за действий Вильяма никогда не состоится,       Третья вздохнула, прикрыв глаза будто в какой-то мечтательности. Она расправила плечи, снова повернув голову в сторону собеседника, и произнесла ласково: — Но это будет убийство, — от сказанного сердце в груди подпрыгнуло тяжёлым ударом, — преступление хуже, чем экспедиция и утилизация, за отмену которых так сражался Вильям. В Карамельном лесу первый класс неизбежно погибнет в муках от голода и безумия. Мы устроим настоящий геноцид. И если уж в своей голове и сможем справиться с мыслью о том, какое зверство учинили, то другие нам этого не простят. Если об этом прознает Вильям, а скрывать будет очень непросто то… ты понимаешь, какая последует реакция, — Третья сощурилась.       Всё было слишком плохо. Создавалось впечатление, что собеседница намеренно подбирала самые неприглядные и тяжёлые слова для изложения своих мыслей, чтобы от одного разговора об этом становилось дурно, но дело было в другом. Всё сказанное она будто доставала с самых тёмных уголков их общих дум, и говорила лишь истину — нелицеприятную, голую, грязную. Она придавала форму речи тому, что до этого было лишь страшным отголоском правдивых переживаний.       — Ты сможешь решиться на всё это? — спросила Третья уже напрямую. — Наше положение обязывает продумывать план даже на самое плохое стечение обстоятельств и, для самого плохого исхода, это решение — самое лучшее. Проблема лишь в риске. Если всё сложится плачевно, ты готов будешь рискнуть?       Тёмно синяя фигура, как хищная птица, нависала над молчаливым собеседником. Он знал, он понимал, он сам об этом думал, он осознавал!.. Хотелось закричать, истерично обрывая этот поток сознания, вторивший собственным мысленным заключением, но энергии уже давно не осталось.       — Я не в праве тебя осуждать, ведь прекрасно понимаю неоднозначность этой тяжёлой ситуации, — продолжала Третья бесстрастно. — Я лишь хочу услышать прямо: ты пойдёшь на это?       Второй помолчал. Он потянулся к лицу, с целью стащить очки, тонущие в тьме на переносице. Это вышло с трудом. Третья вдруг увидела, как безумно дрожали его побледневшие кисти, и ужаснулась. Глава ОПВ поняла, что всё же чуток перегнула палку в своей настойчивости.       — Извини меня, — сказала она тихо и прикрыла глаза, сдавая позиции. — Наверное, я слишком нагнетаю. Если поднимать эту тему, то только, когда придет время для действия, а пока что мы в относительной безопасности, — Третья провела рукой по волосам, будто снимая с них дурные мысли и продолжила, уже более жизнеутверждающим тоном. — Кстати, сегодня на собрании я подняла вопрос о создании печатного органа под руководством Компании…       — Нет, — вдруг твёрдо заявил Второй, не дав собеседнице соскочить с темы. Пускай обсуждение явно не приносило ему удовольствие, довести до конца его было обязательно. — Если ты считаешь необходимым именно сейчас знать моё мнение по этому вопросу, то я не имею права отмалчиваться, — он наконец смог стянуть с переносицы очки и без происшествий уложить их перед собой на стол. Охолодевшие руки Второй снова уложил себе на колени, после чего смог продолжить. — Я уверяю тебя, — начал он неспеша и от этого чётко, — что когда дело касается благополучия Компании, я сделаю всё что угодно, чтобы её защитить, не взирая на моральную сторону вопроса. Меня не волнуют риски. Если всё зайдёт так далеко, что вещи, выстроенные нашим огромным трудом, начнут трещать по швам, я пущу под нож любые свои свои принципы, чтобы предотвратить самое страшное. Ты сама знаешь, что я готов на всё, ради народа Альтер.Вондерленда… — он замолчал, будто раздумывая над чем-то, но так ничего и не сказал. Второй вздохнул, разминая плечи, и сказал уже не так серьёзно. — Однако, сейчас я бы предпочёл просто плыть по течению. Если сейчас мы минимизируем риски, то, скорее всего, понесём меньшие потери в мрачном будущем. Оно ведь может и не наступить,       — Думаю, ты прав, — Третья улыбнулась, но получилось у неё сделать только губами, в том время, как глаза остались всё так же неподвижны. — А что на счёт намерений Вильяма?       — А на счёт них, — Второй коротко промычал, шевеля мозгами, — то я сам подойду к Первому, дабы объяснить сложившуюся ситуацию и попросить, чтобы он не торопился сразу отдавать ему на руки всё то, что содержит бухгалтерия. Не думаю, что он окажется против такого решения, а в архиве дел огромное множество. Может, Вильям на середине всю эту затею бросит,       — Думаешь, обойдётся? — спросила Третья, без особого интереса вздёрнув бровями.       — Нет, — простодушно выплюнул Второй, — но времени у нас точно будет больше. Кто знает, кого оно прикончит первым…       — Тогда бы я могла искусственно созданным ажиотажем вокруг его персоны со стороны ОПВ ещё сильнее замедлить его деятельность, направленную на изучение вопроса экспедиций!..       — Нет нужды, — оборвал Второй воодушевлённый поток мыслей собеседницы. — В этом нет большого смыла, так как проблема с переполненностью Города настигнет нас независимо от того, как будет продвигаться его деятельность в этом вопросе. Ты итак много работаешь, поэтому я не хочу взваливать на тебя дополнительные обязанности. Понаблюдаю за ним ещё, пытаюсь всё решить своими силами. По крайней мере, ты не виновата в том, как сложились дела, поэтому, — он выдавил сквозь зубы, — это на мне лежит грешок.       — Погоди, ты ведь не считаешь всё случившееся результатом твоих действий? — смешливо спросила Третья, скривившись в улыбке.       Ответа она так и не получила.       Второй хотел бы согласиться, но знал, что лишь успокаивает себя. Он осознавал свою вину и начал раскаиваться уже давно, но это никогда не помогало. Он пытался забыть о всём том, что совершил, но каждый раз делал всё хуже и хуже, уходя всё глубже в самокопании. Он вёл себя уверенно и гордо, ведь, как лидер, не имел права поступать иначе, но стыдливое сожаление проскакивало у него каждый раз, когда проблемы давали о себе знать. Второй многое хотел бы изменить. Он желал бы переписать всю свою историю, начиная с эпохи Просвещения, но это уже не представлялось возможным. Негодование глодало его изнутри.       Ах, если бы он тогда не сдал своих позиций! Если бы он проявил хоть каплю выдержки, не поддался угрозам безумца, которого привёл нарушитель народного спокойствия, если бы он выразил протест, показал характер, а не прятался в беспамятстве, позорно теряя рассудок в грязной одежде, весь охваченный болезнью! Сейчас ему казалось, что в тот момент он мог бы вмиг оправиться, гордо обличая того, кто бессовестно поднял его над землёй за грудки, придушил, угрожая расправой! Да, он был слаб, морально и физически, но он мог тогда хоть попытаться отстоять честь Компании, разрушить наглую ложь! Мэд врал, он никогда не пошёл бы против привычного уклада! Стоило воспротивиться его громким речам, и бесстыдник тут же бы поджал хвост, сложив оружия и в прося прощения за свои действия! Он их жестоко разыграл, а они повелись и плоды этой слабости пожинают до сих пор! Мэд никогда не решился бы просто взять и развалить Копанию, как и посягнуть на жизни тех, кто всё это время стоял у её истоков! Он был просто никчёмным артистом, что воцарил себя богом и, потакая желанием случайного мерзавца, решился пойти против здравого смысла! Как же противно, что единственным, у кого хватило смелости поставить свою жизнь на беспрекословную победу логики оказался… Шестой. Все слова на том собрании были чистым фальшем, укажи на это, и представлению конец. Поведи они себя разумно, проголосуй правильно, и всех дальнейших переживаний можно бы было избежать! Вильям бы получил заслуженное наказание, Мэд — выговор. Он, Второй, ещё бы сильнее удостоверился в том, что его воля не может быть сломлена по гадкой случайности! Чёрт возьми, если бы он, осознавая какую роль играет в Совете, не совершил роковую оплошность, испугавшись за свою жизнь, не сиганул в бездну, утягивая за собой всех остальных! Но грязный шантаж удался. Блеф и эгоистичное беспокойство за собственную шкуру… Это погубило всех. Они все пошли за ним.       А если всё же это был не блеф?.. Если Мэд обезумел настолько, что, проголосуй бы Совет против, одним лишь движением руки превратил все его составляющие в безмолвную кашу органов, а потом поднял восстание?! В Городе ведь действительно оказался человек Вильяма, он бы набрал последователей и тогда!.. лишь Создатель знает, висели ли их жизни тогда на волоске. Второй потерял магию, ослабел настолько, что один лишь выстрел в голову, мог бы положить конец всей его бесконечной жизни, и он бы начал прекословить?.. Кому? Самому сильному существу, что вообще обитало в известных пределах Альтер.