Вавилон

                   Десять лет назад       За окном кружил мокрый снег, в отсветах фонарей походивший больше на дождь. Темнота неба обволокла весь Нью-Йорк, словно тень от черного зонтика Оле-Лукойе, выпуская на улицы неблагополучие и неуют — кошмары. Они растворялись в рождественском духе, захватившем город, и терпеливо поджидали свою жертву в любой тени, готовые напасть при первой же возможности.       Из широкого окна кабинета, расположившегося на последнем этаже «Родео», Нью-Йорк казался далеким и отстраненным. Могло возникнуть ощущение, будто вся его предпраздничная радость и мнимая легкость до 14-го этажа этого дорогого отеля просто не долетали. Во всяком случае из этого получилось бы неплохое объяснение хмурости человека, взиравшего на развернувшуюся перед ним ночную панораму.       Джон Винчестер был похож на скалу. Или лучше будет сказать — булыжник. Невысокий, коренастый, с широкой шеей и бугристым лицом, он был похож на нечто каменное — грубое, неотесанное, твердое. Его спина всегда была прямой, брови редко когда переходили из нахмуренного положения в расслабленное, а глаза… Глаза у него были карими, но их цвет был больше похож на цвет гниющей древесины, чем на что-то теплое и светлое, как горячий шоколад или подрумянившийся пирог. Уже много лет как никто не видел их другими. Больше декады они были холодными и пустыми…       Он стоял перед окном, сложив на груди руки, и окидывал властным взглядом Бруклин с высоты птичьего полета, как средневековый феодал свое имение. Джон и считал Бруклин своими владениями. И это даже отчасти было оправданно: за долгие годы кропотливой работы, состоявшей из множества грязных задач и незаконных способов их разрешения, Винчестер смог сколотить неплохое состояние. Но никакие точки незаконного сбыта оружия и рестораны, включенные в маршруты движения наркотраффика, не могли заменить одного — саму банду.       Бруклинские охотники были для Джона всем, как для короля — его гвардия. Без пары сотен головорезов он был никем — так, пройдохой из канзасского городка Лоуренс. Еще двадцать лет назад такому, как он, в самую пору было бы двинуть кони где-нибудь под мостом, в холоде и нищете. А он не только смог не сгинуть в гуще каменных джунглей, но и, напротив, смог взобраться так высоко, что теперь взирал на Большое яблоко, как самый настоящий вождь со своим племенем. Или бог со своей паствой. Второе нравилось Винчестеру-старшему больше.       Мэри, его жена, не одобрила бы ничего из того, чем он занимался теперь. Оружие, по ее мнению, было бесполезно. Она считала, что в век сексуальной революции и усиления гуманистических взглядов бойней вопросы решать нельзя. «Цветы лучше пуль!» — популярный кентский лозунг был близок ей как никакой другой. Но вот какая в этом всем была загвоздка: Мэри вот уже двадцать лет как была мертва… А кому интересно, что о тебе думают мертвые?       У Джона вообще все произошло совсем не так, как это обычно бывает. Мэри убили. Сожгли заживо в их доме в Лоуренсе еще тогда, когда Винчестер только-только начал вести дела. Можно сказать, он едва успел продать первую пулю, когда перешел дорогу не тем людям и Мэри, ни в чем не повинная Мэри, оказалась в огне… Любой другой на его месте уже давно бы все бросил, испугался и никогда бы не показывал на чужой территории носа, но не Джон. У него вообще все было наоборот…       Винчестер постоянно работал. Его целью была месть, и он последовательно к ней шел: узнал, кому конкретно не понравилось его появление на рынке, выяснил, где искать самого главного во всей этой организации человека, перебрался в Нью-Йорк и вот уже который год собирал себе верных людей, поднимаясь на Олимп все выше. Все же Мэри он очень любил, и не было дня, когда он не представлял бы себе, как сначала обнимает ее, пахнущую ромашками и чабрецом, а потом всаживает пулю ее убийце в лоб. Но для этого ему были нужны не только собственные силы, но и они — Бруклинские охотники…       Джон смог заставить себя отвести от окна взгляд лишь тогда, когда раздался стук в дверь. Винчестер обернулся. Его старший сын, Дин, вошел в кабинет с Бобби Сингером, вторым человеком в Бруклинских охотниках после самого Джона. Лица обоих еще не успели скрыть следы недавнего смеха: морщинки-лучики в уголках глаз Дина еще не успели исчезнуть, а Бобби все еще по-отечески задорно смотрел на парня. Но лишь взгляд Джона метнулся на первого, от былой легкости не осталось и следа. — Отец… — лицо Дина тут же приняло каменное выражение, и парень вытянулся, как будто готовясь к перекличке в кадетском корпусе.       