Вавилон

— Стайлз! Стайлз, посмотри на меня! — голос Дерека был совсем близко.       Стилински открыл зажмуренные глаза — и ему еще больше захотелось раствориться в бетоне стены. Хейл сидел перед ним, преклонив одно колено, и в замешательстве вглядывался в его лицо.       Утро. Стайлзу вспомнилось утро. Предрассветные сумерки, смертоносный взгляд Дерека…       Стилински отпрянул от него и неловко заерзал на полу. Паркет был скользким, халат — махровым, а стена была слишком близко, чтобы можно было еще куда-то отползти. Паника охватила Стайлза с новой силой. Но только теперь он мог назвать ее точную причину. — Ты… — прохрипел парень, беспомощно хватая ртом воздух. В руку впивались смятые жесткие листы с фото. — Это то же, что было с тобой в больнице? — с бегающим от волнения взглядом спросил Дерек. Стилински ничего не ответил, а только вновь попытался вдавить себя в стену. — Стайлз! — тот не ответил.        Хейл вдруг, сам того не понимая, взял его лицо в свои руки. Кожа тут же ощутила под собой влагу — слезы. Дерек почти вздрогнул, но только сильнее напряг руки и притянул к себе голову Стилински. Между их носами оставалось не больше дюйма. Еще чуть-чуть — и они могли бы докоснуться их кончиками. Стайлз попытался вырваться, но Дерек держал его лицо крепко. — Что мне нужно делать? — спросил Хейл, сосредоточенно глядя ему в глаза. — Как это прекратить?       Стайлз попытался вырвать голову из его почти стальной хватки, но у него вновь ничего не вышло. — Отпусти… — сдавленно прошипел Стилински. — Черт возьми, Стайлз! Я хочу помочь — скажи мне, что нужно делать!       Стайлзу было слишком плохо, чтобы продолжать сопротивляться. — Говори со мной… Говори… — отрывисто просипел он, уже не пытаясь дергаться.       Хейл опешил: — О чем? — Обо всем… Черт… Обо всем, слышишь? — Стайлз всеми силами пытался привести дыхание в норму. — Я должен… Я должен тебе отвечать.       Дерек удивленно приподнял брови, но быстро нашелся: — Какая сегодня погода? — Солнечно…       Вдох… Вдох… — Какой сегодня день? — С-суббота. Двенадцатое октября.       Вдох-выдох… — Любимая книга? — «Дюна».       Вдох… — И все? — Еще «Над пропастью во ржи». И комиксы. Знаешь, те, про Бэтмена…       Вдох-выдох… — Любимый фильм? — Сериал. «Мыслить, как преступник». Я смотрел его с пятого класса и… Да. Он классный…       Вдох-выдох… Вдох… — А фильм? — «Молчание ягнят».       Вдох-выдох… — Что ты обычно ешь? — Люблю чизбургеры и… — взгляд Стайлза вдруг стал удивленным. Паника понемногу отступала, дыхание начинало выравниваться, и до него начал доходить смысл вопросов. — Подожди-ка…       С пару мгновений они просто смотрели друг на друга. В лучах уже начинающего садиться солнца глаза Хейла стали похожи на вечерний лес. Брови нахмурены не были, а потому его лицо показалось Стилински как будто бы мягким. И манящим.       Вдох-выдох… Вдох-выдох…       Стайлз вдруг понял, что его рука тянется к щетине Дерека.       Вдох-выдох… Вдох-выдох…       Дыхание нормализовывалось. Сердце стучало ровнее.       Вдох-выдох… Вдох…       Дерек вдруг вздрогнул, убрал руки с лица Стайлза и отвел взгляд. Прочистив горло, он неловко спросил: — Лучше?       Стайлз быстро заморгал, потом понял, что все еще держит в воздухе занесенную руку, опустил ее. Потом опустил и голову, сжал кулаки — в правый вновь впился лист с фотографиями. Стилински испуганно посмотрел на Хейла. Тот поднялся на ноги и протянул ему руку: — Вставай.       Стайлз встал, но без его помощи. Запахнув поплотнее халат, он недовольно фыркнул и подошел к журнальному столику. Дерек, подобрав с пола набитые чем-то пакеты, глядя себе под ноги, прошел на кухню. Доставая из шуршащих бумажных пакетов продукты, он то и дело кидал на Стайлза обеспокоенные взгляды.       Стилински тем временем на кинул на гладкую поверхность журнального столика помятый лист и плюхнулся на диван. Потом понял, что сидеть вразвалку некомфортно, и уперся локтями в колени, сгорбив спину.       Пару мгновений они молчали. Тишина была тягостной, плотной, как Ньютоновская жидкость. Потом Стайлз прочистил горло и негромко произнес: — И как давно ты многодетный отец?       