Esmu slinks

–Ну и что ты тут делаешь? Федор устало потёр переносицу. Дважды Гоголь ещё не появлялся, особенно днём. Уголки губ, стоящего на пороге, слегка подрагивали, с руки медленно стекала по пальцам алая жидкость, окрашивая плитку. На полу, к двери можно увидеть капли, которые образовывали неровную дорожку, такую "танцующую", что говорило о слабости новоприбывшего, вероятно, он хватался за стены, чтобы не упасть, пока поднимался по лестнице. Да, именно лестнице. На подсознательном уровне Николай помнил свой крайний подъем на лифте и всячески не хотел повторить прошлый опыт, даже не помня того, что произошло. Образовался сквозняк, который крал все тепло из квартиры, внося свою лепту в атмосферу, повисшую между ними. Волосы Николая торчали в разные стороны. В разноцветных глазах, если присмотреться, было бесчисленное множество эмоций, которые не дано было понять стороннему наблюдателю, а Федор понимал, ведь знал стадии "возврата" воспоминаний уже очень давно. И это была одна из них. Сейчас Гоголь все сильнее увязает в своем омуте, со своим единственным чёртом - его истинным "я". Хотя кто знает, вероятно уже с двумя, если его сознание успело разделиться, такая штука носит название раздвоение личности, но надежда на лучший исход ещё существует. –Я тут поранился... –Скажи, для чего тебе лезвие дали? Николай слегка склонил голову вбок, подставляя ее ближе к потоку образовавшегося из-за сквозняка ветра, от чего пряди пришли в движение . Бледность лица и дрожащие пальцы выдавали подвешенное состояние, а Федор представил картину бредущего по улице со сгорбленной спиной и окровавленной рукой Гоголя и размышлял, какими такими судьбами он не оказался в участке или где-то в дурдоме. –Заходи. И Николай неровной походкой направился в сторону ванной, но так и не дошел, упав с глухим звуком. Федор свистяще выдохнул, захлопывая и закрывая входную дверь. Вероятно у Коли потом голова будет болеть, судя по тому, как он ею ударился, Достоевский не стал бежать за нашатырем, ведь обморок был вызван сильной усталостью на нервной и, вероятно, физической почве, так что будить его сейчас будет жестокостью. Бесшумными шагами приблизившись к потерявшему сознание, он аккуратно его подхватил. Поскольку после продолжительного "лечения" Николай сильно похудел, встать с его телом на руках не составило труда, только в глазах потемнело, от пониженного гемоглобина, но через несколько минут картинка опять проявилась и Федор зашагал к спальне. Занавески колыхал ветер, из-за которого в комнате было довольно холодно. Уложив гостя, Федор поспешил закрыть окно, попутно хватая плед с подоконника, чтобы накрыть им Колю. Холодными и ловкими пальцами вначале был обработан глубокий порез на руке, яркий, бросающийся в глаза, но вскоре его скрыли от посторонних глаз белоснежные повязки. Федор невесомо касался новых ранок, затянувшихся шрамов и небольших синяков в глубокой задумчивости. Черные волосы закрывали обзор, помогая абстрагироваться от всего вокруг, только в соседней комнате тихо тикали часы, но хозяин квартиры не замечал стука секундной стрелки. –Эти маленькие синяки оставлены твоими пальцами, да, Коль? –Тихий шепот был еле слышен.– Что же тебе сниться? Но ответа не последовало. Только неровное дыхание. Достоевский склонился над спящим, аккуратно убрал белую челку с глаз и померил температуру лба тыльной стороной ладони. Холодная кожа говорила про упадок сил, все же лучше так, чем с температурой. Федор испытал много разных чувств по отношению к Гоголю. Зачастую его выходки сбивали, шокировали, вгоняли в оцепенение или временный ступор, иногда они были невероятно адекватными и спокойными. Изначально Федор считал это побочным эффектом препаратов, но, покопавшись в памяти, он вспомнил, что такое было и до продолжительного "лечения", правда не так масштабно, поскольку существовала какая-то грань. А во время учебы, когда они наконец встретились спустя столько лет, его конкретно штивало. Вероятно, дело было в безответственности или специальном пропуске приема лекарства, от чего и бросало от крайности в крайность. Достоевский рисовал известный лишь ему узор на гладкой, израненной и очень бледной коже Николая, щекоча кончиком пальца. Для Достоевского у Коли были какие-то сложные для понимания чувства к нему. Федор видел, как он всегда хотел прикасаться, обратить на себя внимание, получив хоть какую-нибудь ответную реакцию. Но Федору, из-за определенных событий своего детства, очень