Все псы попадают в рай

      Каждое, даже малейшее движение Джисона ощущается колоссальным пожаром, ведь Он не хочет останавливаться. Всякое лёгкое касание, которым Хана великодушно одаривает Он, отдаётся по всему телу болезненным эхом, цепляясь за нервные окончания, начинающие колоть внутренности изнутри, даже если до них не способны дотянуться. Он заставит совершить невозможное любое существо, любую сущность, да всё что нетерпеливой и жадной душе его угодно.        Он заставит Джисона умереть и больше никогда не воскреснуть, если ему только взбредёт мельчайшая идея об этом. И он не постесняется в одно мгновение привести её в действие.        Перед глазами настойчиво замаячила чёрная макушка, а до ушей долетел низкий и громкий голос. Неужто Он внезапно материализовался? Или Он действительно всегда был здесь? Не показывался? А где тогда Данте? А, может, это Джисон никогда не уходил? Может, ему просто кажется, что кровавая комната изменилась?        Жив ли Джисон?        — К-кто т-ты? — единственное, на что его вообще хватает, пока он в панике отползает, едва откуда-то не рухнув. Хан прекрасно понимает, что права так делать никакого не имеет, за этим последует нисколько не слабое наказание, но… плевать! Да, он прекрасно знает ответ на свой вопрос! Это же Он! Только вот Джисон спросил уже автоматически, не подумал.        Точно так же, как не подумал, отстраняясь от что-то начавшего приторно-жалобно канючить хрипловатого голоса.        Если это не Он, то кто?..        "Думаешь, меня тут нет? Дурачьё…" — ухо обожгло призрачным морозом, не дающим покоя сердцу.       Сегодня ничего покоя сердцу не обеспечит.        — Хэй, Джисонни? — будто вновь сверху, над той толщей воды, в которой топил сам себя Хан, послышался мягкий голосок, такой знакомый, но неуловимо сбегающий от любых мыслей. Расплывчатый, неясный. — Ты меня помнишь?        Голос помнит, конечно. Человека — нет.        — Я понимаю, тебе очень страшно, но совсем скоро это закончится, я тебе обещаю, — этот кто-то, казалось, всегда говорил так ласково и тепло, будто его вовсе не существовало в этом мире. Не сможет такой человек просто жить среди бесчестных грешных лиц в хищных масках с длинными золотыми клыками. Среди бесконечно лицемерного общества жестоких зверей и самих зверств, безустанно устраиваемых ими под жаркий вой предпирного горна.        Похоже, "голос" крепко задумался, поскольку присутствие его, хоть и оставалось всё ещё ощутимым, однако постепенно от Джисона мучительно ускользало. Хотелось просто остаться с этим голосом наедине, поговорить о чём-то наивном и незатейливом, детском, добром и приятном. Не хотелось его отпускать, пусть и держать его Хан не смог бы даже при яром желании. Хан до него даже дотронуться не посмеет, что уж говорить про крепкую хватку.        "Незатейливом? Добром? Ты сейчас серьёзно? Ты такой смешной, я не могу уже!" — ожог с шеи болезненно отслаивался тонкой ниткой, слой за слоем, пока густой гогот из-за спины продолжал в качестве пытки опалять жаром цветочную рану с кипящей изнутри кровью.        Желание истошно рвать горло с каждым мгновением адского жжения росло всё бойче, только вот вырывалось из Джисона лишь тихое сипение, перемешанное в инфернальную смесь с немощным хрипом.        Смех. Цветы. Голос.        Три слова на языке.        — Феликс, — говорящий явно отвернулся. — Сходи за водой.        — Хён, это не наша квар-…        — Феликс, сходи за водой, — голос всё так же оставался спокойным и размеренным, однако слегка отдавал лёгким налётом раздражения.        — Я даже не знаю, где здесь чайник… или фильтр… чем в Корее вообще пользуются?        — Феликс.        — Понял!        В ушах диалог. В душе монолог. И всего три слова в обиходе.        Смех. Голос. Цветы.        Голос. Смех. Цветы.        Голос. Цветы. Смех.        Цветы. Голос. Смех.        Цветы. Смех. Голос.        Такая жизнь на вкус и запах. Такая жизнь на рисунок и чувство.        — Хей, Джисонни, — голосок будто исключительно приблизился, как бы намекая Хану, что он совершенно не собирался никуда уходить, только слегка отстранялся на миг, а уже вернулся и готов приласкать своей самой бескрайней нежностью в тоне. Самой тонкостью и лаской. — Кивни, если ты меня понимаешь сейчас.        Понимает ли слова Джисон? Да, понимает. Понимает ли действия голоса Джисон? Нет, не понимает.        Однако кивнуть всё-таки нужно.        — Отлично. Посмотришь на меня, Джисонни? Я прямо перед тобой, верней, слегка ниже. Ты сидишь на диване, а я на полу. Видишь? Я совсем рядом с тобой, но не трону, пока ты не захочешь.        Хан весь изогнулся в мурашках, пробежавших по телу ледяным табуном, сносящим всё на своём пути.        Он торопливо замотал головой, едва ли не отпрыгнув от источника мягких речей. Он тоже такими прекрасно владел! Это не может быть правдой, но так сильно ей казалось!        Нет! Нет! Нет!        — Хей, всё в порядке, я не стану. Слышишь? Я не буду, я понимаю, что ты не хочешь. Джисонни, тише, я… Я вспомнил, — в спокойном тоне вдруг послышалась лёгкая улыбка. — Когда я был маленьким, моя мама предлагала мне тихонько петь, чтобы расслабиться.

