Неплен

Теплый влажный нос уткнулся в руку с перебинтованным запястьем. Ваня улыбнулся и погладил пса по голове, ощущая приятную шерсть под ладонью. Вытянутая морда добермана покоилась на черной тетради с изображением Алатыря на обложке. Проснувшись рано утром, Ваня чуть не подпрыгнул на кровати, застав в своей комнате Вазира, раскладывающего что-то на столике. Комната дышала утренним, нежным светом, звучала пением птиц из внутреннего двора. Произошедшее прошлой ночью, жар тела мужчины, его огненные, настойчивые руки и губы, с рассветом потеряли свою силу, растворяясь кошмарным сном. Еще пребывая в полудреме, юноша слышал только шуршание запутавшегося ветра в белом пологе, да прохладу простыней под светлой кожей и, тем более, не ожидал кого-то увидеть. - Извините, что напугал Вас, - не отрываясь от своих дел, мягко проговорил слуга. - Д-д-да все нормально, - попытался успокоить выпрыгивающее из груди сердце Иван. Васильковые глаза скользнули по простыне, будто ища следы присутствия Кощея, но ничего не напоминало о жгучем желании ночного гостя. Оперевшись рукой на мягкий матрас, Ваня хотел встать с кровати и, все же, полюбопытствовать, чем там занимается Вазир, но руку пронзила острая боль. Юноша прикусил нижнюю губу, чтобы не закричать, и прижал руку к груди. Пальцы еле сжимались в кулак, на запястье, по кругу, разливался черно-синий синяк. - Потерпите немного, - голос слуги прозвучал совсем рядом. Ваня вздрогнул. Никак он не мог привыкнуть к бесшумному перемещению местных жителей. Вазир, склонившись над юношей, аккуратно коснулся его поврежденной руки. - Нужно наложить лечебный компресс, чтобы не болело и быстрее заживало, - лоб Вазира прорезали две глубокие морщины, брови сдвинулись к переносице. Он отнял руку Ивана от его груди и, тихонько, стал обматывать запястье влажным бинтом, от которого шел резкий лекарственный запах. Прохлада от тонкой белой ткани немного уняла боль. Юноша перевел взгляд с ловких рук Вазира, на его лицо. Сосредоточен, но мысли, явно, были где-то далеко не здесь. Одет слуга, как всегда, в идеально выглаженную белую рубашку с воротником-стоечкой, в просторные, темно-коричневые штаны. Аккуратно подстрижены волосы и ровно выведен клин под нижней губой. Почему именно он занимается этим, почему не прислали кого-то другого? На сколько Ваня мог понять, Вазир управлял всеми слугами в доме, он всегда был подле Кощеева, а сейчас… - Если Вам что-то понадобиться, обращайтесь ко мне, - будто читая мысли юноши, проговорил слуга. – На время отсутствия Господина, я отвечаю за Вас. Иван нахмурился. Что он, дитя малое, чтобы ему няньку оставлять? Понятное дело, возможно, Кощеев не хотел, чтобы юноша шарился по всему дому и что-то выискивал, поэтому он и приставил надзирателя и подкинул книгу. Книга…. Золотые кудри встрепенулись, когда Ваня резко повернулся в сторону тумбы, на которой, с вечера, оставил вверенный ему черный переплет. Алатырь, будто выдавленный на мягкой обложке, поблескивал в утренних приглушенных лучах. - Завтрак через полчаса, - оставив аккуратный, еле заметный узелок на запястье, Вазир выпрямился и направился обратно к столику. Ваня посмотрел на перевязанную руку. Интересно, откуда слуга узнал про это? Неужели сам Кощеев направил его сюда? А как он объяснил столь странную просьбу, или приказы Константина не обсуждаются? Юноша уже хотел напрямую задать вопрос, но, когда он поднял взгляд, Вазира уже не было. На завтрак оказалась рисовая каша, оладьи и травяной, ароматный чай. Повар что-то тараторил на своем языке, раскладывая блюда. - Неужели это все у вас обычно едят? – удивленно распахнув глаза, Ваня посмотрел на Вазира, статуей застывшего у окна. - Нет, - слегка улыбнулся тот. – Господин приказал готовить блюда, которые типичны для России. Ради Вас. Иван замер, ощущая, как горят щеки. Ему, отчего-то стало стыдно. Из-за него одного напрягались другие. - Русско кухня, - расплылся в улыбке повар, разглядывая солнечного юношу. Каждый из слуг, кто сталкивался с Ваней, всегда, с любопытством смотрел, будто он был не просто человеком, а какой-то диковинкой. Конечно, юноша отличался от них всех, но, неужели, все эти люди никогда не видели иностранцев. Исключением были Вазир, который всегда