Неплен

Неловкость, растерянность и непонимание наполняли светлую комнату. Две ложки завтрака-обеда камнем лежали в желудке, отгоняя чувство голода и слабости на задворки сознания. Крылья снежного полога были распахнуты, позволяя лицезреть широкую кровать, утопающую в такой же светлой перине. Прохлада и свежесть кружили по теплому паркету, цепляясь за мягкие углы дивана, за высокие ножки столика, за шелк простыней и за ступни в белых носках. Ваня сидел на краю кровати и, уперевшись локтями в колени, пролистывал полупустую записную книжку в телефоне. Как ветер гуляет в степи, не сдерживаемый преградами, так и мысли в голове юноши сквозили прочь, не зацепившись за необходимый номер. Сервисы, спецномера, позволяющие сменить тариф или узнать баланс. Все это бессмыслицей кружилось под пальцем Ивана, руша последнюю надежду на правду. Нахмурившись, юноша тяжело вздохнул и завалился назад, погружаясь в мягкость шелка. Кудри осенней листвой рассыпались по белому снегу. Одну руку Ваня вытянул в сторону, удаляя светящийся экран от глаз, отдаляя возможность пролить хотя бы этот света на происходящее. Кощеев, Кощей, как он сказал его называть, хотя язык не поворачивался. Как-то все напоминало сказку, раскрывающуюся сюрреализмом в настоящем. Далекая страна, название которой Иван так и не узнал, шикарный особняк, превратившейся в его темницу. Кто, где, зачем и почему? После оглашения правил этого дома, мужчина принялся за еду, в то время как юноша замер с вилкой в руках. Холод сковал его, острыми иглами проникая под кожу. В мозгу маячила мысль, которая болезненно била по тому, что можно было назвать доверием. За сладкой ложью, свитой из кружев заботы и безопасности, скрывался жесткий расчет. Он не гость, не временный житель дальних чертог, он – плата, своего рода дань за то, что уже сделано или за то, что произойдет. Почему-то не хотелось думать, что дядя знал об этом, хотелось представлять Алексея в образе спасителя, а не того, кто тянет на дно. После всего, что происходило с отцом, три году тому назад, Иван мог поверить, что тот реально что-то натворил, хотя сам юноша никогда не видел и не слышал прямых доказательств вины Вячеслава в чем-либо. Но в голове, в углу детских воспоминаний, лицо с пшеничной бородой нависало над плачущей матерью, это отталкивало, окрашивало образ отца в пленку негатива. Самому Ване он никогда ничего плохого не делал, связь между уходом мамы и ссорой накануне потерялась, так как стерлись ощущения материнского страха, ее дрожи, когда она прижимала Ванюшу к груди, собираясь бежать из Москвы. Но и тесного, отеческого общения, как у сына с отцом, тоже не было. Они просто существовали. Ваня был удобным, не скандальным, как сестра. И вот, видимо, это удобство сейчас оказалось кстати. По сути дела, там, в аэропорту, юноша не задал отцу никаких вопросов. Он просто молча пошел туда, куда ему указали, не думая, что это дорога ведет в ад. Иван прикрыл глаза, ощущая ласки прохладного ветра на щеках, дыхание полуденного воздуха на ресницах. Его не заботило предательство отца. Там и предательства никакого не было, ведь как можно разрушить привязанность и чувства, когда их нет, и не было. Другое дело Алексей. Всегда рядом, всегда подаст руку, защитит, успокоит. Беря на себя роль того самого человека, которым должен был быть Вячеслав, дядя пришивал белыми нитками мальчишку к себе. А для чего? Для того, чтобы сейчас их резко разорвать, оставляя кровавые следы на сердце? Почему нельзя было сказать правду? Неужели Алексей думал, что Ваня будет сопротивляться и не захочет заложить свою душу во спасение других? А кого спасать? Мила. Образ сестры, теплым пламенем, возник под закрытыми веками. Её изумрудные