Тёмной ночью из-под пледа Вылезает грозный зверь, Весь кудлатый, непоседа, Прошмыгнёт за твою дверь.

       До души долетела милая незатейливая мелодия, такая искренняя и невесомая, витающая в воздухе скромной пушинкой. Такая знакомая.

Скинет вешалку со шкафа, Случаем заденет "дом", Приласкает плюш жирафа. В общем — лезет напролом.

       Кажется, Джисон даже вспомнил. Да, вспомнил, точно. Это была невинная ребяческая колыбельная про доброго лохматого монстра под кроватью, приносившего по ночам, пока никто не видит, маленькой девчушке сладости. Она была о настоящей дружбе, игривой и простодушной.

Ты не злись, он не специально, Добрый он, не бойся ты. Уберётся генерально, Ты его не осуди.

       Джисона тоже в детстве часто убаюкивали ей, когда он боялся подлого нападения из-под крохотной кроватки.

Спи, малышка, сладко-сладко, Он тебе наутро даст Горсть конфет, да с три десятка! Только чтоб твой сон был красн.

       Как давно он её не слышал? Хозяина этого голоса точно не существует, он никаким образом не мог бы банально угадать это.        — Ну же, Джисонни, давай споём вместе?

Ты, малышка, с вечеру На комоде ставь стакан Молока овечьеву И хрустящий круассан.

       От хрупких детских воспоминаний хотелось выть, а нежный голосок на совсем уж ничтожном расстоянии от самого Джисона лишь ситуацию усугублял, тихонько напевая такие глуповато-милые строчки, дорогие сердцу.

Будет рад твой друг сердечный, Будет с радостью мурчать, Будет он, как грозный мечник, Будет сон твой охранять.

       И Хан не выдержал: расплылся в жалко выглядящей, наверняка, улыбке, весь заплаканный и красный, вместе с негромкими всхлипами начиная повторять слова незапятнанной страхами песенки.

Будет рад твой друг сердечный, Будет с радостью мурчать, Будет он, как грозный мечник, Будет сон твой охранять.

       Зрение, будто повинуясь тёплому мотиву голоска неподалёку, стало потихоньку возвращать свои права на нормальное существование, вырывать их из когтистых лап настоящего чудовища.        И это приятно.

А на утро, хвать и нету! Ускакал он в дом к себе. Только ночью жди ответу, Он придёт, придёт к тебе!

