Разгляди

Короткое вступление пианино, за которое они успели встать по стойке смирно, занимая каждый свою позицию. Они – проворные, не заставляющие себя ждать, вызывающие трепетную улыбку у всех собравшихся. Мадара не улыбался, но взгляда не отрывал. Просто не мог, покуда его не до конца отпустил экзистенциальный ужас, нахлынувший в момент полного забвения. Подобное с ним уже было. Той секундной темноты хватило, чтобы крохи воспоминаний просочились из недр памяти, окрасили невидимый платок красным. Они и были сюрпризом. В эти промозглые сутки что-то изменилось, что-то сдвинуло заржавевший механизм и Мадара чувствовал это изначально. Те моменты, когда ветер дует как-то по-знакомому, когда полы скрипят мелодией голодного детства, а ворох ребятни в светлых одеждах выбивает из лёгких воздух. Поразительно и невозможно.

* * *

Он даже не помнил день, когда они с братом оказались в душных угодьях детского центра. Помнил только следующее утро, когда в маленькую комнату вошли незнакомые люди с просьбой пройти в кабинет. Как со старшим, с ним велись бесконечные разговоры обо всех подробностях их незавидного положения. Они так и говорили "незавидное положение", качая головами и слушая отрывистое повествование, не обладавшего красноречием подростка. — Учиха Мадара. Четырнадцать лет. Одна из сотрудниц, молчавшая большую часть времени, что-то записывая в блокноте, оживлялась только от звона стационарного телефона, который периодически подпрыгивал от звонков. В последний раз она присела на край стола, диктуя звонившему другой номер, видимо, свой личный. Мадара сделал такой вывод из-за того, что после разговора стационарный совершенно заглох, в отличие от небольшого кнопочного аппарата. С ним уже она могла выходить за пределы кабинета, не возвращаясь минут по двадцать. У брата то и дело начинали дрожать губы, даже под взглядом, умоляющим потерпеть до конца словесной экзекуции. Но дети обычно не склонны подолгу сидеть, внимая взрослым разговорам с непонятными словами, тем более, если их результат буквально должен решить вашу дальнейшую судьбу. Так, по крайней мере, думал Мадара, от чего предельно старался не слишком откровенно закатывать глаза к небесам, вернее к прохудившемуся светлому потолку с уродливыми разводами, когда его уже в третий раз переспрашивали об одном и том же. — Вы говорите, что плохо помните свою мать, это верно? – интересуется гнусавый мужской голос, шелестя бумагами. Работница, по видимому секретарша, внезапно возвращается в кабинет, ступая чуть ли не на цыпочках. Мадара коротко кивает, сжав зубы. Это было верно и первые два раза. — Может, другие родственники? Бабушки, дедушки? – вкрадчиво встревает женщина, непонятно как вклинившись в разговор спустя мгновение присутствия. Изуна опять шмыгнул носом. — Никого. – он смотрит на отрешённого брата, вяло болтающего ногами в воздухе. Женщина обречённо цокает, как и все предыдущие дамочки с ним разговаривающие, интенсивно качая головой на любую произнесённую реплику. Мадару это бесило. Бесило всё в этом месте: показная сердобольность, тяжёлые вздохи и глухие причитания, пока бумага продолжала шелестеть. Мадара смотрел и видел оживших болванчиков с шеями-пружинами, глупо качавшихся на них взад-вперёд. Изуну бы такая игрушка повеселила. — Мы всё равно обзвоним всех, кого сможем. – женщина говорит с улыбкой, слишком отдающей сокрытой печалью, в голосе тоже. Непонятно, для чего это им говорили. Ладно, он, Мадара, наслышанный за сегодня самых разных прогнозов, и всё равно не верящий в нахождение чудо-родственника из недр семейного древа. Но Изуна – другое. Он мог и поверить, обнадёжиться за зря, ожидая того самого доброго самаритянина на пороге. Со смерти отца не прошло и