Закрытая школа

Логос

Старший корпус

Декабрь 2010 года

      Снег крупными хлопьями валится с ослепительно белого неба. Расчищенные дороги к корпусу кажутся слишком зализанно ровными. Идеально подстриженные кусты, обёрнутые в белёсую укрывную ткань. Истончённый годами существования лоскуток треплется на ветру, мелькают скрытой внутри листвой ветви через редкие полупрозрачные плеши ткани. Слишком идеальный внешний вид поместья всегда создавал впечатление тюрьмы, в которой создали абсолютно всё для комфортного выживания. Обитаешь в четырёх стенах, спрятавшись за надёжными прутьями заборов и несколькими рядами охраны. Немногочисленные ученики снуют по двору, негромко переговариваясь и рассказывая о новых событиях, произошедших в жизни каждого. Когда ты ребёнок безумно богатого человека, очень легко найти себе занятие на лето. Уехать в другую страну, броситься в путешествие по миру, изучать культуры, наблюдать за людьми, создавать шедевры, выкупать произведения мировой культуры. Коряков лишний раз выпускает воздух из лёгких, закатывая светлые глаза под веки. Не сказать, чтобы его родители были сказочно богаты, тем не менее учился он исключительно в заведениях элитных, чью цену на обучение даже некоторые чиновники не тянут. Мимо проходит вполголоса переговаривающаяся компания. Чужие глаза Илье кажутся слишком пустыми, отстранёнными. Будто все эти люди — оболочки жутких существ, что приходят к нему во снах с самого детства.       Поправляя спадающую с плеча лямку рюкзака, парень медленно продолжает плестись ко входу в корпус, едва ли оглядываясь вокруг. Скоро обещают сильные заморозки, наконец дошедшие до их отдалённого леса. Солнце окончательно перестаёт прогревать землю, лишь обдавая уходящую в спячку природу прощальными лучами. Выпадающий за ночь снег из вечно стоячей талой воды превратится в лёд, засыпаемый крупными суками замёрзшего песка или примесью солей, созданных скорее для порчи обуви, нежели для спасения от скользкого льда. Зато теперь почти каждый вечер сыплет снег, словно в песчаной буре заменили компоненты, назвав это ласковым, безобидным словом «метель». Почему-то к такому ужасному стихийному условию подобрали какое-то слишком мягкое, нежное слово. Кто-то скажет: «Метель укутывает», и тут же представляются мягкие объятия матери, крепким кольцом обвивающие плечи. На деле эта фраза значит, что ты оказываешься посреди снежной бури, заметаемый снегом и сжираемый ледяными языками бурного ветра. Вы никогда не получали обморожение? Биолог как-то пугал их жуткими рассказами об этом. По спине пробегаются неприятные мурашки, заставляя остановиться и удручённо запрокинуть голову к ослепительно белому небу. Холодные маленькие снежинки, выплясывая в потоках ветра незамысловатый вальс, опадают на лицо и плечи, скрываясь за углом доступного обзора.       Глаза бегают по светлому двору усадьбы, осматривая так, будто видят впервые. Несколько месяцев, прошедшие с начала обучения. Года, проведённые раньше на этой территории, но в других корпусах. А желание всё так же, как в первый раз, заворожённо сверлить глазами светлые фасады причудливого здания не оставляет его ни на мгновение. Эта усадьба кажется намного более роскошной по сравнению с другими корпусами и зданиями. Он часто слышал рассказы от историка, что некоторые части усадьбы не единожды подвергались поджогу, а потому поместье не сохранило тот изначальный облик, что закладывал в него архитектор восемнадцатого века. Однако нынешний облик и внутреняя составляющая здания максимально приближены к тому, как оно выглядело несколько столетий назад при постройке. Бежевые, выцветшие в годах простоя колонны, зерными грубоватыми узорами поддерживают потолки двухэтажного корпуса. Сквозные арки смотрят на учащихся глазами леса. Пристальными, холодными, бездонно пустыми. Именно из-за них видно притаившийся вокруг корпусов тёмный, густой лес. Он растянулся вокруг усадьбы много веков назад широкой полосой, призванный исполнять функцию укрытия. В восемнадцатых годах в эти леса загоняли зверьё, чтобы родовитые господа не утруждались далёкими прогулками. В года второй мировой этот лес оккупировали фашисты, окропляя землю кровью и погружая в неё остатки своих бесчеловечных эксперементов. Сейчас он просто окутывает здания надёжным коконом, скрывая от лишних глаз. Только из-за этого же страшного густозаросшего чудища бояться приходится лишь взгляда из самого этого леса. Мало ли кто там может водиться. «Звери». Илья делает сам для себя уточнение и болезненно закусывает губу. Там могут водиться только дикие звери.       