Дерек мигом отвлекся от пакета. Он резко поднял от него голову и исподлобья посмотрел в спину Стилински. — Два года уже, да? — продолжал Стайлз. — И что, ты никогда не думал, что подростки, которых ты… — он замялся, пытаясь обличить свою мысль в слова. — Я даже не знаю, как эти ребята попали в Нью-Йорк, но уверен, что просто так они с тобой бы не пошли… — Стилински повернулся в сторону Дерека и твердо произнес, — Бейкон Хиллс. Два года назад. Я знаю.       Хейл почувствовал, будто бы эта фраза выбила у него весь воздух из легких. Он с силой сжал бумажный пакет — раздалось медленное шуршание.       Стайлз вновь отвернулся от него и грустно усмехнулся: — Я идиот, конечно, да… Я должен был догадаться сразу, как первый раз тебя увидел…       Дерек заскрежетал зубами — не от злости, а от волнения. — А может, я просто не хотел в это верить, но… — Стайлз тяжело вздохнул и, собравшись с мыслями, закончил фразу, — это был ты. Это всегда был ты… Боже, как я сам не смог об этом догадаться? — истерически хохотнул Стилински.       Дерек не понимал, о чем тот говорит. Насколько многое он понимает? Все? Тогда почему не обвиняет? По какой причине не спрашивает, почему все еще жив?       Паника начала плотной пеленой обволакивать Хейла. Он слышал только собственное учащенное дыхание и речь Стайлза. Все остальные звуки для него как испарились. Рука непроизвольно потянулась к кобуре под кожанкой… — Это логично. Все пропавшие — из неблагополучных семей. Всем нужны были деньги, да? Этим ты их и купил… — горько продолжал Стайлз, будто бы ему было больно от каждого произнесенного слова. — Но зачем же объяснять, что наркота, которую они по твоей указке ради них продавали, поломала людям жизни, так? Или ты сказал им не думать об этом, а? Мол, только зеленые портреты сделают их людьми — и все это дерьмо, да?       Рука Хейла коснулась могильно-холодного металла. Он тихо вытащил пистолет из кобуры. Стайлз сидел к нему спиной и слишком был увлечен собственным разочарованием, чтобы обернуться… — Но Скотт не купился, я прав? Вернее, сначала-то — да, но потом… Скотт ведь не такой… — голос Стайлза заметно дрожал. Он начинал сомневаться в том, что говорил. — Он просто хотел помочь своей маме… У них тогда были трудные времена, да. Но Скотт никогда не хотел обогащаться ценой чужой боли и смерти! Никогда… И этого ты не учел…       Раздался тихий щелчок — Дерек снял оружие с предохранителя. Хейл почти не дышал. Все разом перестало для него существовать. Все, кроме дергающейся от раздражения в разные стороны головы Стилински. Но Стайлз не заметил.       Всего одна пуля, белоснежная стена в крови и испорченный паркет — ему ничего не стоит нажать на курок… — Может быть, Скотт уже давно не злится на тебя… — отрывисто продолжал Стилински. — Возможно, он просто рад, что два года назад не стал твоим четвертым — пособником? Помощником? Заложником? Черт его знает! Но я не думаю, что когда-нибудь прощу тебя за то, что ты принес в мой город эту хрень и…       Хейл сильнее сжал в руках рукоять пистолета. В закатных лучах металл давал смертельные отблески и казался больше похожим на нечто демонически черное, неественное…       «Он должен был умереть еще два года назад…»       Но должен ли сейчас?       Должен.       Почему? Потому что так бы сказал Питер?        Стайлз шмыгнул носом, но после этого его голос стал звучать твердо и решительно: — И если бы какому-то придурку тогда не пришло в голову меня ограбить и прострелить мне печенку, то — поверь — я бы нашел тебя и без раздумий сдал бы властям, — он поник головой. — Но теперь…       Хейл едва не открыл от изумления рот.       Он не знает! Скотт соврал ему. И он не знает, не помнит…       Так должен ли он умереть?       А могу ли я выстрелить в него снова?       Должен. — Знаешь, я уже должен был бы перестать удивляться… И, наверное, просто принять, что ты плохой и ничем это оправдать нельзя, но… — Стайлз осекся и едва слышно проговорил, — почему я в это не верю?       