Все псы попадают в рай

      Слух пронзает оглушительный писк, заставляющий все внутренности в одно мгновение сжаться вместе с физическим телом, неспособном сейчас даже нормально шевелиться. Хан до безумия сильно, сминая в ладонях чуть огрубевшую кожу, сжимает уши, лишь на миг открывая рябящие до боли глаза, без промедления их зажмуривая вновь. Ему только начало казаться, что сон аккуратно забирает его из бренного тела, сгребает в тёплые объятия, бережные и мягкие, — и, возможно, так даже и было, но он не заметил, как пугающая реальность вернула его из туманного сознания обратно, на мучительную землю, вытянула из сладкой неги одинокой дрёмы.        Сердце, внезапно ускоряя собственный ритм в разы без ведомой причины, чем-то вдруг было остро проткнуто, вынуждая Джисона одну из рук переместить с разордевшегося уха на грудь, сминая теперь уже не только кожу, но и большую солнечно-жёлтую толстовку, в которой он и уснул не так давно, судя по ощущениям, свернувшись калачиком в страхе на жёстком, пружинном хёнджиновом диване. И секунды с момента, как он это сделал, не прошло, а он уже осознал, что всё это время, оказывается, кричал, срывая горло до хрипа. Вторая рука в миг переместилась: теперь Джисон ногтями впивался себе в мягкие щёки, одновременно преграждая воздух, мешая самому себе дышать, позволяя Ему утопить себя, Хан Джисона, в слезах леденящего ужаса. Ему можно всё — Ему нельзя запрещать.        "Жалкая истеричка, — промелькнула мысль, поначалу сразу скрывшаяся за какой-то воображаемой театральной декорацией, поставленной среди сотен таких же, деревянных, сияющих новизной и ярким приятным ароматом с лёгким добавлением лака, затем выпрыгнувшая вновь, скрипуче хохоча и добавляя больше шёпота вокруг, подбадривая невидимую толпу игривым детским оскалом. — Только тронь его — развалится на мелкие кусочки", — Его противный басистый голос с нотками отвращения и властности, забирался под кожу, перебирая по плоти тощими ворсистыми паучьими лапками, а сам Он широкими, жилистыми ладонями огладил сначала плечи, сильно надавливая на правое, играясь, затем переходя на бока, с особенным извращённым удовольствием царапая островатыми ноготками, даже через плотную одежду ощущающимися именно такими, с той же правой стороны, теребя только-только заросшую едва ли рану, терзавшую болью Джисона ещё до сна, в котором ему кто-то ответил, только кто неясно, ясно лишь то, что это точно был голос, вчера нежно его успокаивающий в академии. Хан во снах был слеп, почти как в жизни, все те шесть долгих и мучительных лет, начинающих отчёт с наивного числа пятнадцать. Он был просто ослеплён и глуп. Слепой идиот, притворяющийся зрячим.        Касания. Они везде. Они трогают только кожу, только через толстую ткань, но на деле они совершенно точно сжимают его сердце, скребут вены, взбивают в шипящую жаром пену кровь, бурлящую и закипающую, жгущуюся изнутри. Вкус крови на языке. Душа на языке. Душа в крике. Джисон вновь кричит.        Он вновь кричит. В ответ.        "Тебе что, так сложно захлопнуть свою собачью пасть? — взревел голос у уха, глушащий уже и без того еле различающего звуки Хана, чувствующего равенство капель дождя (скорее уж даже ливня) снаружи, как всегда жутко надоедливо и раздражающе барабанящих по подоконному отливу, и неравномерного шума собственных лёгких, начинающих истерично хрипеть и сипеть, пока Джисон настойчиво пытался не задохнуться, выискивая полуслепыми глазами, пугающе сильно застланными слезами, горькими и крупными, разбивающими пространство перед парнем будто на осколки зеркала, отражающие подряд всё вокруг, источник