Safety zone

Шли третьи сутки, как Хосок нормально не спал. Не из-за загруженности или слишком интересных сериалов. Тревожность. Погода была солнечная. Хосок закончил смену. Даже продуктивно. Но его лицо… Знаете, как выглядит человек, который не спал нормально последнюю неделю, у которого такая помойка дома, что негде сесть, и желание жить у которого стремится в минус бесконечность? Вот так выглядел Хосок. Мысль перерезать себе вены или горло казалась ему спасительной. Точнее единственным избавлением. Хосок достал телефон и открыл галерею. Так полистать, и напомнить себе пару вещей. Потом зашёл в инстаграм, открыл архивированные посты и стал смотреть комментарии под каждым. Слова тех, кто его бросил, предал, издевался. Тех, кого лучше бы с ним никогда не случалось. Все эти токсичные люди, которых он, казалось бы, переиграл. Все те, кого он назвал друзьями, и те, кто не заметили ни первой, ни второй его госпитализации. Те, кто говорили ему «нахуя это тебе», когда он учился день и ночь, чтобы свалить из своего проклятого города. Он верил тогда, что достоин большего. Но сейчас, имея какую никакую работу и получая образование, которого он так хотел, у него не было даже желания дышать. Как же он ненавидел себя и свою слабость в такие моменты. Бессонница, тревожность, суицидальные мысли и поведение — простые отмазки. Тот Хосок, старый Хосок, вскрывал вены каждую неделю, но работал без сна и продыху. Вставал в четыре, ложился в двенадцать ночи. И ничего. Психотерапевт и отсутствие поддержки вообще не проблема, когда у тебя есть цель. Но сейчас цель одна — выжить..? С годами депрессия не проходит. Она только ухудшается. Сейчас не вскрыть вены было, наверное, самой сложной задачей. Знаете, почему тогда было легче? Всем было насрать. Всем, кто был рядом, было абсолютно все равно. А сейчас? Один лишний шрам, и Юнги начнёт психовать, Намджун молча уйдет курить часа на два, а Чимин будет тихо истерить и загоняться. Слишком много ответственности. Он не мог больше справляться так, как привык. Настоящая дружба прекрасна и обременительна. Никто не позволит тебе пройти путь успеха через путь разрушения. Саморазрушения. Хосок знал, что будет дальше. Он придёт домой и, чтобы не перепутать окно и дверь, ляжет спать. И проспит 12 часов. Здравое решение. Живот скручивало от голода. Голова болела из-за количества никотина в организме. Отрыжка от каждой затяжки была похожа на попытку организма очиститься, но желудок был пуст. Поэтому во рту оставался только вкус желчи. Самоповреждение — это самый страшный наркотик. Хуже алкоголя или сигарет. Худшее, что случалось с Хосоком. С годами он становился только изобретательнее. Чем лучше у тебя выстроена система поддержки, тем менее вероятно ты сможешь вскрыться. Тогда приходят в голову новые гениальные идеи. Морить себя голодом. Курить по семь сигарет в час. Тушить их о себя. Не спать. Доводить себя до истерики, погружаясь в воспоминания. Тренироваться, пока ноги не онемеют или пока колени не опухнут от синяков. Мир наполненный возможностями. Депрессия же рада помочь. Тревожность была рада стараться. Пройдя через всё то юношеское дерьмо, он понимал, в какой заднице был. Сейчас его и радовали, и злили изменения. С одной стороны никто не даст тебе умереть, с другой стороны то же самое. Хосок с презрением смотрел на всех этих девочек первокурсниц, которые романтизировали депрессию и рассказывали своим еще ненастоящим подружкам, какие им антидепрессанты прописали. «Вниманиебляди». Так их называл Хосок. Сколько раз за свою жизнь он не получал помощи из-за такого поведения. Он был покрыт шрамами с головы до пят. Юнги называл его тигром за это. Не смешная шутка, если честно. Но Хосок всегда заставлял себя смеяться. По-другому он не умел. Скольких Хосок спас только благодаря своей суицидальной чуйке. Только из-за того, чтобы не хотел видеть как кто-то чувствует то же самое. Но никто не спас его. Да и не особо пытался. Сейчас он шёл уверенным шагом в общежитие. Он знал, что он сделает. И срать он на всех хотел. Так не может больше продолжаться. Ему надо работать, ему надо учиться. Эта проклятая депрессия ни к месту. Если организм привык к виду крови, боли или ещё к какому-то дерьму — это были его проблемы. Насрать на полгода чистоты, насрать на Юнги, насрать на всех. Он не будет оправдывать их ожидания. Они все идут в задницу. Будь хорошим другом. Учись хорошо. Работай усердно. Пока не сдохнешь. Эти мысли проигрывались в голове Хосока снова и снова, как заевшая пластинка. Будь счастливым, даже если это не так. Пошли все в жопу. Никто не знает, что происходит за закрытыми дверями. Так пусть и его двери, блять, не