Шум чужих разговоров становится фоновым и неважным, шелест снега, уносимого ветром с высоких сугробов, успокаивает в один момент напрягшийся разум. Гулкий вой. Где-то в переходах меж зданиями корпуса гуляет холодный ветер, заставляющий поёжиться от мерзких мурашек по всему телу. Куртка надёжно греет тело, лишь слегка мёрзнут пальцы и сводит шею от недосыпа. Вчерашней ночью его снова одарило волной вдохновения. Текст лился на отрывки тетрадных листов так легко и быстро, что совершенно не хотелось останавливаться. С балкона их комнаты открывался причудливый вид на уходящий в глубь тёмный лес. На небе улыбкой чеширского кота растянулся светлый полумесяц, насмехаясь над бессонницей бедного парня. Пальцы, сжимая карандаш как можно сильнее, мелко дрожали от напряжения. Плечи сводило привычным мандражом, то ли от холода, то ли от навязчивых мыслей о чужом присутствии. В последнее время брюнет всё чаще думает, что он параноик. Но друзья упорно твердят ему, что это просто стадия привыкания к новому месту. Всё же он много лет пробыл вне этих стен, а все эти истории из университета… Брюнет замирает на месте и хмурится, отгоняя назойливые мысли подальше. Нет. Он пообещал своей семье и сам себе, что больше не облажается. Он пообещал, что доучится, что бы там ни случилось. Ему ведь вовсе нечего здесь бояться, правда? Светлые глаза цепляются за большую входную дверь, будто надеясь найти в безразличном куске дерева какие-то ответы.       Проходя внутрь, взгляд цепляется за широкий деревянный зал, разведённый в несколько сторон высокими проходами и могучими лестницами. Интерьер: «Дорого и Богато», как любил это называть Илья. Ну или просто роскошь, оставленная нам предками из восемнадцатого века. По крайней мере, именно так им объясняли преподаватели ещё в начале младших классов. В коридорах всегда было многолюдно, ученики скитались кто куда, группировались кучками в углах и на диванчиках, что-то бурно обсуждали девушки, восседая на подоконниках. Снимая куртку, парень улыбается в ответ старой гардеробщице, прося, чтобы она снова была наготове отпустить нескольких человек в ночное время суток. В стенах этой усадьбы частенько разносились совершенно разные истории. Скандалы, заговоры, даже иногда бунты. Заканчивались они, правда, всегда одинаково: либо выпроваживали учеников, либо увольняли очередного учителя. Все очень старались делать вид, что школа идеальна. Образцовые ученики, все поголовно в одинаковой форме. Учителя — образцы для подражания, лучшие из лучших. На обучение богатых никогда не возьмут бедного, это Илья усвоил ещё в младшей школе, когда учителя биологии уволили после разорения его семьи. Обосновали это увольнение просто: плохо преподаёт. Не знает предмет идеально, а все его дипломы и награды не больше, чем красивые безделушки. Преподавал ли он плохо? Конечно нет. Директора намного больше волновал тот факт, что в стенах, пропахших деньгами, затесался человек, более их не имеющий.       