Неплен

Ночь окутала прохладным сном весь дом. Мерное журчание фонтана разливалось по комнате, убаюкивая, расслабляя. Ветер утих и не шумел в кронах деревьев внутреннего двора. Белый полог был поднят, разрешая тишине утонуть в простынях. Золотые завитки покоились на мягкой подушке. Не желая надевать чужое, непривычное, Иван лег спать в своей белой майке и черных шортах, боясь, после непонятных видений, спать так, как дома. Юноша долго ворочался, вдыхая свежий запах белоснежного белья. Оно было мягким, нежным, не хрустело, как у бабушки в деревне. Деревня.… Снова и снова… Мысли возвращались туда, где, навеки, осталось его сердце, не смотря на то, что всю сознательную жизнь он провел в Москве. Черная тетрадка с Алатырем покоилась на прикроватной тумбочке. Иван так и не решился ее открыть, пока Кощеев находится в доме. Ему показалось, что под толстой обложкой таится нечто настолько личное, что было стыдно при ее хозяине листать исписанные страницы. Это все равно, что подглядывать за кем-то в замочную скважину. С другой стороны, мужчина сам разрешил прочесть ее, вернее, казалось, он даже настаивал на том, чтобы Ваня увидел то, что скрыто под «камнем». После молчаливого ужина, который начался с удивления, так как повар приготовил блины, что не свойственно данной обстановке, Константин ушел. Только стук его каблуков позволил обозначить линию, где заканчивалось его пребывание здесь. - Вазир, - юноша глянул на стоявшего у окна слугу с клиновидной бородкой. – А куда уезжает Кощеев? - Мне это не известно, - с призрачной улыбкой на тонких губах откликнулся тот. Почему-то Ваня был уверен, что Вазиру все прекрасно известно, но, по какой-то причине, он не говорит. Одной из причин может быть приказ от Кощея. Конечно, мужчина не обязан отчитываться перед Иваном куда, когда и с кем. Можно сказать «спасибо», что хотя бы предупредил, что его не будет три дня, а то просто испарился бы, как он это умел делать. Тоска и скука присели рядом с юношей, когда тот оказался снова в «своей» комнате. В телефоне имелось пара игр, которые и заполнили вечер до темноты. Еще одно удивление появилось в виде стакана кислого молока и овсяного печенья. Ваня точно помнил, что этого не было на маленьком светлом столике, когда он уходил в ванную. Конечно, это принес кто-то из слуг, но, в сложившихся обстоятельствах, начинало казаться, что предметы, да и люди в этом доме, материализуются сами собой. Страшно, но интересно. Густой, с кислинкой, напиток, отдающий запахом сладкого молока, напомнил Ивану ночь в деревне, когда, взобравшись на кровать, мальчишкой, он укрывался легким покрывалом, а бабушка приносила точно такое же молоко. Она квасила его рядом с печкой, обматывая теплым полотенцем. Точно такой же вкус, как тогда. И печенье... Оно тоже всегда было... Но как?... Почему именно такой набор? Мелкая дрожь захватила руки юноши, когда он коснулся прохладного стакана. Нет, все же Кощеев не просто человек со стороны, решивший помочь Вячеславу в трудное время. Все больше и больше деталей указывало на то, что этот мужчина связан с деревней, из которой сам Ваня был родом. Сон сморил юношу, как только голова коснулась подушки. Будто проваливаясь в пропасть, Иван цеплялся за мягкий снег простыней, пытаясь открыть глаза, но все тщетно. Там, во тьме пропасти, светились два перламутра. Ухмылка с острыми клыками, с которых стекает кровь. Холод тяжелой рукой лег на грудь, не давая вздохнуть, забирая последний воздух. Ваня метался в этой темноте, тыкаясь, как слепой котенок, в склизкие стены, вырывающиеся перед ним. Паника сжимала голову, выбивая все мысли. Как все внезапно началось, так и резко оборвалось. Исчезло все, и юноша погрузился в мягкий сон без сновидений. Он не слышал, как бесшумно отворилась дверь. Босые ноги, в