Если бы Дин обернулся, увидел бы, как быстро потухли глаза Сингера и как еще быстрее они стали холодными и смотрящими куда-то в своего обладателя. Дин почти кожей почувствовал это — и побледнел еще больше.       Джон скрестил руки на груди, сминая в локтях белоснежную рубашку, и сдержанно кивнул: — Дин. — затем он повернулся к Сингеру и головой указал ему на дверь, — Бобби, мне нужно переговорить с сыном. Наедине. — Последнее звучало больше похоже на приказ, а не на просьбу.       Сингер с едва уловимым беспокойством посмотрел Дину в спину. Даже под пиджаком были видны его напряженные плечи и почти одеревеневшая шея. При виде этого Бобби погрустнел, но согласно кивнул и почти бесшумно вышел из кабинета.       Отец с сыном остались одни.       Кабинет, это просторное помещение в спокойно-голубых и белых тонах, внезапно напомнило Дину океан. Стоя под суровым и тяжелым взглядом отца, парень вдруг представил, будто он ковбой, невероятным образом оказавшийся в открытом море без корабля или шлюпки поблизости. Ковбои сильные и классные — да. Одна проблема — не каждый ковбой умеет плавать. И Дин был именно из тех, кто не умел.       Несмотря на все прилагаемые усилия, он лишь барахтался в этой вязкой жиже, называемой жизнью, но все равно шел ко дну… И каждый раз, каждый чертов раз, когда он вот-вот уже был готов принять, что он просто не из того же теста, что его отец, появлялся метафорический Моби Дик в обличие Винчестера-старшего и норовил сожрать его с потрохами. Джон Винчестер умел ломать людей, но Дин слишком поздно понял, насколько он в этом преуспел. — Что-то случилось? — прочистил горло младший из Винчестеров, находившихся в кабинете. Дин сам удивился, поняв, насколько глухо порой может звучать его голос.       Джон неопределенно повел плечами и недовольно цокнул языком: — Ничего особенного, но есть разговор.       Дин напрягся. За все двадцать шесть лет своей жизни он слишком хорошо научился определять, когда суровость Джона была не напускной, а абсолютно реальной. И обычно это не сулило ничего хорошего, потому что, когда Винчестер-старший впадал в тихую ярость, от него можно было ожидать чего угодно. — Что-то с Сэмми? — этот вопрос был первым, который пришел Дину в голову.       Джон кинул на сына колючий, похожий на меткий бросок клинка, взгляд, потом отвел глаза, взял в руки стоявшую на столе бронзовую фигурку Хроноса и начал вертеть ее в руках. — Как давно ты последний раз говорил с братом? — наконец задумчиво спросил Винчестер-старший. Он звучал так, будто ответ в действительности его не интересовал. Это как в идиоме: кенгуриный суд — показной и нечестный суд, приговор на котором будет одним и тем же вне зависимости от аргументов защиты. Все давно решено. Отвечай или нет — решение Джон принял сам. И давно. — 4 июля, — пожал плечами Дин, пряча своего волнение за еще мягкой и неумелой сталью в голосе. — М-м-м, — протянул Джон и пристально посмотрел на сына. — И как? Когда он обещал приехать?       Дин кинул на отца полный подозрения взгляд исподлобья, нахмурился и тихо произнес: — Он отказался… — Что? Не слышу, — сурово проговорил Джон и посмотрел на сына так, будто именно Дин был виноват во всем происходящем. — Повтори. — Дин вскинул на него полные непонятного беспокойства глаза. Он не чувствовал ни рук, ни ног, ни вообще, казалось, себя. — Только сделай это громко и внятно, — добавил Джон, и Дин с уверенностью мог сказать, что увидел злую усмешку в его глазах.       