глаза, которые часто смотрели строго, но всегда из них лилась любовь. Её веснушки на лице, маленькими лучиками вспыхивали, когда девушка улыбалась. Её руки, которые в детстве казались такими же горячими, как руки мамы. И, хотя они повзрослели, и стали больше времени проводить по отдельности, между братом и сестрой всегда пролегла связь, тянущаяся шлейфом чайных духов. Более сильный сквозняк разбудил полог, заставляя испуганно расправить крылья. Еле уловимый запах гвоздики просочился в прозрачную свежесть голубых стен и коснулся кончика носа юноши. Шуршание, совсем рядом. Кровать пружинисто и бесшумно прогнулась. Прохлада тонких пальцев легла на горячую ладонь Ивана, из которой, совсем недавно, выпал телефон. Юноша вздрогнул и, раскрыв глаза, повернул голову, устремляя взгляд в потолок снежного полога. Но, вместо искрящейся белизны, перед васильками возникло узкое смуглое лицо, обрамленное волосами цвета ночи, спускающимися водопадом с плеч мужчины на грудь юноши. В перламутровых глазах плескалась грусть, заточенная в оковы строгости. Тонкие губы вытянуты в прямую бескровную линию. Тишина, соревнующаяся с пением ветра. Дыхание, рваное, выбитое просто нуждой не впасть в беспамятство. Дрожь, электрическим разрядом, передалась по подушечкам пальцев, которые переплелись, соединяя две ладони. Константин наклонился, загораживая все в округе, оставляя только свой образ и запах. В контрасте со льдом рук, губы оказались жарче безумного пожара. Они накрыли Ванины, забирая остатки воздуха, останавливая сердце, распахивая глаза непониманием. Невесомо, затем, более напористо, Кощей отдавал свое пламя, сам при этом ощущая уничтожающую его сладость. Запах лаванды, такой незнакомый, чужой для этих кудрей, растворился в шелке простыней. Снова свобода и полевые цветы окутали больные воспоминания, выпуская их из темных клеток, куда Кощей пытался их упрятать, и все шло как надо, до сегодняшнего дня. Пальцы скользнули с ладони юноши, обхватывая запястье, сжимая с такой силой, с какой, когда-то, метал резал нежную юношескую кожу. Ворвавшийся ветер в затхлый погреб приносил запах полевых цветов. Он хотел бы стереть все то, что видел этот мальчик тогда, что привело его сюда, но не мог. Слишком слаб ветер, слишком тонок аромат цветов. Сейчас же, Константин, сжимая запястье Ивана, вдавливая руку в гладь белого шелка, пытался заставить того выгнать из измученного разума ужасы прошлых лет. Ваня уперся другой рукой в плечо мужчины, неосознанно сдаваясь под натиском его губ, разрешая жару проникнуть внутрь и заполнить запахом гвоздики голову. Он ощущал, как что-то сломанное, поверженное бьется внутри Кощея, пытаясь зализать собственную боль. Так раненый зверь мечется в клетке, прося спасения. Но Иван не понимал, чем он может помочь и почему именно так мужчина доносит свою мольбу. Другая рука Константина скользнула вниз, сжимая бедро в светлой ткани джинс, приподнимая ногу юноши. Иван сжал плечо мужчины, пытаясь немного отодвинуть его. Запястье, скованное холодной хваткой, начинало ныть. Голова шла кругом. Юноша уже не ощущал ничего, только губы Кощея на его губах, только пламя, разрывающее легкие, заставляющее сердце просит пощады. Будто почувствовав это, мужчина резко разорвал поцелуй, скользнув губами к шее юноши. Тот, как рыба, выброшенная на берег, судорожно хватал воздух ртом, устремив пронзительный взгляд васильков на облачный полог над головой. Пелена плыла от каждого дуновения ветра через открытое окно. Но Ваня не ощущал этой прохлады. Только поцелуи на шее, как ожоги, полыхали раскаленным железом. Надо оттолкнуть, надо сказать хоть слово, чтобы привести мужчину в чувства. Боль в запястье лезвием скользнула по руке. Цепкие