черных легких штанах, обнаженная кожа рельефного живота цвета молочного шоколада, широкая грудь и жилистые острые плечи с волнами мышц. Невесомо, практически не касаясь пола, силуэт прошел к кровати, неся за собой шлейф запаха гвоздики. Черный шелк струился с головы на спину, щекоча кончиками две ямочки на пояснице. Шуршание простыней. Черная тень накрыла мирно-спящего юношу. Свет золота впитался в мягкий оникс, будто поддаваясь ему. Два перламутра, блестя в ночи, внимательно смотрели на Ивана, скользя от подрагивающих во сне век, к нежным лепесткам губ. Общие черты с тем, кто, когда-то был рядом, когда-то не мог и дня прожить без тонких рук и запястьев Кощея, сейчас проступал в облике спящего. Он мог его спасти тогда, будь постарше, понимая, что происходит. И, хотя, физически помощи и не приходилось ждать, это лицо всегда было перед глазами, заставляя бороться, заставляя жить в темноте заключения. Подушечки пальцев коснулись щеки Ивана. Трепет, горечь, они пытались вырваться лаской, но натыкались на преграду очерствевшей души. Сам мужчина не в силах с ней совладать, он тонет в муках безумия, возрождая перед глазами картины мести. Но, как только перед ним возникает Ваня, что-то ломается в гневном порыве, и он тает, растворяясь в запахе полевых цветов. Желание, тугим комком возникшее внизу живота, набирало силу. Мысль о том, что не оттолкнет, что в прошлый раз получилось себя сдержать, пролилась в сознании. Руки, неосознанно, потянулись к запястью юноши, воссоздавая, пробуждая прошлые ощущения. Синяк – темный браслет был подтверждением безумия. Кощеев нахмурился, обхватив запястье спящего Ивана, тихонько поглаживая по раненой коже большим пальцем. Это не злость, это попытка вернуть, присвоить то, что ему принадлежит. Снова перламутры метнулись к спокойному лицу. Там, под золотом ресниц, спрятались васильки. Именно эти цветы встретили Костю ранним утром, когда он смог вырваться на свободу, именно эти цветы раскачивались на фоне полыхающего огня, именно эти цвета поросли на ее могиле. Наклонившись, Кощей коснулся губами губ спящего. Легким дыханием прижимаясь все ближе, отдавая свою боль. Все тело перенесено на кровать, нависнув над Иваном. Тонкие пальцы снова, как в судороге, стиснули измученное запястье. Боль заставила юношу глубоко вдохнуть. Мужчина воспользовался моментом, его язык, горячий, жаждущий, проник в рот Ивана. Глаза широко распахнулись, ловя чужое дыхание. Ваня попытался разорвать поцелуй, понимая, что задыхается от самой неожиданности, но Константин не дал ему этого сделать, наваливаясь всем весом, вжимая горячим телом в прохладную перину. Стон, молящий, просящий остановиться, пытающийся вырваться из плена запаха гвоздики. Стиснутое запястье острой болью разбивало сопротивление, старалось докричаться до сильных рук. Кощей завел руку юношу над головой, не обращая внимания на судорожно согнутые пальцы, на напряжение вздувшихся вен, пытающихся унять пульсацию. Другая, свободная рука Вани вцепилась в плечо мучителя, впиваясь ногтями в нежную смуглую кожу, ощущая, как ходят мышцы под ней. Не выдержав, Иван вдохнул запах гвоздики полной грудью, который тут же разлился по крови, кружа голову, заставляя тело дрожать. Казалось, Константин не ощущал, как на его плече остаются красные царапины. Он с жадностью пил юношу, не собираясь останавливаться. Волна жара искрами рассыпалась между телами. Стук одного сердца нагонял второе, стиснутое копьями страха. Ваня уже не ощущал боли, он чувствовал, как рука Кощея, не вдавливающая его запястье в подушку над головой, скользнула вниз, пробираясь горячими иглами под майку. Снова стон сопротивления, Иван дернулся под мужчиной, пытаясь скинуть жар, поднимающийся к груди, острым лезвием скользящий по разгоряченной светлой коже. Дыхания