Пентхаус

Джек лично сопроводил Йорна в клинику. Пока доктор Шварц вытягивал старые скобки из кожи чудовища, обрабатывал антисептиком довольно глубокий новый порез и соединял его рваные края, чтобы наново зафиксировать медицинским степлером, младший Бейли сидел рядом и массировал химере плечи. Шварц, как ни странно, не возражал против того, чтобы Йорну закурить. Джек ничего не говорил, Шварц тоже, но двое все время переглядывались многозначительно — Йорн хоть и смотрел в одну точку, боковым зрением следил за неприятным доктором и его безмолвными переглядками с Джеком Бейли. Джек теребил и поглаживал Йорна словно животное. Его прикосновения не были откровенно сексуальными, потому как Джек уже очень давно не участвовал в дрессировке, а Йорн был, как ни крути, рабом старшего брата — клейменым, неприкосновенным. И в то же время Джек трогал его без стеснения, не интересуясь ни в коей мере отношением химеры к физическому контакту. Так люди трогают зверей, заботясь лишь о том, чтобы их не укусили. — Ну, чего ты? Живой? — спросил Джек после того, как Шварц закончил и с привычным латексным треском стянул перчатки, отходя от чудовища. — Что-то тебя потряхивает, я смотрю, — он деловито пригладил Йорну волосы на затылке. — Меня непрерывно потряхивает с прошлой пятницы, сэр. Джек, вы в самом деле ожидаете, что для меня эта, с позволения сказать, гекатомба что-то изменила? — он поднялся с больничной кушетки, делая затяжку и рассматривая пятна крови на одежде. Как ему пробраться в апартаменты, чтобы Лиз этого не видела? — Честно? Ожидаю, да, — ответил младший Бейли, внимательно на него поглядывая. — Вынужден разочаровать. — А чего так? — Не поймите меня неправильно, — сказал он с иронической дипломатичностью, — я признателен за вложенные усилия. Но, понимаете ли, поскольку страдания жертвы мне, увы, по большей части безразличны, я их не могу использовать в оздоровительных целях. — Ну, а чувство возмездия? Я, например, читал, что оно даже у животных имеется. Тот же кабан может запомнить обидчика и напасть при первом удобном случае… — Мне льстит безмерно сравнение с кабаном, сэр, — процедил Йорн. — А что? Свинья — умное животное, очень близкое к человеку…- пожал Джек плечами. — Уверен, свинье осознание близости к человеку тоже невыразимо льстит. Я же никаких явственных изменений в своем состоянии распознать не могу в связи с осуществлением возмездия. К сожалению. Наверное, мне до человека эволюционировать дольше, чем свинье. — Очень странно, Йорн, — Джек сделал задумчивую гримасу. — Мне лично было весьма приятно, что ты не остался в долгу, а просто ликвидировал обоих паразитов, несмотря на сопли. Большего они не заслуживают. Йорн помолчал некоторое время, размышляя над пошлыми до оскомины словами Джека Бейли. — Вы знаете, я очень давно задумываюсь над тем, чего каждое мыслящее и выбирающее существо заслуживает, и есть ли вообще в природе само понятие «заслуживает». Совокупный объем боли в универсуме я сегодня в любом случае 236/297 увеличил. — Йорн, пустое философствование оставь, — веско ответил Джек точь-в-точь в патерналистическом стиле старшего брата. — Лучше иди, приведи себя в порядок, — он многозначительным жестом указал на рубашку, — и поплавай. Стресс снимает на раз. А вообще ты был хорош сегодня. Зрелище не каждый оценит, но это было красиво. Я подозревал, что ты примерно так выглядишь, когда нападаешь — судя по нашим старым эпизодам– но увидеть воочию момент, когда ты идешь до конца… Красиво, Йорн. Очень красиво… Ошейник мне твой, кстати, нравится, — неожиданно прибавил Джек Бейли, кивая на крепкий