пальцы на бедрах заложили ростки синяков. Кощеев жадно впивался в нежную кожу, ощущая, как под ним вздымается грудь юноши от тяжелого дыхания, как пульсирует вена вдоль шеи. Еще, надо еще! Этот запах должен стереть два года ужаса, два года мглы и безысходности. Константин знал, что только этот юноша сможет вылечить его, изменить, вернуть того, прошлого мальчишку с белоснежной улыбкой, позирующего рядом со своим временным домом, как тогда все думали, перед фотоаппаратом. А потом этот дом превратился в могилу и тюрьму. Мертвого похоронили рядом с живым. Но он воскрес, и несет весь этот груз на своих плечах, подгоняемый плетью мести. - Ай! – звонкий вскрик разорвал паутину воспоминаний, которые разбудил злость, впивающуюся острыми клыками в тонкую кожу на шее. Мужчина дернулся и резко отстранился. Румянец, золото, кровь. Из приоткрытых лепестков губ, мерцающих влагой, толчки дыхания, вырванные стуком сердца. В васильковых глазах непонимание, испуг, растерянность, а на шее две красных точки, из которых тонкие красные нити прочертили короткую дорожку на снег простыней. Зверь не сдержался, как Кощей не пытался его унять, успокоить полевыми цветами. Это не тот дар, который он примет в жертву, ему нужна кровь – сладкая, желанная награда мести. - Черт…, - тихий шепот гвоздики и черной тенью Константин скользнул с кровати, отпуская юношу. Ничего. Ни звука шагов, ни скрипа дверей. Вся та же льющаяся музыка воды из окна, обрамленная пением птиц, да стук собственного сердца в груди. Ваня лежал, не в силах пошевелиться, пытаясь понять, что это сейчас было и было ли вообще? В запястье еще отдавалась хватка, ноющей болью растекаясь по руке, а на шее жег укус. Моргнув, сбрасывая пелену с глаз, юноша сел, оглядывая комнату. Никого. Никаких подтверждений чьего-либо присутствия, кроме него самого. Пальцы сами потянулись к ране. Ярко-красные следы на указательном и среднем пальце, которые коснулись горевших точек. Совсем чуть-чуть, будто рана пыталась скрыться, доказывая свое несуществование. Что нашло на мужчину? Зачем он это сделал? Быть может, изначально, уговор был о том, чтобы на этом месте была Мила? Злость полыхнула в васильках. Иван сжал кулаки и, встав с кровати, решительно направился к двери, намереваясь найти Кощеева и, отвергая все его протесты, узнать правду. В конце концов, никто не говорил, что он не имеет права голоса. Резко дернув ручку двери, юноша вышел в коридор. Та же картина, сонно плывшая в тишине дома. Где искать Кощея? В кабинете? Это было самое рациональное решение, потому Иван направился к лестнице. Цель была понятна, ясна, вела вперед, но зацепилась за приоткрытую соседнюю со спальней юноши дверь. Оттуда не лились звуки, но плыл до боли знакомый запах, всколыхнувший что-то близкое, находящееся на расстоянии вытянутой руки. Гнев на Константина рассеялся, как кошмар, который пропадет с первыми лучами солнца. Тем более, сам мужчина, говорил, что Иван может перемещаться по дому свободно. Шаг. Ладонь легла на теплое дерево покрытое лаком. Толчок. Шаг. В васильках закружились огни восхищения, в груди бабочками вспорхнуло наслаждение и радость. Полукруглая комната, с большим в пол окном, утопала в книгах. Полки, жавшиеся к стенам, не оставляли ни одного свободного места вплоть до потолка, держали ровными рядами разноцветные корешки. Буквы, разных языков, переливались в полумраке, дыша неизвестными историями. Запах книг, новых и старинных переплетов, фантомы шуршащих страниц витали между стеллажами. Это было так необычно, так выбивалось из общего фона всего дома. Робко ступая по темному паркету, отливающему спелой вишней, Иван прошел в библиотеку. Внутри все наполнилось предчувствием чего-то