Хейл бросил руку, в которой было зажато оружие, безвольно мотаться у ноги. В ушах стучало. Дыхание сбилось. На лбу выступил пот. Хейл отрицательно замотал головой.       Не должен!       Дерек кинулся в кабинет: пролетев мимо Стилински с пистолетом в руках, он захлопнул за собой дверь — и все стихло.       Мертвенно-бледный Стайлз остался сидеть в той же позе и на том же месте.                                                             ***              На Нью-Йорк опустился вечер. Стало прохладно. Влажный океанский воздух был промозглым и действительно осенним. На город опустился туман. В многочисленных многоэтажках зажглись огни. Пошел мелкий противный дождь.       Кас медленно брел по западной 110 улице. Холодные капли стекали по его лицу, мочили дорогой пиджак и заползали под воротник белоснежной рубашки. Он изредка морщился, потирая влажную шею, но наслаждался прохладой наступающей ночи и тишиной. Относительной, конечно, потому что даже в дождь в Нью-Йорке не стихала жизнь: где-то слышались громкие разговоры, где-то — ругань, где-то — смех — но Касу было достаточно и этого. Впервые за долгие дни он оказался полностью один и наслаждался этим.       Дин всегда настаивал на том, чтобы Кас либо не покидал «Родео», либо делал это с телохранителем и очень осторожно. Но Новак любил побродить по улицам неродного, но полюбившегося ему города в одиночестве. Он просто растворялся в этих каменных джунглях и представлял себя… обычным. Здесь, на этих прямых улицах, он не секретарь бизнесмена с пыточной в подвале, а просто человек. Прохожий, незнакомец, горожанин — как ни назови, но вне работы ему нравилось быть «никем» и одновременно с этим составлять с другими нечто целое и живое — город.       В этот день ему, однако, сложно было создать себе иллюзию «нормальности». Галстук давил шею, уже промокший пиджак ощущался тяжестью на плечах… Слишком много всего. Слишком много ответственности, страха и несправедливости. И главное, со всем этим раньше Кас мог справиться и справлялся. Долгие годы ему это удавалось. И удавалось очень даже неплохо. Но в последнюю неделю…       Кас остановился у пешеходного перехода, поднял голову и увидел на другой стороне улице грузно возвышавшееся здание. Три портала, над главным из которых расположился вимперг с ажурным наполнением, были обрамлены треугольно изогнутыми архивольтами. Их кончали резные фиалы, гордо уходившие в ночное небо. Здание было все усыпано фактурными краббами, а сбоку возвышалась нелепо пристроенная к основному массиву башня, что дополняло образ классического готического собора. Одно резало Касу глаз — вместо привычных острых башен строение оканчивалось несуразным каменным треугольником. Он даже не знал, как назывался этот архитектурный элемент, — так неприятно непривычно это смотрелось на крыше традиционно начавшегося у земли собора.       Кас раньше часто оказывался в том районе по работе, но почти никогда не доходил до этого места. Строение, несмотря на свой непривычный вид, привлекло его внимание, и он пошел обходить его кругом, загребая кожаными ботинками воду из луж.       Кас был религиозен. Он считал себя католиком, но осуждал людей, которые верой оправдывали свои гомофобию, трансфобию и мизогинию. Мачизм в церкви ему не нравился и казался каким-то надуманным и несуразным для двадцать первого века, но он находил утешение в религии, потому что каждая исповедь, на которой он пусть и завуалированно, но признавался в своих грехах, помогала ему вставать с утра каждый день. Дин каждый раз на это лишь презрительно фыркал. Бобби считал, что это лицемерие, но Кас так не думал: почему лицемерие, если он просто хочет быть чист перед богом и честен с самим собой?       Отчасти он понимал это. Дин не верил в высшие силы из-за отца. Джон Винчестер, если во что-то и верил, то только в дьявола, а Бобби… В далеком прошлом Сингер потерял любимую жену — опухоль мозга. Заболевание выявили слишком поздно, чтобы ей смогла помочь медицина, и оставалось лишь надеяться на чудо… А где чудо — там и дьявол. А где дьявол — там и бог. Так и получилось: сначала Бобби днями напролет молился, но небеса его не услышали, а потом пошел по миру и примкнул к дьяволу — с его отродьем и остался…       Кас едва заметно мотнул головой: странные мысли посещали его в этом месте.       