В такие моменты Дин научился абстрагироваться. Мозг его все так же ясно понимал, что происходит вокруг, но вот эмоции… Их просто не было. Пока Джон сверлил сына взглядом, последняя частичка того, что делает людей людьми, покинула Дина. Такой уж у его психики был защитный механизм — эффективный время от времени даже, между прочим. Одно плохо — была у него серьезная побочка: с каждым разом возвращалось к Дину все меньше, чем уходило…       Дин прочистил горло и холодно повторил, глядя куда-то не себе, а Джону под ноги: — Он отказался приезжать. Он сказал, что не вернется, пока… — он осекся, потом едва слышно вздохнул, попытался исправить ситуацию, но Джон понял все раньше, чем тому удалось это сделать. — Тем лучше, — эта фраза, произнесенная давно пропитым, хриплым голосом, на всегда осталась в памяти Дина. Она свалилась на него, как огромный неотесанный булыжник с далекой горы…       Килиманджаро. — Ки-ли-ман-джа-ро. — Сэму двенадцать, он сидит, скрестив ноги, на лужайке в Центральном парке с учебником в руках и с укоризной смотрит на старшего брата.       Дин растянулся на траве, подложил под голову руки и скучающе смотрит на небоскребы. В ярких солнечных лучах приходящего лета они кажутся большими конфетами, завернутыми в блестящие обертки. Земля еще холодная, поэтому пришлось подложить под спину старую отцовскую кожанку, но солнце приятно ласкает лицо, греет живот и грудь — думать ни о чем не хочется. А хочется просто лежать и…       Интересно, а где зимуют здешние черепахи? — Дин! Ты вообще меня слушаешь? — возмущается Сэм и захлопывает учебник. — Боже, ты не сдашь экзамены, если не попытаешься хоть на пять минут сосредоточиться!       Дин устало вздыхает, лениво ухмыляется и поворачивается к брату, перекатываясь со спины на живот: — Сэмми, не занудствуй… — спорить с ним Дину совсем не хочется. Но и мозги напрягать — тоже не особо. Уж слишком тепло и по-летнему вокруг… — Килиманджаро, я понял.       Сэм складывает руки на груди, недовольно трясет отросшими русыми прядями и спрашивает: — М-м, ну, раз так, то что это такое? Килиманджаро — что это? — Э-э-э, река? — Дин с надеждой приподнимает брови. Расстраивать младшего брата не входило в его планы. — Река?! — Сэм почти задыхается — то ли от недоумения, то ли от негодования. — А, нет! Гора! — тут же исправляется Дин и видит, как Винчестер-младший устало закатывает глаза. — Ну же, Сэмми! Я прав? — Господи, Дин… — Сэм вновь открывает учебник и уже с сожалением смотрит на брата. — Тебе нужно заниматься, правда… Этот материал знаю даже я, а я не в выпускном классе! — Ты просто ботаник, — усмехается Дин и вновь перекатывается на спину. — А ботаники… Знаешь, многие из них умирают девственниками! — Винчестер-старший пускает тихий смешок и, прикрывая глаза, точно знает, что Сэм в это время делает скучающее лицо, но при этом краснеет до невозможности. — Ладно, умник, и чем же она так примечательна? — наконец вновь спрашивает Винчестер-младший. — Кто? Девственность? — усмехается Дин. — Гора, придурок! — в голосе брата Винчестер-старший улавливает смешинки — маленькие крупинки смеха. Значит, не злится. — Ну… — Дин открывает глаза и складывает руки в замок на животе. Он задумчиво смотрит в небо. — Это самая большая гора в… Мексике?       Сэм не может сдержать нервного смеха и, захлопывая учебник, откидывается спиной на расстеленный плед: — Ты не сдашь… — сквозь смех проговаривает он. — Знаю, — тоже хохоча отзывается Дин и предпочитает махнуть на эту проблему рукой. — Черт с ним! Придумаем что-нибудь!       И ведь придумали. Вместе придумали. А теперь.? — Убей его, — короткое, рубленое — это будто бы обдало Дина ледяной водой и он отвлекся от воспоминания.        Возвращаясь в реальность, в большой и такой неуютный кабинет, похожий на низкую вытянутую коробку, он вздрогнул и понадеялся на то, что ослышался. Но по одному лишь взгляду Джона не трудно было догадаться, что это было не так.       Дин молча посмотрел на отца полными немой боли глазами. А Джон только подошел ближе к сыну, положил ему на плечо тяжелую руку и, наклонившись к самому уху, прошептал: — Если, когда я умру, Сэм не вернется в Нью-Йорк… Если он не займет мое место… Убей его.       Дин стоял мертвенно-бледный. Казалось, цвет вышел даже из его ярко-зеленых глаз и русых волос. Он был похож на живого мертвеца: тело обмякшее, ноги тяжелые, голова отказала… — Иначе он бесполезен. — Холодно добавил Джон и выжидательно посмотрел на сына.       Не кивнуть Дин не посмел.                         