слились в одно, обжигая горло, разрывая легкие. Ваня зажмурился, согнул одну ногу в колене, понимая, что легкая простынь между их бедрами превращается в раскаленную лаву. Он так же понимал, еще пока-что соображал, что мужчина реален, что боль реальна, что возбуждение мучителя, которое упиралось твердым желанием ему в пах, тоже реально. Нет, этого просто не могло быть! Но ощущения приковали юношу к тому, что действительно происходило. Рука Константина, достигая груди Ивана, острыми ногтями царапнула, задевая чувствительные места. Губы скользнули на подбородок, растягивая поцелуй, пролегая мокрой дорожкой. Хватая воздух большими кусками, Ваня распахнул васильковые глаза. Губы горели от властных поцелуев. Ожоги, оставляемые влажными прикосновениями Кощея, скатывались на шею. Клыки надавили на нежную кожу, раскаленный язык прошелся по кадыку, нервно дернувшемуся в ответ. - Нет….нет…, - срывался шепот с губ Ивана, вместе с тяжелым дыханием. Пальцы, побелевшие, готовы были просочиться через смуглую кожу плеча, стиснуть кости, раскрошить их, чтобы это все прекратилось. Толчок бедрами. Юноша задержал дыхание, ощущая, как страх расползается льдом по животу, который теперь, обнаженный, терся о кожу Кощея. Еще толчок, рука мужчины резко спустилась с груди, впиваясь, через простынь, в бедро Ивана. Майка так и застыла, задранная, скомканная на уровне ключиц. Константин отпустил многострадальное запястье, вызвав стон облегчения и боли. Ваня понимал, что не может пошевелить и пальцем на той руке, так как каждая жилка звенел острой болью. В уголках глаз выступили хрустальные слезы. Он хочет дать отпор, но не может, и это злило, пугало, било отчаяньем в самое сердце. Губы Кощея двинулись ниже, миновав скомканную майку. Дыхание щекотало кожу юноши, каждый поцелуй разрывал ее миллионами раскаленных углей. Язык лизнул бурый орел одного соска, тут же, следом, губы накрыли его, втягивая в жерло горящего вожделением вулкана, взрывая шорохи комнаты всхлипами. - Прошу, не надо…., - пальцы уже не терзали плечо мужчины, они дрожали, цепляясь за хоть что-то материальное, чтобы не сойти с ума. Но шелк темных волос, с горячим выдохом, метнулся от одного соска к другому. Ваня прикусил нижнюю губу до крови, когда губы Кощея снова принялись ласкать раздраженные участки тела. Толчок. Ваня судорожно сжал поврежденной рукой мягкий ком подушки над головой. Он понимал, что Кощееву ничего не стоит сорвать с него простынь, а следом и одежду, и сделать то, чего он хочет. Страх скрутил живот, заставляя руки и ноги неметь. Юноша перестал ощущать руку, стискивающую его бедро до новых синяков, обжигающие поцелуи на груди. Он только чувствовал, как сквозь ткань пульсирует желание мужчины, как оно стремится вырваться наружу и проникнуть в него. Нет, Иван не позволит этому случиться, он должен скинуть с себя своего мучителя, скинуть оковы страха и боли. Ветер, ворвавшийся через открытое окно, коснулся смуглой кожи на широкой спине, нежно провел по черному шелку волос, разметавшихся по груди Ивана. Так же невесомо, легким белоснежным пером, раненая рука легла на бликующий в ночи оникс. Пальцы впутались в мягкость вороньего крыла, пропуская смятение Константина через себя. - Прошу… остановись, - всхлип, еле сдерживаемый, но напористый, который пронесся спасательным кругом в бурлящей реке взорвавшихся чувств. Константин, ощутив прикосновение теплой, дрожащей ладони, поднял голову. Взгляд безумный, сверкавший желтым огнем перламутра, устремился на Ивана. На ресницах юноши, как капельки росы на траве, блестели слезы. В то утро, поднявшись из земли, воскреснув, худенький мальчик брел по полю васильков, срывая прохладные утренние капли. Сейчас одна такая скользнула с золота, прочерчивая влажную дорожку по алеющей румянцем