Все псы попадают в рай

      Джисона, едва вдалеке заметившего табличку с нужной аудиторией, той же, в которую он совсем недавно опаздывал, сильно заколотило в ожидании звонка, а Хёнджина, стоящего рядом несмотря на собственное неминуемое уже опоздание, разрывало от невозможности его обнять и просто успокоить, ведь так он сделает лишь ещё хуже.        — Сонни, всё будет хорошо, слышишь? Ему нет дела до такой глупости, о которой ты так печёшься. Он взрослый человек, у него своих забот хватает, — Хван слегка пригнулся, чтобы быть на уровне глаз Хана — он где-то вычитал, что так людям с психологической точки зрения проще взаимодействовать с другими, особенно в стрессовой ситуации, какой эта, наверняка, для старшего и являлась. Он понятия не имел, правдивый ли это совет или полная бредятина, но на всякий случай так сделал, ситуацию это не попортит. — Давай, посиди немного ещё, у тебя потом пары по мастерским останутся, там тебя дёргать вряд ли станут, если будешь сидеть спокойно, — Хёнджин вновь поднялся, напоследок с ободряющей улыбкой кивнув Джисону. — Не переживай. Я за тобой зайду, ты дождись только, — Хван быстро подмигнул и, с уже звенящим звонком, ускакал на своё занятие, оставив Хана так и стоять в прострации, пока на него, внезапно, кто-то не налетел.        Боль пронзила стремительно и резко, пробегаясь холодными мурашками по позвоночнику и терзая душу в тисках с ухмылкой. Ожог на этот раз покрыл целую правую часть груди и немного задел с той же стороны колено, да и прошлая рана не осталась в стороне — незнакомец изрезал её изнутри повторно.        — О боже, прости! — вскочив на ноги, воскликнул излишне громко тот, вероятно, в других аудиториях, помимо этой, ближайшей, его было слышно не меньше. Он прижал ладони ко рту, испуганно поглядывая на трясущегося во всю Джисона, заодно закрывшегося руками и спрятавшего панику на лице за объёмными, пушистыми волосами, благо у него имеющимися и ещё от ужаса не выпавшими. В глазах самого паренька читалась всё та же тревога, не желавшая отпускать обоих. — Давай руку, — не дожидаясь ответной реакции Джисона, однокурсник схватил запястье Хана, оторвав его от сжатого плеча и пытаясь поднять таким образом парня.        Не прошло и мгновенья, как Джисон отчаянно взвыл, вырывая руку из хватки с неведомо откуда взявшейся силой, а затем до изнеможения сильно зажал себе уши, начиная тяжело дышать и до ярких сияющих точек перед глазами жмуриться.       — Что ты делаешь? Сейчас же голова заболит, ну отпусти! — незнакомец вновь стал пытаться оттянуть руки Джисона от него самого, разъедая кожу, образуя глубокие, растущие за секунды язвы, прорастающие до самых костей, упирающиеся в них и пытающиеся расколоть вдребезги.        — Не трог-гай! Уйди! П-пожалуйста! — только и смог выдавить из себя Хан дрожащим, охрипшим до неузнаваемости голосом, перебиваясь на кашель, уже и не пытаясь отбиваться, лишь сильнее перекрывая слух. Голова и впрямь заболела от такого давления.        — Не догнал, вот это д… — не успел закончить едва знакомый Джисону тон, слышимый сейчас так, словно бы у Хана в ушах море, а то и целый океан, а не воображаемые беруши. — Феликс, в сторону, живо!        Названный парень, как Джисон почувствовал по лёгкой, еле заметной вибрации пола, действительно, как и просили, отошёл, только вот прибежал новый человек.        Поначалу тот отчего-то напряжённо молчал, при том довольно долго. Единственным, что он сказал за минуту, казавшуюся Джисону вечной мукой, было замечание второму парню, начавшему, внезапно, оправдываться и говорить, что, мол, ничего он не сделал. Младший из них (Хан предположил исходя из голоса) лишь как-то заковыристо его обозвал и вернулся к разглядыванию Джисона. От этих глаз на себе хотелось спрятаться, отгородиться, только бы не смотрели, только бы не ощупывали ими его. Невыносимо. Сердце подходит к горлу, почти наглухо перекрывая дыхание, ограничивая кислород до минимальной возможной для жизни линии, с азартом играясь с нервной системой Хана.        