яркого, но теплого, будто кто-то перекинул мостик к прошлой жизни, застрявшей в летней Москве. Неужели этот странный человек, оставивший пару минут назад синяки на теле юноши, большой любитель книг? Если вспомнить, то Иван не видел в доме ни одного представителя технологического прогресса, ни одного телевизора, даже телефон в руках Кощеева не появился ни разу за все это время. Так может быть, чтобы здесь заканчивался век технологий, откатываясь в прошлое по страницам книг. Тихий цокот сзади заставил Ваню оторваться от созерцания великолепия библиотеки и обернуться. Все тело тут же напряглось, в глазах опаска. В открытую дверь прошествовал один из доберманов, а следом возник Вазир. Слуга, держа руки за спиной, блеснул глазами, оглядывая юношу с головы до ног. Совсем мгновение задержало его на фиолетовом браслете запястья, и на двух мелких косточках спелого граната на шее. Пес же, подойдя к огромному мягкому креслу, тканью впитывающему солнце из кона, и окрашиваясь в цвета персика, улегся на пол. Иван проводил добермана внимательным взглядом, пытаясь понять, перед ним Гавр или Ставр. - Эту библиотеку Господин собирал лично, - тихий голос Вазира встрепенул мелкие пылинки на корешках книг. Юноша повернулся к мужчине, ожидая, что тот даст еще какое-то объяснение, но тот молчал, статуей застыв в проходе. Зачем он здесь вообще? Следит за «гостем»? Ваня переступал с ноги на ногу, думая о том, как бы разбить эту неловкость. Чего от него ждут? Может узнать, где Кощеев, и направиться к нему? - А где сейчас Господин? – казалось, голос юноши был чужим здесь. - Он уехал сразу после завтрака по делам, - спокойный ответ, но он заставил Ивана вздрогнуть. - Как уехал? А когда точно? – дрожь в голосе. Может он сходит с ума? - Полчаса тому назад. Юноша, ошарашенно, уставился на Вазира. Быть того не может! Не могло же пройти столько времени от того момента, как Константин возник в его комнате и до того, как Ваня оказался здесь. Сколько прошло времени? Телефон! Но тот остался в комнате на простынях, где аллели капли крови на снегу. - Но, Господин сказал, что если Вам что-то понадобиться, то немедленно исполнить просьбу, - пристальный взгляд слуги, его голос, показывал, что происходящее реально. Возможно ли, что все, что было до этого, просто привиделось. Но почему именно в таком исполнении? Что это значит? Покраснев до кончиков ушей, Иван опустил глаза. Невольно взгляд скользнул на руку, которой, совсем недавно, он дотрагивался до раны на шее. Подушечки пальцев звенели бледным мазком крови. Неужели Вазир обманывает его? Но зачем? Чтобы свести с ума? - Вам плохо, Господин? – вкрадчивый, осторожный голос слуги, напряг юношу. Нет, он не покажет, что этот прием сработал. Нужно сохранять спокойствие. - Нет, спасибо, - подняв голову, Иван тряхнул золотом кудрей. – Я хочу остаться здесь один, если это возможно. - Конечно, - полуулыбка, полупоклон, полудоговоренность, полуправда. Вазир исчез, так же тихо и внезапно, как появился. Иван, даже, не успел понять, как тому это удается. Хмурый взгляд тенью отражался в васильках. Он должен понять, что здесь происходит, зачем Кощеев затеял эту странную игру, пытаясь сделать из юноши дурачка. Но, та буря чувств, та истерия, еле сдерживаемая холодными клещами, так и рвалась из мужчины, прося Ивана затушить ее. Неужели можно так искусно управлять эмоциями, а потом пытаться замести свои следы, как будто ничего и не было? Злость пронзила тело, заставляя ладонь сжаться в кулак. Тихий цокот. Что-то мокрое и теплое уткнулось в руку. Ваня вздрогнул и опустил голову. Доберман, блестящей тенью, стоял рядом. В черных глазах животного отражался сам юноша, растерянный, потерянный в собственных ощущениях.