двое суток, а болезненную утрату младшего эти разговоры лишь подпитывают. Но Мадара не был уверен, что тот слушает, хоть и сидел бок о бок. Он бы сам не слушал, но тогда эти добросердечные могли сменить тон беседы. Отец работал не каждый день, но когда работал, не приходил до самого утра. Постоянно читал последние страницы газет с вакансиями. Работал, ругал правительство, экономику, церковь – особенно её, а потом опять шёл на работу, зарабатывать помимо денег ещё и хронические заболевания. То не мог разогнуть спину, то снова перерабатывал, наплевав на нормы. Однажды он вернулся раньше: скинул тяжёлую куртку, потрепал старшего сына по голове, прилёг отдохнуть на софу, да там и умер. Потом приезжали врачи, которые спустя время позвонили этим кретинам. Мадара понял, что отвлёкся и всё то время сверлил взглядом блюдо с печеньем. Очкарик вышел за дверь, передав две папки с бумагами женщине, которая тут же их отложила, двигая посудину почти к самому носу Учихи. — Нате вот, поешьте. – она показала это ещё и жестом, чтоб её наверняка поняли. Интересно, если Мадара засмотрится на дверь, предложит ли щедрая дама им выйти отсюда? Надо проверить позже, а пока он не слишком доверительно выбирает более-менее приличное печенье, чтобы вручить моментально обратившему внимание Изуне, который с благодарностью начал его грызть, половину кроша на брюки и на пол. Внезапная телефонная трель всколыхнула умилённую картиной жующего Изуны дамочку, тотчас полезшую его проверять. За последние два часа это был четвёртый звонок, на которые была соответствующая реакция хозяйки телефона. Она нервно закусила губу, переводя взгляд от младшего к старшему, а потом на экран мобильника. Хотела выйти, но не могла, ведь надзорщик в виде очкарика куда-то отчалил, а надеяться, что их наконец оставят в покое, не приходилось. Будто уйди она потрепаться, Мадара успел бы прокопать тайный ход в кафельном полу для них с Изуной. Секретарша отошла к дальнему окну небольшого помещения, нажав кнопку ответа и прошептав неразборчивое послание секретному абоненту. Наверное что-то вроде: "Извините, мне так страшно, что двое детей подслушают наш с вами разговор, содержащий интимные подробности моей жизни. Умоляю, перезвоните позже. Безусловно, в рабочее время я абсолютно свободна". Мадара еле заметно прыснул от таких мыслей, чем привлёк вопросительный взгляд Изуны, проглотившего свой бисквит. Женщина тяжело вздохнула, отправившись обратно за рабочий стол, и очевидно внутренне коря себя за упущенный разговор. Опять зашуршали бумажки, открылся блокнот. Очередного круга допроса Мадара не выдержит. Пусть дамочка была куда менее противной прокуренного мужика, но от её слов хотелось, если не вмазать, то ликвидироваться самому, чтобы только не слышать льющуюся заботу как по учебнику «Идеальная мама». Мерзость. Мадара задней мыслью подумал, какая это большая досада, что они не разговаривали с Изуной. Перестали пытаться, ведь братишка отлично играл роль умственно-отсталого пацана, на деле просто переживая стресс и не говоря предложений длиннее двух слов. Нет, ему совсем не хотелось, чтобы младший страдал вместо него, слушая пересказ его коротенькой жизни из уст этих полудурков, но хотелось заиметь хотя бы мизерную возможность подумать самому, не будучи вовлечённым в словесное изнасилование. Но дамочка всё ещё нервничала. Было видно, что бумаги в её руках находились по привычке, а не по надобности, а записывать ей и вовсе было нечего до первого своего вопроса. Которого всё не следовало и не следовало. Вот оно. Вряд ли настолько посторонним темам сильно обрадуется гнусавый, поэтому Мадара счёл этот момент лучшим, чтобы воспользоваться расположением женщины, вперившей пустой взгляд в