Все псы попадают в рай

      — Не шути так больше, я соседей разбужу! — задыхаясь со смеху, еле как говорил Феликс, хватаясь за живот и сворачиваясь калачиком на кровати.        "Ой да ладно тебе! Кто засыпает так рано? Ещё только-только за полночь!" — таким же счастливым и озорным голосом ответила ему Чию из трубки телефона.        — Все нормальные люди, например! К слову, уже почти два! — слегка угомонив свой хохот, сказал Феликс.       "А кто сказал, что у тебя нормальные соседи?" — её тон стал более игривым. И почти сразу Феликс услышал взрослый женский голос на фоне:        "Чию, детка, некультурно как-то", — несмотря на посыл, голос был нежным и добрым.        — Прости, мам, — чуть тише бросила девушка, по-видимому, отстраняясь от динамика.        "Анги-онни, не будь так строга, дай нашей девочке расслабиться, — послышался ещё более мягкий и тихий, едва различимый, женский голос. Феликс не смог не улыбнуться. — Ты уже не на работе, дорогая".        — О, не знал, что твои мамы недалеко, — Феликс тоже немного отстранился и хрустнул затёкшей шеей, ёрзая на кровати и пытаясь найти удобную позу. Он не был лично знаком с родителями Чию, но уже давно испытывал к ним чёткую симпатию. По крайней мере, основываясь на её рассказах, можно было с уверенностью заявить, что они были хорошими людьми.       — Ага, вам привет от Ликса! — задорно передала Кан и вернулась к описанию ситуации, которую они изначально обсуждали.        Пожалуй, он мог догадаться, что рядом были её мамы: иначе Чию бы ещё более экспрессивно делилась с ним не слишком публичными деталями дел, которые рассматривала "Анги-омма" на работе и которые без особой утайки обсуждала с "Гёнэ-омма" за крепким кофе. Просто Чию любит подслушивать, а ещё не умеет держать язык за зубами.        С одной стороны Феликсу было как-то неловко слушать то, чего он ни при каких других обстоятельствах бы не узнал, а с другой… не его это дело и не его вина? Так он оправдывался перед собой, слушая очередную историю о новом проникновении в дом какого-то толстосума. Думать о том, что Чию тоже не из бедной семьи он не хотел, так что занимал мысли оправданиями перед своей совестью. О том, что он в любой момент мог сказать "Чию, хватит", он тоже думать не хотел.        — Короче, вставать завтра рано, — закончила она, драматично выдыхая. Похоже, она уже доверяла Феликсу, чтоб вести себя настолько открыто, либо это было что-то не так со встроенной внутренней недоверчивостью семейства Ли, которую он сам всегда глушил без разбору? А может и то, и то, но ему в любом случае было непривычно. Был бы на месте Феликса Минхо — давно записал бы её в сумасшедших.        — Для тебя девять утра — рано? — вырывлось у Феликса. Он слушал её в пол-уха и был уверен, что был в этом сейчас не один: спать хотелось, наверное, всем, кроме Чию.        — Для воскресенья, — она невозмутимо ответила. — А у нас традиция не ложиться в одиннадцать по субботам.        — Может нарушишь её хоть один раз? — без особой надежды спросил Феликс. — Запоздало, но всё же.        — Ради Чонина? — Кан, наверное, нахмурилась, по крайней мере голос у неё был соответствующий. Будто она совершенно не рассматривала этот вариант.        — А… Кого? — его ответ вышел очень неловким, он, казалось, за мгновение захотел провалиться под землю. Вот и кара за его невнимательность, хотя сам он считает, что она должна была настигнуть Чию. Негоже людей держать на трубке — Феликс сейчас на ней же и уснёт.       — Не спи, Ликс, — хихикнула Чию, за что получила ещё одно "детка" с лёгким нажимом и металический стук спиц на фоне, однако она не приняла это во внимание. — Я же завтра иду на маник, мелкий его мне за "спасибо" сделает, как подружке его брата.        А Феликс, по-видимому, и правда спал, потому что не помнит об этом даже упоминания. Чию, в этот раз, уловив причину его молчания, решила пояснить. Она откашлялась.        — Ян Чонин, младший двоюродный брат Сынмина, ну, того, который ещё официант в "Чашках", помнишь? — после ещё нескольких секунд относительной тишины, не считая противного ритмичного скрипа соседской кровати, Феликс промычал. — Вот, Чонин иногда спонтанно прикатывает к старшенькому в столицу, погулять. Сам он в Пусане живёт с родителями        Какое-то время ещё Феликс молчал. По правде говоря тут можно было винить только сонливость: да, он минут десять назад смеялся как ненормальный и вроде даже спать перехотелось, но эффект этот длился недолго. Теперь он снова дремал. Голос Чию, даже такой эмоциональный, когда она чем-то увлечена, усыплял. Была у него такая вот побочка.        