Он уже почти обошел весь собор кругом, когда вдруг увидел перед одной из его стен необычную конструкцию, подсвеченную в темноте. Кас неосознанно, почти по инерции двинулся в ее сторону и вскоре уже стоял перед ней и рассматривал.       Конструкция представляла собой непонятный клубок из животных, предметов, рук, а посередине всего этого — человек с крыльями, побеждающий другую, уже менее узнаваемую фигуру. Нет. Не человек. Ангел?       Кас стоял перед всем этим и пытался рассмотреть все, что выхватывали из темноты струи света из небольших прожекторов на постаменте. — Фонтан мира, — вдруг произнес незнакомый голос.       Кас вздрогнул и обернулся. В полутьме лицо говорящего различить было нельзя, но белоснежный прямоугольник в районе его шеи выделялся в отсветах прожекторов. Новак с облегчением выдохнул.       Пастырь плавно кивнул головой на монумент и повторил: — Это Фонтан мира. Олицетворение борьбы добра со злом. Вот, видите? — он указал на фигуру с крыльями. — Архангел Михаил. Он побеждает Сатану, — священник указал на скорчившуюся груду мышц под возвышающимся архангелом. — Фонтан сейчас не действует, но пришли бы вы летом, смогли бы увидеть, как красиво из него льется вода. Поверьте, Грег Уайатт, приглашенный скульптор, постарался на славу…       Голос священника звучал негромко, нежно и как-то мягко. Его речь сливалась с шумом дождя, успокаивала и заставляла даже под холодными струями почувствовать разливающееся по телу тепло. С Касом такое было впервые…       Новак задумался, а потом с сомнением в голосе произнес: — Разве Сатана — это не Люцифер? — ему показалось, что боковым зрением он увидел, как пастырь кивнул. — Но Люцифер — всего лишь падший ангел. Михаил — его собрат, почти что кровный брат, так - почему?       Священник немного помолчал, а потом так же спокойно ответил: — Архангелы бестелесны, у них нет крови. Но дело не в том. Разве вы не видите в этом любовь? — Любовь? — задумчиво повторил Кас. — Иногда даже близкие нам люди совершают не самые лучшие поступки, — священник протянул какую-то невесомую руку к фонтану и указал на Михаила. — Он спасает своего брата. Спасает от него самого же. Победить Люцифера — не значит «убить» его. Михаил победит тогда, когда Люцифер будет в безопасности и не сможет навредить ни себе, ни кому-либо еще.       Кас вгляделся в лицо фигуры: Михаил хмурился, напрягал скулы, но за этим были видны не злость и упрек, а беспокойство и страх. Стекающие же по бронзе капли дождя напоминали слезы — горькие слезы боли за брата и погубленные им жизни. — Вы хотите сказать, что иногда останавливать наших любимых, прежде чем они совершат что-то страшное, — это правильно? — наконец неуверенно спросил Кас.       Пастырь не ответил, но Новаку показалось, что он неопределенно повел плечами. — В мире нет только добра и только зла. Вы знаете это, правда? Так же нет полностью правильных и… — Но разве мы не должны поддерживать их всегда и во всем? — перебил его Кас. — Разве это не смысл преданности? — А вы готовы помочь ему сделать что-то, о чем он сам потом пожалеет? — ответил вопросом на вопрос священник. — Возможно, он поймет это даже не сейчас. Возможно, пройдут годы, прежде чем это случится. Но что потом? Разве вы не хотите уберечь его от этой боли? — Но я предам его… — Разве спасение близких от них самих — предательство?       Кас вновь задумался, сосредоточенно глядя на неработающий фонтан, а когда придумал наконец ответ, обернулся, и понял, что стоит перед собором в полном одиночестве. Он осмотрелся в поисках пастора, но его и след простыл. Вокруг все так же шел дождь, тускло светили фонари, плакал Михаил, а собор был темен и мертв — ни огонька, ни звука… Что это было? Видение? Сон?       Новак коротко выдохнул, еще раз посмотрел на рыдающего архангела, достал из кармана телефон и набрал знакомый номер: — Дин, есть новости по местонахождению МакКолла…