стальной ошейник анатомической формы с немного расширенной фронтальной частью и небольшим декоративным кольцом спереди. Второе более массивное кольцо на задней поверхности, нужное для того, чтобы при необходимости посадить чудовище на цепь, вкладывалось в углубление и было незаметно. Сидел ошейник не так плотно, как кожаные шейные корсеты, но и далеко не свободно, Йорну пришлось пару дней привыкать, хотя форма была точно подогнана под рельеф его горла. — Хорошо к стилю одежды подходит. Постоянный? — Да, сэр, — холодно ответил Йорн. Бейли надел его тогда же, когда поставил новую штангу. Сказал, что в случае необходимости ошейник мгновенно раскусывается специальным инструментом по шву в волос толщиной, но иначе снять невозможно. — Ну и прекрасно. Я тоже считаю, что несъемный уже давно пора было установить и забыть про вечные эти туда-обратно. Намного правильнее, когда «железо» становится частью раба. Меня поэтому еще взбесил этот вандализм со срезанием украшений… Сейчас ассистента вызову, и иди. Поднявшись на последний этаж в апартаменты, Йорн бесшумно проскользнул в опочивальню господина Бейли, где не появлялся, казалось бессчетное количество времени. И Йорн, определенно, не соскучился. Спальня Бейли была для него местом нескончаемой извращенной рутины, непрерывного отстаивания элементарных личных границ, его мучительного привыкания к уродливой новой форме сосуществования с кузенами-сапиенсами. Он понимал, что скоро придется вернуться к цепи на шее и жестким кандалам на лодыжках, поэтому тянул, сколько удавалось, с возвращением. Спать одному казалось теперь моментом изысканного удовольствия, запретного и доступного лишь избранным. Его даже не прельщало обняться с Лизбет, потому что в полуметре от них все равно будет шипеть аппаратом СИПАП господин Джордж Бейли. Йорн имел сначала намерение просто переодеться и пойти отыскать Лиз, которая, скорее всего, скрывалась в библиотеке. Момент объяснения он тоже откладывал, сколько мог. Однако потом пришла мысль и впрямь воспользоваться советом Джека относительно мгновенного снятия стресса. Более того, прихватить с собой Лиз и с нее тоже что-нибудь снять. Представлялось, что, если она окажется немного раздета и окружена тропической зеленью, обильно покрывавшей берега искусственного водоема, будет легче разговаривать. Тем более, что они за все время ни разу вдвоем у бассейна не были. Йорн сам за три года плавал раз пять. Джордж почему-то воду не любил, поэтому для эротических целей бассейн не использовал. А Йорн испытывал острое нежелание разоблачаться, потому что переживал от этого необъяснимое, иррациональное чувство уязвимости. Иррациональное, потому что он был одинаково уязвим вне зависимости от того, стоял ли в душе голый или ужинал в парадной столовой, нарядившись в костюм-тройку. Однако титаническая борьба против Джорджа за более-менее приличную, не рабскую, одежду оставила неизгладимый след. Йорн, зная, что в любой момент к нему, если возжелают, залезут в брюки, старался не распалять лишний раз страсть 237/297 хозяина латексными плавками с белыми аппликациями в виде кошачьих лапок на заднице. Даже если Джорджа не было рядом, он регулярно наблюдал за рабом через камеры во время перерыва на кофе или просто размышляя о текущих проблемах. По той же причине Йорн никогда не танцевал, хотя иногда в спортзале с отключенным шокером под настроение так и подмывало вспомнить пару движений. Впрочем, сейчас хозяину было, скорее всего, не до медитаций над аспидной переливающейся аквариумной рыбиной, поэтому Йорн решился. — Лиз, не хочешь прогуляться? Да, вот