Продолговатые коридоры уводят его в соседнее здание. Здесь их всего четыре, надёжным кольцом скреплённые при строительстве. Основной корпус как главный зал, столовая, выход в лес к пруду и кабинеты администрации с уходящими во все стороны коридорами. Именно оттуда идёт разделение на два крыла, правое и левое. Правое сочетает в себе кабинеты химико-биологических и физико-математических направлений. Левое включает в себя актовый зал, несколько кафедр для лекций и объединяет гуманитарные направления. Илья в правом почти никогда не бывал, потому что учился на преподавателя истории. Сразу нырял в привычные продолговатые коридоры, длинной дугой уводящие его в правую часть здания. Здесь всегда было тише, но и в противовес более оживлённо. Куда проще пойти по какой-то простой гуманитарной программе, нежели осваивать сложнейшие физические или химические направления. Возможно, Коряков думал так исключительно из собственного нежелания попадать в компании зубрил и задротов, с поднятым носом расхаживающих по главному залу. Ему куда была породнившаяся компания старых друзей, поджидающая его в излюбленном месте — на конце коридора, уводящего в последнее здание корпуса. Там дальше начнутся кабинеты и самый большой лекционный зал. Завидев друга издалека, приветливо машет самый высокий из компании — Денис. Коломиец, так же как и Илья, второкурсник, только учится на программиста. И парни ни в коем случае не смеялись над ним за такой выбор профессии.       — Мы тебя заждались, — с неизменной дружелюбной полуулыбкой тянет молодой человек, протягивая ладонь для рукопожатия. Илья улыбается его замечанию в ответ и в который раз думает, что задумчивость когда-нибудь обязательно сыграет с ним злую шутку. Одно дело опоздать на встречу в коридоре, совсем иное пропустить лекцию или важное мероприятие. Да, в университете их не так много, но Коряков не будет собой, если хотя бы на одно не опоздает.       — Планировали идти без тебя, но Дэн уговорил нас дождаться, — ехидно скаля белоснежные зубы, присоединяется к диалогу Максим, пожимая протянутую руку. Он, на пару со стоящим рядом Антоном, старше на год и учится на третьем курсе журналистики. Пока что его максимум — взять интервью у кого-то из учителей школы или провести одну из навязанных школой программ «поддержки». Якобы её создали, чтобы раскрывать замкнутых и стеснительных личностей. Помогать социализироваться и заводить друзей. «У богатых свои причуды» — думал Илья вплоть до момента, пока не осознал, что косвенно, но к ним тоже относится.       — Никуда бы не делись. Как же мы без нашего незамолкающего рупора, — стискивая лучшего друга в крепких объятиях бурчит Антон. У него грудной, надрывно-заразительный смех, от одного звука которого губы растягиваются в кривой, будто не совсем естественной улыбке. Илья вслушивается в их голоса и словно бы не слышит вовсе. Кажется никакого диалога не продолжается, а он всё ещё чего-то ждёт. Будто готовится к какому-то действию, которое вот вот должно произойти.       Покрутив головой влево-вправо, Коряков не обнаруживает ничего, что могло бы вызвать в нём такую странную реакцию. Просторные залы укрывают светлыми потолками учеников, умостившихся то тут, то там. Кто-то привычно на подоконниках списывает какие-то предметы и старые дополнительные записи. Кто-то разваливается на диванчиках, не собираясь и минуты лишнего времени уделять учёбе. Илья думает, что это место, каким бы элитным оно ни было, а всё равно сильно похоже на тот обычный колледж, в котором он оказался после перевода. Здесь разве что на несколько октав тише. Значительно меньше людей, и все поголовно разодеты в одинаковую, навязанную школой форму. Стоит признать, смотрится она довольно неплохо, в какой-то степени даже завораживающе. Словно все они ученики не просто элитного учебного заведения, а заложницы одной закрытой школы, оказавшейся здесь по воле кого-то подлого. По спине пробегаются неприятные мурашки, начинает отчего-то противно сводить шейные позвонки, трещит где-то у затылка мышца, неясно от чего напряжённая. Поворачиваясь обратно к друзьям, Илья с досадой замечает, что уже поднялась новая тема, и друзья что-то очень увлечённо рассказывают, вникая в какие-то подробности недавно произошедших событий. Коряков то ли в прострации, что ли совершенно не на том сконцентрирован, но чувствует, как боль в плечах становится более ощутимой, неприятно давящей на душу каким-то тяжёлым грузом.       