Разгляди

Он помнил полицейские мигалки, собачий лай и бешеный взгляд альбиноса.

Погода портилась с каждым наступающим днём осени, не оставляя от летней духоты ни следа. Ярко-жёлтые листья чахли под подошвами грязной обуви спешащих укрыться от дождя прохожих. Дождь пока ещё только мерно накрапывал, однако учащался по мере мрачнеющего небосвода: гроза должна была вот-вот разразиться, но природа только раскачивалась, готовясь обрушить беспощадный циклон на иссушенную голую землю. Завывающий ветер гулял меж стен каменных домов, подхватывая былинки, чтобы закружить в воздушном потоке. Глаза упирались в плотно закрытые ставни окон, через которые больше не просачивался ни единый отблеск света и домашнего тепла, делая построения на вид необжитыми или давно заброшенными, пусть минутой ранее какая-то жизнь в них всё же копошилась; будто народ спешил избежать вовсе не холодного ливня, а чужого тёмного взгляда. Огни тускнели параллельно маршруту спокойно идущей фигуры. Мадара не повёл и бровью, огибая очередную архитектурную ошибку с облупленным фасадом, чтобы следом прошагать в арку, куда свет не достигал в принципе. Огромные мутные капли отпечатывались кляксами на асфальте, равномерно падая как по команде. Запах сырости давно не вызывал отвращения. На старых каменных стенах прорастал мох, протягиваясь от земли до закруглённой крыши, пряча уродливую кладку. Кто-то, впервые здесь проходивший, ещё и чудом заставший светлое время суток, туристически умилился бы элементу первозданности – природа и человеческое творение, которое она медленно собой поглощала. Подобное столь же наивно, как и спутать вдруг услышанную тоскливую мелодию с воем ветра. Мадара холодно усмехнулся. Арка служила не только длинным коридором – проходом сквозь громоздкую постройку, но и местом обитания разномастных беспризорников. Нетипично было слышать плач скрипки наперебой раскатам грома. Монотонный, но пронизывающий звук, врезался в уши, сколько бы раз Учиха ни слышал здесь несостоявшегося Паганини. Играющий не прерывался даже когда сиплые хрипы вырывались из его закутанной тряпьём груди. В том же темпе он пересёк арку наполовину, нехотя бросив взгляд на сгорбленную фигуру, утонувшую в сером балахоне. Сегодня холод и правда пробирал до костей. Мадара не без энтузиазма представил как могли ныть кости у сидящего в сыром каземате бродяги, которого стихией, словно бумажную лодку, прибило сюда. Мрак не позволял чётко видеть наверняка осунувшееся лицо беспризорника, но этого хриплого кашля хватало с лихвой, чтобы определить возрастного маргинала. Учиха еле заметно поморщился. Обычно оживлённое арочное пространство заглушало писк инструмента, но только сейчас, когда на улицу сунется разве что спятивший, Мадара поневоле слышал всё: «‎Твой звёздный час, утырок»‎. Вдохнув теперь уже не застоявшегося воздуха, мужчина продолжил нехитрый маршрут, нисколько не меняющий своей траектории. Будто вдогонку, за ним устремились обрывки небезызвестной симфонии, даже когда он оставил коридор позади. Истинный ливень всё не хотел начинаться. Вместо него обезумевший ветер стучался ветвями погнутых деревьев в закрытые окна. Одиночные капли разбивались оземь словно рассыпанный бисер. Он знал, что ещё не время. На туманном горизонте среди коричневых крыш возвышалась строгая церковь. По мере приближения, главный ориентир – сияющий жёлтым золотом крест, терялся в блёклой городской палитре, вынуждая незнающего идти по памяти, огибая множество соседствующих зданий, теряясь в переулках и подворотнях. Учиха мог закрыть обзор повязкой и всё равно прийти точно к кованым вратам, напоминавших кладбищенские. Но так было не всегда. Мужчина давно, ещё в юности, открыл немного пугающую особенность этой местности: куда бы ты ни пошёл, пусть даже решив свернуть с изначального маршрута в другое место – церковь вырастет перед тобой за следующим же поворотом. Бесполезно было запоминать стёртые временем номера домов и длинные названия улиц: подобная мелочь просто растворялась в памяти, покуда гонимый первородным страхом неудачник пытался перестать плутать в трёх соснах. Сбежать от нагрянувшего спасения душ. Машинально взглянув на часы, Учиха глухо чертыхнулся, прибавив шагу. Без пяти минут. Фасады мелькали как кинокадры на бабине, которые искушенный зритель видел на экране несчетное количество раз. Мадара был искушён в достаточной мере. Пылает нещадно свирепая рать, Пред Божьим началом не в силах Ни крикнуть, ни пискнуть, и ни причитать, Сгорая на собственных вилах. Мощёная дорога извивалась, предлагая несколько развилок. Необходимо было упереться в иллюзорный тупик из нескольких зданий с бледно-жёлтыми стенами, чтобы, чуть развернув корпус, свободно вклиниться посередине их каменных тел, оказываясь в нужном месте. Лабиринт Минотавра был успешно пройден. Дождь всё-таки начался, сменив напряжённый гул ветра белым шумом прорвавшегося на свободу циклона. Поблизости не было лениво стекающейся паствы, что обычно вереницами тянулись ко времени. Учиха был уверен, что это отнюдь не из-за напугавшей народ непогоды – все, кто должен, уже находились там. Минуя почти никогда не закрывавшиеся ворота, мужчина удовлетворённо выдохнул, игнорируя постепенно намокающее тёмно-синее пальто. Оттуда, изнутри, достаточно чётко доносился голос пастора, который привычно извещал о начале службы. Мадара отворил массивную дубовую дверь, проходя внутрь; время уже не имело никакого значения – здесь его попросту не существовало, как не существовало