Не помогает. Джисон слышит. Нужно сильнее зажать уши.        Всё вокруг слишком громкое.        Шум слева, шум справа, голос. Голоса. Смех. Лица. Снова шум слева. Снова руки. Длинные руки. Боль. Грохот. Он слышит улыбку, он не хочет смотреть.        Время. Сыпется. Песок. Сыпется. Откуда песок? Где стекло треснуло?       Джисон сыпется.        — Хан Джисонни, я понимаю, что тебе сейчас трудно и тяжело, — едва смог разобрать Джисон среди скрипов и чужого, противного смеха, разгоняющего сердце. Касания. Касания.        Ему нет дела до того, откуда этот голос знает его имя. А это точно другой голос? Не тот, что сейчас смеётся? Не тот, что соскребает с тела кожу, намеренно медленно, желая попытать?        А кто говорит? Почему их много? Или он один? Думать больно, голова трещит по швам. Там ожоги. Его облили кипятком? Может, наоборот почти замёрзшей водой?        Кто трогает плечо? Там шрамы? Да, точно, там касались, но кто? Голоса. Смех.        Шум слева. Кажется, там стоит Он. Нет! Его там нет! Не может Его там быть! Нет!       — Тебе страшно, даже не могу представить насколько.        Вкус металла. Его тошнит кровью? Или Он выбил ему зуб? Нет, все зубы на месте. Или их нет вовсе? Что случилось? Кто смеётся? Это Он? Или тот, кто говорил секундой ранее? Или не секундой? Минутой? Сколько прошло времени? Где? Почему? Голос. Шум справа.        В той стороне может находиться пистолет? Кажется, да. Там должна быть тумбочка, с царапинкой на правом углу спереди. Она осталась с того дня, когда Он в последний раз промахнулся. На стенке, возле ящичка с пистолетом, нарисован алый цветочек. Джисону было очень холодно и грустно, он хотел порисовать. Он напоминал ему о детских сказках, про чудо и любовь с первого взгляда. Больно. Страшно. Холодно. Голос. Смех. Руки. Кровь.        — Но постарайся не думать об этом. Слушай мой голос, концентрируйся на нём. Ты меня слышишь?        Ему нужно ответить? Да! Если не ответит, будет жалеть. Последствия никому не нужны. В особенности Хану.        Неуверенный кивок.        Холодно. Одиноко. Страшно. Цветы. Красные цветы. Красные хиганбаны.        Боль. Руки. Вытянутые пальцы. Хиганбаны проросли из бедра. А сейчас из запястья. Они похожи на паука. Он ядовит? Джисон умрёт, если его укусят? А пауки кусаются? Что если его уже укусили? Он умирает? Он уже умер?        Нет. Если бы он был мёртв, то вокруг не росли бы цветы. Лампа на стене слева горит. Это она шумит? Она керосиновая или электрическая? Вокруг дым? Он идёт от неё?        — Я могу как-нибудь тебе помочь?        Кто это? Это Он? Помощь? Какая?        Запястье в огне. Запах дыма усилился. Сигарета. Кашель. Смех. Голос.        Это Он! Помощь — боль. Но если Он ударит сильнее, то Джисон умрёт. Так ли плоха помощь? Точно, Он не убьёт его. Помощь — боль. Шум справа.        Время.        Страх. Нет.        Собственный голос был похож на кряхтение старика. Хрип. Смех. Ему смешно. Ему нравится. Нужно продолжать. Пламя. Космос перед глазами. Космос. Время.        Улыбка. Усмешка. Оскал.        — В академии сейчас есть тот, кто может?        Академия? Корея? Малайзия? Дом? Посёлок? Комната? Незаряженный пистолет? Тлеющий окурок? Лезвие ножа сверкает на полу?        Хиганбаны цветут. Красиво. Академия? Хиганбаны!        Цветы вокруг. Лица вокруг. Руки вокруг. Глаза вокруг. Смотрят. Трогают. Цветут. Цветы. Красные. Хиганбаны.        Кивок. На что он ответил? Неважно. Главное, что ответил. Ему всегда нужно отвечать. Иначе огонь. Пожар. Пламя. Окурок. Шторы.        Время. Снова песок. Снова голос. Снова руки. Снова тело. Снова холод.        — Ты знаешь, где этот человек находится?        Он дома. Он ждёт. Он ищет. Нужно домой. Иначе зацветут хиганбаны. Время. Джисон зацветёт. Джисон сожжёт поле цветов. Он цветок. Он хиганбана.        