столешницу. Без второго она была куда более податлива. — Скажите – аккуратно выдаёт, чтобы обратить на себя внимание. Когда ему удаётся, продолжает непринуждённым тоном. — Кому вы постоянно звоните? Вот так просто. Мадара не отличался деликатностью, спрашивая оторопевшую в лоб. Но не грубо или требовательно, скорее наивно. Если Изуна успешно снял с себя полномочия поведением овоща, то старшему ничего не стоит сыграть такого же дурачка, который смотрит людям в рот. Спрашивал о звонках, так как о дальнейших событиях докапываться бессмысленно. Как сказали им: здесь их временное пристанище, пока не разберутся, куда можно пристроить двух осиротевших детей. Что-то сродни передержке зверья без хозяев. Две проведённые здесь ночи они спали в комнате с чужими вещами. На стуле с высокой спинкой висело чьё-то кожаное пальто. Вечером им принесли две порции не единожды разогретого ужина, который они тут же проглотили. Из информации в голове был только узкий коридор, что вёл из их каморки в кабинет для выпытывающих бесед. Был ещё туалет, где их тоже не хотели оставлять в одиночестве, дежуря у двери. Боялись, что сбежат? Почему бы они захотели? — Мальчики, мы же обсуждали это... – она вдруг обратилась к ним обоим, будто Изуну волновало хоть что-то кроме второго взятого с блюда печенья. – Есть система усыновления. Сейчас идёт поиск родственников. Пока мы не найдём, кому... — Но вы не найдёте. – обрывает Мадара уже до тошноты заслушанную фразу. Возможно, слишком резко. Отец всегда говорил, что у них он с братом один и чтобы те, в свою очередь, его не доводили. Только в таком контексте он заявлял о своей исключительности, и у старшего не было резонов в это не верить. Будет ли их благородная организация, если таковыми представителями являлись эти люди, искать, действительно искать тех, о ком отец просто не рассказывал или позабыл за время необщения? Женщина заметно стушевалась, нервно выкручивая ткань нелепой блузки. — Мы будем делать всё возможное. – говорит как автоответчит, смыкая губы в выученную улыбку. После таких слов обычно шли гудки и разговор не рождался вовсе. Но сейчас так сделать не удасться – Мадара не на другом конце провода. Младший брат покосился в их сторону, мало что понимая из сути, зато хорошо чувствуя нестабильное настроение старшего, чтобы не влезать. — Вы договариваетесь с приёмной семьёй? – наседал Мадара, не отрывая взгляда от работницы. В стране без приютов как таковых самой частой практикой были приемные семьи, которые рассматривались в крайнем случае, за отсутствием каких-либо родственников. Не нужно прикладывать много усилий, чтобы понять. И сенсации в этом тоже никакой не было. Тогда почему, чёрт возьми, секретарша, да кто угодно другой, не мог сказать этого прямо? Мадаре четырнадцать – он не будет рыдать по мамочке, которую помнил лишь образно, даже Изуна не стал бы. С отцом сложнее, но это тоже возможно принять, когда-нибудь да смогут... Она не могла быть настолько тупой, чтобы как-то их к этому готовить. По крайней мере не обоих сразу. Любой ребёнок должен обрадоваться возможности покинуть это место, пусть и в полную неизвестность. Она молчала. Может, роль дурачка сыграна слишком убедительно? Молчала и волновалась. Её до сих пор не отпускал несостоявшийся разговор – это было видно невооруженным глазом. Женщина возвращает тревожный взгляд только когда Мадара встаёт с жёсткого стула и подходит на полшага ближе. Вздрагивает от неожиданности, выпрямляя спину. — Вы можете сказать мне. Я всё пойму. Он в открытую требовал от неё солидарности, как при многочасовом допросе. Там его успешно считали за взрослого. И почему-то никто не пытался строить из себя саму тактичность, спрашивая чуть ли не фирму дивана, на котором