и мирских забот, бушевавших где-то на периферии холодного сознания. Стон несмазанных петель как волна окутал просторное мрачное помещение. Никто не оборачивался. Взгляд тут же упёрся в ожидаемо пустующее место с края шестого ряда над вколоченным в стену распятьем. Пасторский тембр с первых минут погружал в тягучую дремоту, где все звуки, кроме проговариваемых слов писания, тонули в негласном молчании: не так, как было заведено на обычных службах, здесь не смели даже громко дышать. Однако Мадара, при всём снисхождении, дозволял себе некоторые привилегии. Неспешно, будто прогуливаясь по тенистой аллее, он зашагал по узкому пространству между церковных скамей. Глухой стук ботинок эхом отскакивал от монолитных стен. С края намокшей одежды несколько прозрачных капель упали на пол – звучно. Этой привычной прогулкой Учиха приветствовал всех присутствующих. Без слов, только ритмичным шагом, он ясно давал понять, что всё ещё здесь. Началась часть прошения: когда пастор вздымает руки к небу и читает соответствующие молитвы, пока его паства покорно склоняет головы и просит, просит... Сначала за живых, потом за тех, кому повезло меньше. Ходить во время этих чтений возбранялось. Священник закрывает глаза и понижает тон, молясь на манер индийской мантры, когда слова сливаются в один мерный поток. Учиха мазнул взглядом по сгорбившемся фигурам – все, как на подбор в тёмных одеждах, будто посещали не вечернюю службу, а отпевание. Оторвавшись от общей массы спрятавших лица людей, его чёрные глаза встретились с другими, неожидавшими натолкнуться на чьи-то ещё, голубыми. Мадара смотрел равнодушно, тогда как пастор слегка сощурился, будто улыбнувшись. После, молодой служитель развернулся к алтарной части, заканчивая молитву о прошении. Этих мгновений хватило, чтобы сесть на своё место. Служба продолжалась. — Господь вчера, сегодня и навсегда. Аминь. — Аминь... Глухо проскандировала будто завороженная толпа. Мрачное эхо прокатилось по церкви, улетая куда-то наверх к выложенному цветной мозаикой потолку. Сверху вниз на поднявшего голову мужчину смотрел строгим взглядом ангел с золотистыми волосами. Кто-то закашлялся, но побочный звук моментально заглох в надрывном горле; необходимость глотать любое мирское как первостепенная задача – не везде, но здесь. Он откинулся на скамье. Хотелось курить. Здесь мало что поменялось за холодные годы: выдраенные до блеска полы, свежие цветы в тонких вазах, будто только что срезанные с солнечной поляны, и всеобщая собранность, готовность действовать в любой момент, снести тяжёлые врата, являя миру оплот веры. Лишь новое лицо в белом одеянии мозолило глаза, как-то сразу не вписавшись в общую картину удручённой покорности и скорби. Слишком менторский тон, пусть и доброжелательный. Священник не должен был ставить себя выше паствы, поучая народец как столетия назад на средневековых площадях. Он точно также должен должен был бояться, натурально ужасаться собственным проповедям об открытой пасти преисподней. Тогда и только тогда стены его не отринут. Не сплющат меж собой его спокойную блаженную физиономию, позволят и дальше занимать эту нишу. Нишу, с которой достаточно просто рухнуть, больше не поднимаясь. Пастор всё ещё читал по книжке, когда как по команде заиграл протяжный орган. Внутри похолодело, но это чувство, тоже побочное, следом же испарилось, не оставляя и следа присутствия. Резко, потом снова переходя в плавность, чьи-то выученные пальцы наигрывали неменявшиеся мотивы. Время позволило добавить сюда только апостольский лик нового священства. И Мадара хорошо к нему присмотрится, он обязательно подумает о нём на досуге. Казалось бы, что может быть важнее сменившегося главы церкви, но казалось так только неосведомлённым идиотам, судившим категориями власти, политической и рабочей иерархией. Пастор безусловно важен, но не первостепенно. Он – направление более мелких, но его направляют тоже. Почестей правда с лихвой. Учиха хмыкает, когда видит подобострастие в некоторых нагло поднятых глазах: священство любят, чтят и боятся. Но те, кто делал всё это, пришёл сюда совсем недавно. Или их по обычаю притащили насилу. Алтарный трон освободился и уступил место новому поколению. Значило ли это то, что приближенные к священству сменились тоже? Обошлось ли всё малой кровью? Проходит ещё минут двадцать и чтения завершаются. Одна за другой меркли электрические свечи, совсем лишая помещение света. Мощный аккомпанемент органа превращался в раскатистое эхо отдельных частей композиции, становясь всё тише и тише. Пастор развернулся, окидывая кротким взглядом помрачневшую толпу. Так быть не могло ни прежде, ни сейчас. Слишком рано для завершения – последние громкие слова ещё не сказаны. Неужто что-то всё же вышло за рамки? Что-то выбилось из монохромного цикла действий и позиций? — Ну, а сейчас небольшой сюрприз для всех присутствующих. Потёмки разбавлялись разве что бледными лицами паствы, как множеством мутных лун. Мадара ненавидел сюрпризы. Особенно сюрпризы, уготованные церковью многострадального святого. Во мгновение что-то происходит. Ему показалось, что в постройке сорвало крышу, и оттуда, с самих небес, в затхлые покои ворвался рой ангелов, ослепляющих своим присутствием. И свет действительно был. Неоднородный, рассеившийся по всему периметру, беспощадно окруживший настигнутых. Глухие хлопки крыльев с разных сторон зала. Внезапный взрыв света, и отчего-то проснувшееся пианино, решившее придать краху хоть какого-то шарма.