Вондерленда?!       Что-что, но в одном Мэд точно не мог соврать: он был настолько силён, что потолок его магических умений не был выявлен до сих пор! Даже слетев с катушек, он умудрялся держать на себе половину Компании! Этот чешир, находясь не в себе, уже ничего не соображая, давал столько незаменимых вещей, что без него и половины благ на различных локациях не работали бы! Сколько не старайся, сколько не ограничивай его влияние, как не перестраивай внутренний оборот ресурсов: Мэд был и остаётся частью звена, гарантом безоблачного существования!       И гарантия этого гаранта медленно, но верно подходила к концу.       Все в Совете начали замечать, как он менялся. Он стал непредсказуемым, и в скором времени — просто неконтролируемым. Он и без надобности протестовал так, что приходилось урезать объём пайков в отдельных частях Города и задерживать утилизацию из-за банальной нехватки топлива. Что это безумец мог сделать, когда причина насолить Совету действительно бы появилась? Что он бы сделал, если бы захотел их всех уничтожить? Сколько бы мгновений заняли бы его раздумия, прежде чем взрывной белой вспышкой на самом верхнем этаже были напрочь выбиты все закалённые окна, и вниз, на теплую пластиковую траву, попадали бы такие знакомые тела?       От этих мыслей Второй задержал дыхание, нервно теребя первую пуговицу на красном пиджаке. Поразмыслив, он даже предположил, что тогда именно мучительная болезнь спасла его от полного краха, помогая с принятием правильного решения.       Второй выдохнул.       — В этом нет твоей вины, — пробился через раздумья голос Третьей. — Ты поднял руку в поддержку реформ, и это стало для меня последний каплей в выборе пути наименьших рисков. Я бы всё равно не изменила своего решения, а это просто ускорило принятие. Мы сделали правильный выбор, пускай и не знали, к чему это приведёт,       А ведь когда-то Мэд был великим человеком.       Когда-то он своими руками воздвиг почти половину Главного здания и проложил систему водопроводов во всём Городе, стоило лишь поднять этот вопрос. Он был так вежлив, учтив и умён, приветлив со всеми. Тогда он был совсем другим. Тогда он был… в себе. И как же быстро, как же глупо это всё было разрушено. Как же бессмысленно разобрано в клочья одним необдуманным поступком, что навсегда забрал… всё.       Не был бы Второй так самонадеян, молод, горяч! Глуп. Этого всего можно было избежать! Поступив он бы иначе, не смутившись, забыв бы свою гордыню, и Альтер.Вондерленд процветал бы вечно. И ничто не могло бы порушить эту идиллию. И особь с серийным номером, начинающимся на заветные «69-18» мирно исчезла бы в горячем чреве печи Чёрной отрасли, после покидания пятого подразделения, а может вообще и не появилась на этом белом свете.       Однако, они не доглядели. Второй не доглядел. Обозлился, думая, что сможет всё решить сам и не стал гнуть спины, чтобы чуть напористее запрашивать у Мэда лишний газовый баллон для возможности утилизации. Он решительно начал работать, чтобы вовсе вычеркнуть Мэда из механизма работы Компании, а в итоге не только не смог с этим совладать, но и потерял нестабильного субъекта из виду, позволив главной помехе воспользоваться шансом овладеть козырным тузом в этой непрекращающейся игре.       «Я не Мэдисон!», — давно уже минувшим отголоском возник в голове лидера отрывок той мерзкой фразы, сказанной высоким, неправильным, будто чужим голосом. Воспоминания о той смене заставляли руки чесаться, всё прочнее запахивать пиджак и закрывать лицо локтями. Он видел перед собой его, и ему хотелось разрывать до крови своё спрятанное под бесполезной тьмой невидимое лицо. Он хотел рвать на себе волосы, но вместо этого всё сильнее зажимал верхнюю пуговицу красного пиджака, противясь тому, что его костюм ещё бы когда-либо оказался не застёгнут.       — Паразит, — прорычал Второй сквозь плотно сжатые зубы. По спине пробежала мелкая дрожь. От этого слова стало горячо и стыдно. Нетерпимые утверждения, несмотря на формальное «взаимопонимание» между различными группами населения были довольно распространены в Альтер.