щеке. Страх, отчаянье и усталость бились в прикрытых глазах Ивана. Какая-то мягкость, нежность, полоснула сердце Кощея. Безумное желание отступало под этим взглядом, оставляя привкус горечи и собственного ничтожества. Этот юноша, сам того не осознавая, сейчас спасал его. Тонкой лаской, рассыпающейся утренним запахом поля, Ваня возвращал мужчину в реальность, ведя еле двигающимися пальцами по черным волосам. Константин отпустил бедро юноши, уперся ладонями в мягкую кровать и приподнялся. Черный, шелковый полог закрыл золото от внешнего мира, оставляя только два взгляда, только два дыхания, только два сердца. Искусанная губа Ивана алела мелкими капельками крови. Рука, с браслетом синевы, скользнула вниз, безвольно падая на простынь. Вторая рука отпустила плечо Кощея, оторвалась от бледных царапин, переместилась на обнаженную грудь мужчины. Раскрытая ладонь, пульсирующая надеждой на спасение, прижалась к биению сердца. Ваня смотрел снизу вверх в острые перламутры, в которых гас дикий желтый свет, не отрываясь. Секунды застыли, сбитые тяжелым дыханием обоих. Снова поток ветра волной шелохнул занавес шелка волос, и улегся в золотых кудрях, блиставших на снегу наволочки. Тогда эти завитки щекотали нос, когда Костя опускал голову, вдыхая их запах. Сидевший на коленях комок счастья прижимался ухом к впалой, худой груди темноволосого мальчишки. - Он слушает твое сердце и успокаивается, - женский голос пением птиц терялся в лесах воспоминаний. Мальчишка ощущал щемящую радость, смотря на розовые щеки, на прикрытые веки с крыльями золотых ресниц. И сейчас, эта ладонь на груди, прикасавшаяся к самой душе, больше успокаивала перламутр, нежели страх во влажном блеске васильков. Плавно, чтобы не повредить и вторую руку юноши, Кощей наклонился к широко распахнутым глазам. Губы мужчины коснулись вспотевшего лба, тихо, успокаивающе. Выдох, дрожь, всхлип. Страх отпускал, оставляя место усталости и поднимающейся боли в руке. Чуть ниже. Снова их губы встретились. На этот раз, все нежно, мягко. Одно лишь прикосновение, оставившее кровавый отпечаток на губах мужчины. Кощеев снова выпрямился, облизнулся, нахмурился. - Я – не он, - хриплый, сдавленный голос мужчины ударил по напряженной тишине. Ваня удивленно моргнул, совершенно ничего не понимая. Шорох. Константин встал с кровати, высвобождая юношу из своего горячего плена. Легкость шагов тонула в полумраке комнаты. Ваня, наблюдая, как тень плавно скользит к выходу, резко поднялся. Майка упала вниз, закрывая исчезающие от поцелуев следы. - Постой! – голос юноши прозвенел надрывно, заставляя мужчину, уже достигшего двери, вздрогнуть и остановиться. Повернувшись, Кощей пронзил Ивана холодным взглядом. - Я знал тебя раньше? – дрожь в голосе, страх еще полностью не отпустил, витая в каждом выдохе. Перламутр дрогнул. В нем заблестела надежда, болью пронзающая все нутро. - Кто ты и чего хочешь от меня? – васильки, растерянно скользили по стройной фигуре у выхода. На расстоянии она не была страшна. Кощей, сейчас, походил на черную тень скорби, грациозную, от которой тяжело оторвать взгляд. - Не забегая вперед, иначе будет больно, - металл резанул по комнате, заставляя Ивана внутренне сжаться. – На много больнее, чем сейчас. Черным крылом метнулся оникс волос и крылся за дверью, оставляя Ваню наедине с тишиной. Напряжение отпускало юношу, разливая усталость, соскальзывая с кончиков пальцев. Отпустил, не смотря на бурлящий огонь внутри, который вырывался и жег все, к чему можно было прикоснуться. Но, в другие моменты, Кощей был холоден как лед. Что же разжигало его, что будило внутреннего демона? Неужели сам Ваня был причиной? Но почему? Васильки скользнули на посиневшее запястье. Что же будет, если демон полностью освободиться от оков, в которых держит его Кощей?