страха, угрозу, так отвратительно и мерзко то нашёптывающего, то выкрикивающего свои привычно кошмарные речи гортанным тембром монстра. — Тебе нужно напомнить, как ведут себя примерные псы? Могу приволочь сюда Данте, думаю он очень соскучился по тебе и твоему жалкому виду, проявляющемуся, стоит ему только зайти в комнату. Ты как будто даже не дожидаешься начала реакции, а заранее начинаешь реветь в три ручья. Аллергик ебучий ещё называется. Кстати, давненько с ним не виделся, не находишь? Да и со мной. Не истосковался по другу детства, а, пёс?"       Амбре, извечно волочившееся за Данте, которого будто бы никогда не мыли, хотя Джисон прекрасно знал об обратном, ведь самолично натирал ему противные мускулистые бока, предварительно приковав его цепями к стене, стремительно заполонило лёгкие, вынуждая Хана болезненно закашлять пуще прежнего, сгибаясь в три погибели и сжимая руку на челюсти с новой, непонятно откуда взявшейся силой. Дверь захлопнулась, оставляя Джисона наедине (он крайне в этот момент ошибся) с нелюбимым остроухим доберманом, агрессивно скалящим длинные грязно-жёлтые клыки. Его Хан боится уже поменьше. Ну покусает, ну поболит, да пройдёт совсем скоро, а аллергия… а что аллергия? Потерпит уж как-нибудь пару-тройку суток, последит за псом, всё-таки не думает же он, что Данте выбирал, с Кем ему жить и как его воспитают. Вот и Джисон не выбирал этого. Не на что жаловаться, они с ним слишком похожи. Может, потому Хан для старшего, для Него, стал псом? Вполне неплохая версия. И почему она ему не приходила все шесть лет?        Кажется, он слышал тихий стук в дверь. В этот миг даже властные руки, с мерзким нажимом очерчивающие талию, на пару секунд исчезли, как и их извращённый хозяин испарился вместе с верным псом, пребывая в неслабом шоке. Кто может заявиться в загородный дом, мирно находящийся посреди гигантских размеров дубовой рощи, будто в нём совершенно ничего не происходит, будто в нём живут ярые поклонники лесной природы, тихо отдыхающие от городской суеты в спокойном уединении с самими собой и листвой, усеянной капельками росинок по утрам? Даже Он добирался до своей личной парковки за сорок минут пешего хода, позже ещё час мчась на запретной для этого шоссе из-за большого количества аварий скорости. Что уж говорить про плутающих и в обустроенных для комфортной жизни улочках крупных городов. Ни в какое сравнение не идёт. Никто до этого места не доберётся, никто живой.        В дверь постучал несуществующий призрак. Призрак исчезнувшей в страхах надежды. А Джисон в призраков не верит.        "Ты такая ничтожная псина, Джи", — леденящий, буквально морозный шёпот прямо в самое ухо, его прямо обжигало холодом, оно покрывалось тончайшего вида коркой наледи, мгновенно трескавшейся и с зудом отпадающей от кожи будто бы в знаке меткой брезгливости.        Он будто игнорирует стук, нарастающий по силе. Ему нет до него никакого дела. Правильно, не существует ни этого, ни других стуков. Это всего лишь последствия таблеток, всего лишь побочное действие.        Стоило Джисону так подумать, как шум за невидимой дверью моментально стих, уступая место вновь подступившему ужасу и касаниям. Стук был знаком милосердия со стороны сознания, мимолётным и незаметным. Бесполезно обнадёживающим. Мучительно обнадёживающим.        Пытка свободолюбивой канарейки в ржавой клетке. Пытка покорного Джисона в кровавой клетке.        Суд в пустой комнате.        "Всё ещё ждёшь помощи, да?" — паучьи лапы спустились ниже, с удовлетворённым оскалом царапая спину, неспешно высчитывая острые позвонки. Хан всегда отмечал про себя, что скалится Он пострашней любого волка. А всё потому, что звери не получают удовлетворения от мучений своих бедных жертв, но люди… люди не звери.        