Вондерленде. Пускай лидер считал одним из своих принципов не опускаться до всего этого, иногда усталость брала своё, и он, откинув толерантность, всё же мог позволить себе в неформальной обстановке изречь в несколько колких высказываний, приводящих в благоговейное оживление крайне консервативную часть его окружения. Потом, разумеется, он уверял себя же, что сказал это больше из-за волнения и чувства «отцовского долга», в действительности придерживаясь полностью нейтральной позиции, но все эти мысли уже были далеко не новы.       — Никогда не смогу я понять эту моду на эгоизм. Они плачутся от того, что являются «Собственностью Компании», они кричат, возмущаясь о «притеснении», утверждая, что мы не имеем права вмешиваться в их жизни, они вечно остаются недовольны. Они проживают пару этапов в своих стеклянных домах, ничего не делают, но считают себя в праве именоваться центром нашего мироздания. Они только узнают о том, что в соглашение о пользовании Городом была включёна бюрократическая формальность, так сразу становятся ораторами, гениями, борцами за свои права, чёрт возьми! — Второй резко взмахнул рукой, значительным жестом разрубая воздух перед собой. — Они все поголовно уверенны, что являются неоспоримыми жертвами, но никто, никто из них никогда не задумывался о том, сколько МЫ вкладываем и, по-настоящему, вкалываем, чтобы всё это состоялось! — его грудь всколыхнулась от резкого и короткого хохота. Одной лишь своей манерой повествования он крайне напоминал своего примечательного коллегу с «активной гражданской позицией», и намерен был продолжать рвать и метать, пока мысли не закончился. — Мы даём им все, что они имеют! Всё что можно иметь! Они спят в удобных домах, едят приличную еду, пользуются водопроводом, медициной и прочими благами Города, и даже не думают о том, что всё это дала им Компания! Они безвозмездно и без стеснения принимают труд её работников, как должное, но остервенело пытаются отделить себя от этого целого. Они не могут жить иначе, ведь так сложились обстоятельства, не получают осуждения, но вместо благодарности гордо плюют нам в лицо, считая себя беспрекословно правыми. Они сожалеют о том, что находятся в ловушке, но совершенно не осознают, что это не они здесь заперты! Да уж! Куда им задаваться вопросами! Им незнакома одна и та же повторяющаяся работа без отдыха, они никогда не волновались о том, достаточную ли пользу приносят обществу. Им незнакомо то чувство, когда ради блага окружающих ты идёшь на преступление, безвозвратно себя калеча. Они никогда не смогут оказаться в ситуации, когда ты достаёшь из печи то, что осталось от твоего коллеги, который больше не смог продолжать работу. В самом страшном кошмаре им и не присниться то, что ты своими руками засовываешь того, с кем работал, в ту же самую печь, чтобы он не мучился, чтобы окружающая действительность не рухнула от бесконечных дилемм. — Второй мельком глянул на камень в своей ладони и медленно сжал руку, негодование отступало и теперь в голосе читалась тень сожаления. — Конечно, их сны безмятежны. Я отдал бы многое, чтобы когда-нибудь снова сомкнуть глаза, провалиться в умиротворенность и проснуться в ясности. Сколько работников Компании бы тоже хотели научиться просто спать, не думая о конце. А вот жизнь «собственности», практически, вечна: они всю её отдают циклу еды, общения, досуга, счастливой праздности и тихого сна. Они теряются в происходящем, ведь созданные для них условия буквально являются тепличными, каждая Городская смена кажется им совей маленькой вечностью, а жизнь — раем… И все они стремятся пережить вечность. Несмотря на неидеальность собственных тел, они наивно уверены что их существование должно быть бесконечным. Они желают продолжения этой безыдейной, бессмысленной неги, и, хотя как убеждённому работнику Компании мне совершенно не понять подобного уклада, есть в этом что-то романтически прекрасное, — Второй сделал паузу. — Но ничто ведь не в праве быть вечным! Стоит напомнить о том, кто дал им шанс на рай — они сразу злятся! Ты просишь снисхождения, приходя за возмещением всего, что ты дал, первый раз за