открывают. Лифт. Кнопка. Ключ. Дверь. Скинуть рюкзак. Взять полотенце. Проверить лезвие в чехле телефона. — Блять. Намджун. Умный кусок уродского говна, — злобно выплюнул он. Взять бритву. Идти в умывальник. — Хоба, ты куда? — Бриться, — рык. «Юнги не лезь». Обойти Юнги. Спуститься на этаж ниже. Закрыть дверь на защёлку. Выдохнуть. Наушники. Музыка. Медленная, спокойная, красивая. Сесть на пол. Опереться на дверь. Положить свои вещи рядом. Достать вейп из кармана. Вдох Задержка Выдох. Погрузиться в воспоминания. Включить воду. Звук текущей воды был лучше любой музыки. Опустить руки под струю в биде. Поставить крайнюю температуру. Ледяную. Холод. Хосок знал, чем больше держишь, тем больнее будет. Пальцы начнут неметь. Ногти болеть. Это был вариант от психиатра. Делать себе больно, не разрезая кожу. Дерьмовый наверное психиатр, если он дает такие советы. У Хосока только начиналась истерика. Он просто слушал одним ухом музыку, другим журчание воды и концентрировался на боли. +1 сообщение: Мама. Как дела? Хосок отчаянно вздохнул. Единственный человек, который, наверное, сердцем чувствовал, что что-то идет не так, и всегда появлялся за секунду до первого пореза. В голове была только одна мысль: избавиться от свидетелей. Вибрация. Звонок. Хосок закрывает глаза и потирает переносицу, вздыхает. У него нет выбора. Он пристально смотрит на экран в надежде, что мама положит трубку и сегодня не перезвонит. Но экран все еще подсвечивается её фотографией, а телефон слегка вибрирует. — Да, привет, — улыбается. Как может. Из последних сил. — Как твои дела? — она звучит радостной. Внутри Хосока что-то ломается. Нельзя её сейчас разочаровывать. — Устал. — Хочешь расскажу, как у нас дела? — радость её становится тише, появляются нотки беспокойства. — Да, давай. Дальше Хосок не слушал. Плитка была очень интересной. Мама с любовью рассказывала про сестру и её детей, про её мужа, ремонт, дом, бизнес. У Хосока потекли слезы. Мама улыбалась. Что-то даже шутила. Пришлось маскировать свои всхлипы под смех. — Ты уверен, что стоит так рано ложиться? — Мам, мне бы хоть поспать. — Тогда делай, как считаешь нужным. Я люблю тебя. — И я тебя. Раздались гудки. Телефон упал на пол. Слезы вырвались. Звуки воды. Всхлипы. Хосок давился слезами. Завывал. Он притянул колени к себе и начал раскачиваться. Как в детстве. Пытаясь себя убаюкать. Песня сменилась. Хосок шептал слова. Всхлипы стали короче. Он лишь шмыгал носом, пока слезы сами текли, позволяя стрессу уходить. И не громче воды шептал: “my sweet prince you are the one”. Хосок сильнее обнял свои колени, представляя, что это кто-то рядом. Он снова заплакал, вздрагивая с каждым вдохом. Он был жалок, слаб и одинок. И он это знал. Хосок повернул голову. Бритва все также лежала на полу. Её нужно было разобрать, достать лезвие и сделать надрез. Он не хотел. Он не хотел сдаваться. Он задыхался от рыданий, борясь с собой. Он знал, что проиграет себе, если сделает надрез. Он не мог. Он так долго был чистым. Он должен был выздороветь. Но с годами депрессия не проходит. Она только ухудшается. “my sweet prince.” Песня снова сменилась. Слезы остановились. Все эмоции будто исчезли. В комнате только журчала вода. Хосок расстегнул ремень штанов. Слегка привстал и снял их. Он посмотрел на свои шрамы. Разноцветные полоски, говорящие только о боли и одиночестве. Какие-то уже почти слились с цветом кожи, другие растянулись и были в три или в четыре раза больше чем, когда они появились. Эти узоры были завораживающими. Хосок погружается глубже в свои мысли. Ему так больно. Слезы накатывают с новой силой. Удар головой от дверь. Удар. ударудар. ударудар удар. Хосок не чувствует боли. Он хочет чувствовать что-то кроме этой сраной пустоты. Хоть боль от удара. Но ничего. Слезы снова катятся, а затылок все ещё не болит. Он хочет, чтобы кто-то сказал, что он не слабый, что он не сумасшедший, что его достаточно. Но в комнате никого. Плитка, вейп, бритва, полотенце, вода и никого. Только слова песни говорят ему, что все будет хорошо. А у него самого язык не поворачивается это сказать. +1 уведомление: «Как прошёл ваш день?» Хосок ставит значок истерика и открывает график за год. Он пестрит зелеными кружочками, говорящими, что его настроение довольно часто было выше среднего. Он был счастлив слишком долго и слишком много. Он знает, что будет дальше. Он давно догадывался о биполярке или о чем-то похожем. Оставалось только дойти до врача. Он стал отмечать свое настроение, чтобы доказать, что он болен "реальной" болезнью. И сейчас знал точно. Либо он себя порежет и пропустит ориентировочно трехмесячную депрессию, либо будет бороться каждый сраный день.