отец испустил дух. Этот раз ничем не отличался, просто теперь спрашивал сам Мадара. — Нет! – она мотнула головой, всем телом выказывая несогласие. — Нет, нет... я не могу обсуждать это. Не сейчас, не с вами... – в папку переместились совершенно случайные бумажки, где-то со вмятинами от пальцев. — Пожалуйста, присядь. Изуна попытался было схватить брата за край кофты, чтобы притянуть того поближе к себе и подальше от странной женщины, но тот легко увернулся, не позволяя этого сделать. Только отсюда, стоя достаточно близко, как бывало он стоял в директорском кабинете, Мадара чувствовал запах чужого парфюма. Нет. Запах такого рода не мог продаваться в стеклянных ёмкостях, а имел явно отличное происхождение. Он вспомнил отца, от которого постоянно пахло машинным маслом, и это нельзя было вывести с одежды никаким порошком – он намертво въедался под кожу. От неё тоже пахло маслом, только с каким-то цветочным подтоном. Аромат, бьющий в нос с непривычки. И Мадара был уверен, что в её тело въедался он точно также, с каждым рабочим буднем. Вот только как? — Моему брату страшно. – он ввёл подлую тактику, ссылаясь на Изуну, успевшего прослыть белым ягнёнком на фоне вдруг потерявшего терпение старшего. — Он не понимает, что происходит. И я не могу его успокоить. А он и правда не мог. Просто не обладал таким полезным в их случае даром. У Мадары не было достойного плана, даже достойных слов поддержки. Это угнетало, заставляло мысленно лезть на стену от безысходности. Хотя вернее уж, ломать стену в щепки. На языке вертелось продолжение фразы, что секретарше необходимо только разомкнуть рот и сказать что-то стоящее, сохраняя шаткие нервы ангельского ребёнка и его не слишком ангельского родственника. Но он не успел продолжить, обратив внимание на вытянувшуюся физиономию при упоминании брата. Изуна не подал и звука, тут же замерев под метавшимся взором. Женщина, переменившаяся в лице, стала на тон бледнее. И это лицо мертвеца теперь не сводило глаз с младшего, которому уже по-настоящему стало страшно здесь находиться. Мадара ждал другой реакции. Он что-то задел в ней и это что-то хотело вылиться чёрной жижей на пол. От цветочного запаха выворачивало кишки. Её губы медленно разомкнулись и старшему парадоксально захотелось, чтобы этого действия никогда не происходило. Казалось, будто слова перестали иметь смысл или она их вовсе забыла, а из горла теперь сможет выйти только сиплый хрип, знаменующий его фатальный проигрыш. Он чуть двинул корпусом, чтобы не стоять как манекен, но это не осталось незамеченным. Взгляд убитой рыбы как по команде переместился на него... Хлопок. Пущенная, как свинцовая пуля, струя морозного воздуха. — Какие-то проблемы? Голос вошедшего гнусавого вернул ход времени и кислород в лёгкие. Он смерил всех присутствующих недовольным взглядом и Мадара почти обрадовался хотя бы таким переменам. Любым человеческим эмоциям. Мужчина закашлялся, махнув рукой в сторону секретарши, игнорируя её не самый естественный вид. Запах сигарет заглушил пряное масло. — Пошли. – зовёт он, решив, что никаких проблем не было. Восковая фигура ожила, неспешно выплывая из-за стола. Оба брата замерли, когда она поровнялась с ними. Хотя бы больше не смотрела. Двое направились к двери, несмотря на слабый протест женщины, глухой и неразборчивый, словно та и правда разучилась говорить. Мадара вонзал в кожу ногти параллельно неумелой молитве непонятно кому, с одной лишь просьбой больше не бросать их втроём в одной комнате. Гнусавый из-за плеча глянул на абсолютно неподвижных братьев и мысленно махнул рукой второй раз, пропуская секретаршу вперед и закрывая дверь кабинета. Тлевший адреналин и цепкая хватка на предплечье. Они наконец-то остались одни.