всю их жизнь ты просишь платы, исполнения своей части сделки, и здесь начинаются возмущения. Они почему-то остаются уверенными в том, что ничего никому не должны! Они не хотят подходить к финалу, не хотят сотрудничать, бояться «экспедиций»! В них нет ни грамма солидарности, общности и ответственности! Высших качеств, которые будто взрощены Компанией в самом нутре её работников, у жителей Города нет. А мы ожидаем от них жертвенности… Мы ожидаем героизма, верим всем сердцем в благие начала! Да, верим. Потому что сами имеем нерушимые идеалы, подаренные нам ещё давно. Мы имеем за плечами опыт и выдержку, а их не приучаем ни к чему кроме бездействия. А как жить? Да я и сам понимаю, что глупо требовать от всех самопожертвования. Просто, иногда корёжит. Корёжит настолько, что больно и яростно. Сначала яростно, а потом гадко. И гадко вплоть до того, что приходят мысли о том, что мы с ними разные виды вовсе, — безудержная речь подходила к кульминации. — Сами таким первый класс строим, а потом возмущаемся. И столько ждём, что они в симбиоз с нами войдут. А симбиоз невозможен, ведь вид биологически не может выживать самостоятельно, принося пользу. И сколько не старайся, будет так… Мы, чеширы — дети Компании, а они, первый класс — паразиты. Грызут и грызут, отвернешься — всё до основания разрушат. Имеют или не имеют причины — всё уничтожат, да залезут поглубже, чтобы не заметили,       Второй замолчал, уставившись в стол. От долгого разговора его голос чуть подсел, но за водой он не тянулся. Необъяснимая апатия опустилась на голову. Он начал свою речь бойко и резко, но под конец выдохся в ноль. Чем больше он говорил, тем больше смущался. В каждой своей фразе он находил колючий нюанс, неоднозначность которого заставляла копаться в сказанном. Теперь он жалел и первый класс, и работников Компании, и Вильяма с Мэдом, и самого себя. Он досадовал о том, что завёл этот разговор, уподобляясь Шестому, на которого с одной стороны не хотел быть похожим, а с другой всё же зерно здравого смысла было и в его убеждениях. В черепе плавал тяжёлый мрак. Второй окончательно запутался и последней мыслью из раза в раз повторяющейся в его мозге было далёкое воспоминание о том времени, когда он всё ещё искренне верил в то, что любой уклад можно изменить. Когда он тоже был молод, считал лишь свои великие идеалы за неоспоримую истину, стремился к ним неустанно, величественно, с рвением не думал… не думал так много.       — Опять тебя трясёт, — вдруг послышался голос, ранее утонувший в удушливом монологе. На плечо ласково, но довольно ощутимо опустилась нежная рука. — Разве это важно? — Третья не двигалась, но её лицо будто с каждым мигом приближалось значительнее. Она улыбалась, нависая сверху, пальцы гипнотически проскользнули по наплечнику пиджака к вороту рубашки. — Ну? — её взгляд отстал от лица Второго, теперь смотря будто через плечо за спину. Обстановка разрядилась от того, что Третья больше не давила на сидящего своим пустынно-доброжелательным взглядом. Говорить сразу стало легче, а стеснение отступило на дальний план. Интересно было бы узнать о том, как повернулась бы ситуация, если бы собеседник узнал, что сейчас коллега, как и множество раз до этого, с увлечением разглядывала его уши — часть головы, которая говорила с ней гораздо красноречивее невидимых глаз.       — Я, — Второй сделал глубокий вдох, снова поворачивая голову, — действительно вымотался, — произнёс он сухо, расправляя края манжеток из-под рукавов пиджака.       — Успокойся, пожалуйста, — сказала Третья, опережая и мысли, и действия. Рука её теперь упокоилась у Второго на макушке, однако жест этот никак того не смутил. Он лишь сильнее нагнул голову вперёд, доверчиво поддаваясь, шумно выпустил воздух из лёгких и замолчал. Тревоги опять утихали, а противоречия задвигались в один ряд с прочими жизненными трудностями. Голова остывала.       — Ты голоден? — без настойчивости спросила Третья после продолжительного молчания, ладонью легко прогуливаясь по пышным, мягким волосам.       — Нет, — однозначно ответил Второй, и добавил, но уже с лёгким смешком, — уже успел отхватить,       — Понятно, — отшутилась Третья и снова улыбнулась. Ей пора было идти, но не хотелось вот так пропадать на полуслове.       — Но я не пил, — бессмысленно продолжил Второй, возвращаясь к своему привычному твёрдому тону голоса с оттенком надменного смешка, пускай и растекающимся в расслабленности.       — Так сложно было сопротивляться? — иронично заметила Третья.       Второй медленно кивнул и так же неторопливо усмехнулся. Уперев руки в колени, он склонился ещё немного вперёд. На миг показалось, что он вот-вот заснёт, уперевшись головой в жилетку собеседницы.       Этого не произошло.       Двери содрогнулись, издав еле слышимый щелчок, и в узкий проём юрко протиснулась третья фигура.       — Секретничаете? — кокетливо спросил Четвёртый, наконец вернувшийся на своё место и взмахнул хвостиком от хитрого любопытства. Не то, чтобы разговор сотоварищей сильно волновал его. Он, не останавливаясь у дверей, прошёлся по кабинету и плюхнулся в гору подушек, что становилась всё больше с каждым новым собранием Совета в этой комнате, и продолжил бессловесно наблюдать с угла.       Второй отстранился от Третьей, подняв голову, и молчаливым взглядом оценил пришедшего. У коллеги будто на все случаи жизни была одна лишь эмоция, и в каком-то смысле это даже могло вызвать зависть.       — Так что там на счёт печатного органа? — спросил лидер как ни в чём не бывало, выпрямив спину.       — Как я уже говорила, работа идёт полным ходом, — ответила Третья невозмутимо. — «Компанейская беллетристика», как тебе название?       — Неплохо, — кивнул Второй, пожав плечами. — Кстати, по вопросу культурных продуктов иных миров…       Под белый шум этих разговоров Четвёртый уснул за мгновения, и спалось ему особенно сладко.

***

      Как же было хорошо.       Тихо, безветренно, сухо.       И жутко.       Жутко до ужаса каждый раз, и к этому невозможно привыкнуть.       Жутко и сладостно одновременно.       Когда он трепетал, а прикосновения не встречали отпора. Когда говорил всё, что в голову придёт не боясь быть обсмеянным. Когда смотрел в эти бездонные глаза цвета океана, спрятанные за густыми ресницах, а в ответ они оглядывали… всё.       И Мэд целовал его. С обожанием и лаской он впивался губами, не желая кусать. Прикладывался, как иконе иного мира, и лбом, и носом, без потаённых мыслей, без стыдных позывов.       Он целовал его во влажные губы, в нос, в лоб, в уши, одаривал вниманием щеки, не обделял даже глаза! Звонко, как будто поедая пирог, с причмокиванием он лобызал его кожу, обвивая руками оголённые плечи. Он целовал его сонные веки, не надеясь об ответе. Он языком задевал пряди волос, сползавшие на расслабленно в лицо, отпускал и снова принимался за дело. Он преданно оставлял на висках розоватые засосы, о которых тут же жалел, бережно растирая их горячими ладонями.       И Мэд целовал его.       Целовал и плакал.       Плакал без причины, даже не задумываясь от чего плачет. И в тот момент ему нравилось плакать, омывая итак мокрое лицо своими слезами.       Он плакал от счастья, от радости, от несправедливости и потери, которую не помнил. Ручьи, способные стать водоёмом в пластмассовой пустыне, без остановки текли из его блестящих глаз, будто обрели разум, будто помнили всё, что выпало из мозга за столько времени.       И Мэд перестал узнавать его лицо, когда оно казалось ему знакомым, и принимался целовать человека перед собой ещё жарче и упорнее.       И в нос всё ярче бил этот пленящий сладко-терпкий запах. И звукам его поцелуев вторил лишь нестройный, пьяный, но снисходительный бубнёж. И не было дела до оголённых ног, поясницы и груди, костей таза, и не было дела до выступающих позвонков сгорбленной смуглой спины, одежды на тёплой земле…       Мэд целовал его в лицо, которое изо всех сил старался узнать, чтобы оно перестало быть ему знакомым.       Мэд долго прижимал его к себе, не обращая внимания на то, что он был не в силах держать шею, что он и не чувствовал его поцелуев, так как уже совсем осоловел.       Когда он был не один в этом безвременном аморфном пузыре безнадёжности, вечность казалась желаннее справедливости.       И тогда, когда он с жаром целовал эти прекрасные губы, бессмертие больше не казалась ему проклятием.       И тогда всё вокруг казалось ему вечным.       И Мэд целовал эту вечность.