сложно было стерпеть какие-нибудь прикосновения к себе без содрогания или желания оттолкнуть. Когда Николай контактировал с ним, или кто-то другой, кожа начинала чесаться, ее хотелось содрать, чтобы потом сидеть, сложа руки, и ожидать появление новой. Иногда хотелось стать змеей, вылинять и жить спокойно. Касания в маршрутках, иногда на улице и магазине, в большом столпотворении. Такой "дефект" был одной из причин того, что Достоевский асексуал , который не мог ничего с этим сделать, как бы не хотелось. Возможно, получится перебороть это, тогда жизнь наладится, но когда это будет, он не знал. А будет ли вообще? Но существует и другая проблема. Гоголь мужского пола, так же, как и Федор. А это, посудите сами, не по христиански. Не по религии. Неправильно. Непозволительно. Аморально. Так что любые однополые пары у Федора вызывали отвращение. Прикосновения вымораживали. А Гоголь... Это просто Гоголь. До расставания Достоевский считал его исключительно другом, после - обычным знакомым. Знакомый... Ага как же. Достоевский невольно вспомнил, как Гоголь, напившись, сбил с ног и полез целоваться. Хоть Федор на тот момент тоже не первую рюмку опустошил, но этот горящий взгляд запомнил надолго. А сейчас неизвестно в каких они отношениях. Коля не помнит ничего. Красота, одним словом. Одно забавно. У Коли имеется карточка с пройденным лечением, как выяснилось, в психбольнице. Любопытно. Из задумчивости Достоевского вывел оглушающий в царившей тишине звонок телефона. Пришлось молниеносно реагировать, на столь внезапное развитие событий, ведь тревожить чужой сон он не хотел. –Алло! Ты на сообщения мои отвечать будешь или как!? –Дазай, тише говори. –Вообще то я имею право возмущаться. Такой наглый игнор. –Я же их не просмотрел, какой игнор? –Естественно просмотрел. В шторке уведомлений. Я же тебе пол часа назад сообщения отправлял. –Нет, не видел. –И не стыдно обманывать? М? –Ближе к сути. –Вот зайдешь и прочитаешь. Он сбросил вызов. Федор видел сообщения и действительно читал, но сознаваться он не планировал. Речь шла про сбор у Чуи, но из-за того, что он ожидал второе появление своего гостя, решил остаться вне сети. Достоевский обернулся, чтобы проверить, не разбудил ли он ненароком Николая, пребывающего в своем очередном хаотичном сне, но беспокоился зря. Гость так же лежал, не меняя своего положения, с неровно поднимающейся и опускающейся грудью. Лицо бледное, губы пересохли, пальцы слегка сводит время от времени, как в судороге. –Федь, где ты ? Достоевский замер. Тихий шепот не скользнул мимо его слуха. Гоголь действительно звал, не просыпаясь, только голова сдвинулась влево и брови сошлись у переносицы. –Я тут, все хорошо. Так же тихо отозвался Федор, не контролируя свои действия, коснулся руки Николая, только секундой позже осознав это. Зрачки резко расширились, а в глазах скользнул блик, позволяя им сверкать глубоким, душевным огнем. Он только что сам протянул руку, сам. Лоб сгладился, брови вернулись в свое изначальное положение. Лёгкая улыбка и расслабленное лицо свидетельствовали о том, что спящий слышал эти слова. Они его успокоили. А вот у Федора в душе произошел какой-то микро взрыв. Руку не хотелось выдернуть из слабых пальцев. Он не почувствовал того отвратительного чувства, которое сопровождало чьи-то прикосновения. Возможно, дело в том, что он коснулся добровольно? Высвобождая из теплой ладони свои вечно замершие пальцы, Достоевский последний раз взглянул на Николая и вышел из комнаты, а чуть позже и из квартиры. В первую очередь, чтобы свежий воздух помог убрать лишнее из головы, и заодно навестить Дазая, который очень хотел сегодня увидеться. Ветра, на удивление не было, но на небе собрались темные тучи, вестники дождя. Да и воздух был тяжеловат. Почему-то возникло сильное желание закурить. Федор ещё в подростковом возрасте начал, считая, что это каким-то образом поможет справится с происходящим, но после переезда бросил, из-за понимания неправильности этого занятия. А сейчас прям ностальгия ударила. В такой же день, в таком же глубоком предвкушении перемен и необычных событий, когда-то он зашёл в захудалый магазин, где продавали все подряд не глядя на возраст. Точно так же и сейчас, только вместо того захудалого, везде только новые, прочно стоящие на земле. Так, во всяком случае, было в этом раене. Зайдя, он увидел молодого парня за кассой, отличительной чертой которого были длинные, разноцветные волосы. Но Федор по старчески