спокоен в любой ситуации, и пышная высокая женщина, которую Ваня видел всего два раза: когда садился в самолет и прошлым вечером, когда шел к себе. С балкона второго этажа юноша видел, как та, которую Кощеев звал Ингва, вышла из кабинета хозяина дома и направилась во внутренний двор. После завтрака Иван решил не откладывать в долгий ящик прочтение книги. Но в спальне он этого делать не мог. Ощущение присутствия Кощеева не покидало его. Казалось, что тот, специально, сделал это перед отъездом, заставляя юношу постоянно думать о нем. Схватив с тумбы черный переплет, Ваня поспешил в библиотеку. Он не знал, как будет спать этой ночью. Его спальня теперь пугала. Два черных добермана возникли из ниоткуда, когда юноша переступил порог библиотеки. Две грациозные тени появились за спиной, совершенно бесшумно, и прошли следом за Ваней, к большому креслу. На этот раз он не испугался. Наоборот, присутствие собак немного успокаивало. В голове даже возникла мысль взять их собой в спальню на ночь, но, все же, это псы Константина, будут ли они слушаться чужого им человека? К тому же, складывалось впечатление, что через животных за ним наблюдают. Иван только улыбнулся, делая вывод, что ему нужно остановиться в своих мыслях, иначе дойдет до мании преследования. Его и так пытаются свести с ума, но он не подастся. Забравшись в кресло с ногами, юноша положил книгу, перед собой. Один доберман вернулся к двери и улегся на пол, положив морду на лапы, а второй, подойдя к человеку, уселся рядом с креслом, внимательно смотря на Ваню. Тот только хмыкнул, отмечая, что кто-то явно переживает, что он сбежит. Затем, глаза цвета василька, метнулись к большому окну, из которого лился солнечный теплый свет. Тишина, окутавшая библиотеку, успокаивала. В голове скопилось множество мыслей, тревожащих сердце. Как же хотелось набрать хоть один знакомый номер, услышать родной голос. Интересно, как отец объяснил Миле отъезд брата? Как Сергей отреагировал на это, ведь они с другом договаривались давно? Быть может и стоило бежать отсюда, в свете того, что происходит, но куда и как? Ваня совершенно не знал, что там, снаружи. Даже, если ему удастся покинуть этот дом, как он окажется в Москве? В голове, тут же, всплыли сцены из крутых боевиков, которые они с Сергеем любили смотреть в детстве. Там главный герой мог выбраться из любой передряги, управлял любыми транспортными средствами и расправлялся с толпой врагов в одном прыжке. Сказка, да и только. Даже те истории, которые рассказывала бабушка по ночам, имели больше общего с правдой, нежели события на экране телевизора. Лизнув пальцы Ивана, доберман улегся под ногами, прикрывая глаза, оттопыривая острые уши. Еще раз проведя ладонью по обложке, юноша ощутил, будто под ней горит Алатырь. Первые страницы, белые, в верхнем правом углу приписка: «Прости и не гневайся. Я не был рядом тогда, но теперь ты со мной навек». Далее должно было следовать имя, но оно терялось на фоне выжженной бумаги, расползаясь коричневыми пятнами. Перелистнув еще страницу, Ваня принялся разбирать мелкий почерк. Какие-то слова были написаны не по-русски, буквы извивались, ужами ложась между строк. Текст разбивался на куски, вначале каждого стояли завитушки, больше похожие на узоры. Иван понимал, что это арабская вязь, но он совершенно не знал ее. А вот мелькавшее изображение, по листкам, было хорошо ему знакомо. Печать Велеса, медвежья лапа. Такую носили колдуны на Руси, так как считалось, что Велес, самый почитаемый из богов, был их покровителем. Колдуны не воспринимались тогда чем-то злым, неправильным, если они действовали во благо. Но как славянский бог мог соседствовать с арабской вязью? Как разобрать то, что здесь написано, если половина вьется узорами? Резко вскинув голову, тряхнув золотом, Ваня, горящими глазами, уставился на книжные полки, набитые разного рода источниками, позволяющими заглянуть в самые потаенные участки мира. - Прости, прости, - отложив черную тетрадь на подлокотник, Иван опустил босые ноги на пол и уперся пятками в лежащего добермана. Тот глухо рыкнул и встал. - Я не хотел, - потрепал юноша пса по темной макушке и направился к стеллажам. Конечно, не факт, что необходимая ему книга будет здесь, но, среди стольких