Картинка перед глазами окончательно становится не важной. Мысли улетают куда-то в потоки собственного сознания. Глохнут все звуки вокруг, правая ладонь сама собой ложится на разрастающийся болезненный участок на шее. Пальцы слегка истерично сжимаются и разжимаются, надеясь размять ноющее место. В ушах медленно, но слишком гулко бьётся собственное сердце. Илья осознаёт свою догадку так резко и чётко, будто подрывается ночью от очередного яркого кошмара — за ним наблюдают. Снова это всепоглащающее, ужасное чувство окутывает тело. Холодеют кончики пальцев, взбухает вена на виске, медленно с волос на скулу спадает капля неясно откуда взявшегося пота. Медленно, слишком медленно поворачивая голову назад Коряков готовит себя к тому, что вот вот проснётся. С очередным громким криком соскочит с кровати, будет ещё долгое время задыхаясь от ужаса и недостатка воздуха валяться на кровати. Сон снова не пойдёт, попытки закрыть глаза будут всегда кончаться одинаково. Там, под тьмой закрытых век его снова поджидает притаившийся монстр. Что с ним сейчас? Почему это чувство кажется таким реалистичным? Будто все кошмарные чудовища, приходящие к Илье во снах с самого детства решили скооперироваться и породили зловещее создание ночи, выбравшееся из рамок тесной черепной коробки. Зрение концентрируется с трудом, хмурятся брови, боль редкими молниями пробивает всю спину, начинает кружиться предательски сильно голова.       Всего пара миллиметров, чтобы обернуться полностью. Посмотреть своему страху в глаза. Сразиться с ним один на один. Всё вокруг поглотила глубокая, устрашающая тьма. Он в самом логове чудовища, а оно наблюдает исподтишка. Рассматривает свой драгоценный трофей, изучает так внимательно, без капли смущения. Это почти звериный взгляд, злой, голодный, дикий. Этот монстр не знает чувств, ему не ведомы низшие явления вроде страхов и стеснения. Он голоден, а сладостная жертва так и манит к себе прикоснуться. Мутно-зелёная радужка поглощает тьму зрачка почти полностью. Страх пожирает тело по частям, окуная в липкую, тёмную смолу. От него не отмыться, не спрятаться, не скрыться. Он везде и нигде одновременно. Он запачкал собой все стенки сознания, а теперь наблюдает миллионами внимательных глаз за яркой картиной созданного собой же безумия. Илья бегает глазами за спиной. Цепко осматривает каждый миллиметр. Словно он — одна пара из миллиона других глаз, и пытается быстрее остальных найти источник нависающей над телом проблемы. Вот-вот и поймает, он совсем близок, осталась крохотная частица, один шаг, чтобы наконец уцепиться. Зрачок истерично бегает в изумрудном хрустале глаза, всё тело пробивает резким наплывом мурашек, к горлу подкатывает тошнотворный комок.       Брюнет всем телом вздрагивает, едва ли не вскрикнув, когда ему по спине хлопает чужая раскрытая ладонь. Это Максим привлекает к себе внимание. Илья крутит головой, то смотря назад, то на своих друзей. Три пары удивлённых глаз заставляют слегка напрячься. Что это вообще было? Коряков прикусывает губу, пока Антон касается плеча, несильно сжимая его под пальцами. Вопросы о том, что случилось и почему у парня была такая странная реакция, приходится наивно списывать на усталость. Парень рассказывает о том, что снова плохо спал, заставляя друзей почти синхронно тяжело выдохнуть. Они уже несколько месяцев, едва ли не с момента приезда твердят Илье, что поход к местному психиатру не обречёт его на пребывание в дурдоме. Одни таблетки не сделают его сумасшедшим, а всего-то помогут нормализовать сон и высыпаться без всех этих жутких картин, что мерещатся брюнету от его слишком яркой фантазии. Слушал ли Илья? Конечно нет. Списывал всё на большую занятость и отсутствие явной проблемы. Однако сейчас, изредка поглядывая за спину, сомневался в том, что проблема не слишком явная. Эта паранойя когда-нибудь явно доведёт его до необратимых последствий.       Время торопит поскорее удалиться дальше, к нужному кабинету. Коряков поправляет лямку на плече, но даже сейчас, раз пятнадцатый назад обернувшись, не замечает того самого, чего хотел бы. Картина на стене смотрит ему в ответ проницательными глазами. Или не картина, а внимательно следящий за каждым движением глаз, прижатый кем-то незнакомым к пыльному дереву в одном из старых проходов…