сетовал на двадцать первый век и желание молодежи хоть чем-то выделяться. Обычно они это делали разными способами, но чаще всего внешностью. Этот юноша не стал исключением. –Здравствуйте. –Добрый день. –Пачку Винстона. –Какой. –Синий. –Покажите паспорт. А, ну да. Паспорт. У Федора вообще время идёт как-то иначе. Дело в книгах, которые он поглощает в больших количествах или в "насыщенной" жизни, что аж состариться успел в душе? Но суть одна. И Достоевский протягивает паспорт, год рождения даёт понять продавцу, что перед ним очень даже совершеннолетний. –Что-то ещё ? –Нет. –С вас восемьдесят шесть. Федор вздохнул ещё чистыми лёгкими, сетуя на наценку в маленьких, придорожных заведениях и заплатил за пачку. –Спасибо за покупку, заходите к нам ещё. Федор вышел на улицу, остановился рядом покрытой ржавчиной урной, и быстрыми движениями сорвал прозрачную пленку и верхний слой бумаги, прикрывающий сигареты. В кармане нащупал найденный дома коробок спичек. Поджигая сторону с табаком, Достоевский размышлял о происходящем вокруг него. Приблизительный исход событий он знал, но жизнь устроена так, что невозможно знать наверняка будущее, уж слишком много вариантов развития событий и разветвлений. Единственное с чем он не разобрался, это с Гоголем. При одних обстоятельствах неизбежна его смерть, но должны же быть ещё варианты, чтобы этого избежать. Верно? Было бы славно. Федор затянулся. Дым охватил все. Проник в лёгкие, на мгновение отключая мозг, ослепляя. Медленно выдохнув, Достоевский ощутил сильное жжение в области грудной клетки, которая ничего не ощущала в течении стольких лет. Теперь сердце стучало очень сильно. Можно даже назвать это трепетом. Скоро. Скоро все измениться и он сможет ощутить течение жизни, покалывание связанное с нетерпением. И он почувствует, действительно ощутит это чувство. Последнее время все чаще появлялись мысли о жизни в симуляции или нахождении в глубокой коме из-за отсутствия того самого чувства. Чувства, что он живой. Со второй затяжкой головокружение уже не было таким сильным и скоро он сможет идти по своим делам. Достоевский наслаждался этой тяжестью, этим жжением, этой горечью в горле. Он держал двумя пальцами сигарету , а другой выдавливал в кожу через футболку крестик, весящий на груди. Куртка была расстегнута, по этой причине подушечками без труда можно было ощутить распятие. Вера была и является его смыслом жизни, так что предавать ее Федор не намерен. –Извините ...–Немного неуверенный голос принадлежал тому человеку из магазинчика. – Вы случаем, не учились со мной в одной группе института? Достоевский, обернувшись к говорящему, поднял бровь. Пальцы обдало жаром от тлеющей сигареты. –И дальше что? –Вы знаете Николая Гоголя? Пальцы обожгло. По этому Федор невольно отвлекся, глядя на упавший бычок, который мерцал в тени, догорая. –Вы кто? Достоевский опять повернулся к собеседнику, растирая пострадавшие пальцы. –Меня зовут Сигма, мы трое учились в одной группе. Но вы одновременно пропали, вот я и решил спросить. –Тебе не похер? Федор сощурился, глядя на недоверчивое лицо Сигмы, брови которого встретились у переносицы, образуя забавную складку. –Нет, мы просто общались...И вообще, мне что, нельзя спросить? Зачем сразу так грубо? Перестав оправдываться, новый знакомый перешёл в наступление, с вызовом глядя в глаза Федору, который лишь тихо хмыкнул в ответ. Недовольство Сигмы возрастало с каждой секундой повисшего молчания. –Если он захочет, сам расскажет. Я ничего не знаю. Достоевский достал ещё одну сигарету, закусывая фитиль зубами и внимательно наблюдая за чужой реакцией. –Курите пожалуйста в другом месте. И Сигма скрылся за дверью ларька, оставляя Достоевского поджигать табак в полном одиночестве. Федор глубоко затянулся и медленно двинулся в противоположном направлении от дома и магазинчика, слушая шуршание гравия под своими ногами. Воздух стал ещё более сырым за эти минут десять, а тучи серой пеленой написали сверху. Первая капля. Вторая. Третья. Пошел мелкий дождь. Федор поставил лицо каплям позволяя им скользить по гладкой коже , остужая своими прикосновениями. Ветер колыхал черные полосы, остужая голову, заползал под куртку, щекоча ребра. Но холода Федор не ощущал, он им наслаждался. Половина сигареты была потушена пальцами и выброшена в большой, синий мусорный бак. Идущий набирал полные лёгкие дождливого воздуха и все выдыхал. Слегка прикрытым глазами без бликов он рассматривал дома и пустые площадки. .