       Джисон судорожно заморгал, чувствуя слабое жжение в глазах, слегка их потёр, пытаясь сконцентрироваться на картине перед собой. Улыбка с его губ всё ещё не сошла, уши будто перестали шуметь совсем, улавливая лишь то, что нужно, вновь позволяя жить и дышать без страха громких скрипов.        А перед ним до сих пор кто-то сидел, терпеливо выжидая, пока Хан сможет окончательно выйти из беглых ужасов в запертой комнатке сознания. С каждой секундой Джисон, словно бы учился заново видеть, высматривал на человеке всё новые для себя черты, даже уже не пытаясь понять, кто конкретно перед ним. А зря…        — П-преподават-тель Ли? — Хану показалось, что зардели у него даже уши от такой внезапной неожиданности. Он опозорился перед своим куратором, так ещё и дважды, судя по тому, что голос этот мягкий он слышал и в самой академии, а теперь связал его с самим тембром Минхо, осознавая всю свою бесконечную глупость… Как он только мог не понять, что это тогда был он?        — Предполагаю, что улыбаешься ты очень мило, — Минхо и сам украшался довольной, будто бы кошачьей ухмылкой, точно бы завороженно поглядывая на Хана, бегая глазами-бусинками по его лицу. — Жаль, мне этого не увидеть.        Джисон вздрогнул от вновь замчавшихся по спине вдоль тонкого позвоночника мурашек (на этот раз даже каких-то приятных), а затем, подобно голодному зверю, бросился легонько ощупывать щёки. Даже через толстую ткань маски чувствовался жар, от них исходящий. Подождите-ка… Ткань маски?        Он поблагодарил всё и вся, что вообще существует на этом свете. Он расцеловал бы небо и землю, если б мог, пожелал бы всему сущему величайшего, божественного процветания, только вот он до сих пор оставался не каким-нибудь Всевышним, а простым смертным Хан Джисоном, которому только что сделали скромный комплимент, а он уже унёсся в далёкие дали просто от факта того, что его, к большому счастью, даже не видели.        Какой ужас, во что он только превратился?        — Преп-под-даватель Л-ли…        — Да ладно тебе, вне академии зови просто Минхо, у нас даже разницы в возрасте почти нет, — Минхо добродушно махнул рукой, как и прежде продолжая словно любоваться Джисоном, мягко и ласково.        Откуда-то послышалось тихое ворчание "а мне ты дома затирал, что это огромная цифра!", но Джисон не придал этому значения.        Он словно был олицетворением того самого образа голоса надежды из глубин забытия паники, спасителем над пропастью, спешно скидывающим верёвку помощи тому, кто находился на дне. Хан Джисону.        Так! Стой! Хан, ты о чём вообще думать себе позволяешь? Совсем больной? Прекращай раскидываться своими недозаумными, литературными фразочками!        А и ещё кое-что. То есть, вы хотите серьёзно сказать, что учитель, в нашем случае Ли Минхо, сейчас просит своего ученика, в нашем случае Хан Джисона, называть его просто по имени? У них разница в целых четыре года, это колоссальный разрыв! А в статусе? Это же ужас какой! Джисон первокурсник! А у Минхо за спиной университет или институт и, вероятно, что ещё поинтересней! Немыслимо!        — Эй, Минхо-хён! На меня, значит, ты так давил, только чтоб я тебя случайно сокращением от имени не назвал, а ему всё можно сразу? Это почему ещё? — обиженно прогнусавил снова этот кто-то сбоку. Кажется, если память Хана его не подводит, это был Феликс — младший брат преподавателя.        — Вы, между прочим, в равном сейчас положении. Дома-то я тебя не заставляю как-то уважительно ко мне относится, а мог бы, имею полное право! А ещё мне бы стоило тебя научить хотя бы минимально уважать старших, Ликс, ты говоришь с двумя хёнами.        — Ну и ладно! — младший слегка надулся, скрещивая на мгновение руки у груди, а потом, словно поймав какую-то величественную птичку-идею за хвост, вдруг вновь расслабленно заухмылялся. — Я очень вам признателен, проявляю к вам своё наиблагосклоннейшее почтение. Поклон вам, благочестивые Джисон-хён и Минхо-хён, — с небольшой издёвкой, не скрывая своего удовольствия от процесса, отражающегося в хитрой усмешке, не сползающей с его сияющего личика, торжественно произнёс Феликс, в конце, действительно, низко кланяясь, скрываясь за столом, возле которого всё это время, оказывается, стоял. Тем не менее, телефон из его рук так и не исчез, продолжая оставаться в прямом направлении на Хана и Ли-старшего.        — Ты что, снимаешь нас что ли? — обернувшись, наконец, к Феликсу, едва сумев отлипнуть взглядом от Хана, проворчал Минхо, дуя пухлые губки, подобно младшему братцу, подражая его милому действию. А, может, всё наоборот: Феликс подражал старшему? С чего у Джисона такие мысли, спросите? Да просто на Минхо этот жест смотрелся уж слишком правильно, будто так и должно быть всегда. Вот Хан и подумал… Боже, это так глупо! Гнать эти мысли в шею! Гнать-гнать!        — Не-е-ет! Как ты только мог тако-ое поду-у-умать, хён! — наигранно тянул Ли-младший, полностью осознавая, что его с самого начала поймали за хвост, так что брыкаться уже просто-напросто поздно, да и не хотелось особо — с Минхо он всегда в полнейшей безопасности, даже если угрозу представляет сам старший.       — Удаляй! — всё с тем же выражением лица Минхо расселся поудобней: одну ногу сгибая в колене, а вторую, лежащую, подворачивая под себя.        — Не-а!        — Фе-ликс! — он, буквально, как взъерошенная злая кошка, выгнувшая в гневе спину, это прошипел, резко отчеканив слоги.        — Нет!        — Тогда, ни за что в своей жизни, не отсылай это Чанбину!        — Ха! Поздно! — на его лице расцвела самая довольная улыбка, которую только удавалось застать за всё время Джисону.        — Удаляй, пока он не посмотрел! — Минхо вскочил с места, шуточно набрасываясь на Феликса, всё равно очень явно и очевидно ему поддаваясь, в попытках отобрать телефон из его рук. Оба заливисто смеялись, что было настолько заразительно, что даже Хан невольно захихикал, стирая рукавом недавлие слёзы.        Так хочется просто остаться дома, в мягком и уютном комфорте. Дома, где его смеху и улыбке настолько рады, что теперь задорно спорят, кто из Ли их у него вызвал: Минхо или Феликс.       Джисон даже совсем забылся в тихой радости от происходящего. Откуда здесь они? Что они вообще у него в доме делают? С этим разбираться совершенно не хочется, пока все счастливы в данной ситуации, на, чёрт возьми, данный момент. Не взломали же его замок, правильно! Нет!        А он так в этом уверен? Ха, нужно будет проверить…