так. С порога. Без приветствия. Вместо приветствия, дорогая. Йорн и сам знал, что у него появилась прямолинейная и резкая манера, у хозяина заимствованная и переформатированная для защиты от темных искусств хозяина же. А заодно она применялась для супрессии всех вокруг. Лизбет, лежавшая на кушетке в библиотеке, уткнувшись лицом в подушку, вздрогнула, когда открылась дверь. Она приподнялась на локте и присмотрелась к любимому лицу. Лицо было до крайности жесткое, побитое, заштопанное и холодно-напряженное. На плечо Йорн бросил пару полотенец. — Куда прогуляться? — спросила Лиз довольно строго ему в тон, поджала губки. — В сад, к бассейну, — ответило чудовище столь же лаконично. — Хорошо, если есть такая необходимость. — Думаю, что есть, — словно ледяное дыхание у этой бесстрастности. Йорн был чужой и окаменелый. Лизбет поднялась и направилась к химере. Она казалась еще меньше, чем обычно, на нервах ужасно похудела, лицо ее приобрело тот странный оттенок, который появляется, когда бескровность проступает на смугловатой коже. Глаза казались бездонными, взгляд настороженным, но больше всего Йорна обеспокоила постепенно прорастающая в нем тоска и чувство безысходности. Теперь до Лизбет в полной мере начало доходить, что значит находиться рядом с господином Бейли. И она еще, заметьте, не знала интимных подробностей про нож для стейка и перелом основания черепа у отца семейства. — Йорн, я вполне понимаю, что сейчас не та ситуация, чтобы мне тебя в чем-то упрекать, — сказала Лиз, когда они расположились на краю бассейна поближе к зеленым зарослям, одетые в одинаковые черные спортивные брюки и белые майки, одинаково измученные, осунувшиеся и задерганные. — И все же… Ты ведь мог подняться сюда на пять…даже нет, на три минуты и сказать, что… — Что сказать? — холодно перебил Йорн. — Да даже ничего не говорить! Просто обозначить присутствие. — Тебе же Бейли сообщил, что произошло? — Сообщил. Да так, что у меня едва инфаркт не случился, а ему, кажется доставило удовольствие зрелище моего позеленевшего лица. — Не исключаю, — подтвердил Йорн, опуская одну ногу в воду. — Потом мне бросают, как собачонке кость, мол «все в порядке» и отвяжись, а сам ты неделю не приходишь. И я не знаю, то ли меня обманывают, то ли… господи…- она прижала ладонь ко лбу, стараясь не заплакать. — Станет Джордж еще напрягать воображение, чтобы тебя оградить от эмоциональных потрясений. Если бы я склеил ласты, он бы тебе так и сказал, мол, был, да вышел весь. Лиз, я не буду подробности докладывать, ни к чему это, но ты понимаешь, что всю прошлую неделю я лечился, антибиотики глотал и прочие вкусности навроде колоноскопа. Первые двое суток я лежал натурально трупом. — Я понимаю… Все понимаю, черт! Но тебе же хватило душевных и физических сил вчера с ним…- Лизбет совсем побледнела и закрыла глаза, будто отгораживаясь от воспоминания. 238/297 — Лиз, прости, я не выдержал и нажрался в дымину… От меня, кстати, перегаром не несет? — Лиз отрицательно, но не вполне убедительно покачала головой. — Я не знал, куда себя деть, чтобы отключить мозги. Но согласись, лучше уж пускай Джордж пялится на то, как я рогами в землю, нежели ты. Мы сильно шумели? — Когда горлопанили или когда сексом занимались? — неожиданно переспросила Лиз. — Впрочем да, вы шумели сильно. Йорн, во время разговора нервно кусавший нижнюю губу, неловко двинул челюстью, услышав эти слова, и прихватил острым боковым резцом едва начавшую затягиваться ссадину. — Ч-ч…чем занимались? — процедил он сквозь зубы, прикладывая ладонь к губе и собирая кровь. — В каком смысле? — Я