***

Настоящее       За окнами «Родео» было мокро и промозгло. Осень потихоньку начинала отвоевывать у лета свое и все глубже забиралась под одеяло из цветений, зеленой листвы и теплых пост-августовских запахов. Сентябрь подходил к концу — и вот-вот должен был наступить ванильно-унылый октябрь…       Впервые за долгое время Дин не чувствовал приближения неизбежного конца теплой поры. Лето он любил, а осень… Время, когда твой любимый младший брат в спехе собирает вещи и почти сбегает за сотни километров от тебя — ну, такое время сложно любить. Особенно, если иметь хорошую память. А у Дина она была хорошей.        В бывшем кабинете Джона Винчестера — как про себя называли кабинет Дина оба брата — в тот вечер было очень… тепло. Впервые за десятилетие с лишним там слышался смех… И не злорадный. Это не были злые усмешки или едкие замечания. Это был смех. Да, смех двух поломанных когда-то людей. Да, смех слабый, как сквозь пелену слез. Да, смех сдавленный и хриплый с непривычки. Но это все — настоящий смех. Односложное слово с одним ударением и более-менее четким значением, а сколько в нем света…       Сэм сидел, развалившись на стуле с мягкой спинкой, перед длинным стеклянным столом и крутил в руках очередную недавно начатую бутылку пива. Дин сидел в своем кресле, закинув ногу на ногу, и не мог поверить в реальность происходящего. Внешне это, правда, было почти незаметно. Он казался расслабленным, держался уверенно и приветливо, и только Сэм смог разглядеть в этом и дрожащий мускул, и напряженные плечи, и изредка подрагивающую ногу, но вида не подал. — …А помнишь, как ты сиганул как-то с крыши дома еще у нас, в Лоуренсе, и сломал себе руку? — посмеиваясь, спросил Дин. — Такое не забывается… — усмехнулся в ответ на это Винчестер-младший и сделал большой глоток из бутылки. — Нет-нет, а ты помнишь, почему спрыгнул? — не унимался Дин, озорно поглядывая на брата. Сэм замялся, и Дин со злорадной ухмылкой старшего ему напомнил: — ты думал, что ты Супермен и… — Ой, а тебе напомнить, как ты прыгнул с дерева у школы, потому что думал, что ты Бэтмен? — фыркнул в ответ на это Сэм. — Мне хотя бы было не восемь… — поудобнее усаживаясь в кресле, будто рядом был пышущий жаром камин, заметил Дин.       Сэм не смог сдержать тихого смешка: — А сколько? Семь с половиной?       Дин отмахнулся от него и, едва пряча улыбку, сделал маленький глоток пива. Действительно маленький. За весь вечер он не выпил и половины бутылки — желание сохранить ясным в памяти каждое мгновение этой странной и незапланированной, но очень желанной встречи было слишком велико. Сэм тем временем допил третью и потянулся за следующей, стоявшей в упаковке на столе.       Дин помнил, каким час назад Винчестер-младший появился на пороге его кабинета — уставший, хмурый, почти злой. Он пришел узнать, как продвигаются дела с МакКоллом: нашли ли его, знает ли об этом Хейл. Но ни на один из его вопросов положительных ответов Дин дать не мог и предложил брату подождать, пока вернется Кас. «У него, кажется, есть зацепка», — едва ли не виновато пояснил тогда Дин, ожидая, что Сэм просто развернется и уйдет. Опять уйдет. Но Винчестер-младший лишь пожал плечами и сел за стол: «Хорошо. Подождем». — Ух ты! Ты заменил Хроноса… — Сэм отставил бутылку и уже вертел в руках бронзовую статуэтку, стоявшую еще пару мгновений назад перед Дином. — Зевс… — Сэм горько усмехнулся, подняв ее в воздух, — символично…       Дин неловко поджал губы и кивнул. Потом он задумался и еще пару мгновений сидел молча, глядя куда-то в себя. — А помнишь тот случай… — наконец вновь нарушил тишину он, наблюдая за тем, как Сэм откупоривает бутылку. — Килиманджаро…       Сэм развязно усмехнулся и кивнул: — Еще бы! Спорим, ты и сейчас не скажешь мне, что это такое? — он заглотнул треть бутылки залпом и озорно посмотрел на брата.       