А потом до него добежала хоть одна внятная мысль: Сеул и Пусан. Не складывается. Это что ж получается, младший брат Сынмина, которому Феликс даст ну максимум лет двадцать (кажется, Минхо говорил, что тот учится на втором курсе скульптуры), один катается едва ли ни через всю страну? А Феликса, чёрт возьми, даже до Сиднея на пару дней из Олбери не отпускали. И он намеренно игнорирует факт, что там расстояние почти вдвое больше.        — С ума сойти… — непроизвольно прошептал он себе под нос.        Чию вновь захохотала. Похоже, сегодня у неё было отличное — нет, замечательное — настроение. Может, это было влияние предвкушения завтрашнего дня и встречи с Сынмином и его братом. Ли только остаётся тихо и скрытно радоваться за влюблённого Сынмина.        — Ага!        Когда Чию снова начала что-то рассказывать, Феликс широко зевнул и продолжил слушать. Следом прямо посреди описания какого-то прохожего зевнула и она, а затем одна из её мам. Вторую Феликс не услышал, видимо она сидела дальше, однако он всё равно был уверен, что она не осталась в стороне. Его позабавила и эта мысль, он легко улыбнулся.       Как только он решил вставить и свои несколько слов, он услышал приглушённый щелчок входной двери. Открывающий явно старался быть тише — оно и понятно: час пятьдесят с небольшим.        Феликс рефлекторно повернул голову в сторону выхода из комнаты и пробубнил Кан "прости, не могу говорить, спокойной ночи" на английском и вскочил с кровати. По-хорошему залезть бы под одеяло и притвориться спящим (свет всё равно давно погашен), но что-то заставило его подняться. На этот раз с ноющей болью хрустнуло колено.        Он аккуратно наступал на пол, медленно переминаясь с носка на стопу, чтобы точно не создать скрип. Несколько секунд после звонка с громкой Чию, а ему уже кажется, что любой лишний звук будет оглушительным.        Осторожно приоткрыв дверь, он выглянул в коридор, ведущий к прихожей. От того, как вошедший закрыл дверь, по нему пробежал прохладный ветерок с лестницы. Феликс только недавно стёр с себя остатки увлажняющей маски для лица, так что он весь покрылся мурашками, когда эта волна дошла до него. Непослушные волосы, выбившиеся из маленького хвостика чуть ниже затылка, лезли в глаза и нос, но он это упорно игнорировал.        Минхо выглядел ужасно напряжённо, хотя всё ещё максимально старался не шуметь. Считал, что брат уже давно уснул, ясное дело. Его плечи были непривычно сгорблены, он часто сжимал руки в кулаки, будто пытаясь привести себя в чувства. Все движения выглядели так, словно давались ему с трудом: снять верхнюю одежду, нагнуться и развязать шнурки. И при всём при этом он не замечал торчащего из-за проёма Феликса.       Совесть не позволила Феликсу молчать и дальше, как только он услышал еле различимый тихий всхлип:        — Хён? — он неосознанно сделал ещё один шаг в коридор, полностью в него выходя.        Минхо редко можно было увидеть плачущим. Плакал-то он, может, и не прям уж редко (хотя, скорее всего, реже, чем многие в его окружении), но попадался в этом состоянии кому-то на глаза действительно очень нечасто — умело скрываться.        В последний раз Феликс видел его слёзы летом, когда он рассматривал работы со вступительного экзамена. Работы Хан Джисона.        "Феликс, ты не понимаешь… Я чувствую в этих мазках чёртово отчаяние…" — устало шипел он, шмыгая носом, пока почти ничего не понимающий в этом младший неторопливо поглаживал его ещё совсем яркие, свежевыкрашенные фиолетовые пряди.        "Я правда ничего не понимаю", — прозвучал у Феликса в голове внутренний голос, когда он смотрел на красного не то от холода, не то от слёз Минхо, замершего под его взглядом, как олень под ослепляющим светом фар.        