восточных кусочков, должно быть хоть что-то, разъясняющее их значение. Тонкие пальцы остановились на темно-синем переплете, где рядом с буквами русского алфавита вилась вязь востока. Вытащив нужную книгу, юноша вернулся в кресло, замечая, что пес лег на то же место, прямо под ноги. Нужно быть внимательнее в следующий раз, чтобы острые клыки не впились в ногу. Время шло, Иван бегал глазами от черной тетради, которую дал ему Константин, к словарю, и обратно. Сложно было соотносить написанное и напечатанное. Все эти закорючки и точки сливались в одну линию, но юноша не сдавался. Отдавая этот предмет, Кощеев рассчитывал на то, что Иван запнется на непонятном ему языке и бросит все, или же он был о юноше лучшего мнения? Минуты струились сквозь страницы, рассыпались буквами, переплетенными узорами песков дальних стран. И всегда перед васильковыми глазами маячила печать Велеса. Почему-то, Ваня был уверен, что без колдовства не обошлось. Не просто так, везде, здесь присутствуют талисманы. Вопрос только в том, почему именно славянские? Как Кощеев связан со всем этим? Ивану потребовалось чуть больше получаса, чтобы понять, что вязь у каждого нового куска текста, это дни недели. При этом, в один день могли писаться несколько текстов и потом они смешивались, менялись местами, будто тот, кто их записывал, терял связь со временем. «Пишу на чуждом мне языке, так как вряд ли народ мой увидит это. Пусть знают, живущие на этой земле, что среди них бродят звери в человеческом обличии, стирающие доверчивые души, уничтожающие тех, кто был им предан, в любви забывая себя. Ты будешь отомщена, сестра моя, ты будешь возвращена в Рай». «Сквозь маленькую решетку окна я вижу свет, кусок неба и зеленой травы. По утрам прохлада доносит до меня запах полевых цветов. Ты помнишь, как мы брели по полю вдвоем, держась за руки. У меня, практически, не было сил, а ты вела меня, говорила, что там, за небольшим леском, мы сможем найти свой отдых. Как же я жалею, что мы пришли в эту деревню, к этим людям, которые верят в страх, скрывая его под личиной доброты. Сестра моя, мы должны были держаться подальше от людей, подальше…». «Третий день я ничего не ем. Вода на исходе. Возможно, твой убийца забыл про меня. Да, я считаю их убийцами, ведь если бы не они, ты бы не совершила этот страшный поступок. Ты не должна была гореть в огне адского пламени, не должна была снова и снова взбираться на этот дуб. Дерево, которое местные сами же нарекли страшными способностями, стало последней твоей остановкой. Почему ты не сказала этому человеку, что ты носишь в себе его часть, почему не остановила поток его страшных слов, поступков. Ты обещала, что сделаешь это, успокаивала меня, а теперь лежишь в сырой земле, закопана на безымянном пустыре. Мне бы только вырваться отсюда, найти тебя…» «Сестра моя, я видел сегодня, как солнечный зайчик поднялся по сырой стене моей тюрьмы. Я наказан за то, что не смог помочь тебе, за то, что сблизился с теми, кто является порождением этих страшных людей. Месть жжет меня изнутри, но она же, не дает мне лечь и умереть с голоду. Я насыщаю ей свой желудок, пытаясь держать разум в сознании». «Ночь… Какой день не помню, по моим подсчетам должен быть четверг, но я проваливался в обморок и терял счет. Как у меня получилось прихватить с собой тетрадь и карандаш, я до сих пор не понимаю, но мой русский, благодаря написанию, становится лучше. Не знаю, почему тебе так нравилась эта страна, эти люди. Да, здесь есть те, кто заслуживает внимания и ласковых слов, те, кто улыбаются искренне, я надеюсь, что это так. Но, после твоего ухода, многие отвернулись. Они боятся своих же грехов, знают, что в твоей погибели они все виноваты. Трясясь за собственные шкуры, они возложили тебя на заклание, пытаясь откупиться, но ничего просто так не проходит". «Запах. Сегодня цветы, снаружи, намного ароматнее. Ты помнишь того золотокудрого мальчика? Я теперь понимаю, почему ты так смотрела на него. Ты ждала, что тот мужчина принесет тебе такое же дитя, но он принес только смерть.» «Он приходил, один. Пытался заговорить со мной, но я ни произнес ни звука. Нет смысла, говорить с тем, кто не услышал твои мольбы, кто не проникся горем и отчаяньем твоим. Он сыпал