Люди чудовища.        Хану противно, Хана тошнит от одной лишь мысли о руках на своей душе, только вот и слова Ему не скажет. Просто не сможет возразить, не выдавит ни буквы, ни звука. Ничто не потревожит витающие в тяжёлом табачном запахе явные остро ядовитые идеи и желания больного Его разума. Ничто не помешает Ему показать свой оскал вновь, ничто не встанет на пути у жилистых, мозолистых ладоней. У блестяще заострённого давно отточившим собственные навыки мастером лезвия ножа, у настойчивых и омерзительных, грязных касаний, грязных приставаний, грязных слов.        У ослепительно ярких кроваво-алых хиганбан. Интересно, где сегодня взойдёт это целое девственное поле?        Рук слишком много. Их точно две? Может, их уже пять? Ой, точно, быть такого не может. Шесть? Вероятно, шесть. Но кто с Ним? Доктор? Почему он тогда всё ещё не помог обработать рваные раны? Почему не залатал жуткую дыру в скромном сердце, уставшем кровоточить? Ах, точно. Приказа не было.        И не будет. Джисон заслужил.        Со стороны двери что-то вновь отчётливо стало постукивать, даже задребезжало, слово больше подойдёт. Надежда вернулась?        "В чью же помощь ты веришь, пёс?"        Ни в чью, хозяин.        Надежда разлетелась. Вдребезги.        Вот и шуршание и тихий звон снова, как и тогда, прекратились. Зачем сознанию продолжать пытать самого же себя, зачем бить по самому больному? Джисон тоже думает, что незачем.        "Может, ты ждёшь Бога?"        Нет.        — О господи! Хён! — эхом отражалось по комнате, едва разборчиво.        А возможно и пора уверовать. Кто же, если не Боженька, сейчас к нему явился?        Только вот боги людей хёнами не считают.        — Тихо, Джисон-хён, это я, всё с тобой будет хорошо, — фальшивый "бог", явно подходя к Хану ближе, изо всех сил будто старался подобрать правильные слова, постоянно смолкая на пару секунд, а после возобновляя свой короткий пока монолог. — Ты слышишь? Не нужно от меня отбиваться… — прозвучало очень обиженно, с ярким непониманием в бархатистом голосе. А всё потому что Джисон, осознавший, что боги давно покинули этот мир, а пришедший совсем не похож на ангела, наверняка, — он его не видел, — уловил низкий тон и не разобрал слова, оттого начиная защищаться, что естественно. А уж фраза "не нужно от меня отбиваться" полностью подтвердила в голове Хана этот образ, его уверенно за голосом закрепляя.        Удивительно долго цветы не раскрывали свои бутоны. Сегодня что-то не так? Быть может, Он ждёт, пока новенький, каким его окрестил Джисон несколько минут назад, возьмётся за дело? Может, Он удостоил того этой чести — первым полить прелестные хиганбаны? Значит это кто-то очень важный.        И это совершенно не успокаивает.        — Вот чёрт! — выругался новенький на… на чистом английском, ещё и с австралийским акцентом? Почему? Откуда здесь англоговорящий человек? В Корее? Австралиец?        Не смешите.        Долго радоваться не пришлось, бок вновь обожгло пламенем, а вкус кровавых цветов вновь зазвучал тонкой ноткой на языке.        Пора действовать, не правда ли, Ли Феликс?        Парень выхватил из кармана, почти уронив, к слову, телефон, судорожно набирая заученный наизусть номер запасного телефона. Он нужен ему сейчас как никогда. Действительно нужен.        Длинные гудки тянулись вечностью в руках неумелого мастера, вселенской тяжестью в хрупких ладонях. А Феликс всё ждал. Ждал чуда. Ждал ответа. Ждал вечность.        "Да?"        — Минхо! У нас проблемы! — воскликнул младший, краем глаза поглядывая на старшего, сравнивая его состояние с тем, что было миг назад, а затем сбрасывал "цикл", вновь запоминая каждую детальку его страшного панически сжавшегося состояния маленькой души, забившейся в угол в ожидании удара. Беспомощного ребёнка в толпе взрослых, которым нет дела до судьбы бедняжки. Дворняжки, соскучившейся по теплу и аппетитной еде. По любви.        "Ликс, — спокойно выдохнул тот, — не забывайся. Давай по-корейски, — продолжал устало старший Ли, наверное потирая скулу, что было его давней забавной привычкой. — Похоже всё совсем серьёзно, раз ты так разнервничался, что начал на английском. Давай, успокойся. Что случилось? Ты дом сжёг?"        — Нет! Хуже!        "Что может быть хуже, чем гнев Чана?" — хихикнул Минхо. Это правда: они никогда в жизни не видели Бана в хоть немного раздражённом состоянии. От него всегда за версту веяло душевной добротой.        — Не время шутить, дурак! Успокаиваться тут не мне надо! У Джисона…        "Ты где его откопал на этот раз? — моментально вернув серьёзный тон, заинтересованно спросил Минхо. — Снова его где-то сбил?" — а вот заводящегося Ли-старшего увидеть — раз плюнуть.        — Я у него дома и в общем…        "Прошу прощения, где-где ты? — взревел старший, совершенно не обращая никакого внимания на образовавшееся шумное эхо в пустой аудитории. Он уезжал забирать какие-то документы из академии, кажется, если Феликсу не изменяет память. То ли досье, то ли ещё что — он не разбирается. Но это и не слишком для него самого важно, в особенности сейчас, когда Джисон сбоку начинает кашлять и судорожно глотать ртом воздух. Безуспешно. — Ты что там забыл?"        — Это неважно, Хо! Он задыхается! Кати сюда! Я не умею… обращаться?.. с этими… как их?.. Едь короче!        "Да где вы, блядь?"        — Джисон — сосед Чана по этажу! Ты не видел, кретин чёртов?        "Не знаешь слов "паническая атака", зато вон как бранишься! Я тебе всыплю когда-нибудь, мелочь!" — звуки с той стороны провода определённо давали понять — Минхо вскочил с места и уже гнался по коридору с небывалым рвением, запрыгивая на верхушку перил, проезжая ровно два требующихся пролёта от своей аудитории пластической анатомии.        — Не время, пень берёзовый!       "Прекрати, болван! Не пугай Джисона ещё больше сделанного! Лучше ты, хрипло ругаясь, уж точно не сделаешь! Я вызываю такси, так что проследи, чтоб до моего прихода парнишка не свернул себе шею от страха", — послышалась серия коротких противных гудков, бьющих по ушам.        Нервы скоро у Феликса просто сдадут. Чтоб он так сессию резво сдал.        Как Хан вообще ещё держится? Ли невероятно поражает такая крепкая сила его души и характера, буквально стальных, нет — алмазных. Сверкающих своей стойкостью и великолепием.        Джисон — человек железнейшей воли.        Феликс никогда таких не встречал. Что же Хан такое пережил, в какой безвыходной скверне побывал, что способен каждый день упорно терпеть свой главный и мучительный недуг? Ли даже не уверен, что хочет это знать…        Так хочется просто обнять. Мягко и ласково обнять Джисона, коснуться необычных шёлковых светлых волос, огладить бархатистую кожу на щёчках. Хочется просто показать, что он, Феликс, рядом, что не обидит ни при каких условиях. Что поможет и убережёт.        Только совесть не позволит. Хану будет от этого лишь страшнее. Лишь больнее.        Жар чужих рук превратится в трескающий всё вокруг кошмарный холод, а душа его лишь замёрзнет в тревожных мыслях и муках.        В кровавой комнате, не правда ли, Хан Джисон?