Он только что вернулся со встречи с Джисоном. При том что ушёл ещё около шести вечера, чтоб пойти к Чану и там подготовить себя что морально, что физически. И каким-то образом вернулся домой почти в два. С опухшим от долгих рыданий лицом. И мокрыми сбившимися в тонкие прядки слегка выцветшими, но всё ещё приятно-фиолетовыми волосами. Он выглядел так, словно как минимум с час гулял под умеренным дождём. Феликс не вслушивался в то, что происходило снаружи, пока дремал и общался с Чию, так что вполне мог пропустить дождь.        — Почему ты… Почему ты не спишь, Феликс?… — его голос звучал необычайно тихо и неуверенно, словно его поймали и загнали в угол, как мышку.        — Хён…        Хён не привык быть мышью.        — Иди… — он всхлипнул, но постарался это скрыть, потирая запястьем бордово-розовый нос. — Иди спать, Феликс…        — Но хён…        — Тут не на что смотреть… — Минхо переступил коврик перед входной дверью и тёмной, густой дождевой тучей проплыл мимо Феликса. Тому даже показалось, что старший способен проходить сквозь стены или, возможно, сквозь него самого, просто почему-то решил так не делать.        Минхо скрылся за спиной немного "подвисшего" Феликса лишь на пару секунд, а затем снова проплыл мимо. Младший даже осознать не успел, что тот за чем-то заходил в его скромную комнату.        Через мгновение он скрылся в своей, так что Феликсу оставалось только вздохнуть и вернуться на кровать. Выяснилось, что даже после таких внутренних потрясений, определённо вызванных видом разбитого вдребезги Минхо, в сон клонило ничуть не меньше.        Собственно, поэтому, стоило устроиться поудобней и закрыть глаза, он крепко, как ему самому показалось по пробуждению, уснул. Правда, это ощущение оказалось обманчивым: проспал он всего что-то около трёх-четырёх часов — он не смотрел на часы перед тем как лечь, так что не мог сказать точно.        Теперь Феликс бессильно лежал, глядя на торчащую из пыльного потолка не менее пыльную лампочку над его головой. Все его мысли тяжёлым грузом занимал вид красного, неловкого Минхо, такого, словно на его глазах кто-то погиб. Возможно, он преувеличивает, это правда, но как по-другому описать или объяснить хотя бы себе его состояние он не находился.        Красный, опухший, весь промокший до нитки, будто самой судьбой оскорблённый, словно именно она столкнула его с пристани в реку. Это было так непривычно, так неправильно. Минхо даже в моменты полного ужаса в их с Феликсом жизнях оставался собранным и не позволял себе быть менее сильным. Даже когда родители настолько напивались с тёткой, что не слышали их стуков и попыток зайти в дом, и им приходилось напрашиваться переночевать в библиотеке или и вовсе приюте, потому что Минхо бы себя никогда не простил, если бы Феликс упал с дерева, пока пытался бы забраться в свою спальню на втором этаже через открытое окно.        Хотя… делают ли слёзы его слабым? Нет. Феликс ошибся, возможно, спросонья. Минхо и не оказался слаб. Минхо просто дал себе выдохнуть и отпустил свой ужасающий контроль, позволил себе быть человеком с человеческими же потребностями и желаниями. Желание дать себе волю и поддаться захлёстывающим эмоциям.        Тяжело вздохнув, Феликс привстал на кровати, перевёл взгляд на окно под потолком и тут же зажмурился, а затем чихнул. Он не ожидал, что там, в маленькой щёлке, которую он оставил между шторами, будет так ярко.        Когда он встал, первым делом, он закрыл шторы до конца, привстав на носочки. Комната погрузилась в гораздо более комфортную темноту и он вздохнул ещё раз: наступило воскресенье, в которое он не знал, чем себя занять. Чию была занята, а Чанбин не отвечал на сообщения с момента, как Минхо позвонил сказать Феликсу, что скоро уйдёт к нему с Джисоном. Не то чтобы он не волновался за него… за Чанбина, но наверное у него есть свои причины.        Феликс устало зевнул, поворачиваясь в сторону двери из комнаты, чтобы пойти смочить пересохшее горло водой, и тут же замер. Прямо так: с широко открытым ртом и вытянутыми вверх руками. Из-под двери был заметен тусклый свет. Не такой холодный, какой светит сегодня из окон из-за пасмурной погоды, а тёплый. Предположение стукнуло голову Феликса почти сразу: у Минхо в комнате лампочка с тёплым освещением.        Только вот сейчас шесть утра выходного. По какой причине Минхо может не спать сейчас — загадка без ответа. А Феликс не мог просто её проигнорировать.        