Какой человек? Тот, который смеётся? Тот, который говорит? Тот, который зажигает спичку? Тот, который трогает?        Шум слева. Шаг слева. Цокот слева. Хрип слева. Голос слева. Удар слева.        Джисон уклонился. Пламя. Руки. Хиганбаны. Огненные хиганбаны. Наказание. Смех.        — Номер аудитории: я перечисляю, ты киваешь на том, который нам нужен.        Аудитория? Та, что слушает? Но Он же один. Зачем Ему номер? Он смеётся? Джисон глупый? Хан смешной? Джисон рад. Зря.        — Первая.        Окурок касается дважды. Он ещё горит? Он потух о кожу? Джисон не видит. Ему ярко. Он жмуриться.        Щёку обожгло? Или холодно? Сигарету зажгли? Или она горела?        — Вторая.        Джисон кричит. Лезвие играет с хрупкой кожей. Оно сияет в лунном свете. Ночь? День? Ночник? Время. Песок.        Хиганбаны. Цветы. Лепестки щекочут низ живота. Он раздет? Холодно. Батарей нет. Боль. Озноб. Голос. Смех.        — Третья.        Почему смеющихся стало больше? Почему толпа смеётся? Почему толпа скалится? Почему толпа в комнате? Почему?        — Заткнули ебальники и сгинули с моих глаз!        Громко. Страшно. Кричит. Кто-то кричит.        Лезвие вошло наполовину. Его рукоять торчит из-под алых лепестков. Хан кашляет. Хан громко кашляет. Лепестки. Пыльца. Кровь. Хиганбаны. Он кашляет цветами. Он задыхается. Джисон умирает.        — Четвёртая.        Нож со свистом достают, в комнату заходит другой человек, в халате. Ослепительно белом халате. А на нём останется алая пыльца от хиганбан? Нет, никогда не остаётся.        После его прихода раны всегда затягиваются, но перед этим он вырывает из тела цветы. Они вянут у него в руках. Зачем? Почему не оставить их Джисону? Они им питаются. Он закончится ещё не скоро, зато цветы проживут дольше, являя свою красоту аудитории.       А всё-таки его приход всегда заканчивается хорошо, Джисону легче, Джисону менее больно и холодно. Хороший знак.        Хан, едва заметно, кивает.        — Ликс, чтоб только пятки твои сверкали. Дуй в четвёртую и зови друга Хан Джисона, запомнил?        Человек в халате вышел, забрав с собой и лезвие, и цветы. Он оставил лишь стебли, торчащие из тела Джисона, да лепестки, заполонившие собой пол.        Из них, если растереть пальцами, получается отличная краска. Стены расцветут. Джисон расцветёт. Стебельки вновь обретают свои красочные бутоны. Это больно, но так завораживает.        Смех продолжается. Вновь длинные противные руки тянутся в его сторону. Они скрипят, будто древний механизм. Они трещат, будто вот-вот развалятся на части. Они смеются. Он смеётся. Он трогает.        Джисон всё ещё завален алыми лепестками, только руки не останавливаются. Глаза не останавливаются. Смех не останавливается. Почему? Цикл слишком рано сбросился? Считается ли он после этого Циклом? Что такое Цикл? Зачем Цикл нужен? Для чего Он следует Циклу? А почему сейчас перестал следовать ему? Вопросы. Время. Смех.        — Хан Джисонни.        Он зовёт? Нужно ответить. Цветы вянут без ответа.        — Открой глаза. Посмотри на меня.       Это звучит слишком мягко. Он так не умеет. Кто это? Белый халат? Чёрное пятно? Лампа? Цветы? Кто говорит? Мёртвый голубь за окном? Снег на сером полу? Стены? Глаза на стенах? Смотрят. Болят. Цветут.        Плачут.        — Пожалуйста, Джисонни. Открой глазки. Я рядом, никто тебе не навредит. Я не позволю.        Смех стихает. Почему Он не смеётся? Джисон ошибся? Джисон сделал что-то не так? Джисон всё испортил. Цветы. Цветы. Хиганбаны.        Глаза цветут. Болят. Джисон аккуратно их приоткрывает. Ему разрешили? Правда ведь? Разрешили? Можно?        Вода. Глаза в океане. Океан слёз? Океан крови? Нет, кровь не прозрачная. Кровь похожа на лепестки. Океан одиночества? Океан любви? Океан заботы? Океан тревоги? Океан страха.        