проклятья, понимая, что не сможет добиться того, чего хочет. Я не мог бы обмануть его, сказать, что согласен, тогда бы я предал себя, тебя. Угрозы только больше разжигали мою уверенность, что я делаю все правильно». «Дни сменяют ночи. Что я говорю, ты и так это видишь. Твои прекрасные глаза смотрят на меня с небес. Я верю, что ты не попала в горнило ада, ты вознеслась к небесам, как и тот, кто был в тебе. Он стал твоим ангелом-хранителем, твоей путеводной звездой». «Хлеб отсырел, но он так прекрасен на вкус. Его запах, когда тот был еще совсем свежим, напомнил мне печь в том доме, где я увидел солнце, где ты загорелась мечтой. Той мечтой, которая ступала босыми ногами по мягкому ковру, что-то лепетала и смотрела глазами утренних цветов. Я, до сих пор, не знаю, почему он выбрал меня, почему потянулся, но тогда мое сердце просто плавилось от нежности. Я, до сих пор, не могу поверить, что это чудо может быть связано как-то с тем кошмаром, захватившим всю деревню в стальную хватку». «Интересно, когда придет зима, холод скует меня ледяной коркой? Усну ли я крепким сном, чтобы вновь увидеться с тобой?» «Я… Я должен…» «Они были здесь вдвоем, я слышал голос второго. Отец малыша хотел спуститься ко мне, но тот страшный человек опутал его сетью лжи и он ушел. Адов посланник не знал, что я слышал и понимал. Каждое слово отражалось в моей голове болью. Твой убийца настаивал, что ничего страшного в том, что меня здесь держат, нет, что никто меня не хватится, так как и документов, свидетельствующих о моем существовании тоже нет. Он прав, мы бежали с тобой без всего, гонимые одним страхом, прибились к другому. Но тот мужчина упомянул имя сына. Он помнит, и жена его помнит. Они хранят о нас воспоминания, так же, как та милая старушка с теплыми хлебными руками. Вспоминая их, я почувствовал запах полевых цветов. Тот мальчик, он пах так же. Будто ощущая присутствие этого ребенка рядом, я почувствовал прилив сил. Мне бы только выбраться, найти его, поведать то, что натворил его родич. Но… Я был слаб. Дни голодания не прошли мимо. Еле подняв камень, я хотел нанести удар твоему убийце, оглушить и убежать. Мне было все равно куда, лишь бы на волю. Но я промазал, рука дрогнула. Он разозлился и повалил меня на землю. Лучше бы он меня бил. Я пытался вырваться, царапался, кусался. Один его удар выбил меня из реальности, а вернула боль, пронзившая нижнюю часть тела. Я хотел сдержать слезы, чтобы он не получил от них удовольствия, но не мог. Я не понимал, почему, и как он может делать это со мной, с тем, кто несколько дней пребывает здесь, запертый под землей. Что им двигало? Какие демоны вселились в того, кого ты когда-то любила? Боль меня разбудила, она же и ввергла обратно в забытие. Я не помню, как все закончилось. Очнулся, а его нет. Только все тело ноет, небольшие пятна крови, впитавшиеся в черную землю и боль, которая стал моим вечным спутником. Я снова провалился в колодец сна». «Утро не принесло физического улучшения, но запах цветов, проникший в мое маленькое окошко, вызвало образ золотоволосого малыша. Ты хотела такого же, я тебе его достану». Ваня оторвался от текста и понял, что все это время он толком не дышал. Образы в голове, возникающие от прочтения каждой строчки, ломали что-то в нем. Холод иглами жег кончики пальцев. Всего несколько страниц, там еще много, но юноша не мог дальше читать. Тошнота подкатывала к горлу. Не выдержав, Иван, отшвырнув в сторону все книги и, наступив на взвизгнувшего под ногами пса, помчался к выходу. Это слишком, слишком ужасно, чтобы быть правдой. Хоть там и нет имен, но воспоминания начинали болезненно отрывать заклеенные раны, поднимая вместе с мутью осколки прошлого. Белый кафель ванной не охладил ступни. Ваня его даже не почувствовал, кинувшись к раковине. Спазм, и весь завтрак оказался наружу, стекая в черное отверстие слива. Плечи и грудь снова содрогнулись от нового позыва, горло разрывалось, глаза застилали слезы. Юноша судорожно хватал воздух, чтобы тот вышел с новым приступом наружу. Шум воды охладил мозг, смывая ужас написанного в той книге. Переведя дыхание, Иван умылся и поднял голову, смотря в свое отражение над раковиной. Страх застыл в его васильковых глазах. Он обещан, обещан самой смерти.