Ещё раз потянувшись и услышав неприятный хруст в шее, он аккуратно приоткрыл дверь. На кухне, которую нетрудно было просмотреть через коридор с такого ракурса, и вправду никого не было, так же как и в гостиной, где почему-то на диване лежала неаккуратно брошенная сумка Минхо, с которой он уходил к Чану. Создавалось ощущение, что брат, после того как Феликс ушёл к себе, действительно позволил своим эмоциям выйти. Есть шанс, что Феликс спокойно найдёт ещё немало следов этого, если пройдётся по квартире.        С этой мыслью он наконец посмотрел на дверь в комнату Минхо, которая была напротив. Она была слегка приоткрыта и из-за неё бил тёплый, яркий в сравнении со всей квартирой свет. Сюда никогда не попадало достаточно света из-за размера окон, находящихся наверху: в целом, это можно было легко сравнить с подвалом, просто Феликс не хотел думать о том, что он и его брат в таком случае то ли крысы, то ли бездомные кошки.        Он встряхнул головой, осторожно выходя из своей комнаты и приближаясь ко входу в комнату Минхо. Расстояние в два шага показалось в четыре раза больше, от того как медленно и нерешительно крался Феликс. Он почувствовал себя главным героем в каком-то странном, чересчур реалистичном хорроре. Будто стоит ему открыть дверь и он увидит плачущий призрак Минхо, озлобленный на него за какие-то детские шалости.        И от этого он почувствовал озноб, как при высокой температуре. Фантазия разыгралась, рисуя всё более жуткие последствия того, что он заглянет в комнату брата. Тишина в квартире только больше нагнетала.        А всё-таки он решился и медленно высунул голову через проём, в то же мгновение вновь жмурясь и чихая от резкого света. Однако никакого ответа не последовало, и это могло бы даже успеть напугать его, если бы он не услышал шелест плотной акварельной бумаги и звук бульканья воды. Феликс распахнул удивлённо глаза и сразу увидел полностью выпрямленную спину Минхо, а прямо за ним — сколоченный им самим при поступлении в университет изукрашенный пятнами краски мольберт. А на нём, на деревянном планшете, большой лист.        И не привычно пустой. Минхо писал.        — Хён?… — Феликс не удержался от едва слышимого вопроса.        Минхо тут же заметно вздрогнул, оборачиваясь с ужасающе уставшим выражением лица, Феликс бы даже сказал слегка напуганным. Его будто поймали с поличным.        — Почему ты не спишь? — он спросил, его голос был немного хриплым, создавалось впечатление, что он плакал всю ночь напролёт. В пользу этого так же говорили эти уставшие красные глаза, словно всё ещё немного мокрые.        — Я захотел попить, — Феликс, недолго думая, переступил порог комнаты. И ужаснулся: почти весь пол небольшой комнатки был усыпан большими и маленькими фрагментами порванных свежих картин, на которых остались следы пальцев Минхо со смазанной краской. — Хён… — его голос стал ещё более слабым.        Он не мог не посмотреть на руки Минхо: они были все вымазаны в краске, как и кисть, которая сейчас валялась, вся мокрая, на табуретке, стоявшей подле мольберта. Из-за того, что эта краска была вся ужасно перемешана, она отдавала каким-то грязно-бордовым оттенком, словно подсохшая кровь.        Феликс поднял на брата свои большие и ничего не понимающие глазки, которые и сами начали понемногу наполняться слёзами.        — Что с тобой?… — он прошептал, чуть покачивая головой.        — Я… — он явно искал у себя в голове оправдание, но с трудом мог его составить. Похоже, он и правда невозможно устал, что подтверждали все эти остатки от того, что было пару часов назад картинами. Феликс не знает, что на них было, но ему всё равно стало жаль. — Почувствовал порыв… — он произнёс всё так же хрипло.        — И не спал всю ночь? — Феликс спросил аккуратно, оглядывая пол вокруг и ища способ подойти к Минхо и при этом не вляпаться в краску.        — Это было похоже на сумасшествие… — он признался, с каким-то грустным выражением лица поворачиваясь обратно к той картине, которая висела на планшете сейчас.        — Я… не понимаю… — признался уже Феликс, в очередной раз. Он растерянно смотрел перед собой в размывающуюся пелену.        Сейчас он и сам не чувствовал и не замечал причин, почему плачет. Он даже… не плачет. Он просто чувствует слёзы на своём лице.        — Я тоже не понимаю… — Минхо тяжело вздохнул и продолжил завороженно смотреть на планшет, словно отвлёкся на Феликса от очень важного дела.        Феликс сглотнул очередную волну слёз, наблюдая за этим. Он не видел, на что конкретно Минхо так смотрит, но ему было очевидно, что это было что-то важное.        Минхо любил искусство и никогда не переставал его любить, однако около уже двух лет он не мог справиться с буквальным отказом его рук рисовать. В голове продолжали всплывать образы, идеи, которые он бы очень хотел перенести в жизнь, на холст, но он просто не мог. Руки начинали трястись и ему оставалось лишь смотреть на пустой лист. Сколько бы он не старался заставить себя сделать это, перебороть эту "мелкую проблемку", "обычный застой", как он называл это поначалу, всё становилось лишь хуже, пока он и вовсе не спрятал свой любимый мольберт за шкафом, чтобы не напоминать себе о своей немощности.        Больше он не называл это "мелкой проблемкой". Минхо просто постарался отгородить себя от того, что он был художником. Благо специальность, которую он к началу этого застоя почти закончил, позволяла: он в первую очередь преподаватель, и преподаёт он анатомию, а не живопись или рисунок. Начав работать, он и вовсе старался избегать аудиторий с мольбертами. Даже когда он ходил разговаривать с профессором Ан, преподающей перспективу, он встретился с ней в преподавательской.        Чтобы Минхо достал свой мольберт и отряхнул его от пыли, должно было произойти чудо. Либо что-то настолько потрясшее его, что он мог бы считать это "сумасшествием".        "Я… Почувствовал порыв…" — сказал Минхо, чьи руки были все в краске от того, что он писал и рвал картины, не зная усталости. Это и вправду "было похоже на сумасшествие".        — Тебе принести воды, хён?… — кое-как прохрипел Феликс. Его голос понизился, он неуверенно смотрел на расплывающийся перед глазами силуэт Минхо, не отрывающего взгляда от портрета.        Он выглядел как одинокий, отвергнутый жизнью художник, влюбившийся в персонажа своих произведений.        — Да… — только и сказал он.        Задеревеневшие ноги Феликса с трудом довели его до кухни, где такие же руки сами налили в чашку с кошачьими лапками на дне воды из фильтра. Он уже и забыл, что сам хотел смочить горло, а ноги сами вернули его в комнату. Еле удерживая равновесие, он, шатаясь, подошёл чуть ближе к Минхо, чтобы с небольшого "островка", где было не так много обрывков, протянуть ему чашку.        Теперь, когда он стоял ближе к мольберту, немного сбоку, он видел, что было на нём. Его рука дрогнула, когда он это понял, и, если бы Минхо не забрал у него в эту секунду чашку, то он бы её выронил.        Мазки были немного хаотичными, однако всё равно создавали гармоничную картину. Это… и вправду… завораживало… Феликс мог понять, почему Минхо не мог оторвать от картины взгляд.        — Это… — он не смог договорить, потому что почувствовал резь в горле.        Тёмное, глубокое ночное небо, окружающее нежный портрет, выделенный будто одним лишь лунным светом. Он ласкал мягкие пушистые светлые волосы, частично закрывающие лоб и брови, нос, пухлые щеки и две родинки: под глазом и на щеке. Его аккуратные губы не были хоть как-либо изогнуты: ни в улыбке, ни в злости, ни в печали. Это было больше похоже на упадок сил.        Но самой главной частью картины, без сомнений, были его глаза. Темно-карие, в таком освещении напоминающие густую чёрную смолу. Блестели, отражая лунный диск, блестели, будто от слёз, которые он старался не пролить. Будто он держался из последних сил.        Они были будто живые, смотрели чётко на Минхо, словно возлагая на него ответственность за совершённое. Словно Минхо был виновен в том, что он был готов заплакать.        — Хан Джисон, — гортанно ответил Минхо, не отрывая взгляда от этих глаз. Минхо пропитывался этой виной, весь, сердцем и душой.        Феликс приложил ко рту свои вновь начинающие дрожать ладони. Он не мог сдержать чувств.        Восхищение, сожаление, сочувствие и тоска. Всё это завязывалось в грубый узел у него в горле и он хрипло глубоко задышал, так же не способный отвести взгляда.        — Хан Джисон… — прошептал он сам себе, неверяще покачивая головой.