Джисон не видит. Джисон не слышит. Джисон чувствует, Джисон чувствует панику. Запах крови. Отчётливый запах крови. Где-то цветут хиганбаны? Где? Голова болит. Голова кружится. Макушка зацветает?        — Умница, Хан Джисонни, ты умница. Смотри на меня. Видишь? Я не причиню тебе вреда. У меня ничего в руках нет.       Пара бутонов распустилось. Не на руках. Не на спине. Не на бёдрах. В груди. У самого сердца защекотало, пуская корни вглубь, извиваясь вокруг венок, желудочков и предсердий. Обычно цветы растут с болью, а не щекоткой. Обычно цветы не растут внутри. Хиганбаны любят тепло. Им наверное там хорошо. Там их не достанут Они. Их просто-напросто не вырвут.       — Мои руки перед тобой. Я не трону тебя. Ты в безопасности. Смотри.       В океане слёз и страха заплясали светлые пятна, и впрямь напоминающие ладони. Эти были на едва различимый вид гораздо мягче. Они были нежны и изящны. Хотелось вывести их пальцами на стенке тумбочки, растерев пару лепестков хиганбан.        Они смотрелись бы там так красиво. Так подходяще. Они сами были как цветы. Такие же воздушно лёгкие, такие же ангельские.        Боль постепенно стала отпускать, сердце опускалось из горла к своему привычному месту. Уродливый хохот стих совсем, уступая место успокаивающему голосу незнакомца, всё державшего руки в поле зрения Джисона. Слышал Хан до сих пор плохо, разобрать, кто же ему слегка бархатисто нашёптывает бессвязные слова утешения, не казалось возможным, да и не было таковым уж точно. Зрение так же к нему не вернулось, позволяя видеть пятна, а совесть (наверное это она, Джисон не понимает) не давала ему поднять голову выше, оставляя лишь таращиться на ладони и запястья человека.        — Боже мой! Джисон! Сонни! — размыто послышался родной кричащий тон, единственный его не пугающий совершенно. Это точно Хван Хёнджин. Даже если Хан почти не слышит, он в этом не ошибётся. — Как вы меня все напугали.        — Эй, парень, — кажется, это был тот, пару минут назад вставший, человек, успокоивший Хана. Хёнджин при виде него, судя по движению размытых пятен перед глазами, почтительно, пусть сидя на коленях рядом с Джисоном, поклонился и вежливо поздоровался. Похоже, в академии (в которой, Хан незадолго до прихода друга вспомнил, что находился) он пользовался каким-никаким уважением, по крайней мере у студентов. В любом случае у Хвана точно. — Не говори ему, кто я. Чувствую, он мне в глаза смотреть не сможет.        — Но он же вас слышал!        — Поверь, люди во время панических атак едва ли что-то различают или запоминают, кроме своих страхов. Он не узнает меня.        — Да откуда вам знать? — прозвучало довольно грубо, однако незнакомец только лишь усмехнулся. Он не станет ругать Хёнджина. Он понимает, что тот просто очень взволнован.        — У меня был прецедент и не один.        Рядом остался один Хёнджин. Его с головой хватало, чтобы прийти в себя, нервно потирая виски, стучащие в напоминании о нежелательности попыток сплющить свой череп.        Хван только и мог, что уговаривать Джисона пойти домой, а тот всё упирался. Как это так — домой! Ему ещё на двух парах сидеть, не угрюмо топать до квартиры, а учиться. В нём отчего-то внезапно возгорела немалая тяга к знаниям и обучению, которая до этого все две недели его активно и настойчиво избегала, пробудившись лишь сейчас. Вероятно, Хану просто снова стало стыдно за свой художественный уровень, потому он и стремится заполнить моральную брешь изнурением. Не учёл он, правда, что нужно не просто бесконечно работать, нужно практиковаться с умом. Для того и поступают в академию, хотя, в целом-то, Джисон это и сделал. Он пошёл по необходимому плану, как и должен был. Его не за что упрекать.        — Ладно, слушай. Если я отдам тебя сейчас в руки учителя Ли, ты дождёшься меня через одну пару? Мне нужно остаться на этой, препод — ужас просто. У тебя первой должна была быть перспектива — ты бы меня понял, будь там. Так, я быстро. Только договорюсь с преподавателем, хорошо? — дождавшись краткого кивка Джисона, подрагивающего до сих пор и заметно шатающегося на месте, грозясь свалиться, Хёнджин скрылся за большими дверьми, под которыми они всё это время сидели. И их никто не тревожил? Нет, Джисон уверен, что ещё как тревожили, но Хван, очевидно, людей от Хана отгонял. Джисон просто невыносимо хочет его благодарить целую вечность за это, правда, столького времени у него, увы, не имеется. Кстати о времени, после приступа, на контрастах, оно кажется излишне спешащим, ведь из-за двери уже показалась голова с аккуратно забранными в небольшой хвост густыми светлыми волосами, выделенными ярко-чёрными корнями, уже успевшими отрасти. — Заходи, Сонни. Не волнуйся, я скоро приду, а эти двое уж точно в обиду тебя не дадут.        В голове промелькнуло: двое? Откуда и кто второй?        — Он пообещал купить хёну целую коробку тасик! Поверь, он ради них будет тебя хранить здесь как зеницу ока! — а вот и он, собственной персоной, явился.        — Эй, Ликс, нельзя так говорить о живых! — лениво послышалось из-за спины выскочившего рядом с Хваном внезапно паренека, совсем недавно ставшего причиной паники. Нет, не подумайте, Джисон не будет пожизненно на него дуться, упоминая в ужасном ключе при всяком удобном случае, и каждый день по ночам наводить порчу. Он прекрасно понимает, что мальчишка (а именно таковым он и выглядел, больше восемнадцати лет Хан ему не даст на вид) просто банально не знал. Минимум о правилах приличия, в первую очередь, добавляет сознание, но винить такого ребёнка в подобном смысла Джисон просто не видит. Да и винить во всём такого, снаружи по крайней мере, ангелочка сложно.        Этот Ликс лишь в игривой улыбке обернулся к говорившему, стрельнув в него глазами с хитрым прищуром, а затем возвращаясь взглядом к Хану.        — Ну ты заходи, заходи! Пусть Хёнджин-хён бежит на занятия, иначе ему ой как достанется от профессора Ан, она злая, — в сторону Джисона направилась рука, от которой он мгновенно увернулся, отшатнувшись назад и едва не сев снова на пятую точку. Слава всем богам, Хван уже ушёл и Джисону не посчастливилось на него навалиться.        — Феликс, я тебе сейчас руки вырву! А ну быстро за первый ряд! Чтоб я тебя видел! Ещё хоть раз даже чихнёшь в его сторону — будешь сдавать мне усложнённый билет, написанный лично для тебя на сессии! — отозвался убравший наконец книгу от лица преподаватель, развалившийся на поскрипывающем древнем-древнем жёстком стуле, оставшемся, по всей видимости, здесь в качестве напоминания о прошлом хозяине аудитории. Как разглядел Джисон, это, как Хван и сказал, был учитель Ли, провёдший у него первую (а вот по счёту вторую) пару.       — Ну хён!        — Что "хён"-то? Во-первых, в академии я для тебя преподаватель. Во-вторых, если не прекратишь докучать бедному парню, то я даже не вспомню про наше родство — будешь убит прям вот на этом месте, — он с силой выдохнул, чтобы успокоить разыгравшиеся нервы. — Проходи, Джисон, забей на него, он никогда не отличался внутренним гением.        Хан впервые видит настолько фамильярное поведение преподавателя (хотя, это первый преподаватель, которого тот видит в принципе), совершенно не беспокоящегося о том, какое мнение он вызовет у Джисона. Хан рад, что именно такой человек достался ему в кураторы.        А, может, это Хван его попросил быть помягче и попроще, дабы не напрягать Хана, накаляя обстановку, сильнее уже сделанного? Тогда сказать ещё гораздо более душевное спасибо Хёнджину отнюдь не помешает, чем Джисон и займётся при следующей доступной возможности, а сейчас остаётся лишь присесть куда-нибудь и ждать остальной час от сорванной пары анатомического рисунка, то есть практики по пластической анатомии.        Кстати, Джисон так задумался, а почему пару отменили?