Дин устало вздохнул и тихо произнес: — Килиманджаро — это самый высокий вулкан в Африке… — Сэм удивленно приподнял брови, а Дин продолжил с грустной улыбкой на губах. — Ты тогда придумал целую систему шпаргалок, чтобы я смог сдать эти чертовы экзамены и… Отец меня тогда даже похвалил, потому что результат… — Дин мягко хмыкнул и тихо произнес, — ну… Он был в разы выше, чем предполагалось.       Сэм не сводил с брата непонимающего взгляда. На его лице вскоре проступила легкая настороженность, а взгляд стал печальным. В белом свете ламп это все отразилось тенями, расползшимися по всему Сэму: они легли ему под глаза, спрятались в складках закатанных рукавов белой рубашки, накрыли странным треугольником грудь. — Зачем ты все это сейчас мне рассказываешь? — наконец тихо хмыкнул Винчестер-младший, пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то в лице брата.       Но Дин был просто мрачен — и в этом ни за что зацепиться было нельзя. Сэм даже не понял, когда его брови нахмурились, а взгляд потух. Таким Винчестер-младший видел брата слишком редко, чтобы не обратить внимание. Одно только он при этом не учел: с Дином лично он до этого не виделся уже лет пять, а если бы виделся — знал бы, что таким лицо Винчестера-старшего теперь было почти всегда. Пустое, холодное, полное скрытой скорби, оно слишком походило на лицо Джона… Сэм содрогнулся. — Чтобы ты знал, почему я этого не сделал… — наконец едва слышно произнес Дин. Гулко сглотнув, он посмотрел куда-то в сторону. В его глазах на секунду блеснули слезы. — Почему я не смог этого сделать…       Сэм почувствовал холод на кончиках пальцев, язык превратился в бесполезную губку, а дыхание на мгновение замедлилось настолько, что ему показалось, будто он совсем перестал дышать. Через секунду его отпустило, и он напускно-беззаботно спросил: — Боже, сделать — что, Дин?       Винчестер-старший быстро прочистил горло, поднялся со стула, украдкой утирая слезу. Что-то в груди защемило настолько, что ему пришлось вдохнуть полной грудью, а потом, отставив на стол бутылку с пивом, потянуться. На вопрос брата он не ответил.       Довольно покряхтев, будто после хорошего сна, Дин поправил темно-синий пиджак и, будто не было предыдущего разговора, с едва различимым азартом спросил: — Ну, а как в Академии? МакКолла уже хватились?       Сэм немного опешил от такой резкой смены темы. На душе неприятно заскребли кошки. Противные такие — тревога и что-то еще, что он не смог различить. — Кхм, ну… Нет. По-моему, нет. — Наконец проговорил он, гулко глотая пиво. — Официального запроса никто не делал: куратор их группы ни о чем таком не сообщал, а по ученикам можно будет сказать только в понедельник… — Сэм осекся, нахмурился. Ему вдруг показалось, что он ляпнул что-то лишнее. Но верить в это не хотелось — уж слишком много в нем было хорошего пива. — Я сообщу.       Дин кивнул и уже холоднее, будто бы у своего подчиненного, спросил: — А этот его друг… Помнишь, ты говорил? У него еще имя такое странное… — Стайлз, — кивнул Сэм. — Вообще, его зо… — он почти насильно закрыл себе рот, проглотив конец фразы. В ту же секунду он для вида сделал еще глоток отдающей солодом жидкости и как ни в чем не бывало мотнул головой. — Нет. Пока что я его не видел. Все тихо.       Дин смерил его подозрительным взглядом через плечо, но ничего не сказал.        Вдруг в дверь постучали — и на пороге кабинета появился Кастиил. — Дин… — Новак быстрым шагом двинулся к братьям, не сводя взволнованного взгляда со старшего. В мокром от дождя пиджаке и таких же штанах, со взъерошенными волосами и с нерешительно приоткрытым ртом, он напоминал потерявшегося котенка. — Плохие новости…       Винчестер-старший нахмурился, а Сэм подался на стуле вперед. Дин окинул Новака искренне-обеспокоенным взглядом, моргнул — и его глаза вновь стали похожи на два булыжника, которые будто бы клались на того, к кому они были обращены, и норовились его раздавить, все больше придавливая к земле. — В чем дело? — наконец сурово спросил Дин. — Вы нашли МакКолла?       Кас тяжело вздохнул и с сожалением замотал головой, опуская глаза в пол: — Нет. Хейл его спрятал... — Черт… — устало вздохнул Дин и сжал от злости кулаки, но при брате Новаку ничего не сказал.