боюсь, что в очень прямом. Если только ты не симулировал, — тихо, но жестко сказала она. — Господи, я вообще ни черта не помню… Я утром нашел четыре бутылки… Ты все это видела? — Да. Не все, конечно… я — вуайер, как любой фотограф, но не в данном случае. — Отлич-чно…- он закрыл ладонями лицо, пытаясь собраться с мыслями. — Лиз, я не знаю, как… — Не в первый раз. Я абстрагируюсь. — Он…руки, что ли… распускал? — Нет, скорее, ты его обесчестил. — Я? Побойся бога! На это я не способен, в каком бы состоянии ни был. — Зато он способен. Его рожа находилась существенно ниже твоей талии. Жаль, что он не подавился всеми железками, которые в тебя насовал. Йорну немедленно вспомнилось странные взгляды, которые бросал господин Бейли сегодня утром, а также его периодически кривившаяся физия. Выглядел он так, будто у него что-то во рту болело. — Твою м-мать…- прошипел Йорн и со злостью хлестнул ладонью по наклонившемуся до самого пола стеблю папируса. Отбитая зеленая метелка полетела в воду. — Ну, значит, я следующий… Обесчестил — это очень точное слово. Он мне своего бесчестия не простит, придется жениться. Б-блядь… Лизбет, я не знаю, во что я здесь скоро превращусь. С одной стороны, я вижу…- тут он запнулся и обвел глазами сад, потом перешел на шепот, низко наклоняя голову. — …Отношение Бейли ко мне меняется, он ищет некоего взаимопонимания и идет на уступки, хочет человеческого контакта. Но он меня отравляет своей «душевной близостью». Он гораздо более страшный и токсичный человек, чем я предполагал. Он словно запускает метастазы … «Метастазы наслаждения»… как у Жижека. — Что случилось между вами? — шепотом спросила Лиз. — Что произошло на вечеринке? Куда тебя повезли на следующий день? — Ты не хочешь искупаться? — громко сказал Йорн. — У меня купальника нет. — А белье? — Йорн посмотрел на нее многозначительно. — Если удобно, то ладно. — А в этом Бермудском треугольнике существует такое понятие, как «неудобно»? — саркастически спросила химера, стягивая футболку. — На мой предвзятый взгляд, оно тут давно бесследно рассосалось. Затем он снял брюки, оставшись в дурацких латексных плавках с кошачьими лапками и с некоторой поспешностью соскользнул в воду. Лиз чуть поразмыслила, потом тоже разделась и спрыгнула к химере в руки. Йорн слегка прижал ее к стенке бассейна, прислонился лбом к ее лбу. Она лишь кончиками пальцев прикасалась к его бокам с искусственным рифлением. В воде Йорн стал похож на хтоническое создание, змееногого титана с почти человеческим, но все 239/297 же отчасти звериным лицом. Его опасные кошачьи глаза, не отрываясь, изучали Лиз из-под полуприкрытых век. — Лизбет, я убил двоих человек сегодня утром. На глазах у целой толпы зрителей, — прошептал Йорн. Лиз отняла от него руки, ничего не говоря, смотрела на слегка колышущуюся воду. — Меня не было неделю, потому что мы искали уродов. Троих из четырех нашли. И сегодня я сделал то, чего никогда не делал с тем, кого убивал. — Что? — еле слышно спросила Лиз. — Ты их пытал? — Судя по реакции, да. — Тебе Бейли приказал? — прибавила она с тенью надежды, не улавливая еще иронии. — Что ты сделал, Йорн? — Я попытался узнать своих жертв получше и попросил убедить меня в том, что они имеют право остаться жить. Вопрос был настолько душераздирающий, что они предпочли умереть, нежели попробовать на него ответить. Один даже не пытался. Другой апеллировал, единственно, к своей функции размножения. Я давно уже замечаю, что, определяя ценность той или иной человеческой единицы, как правило, обращаются к репродуктивному потенциалу или к косвенному участию в увеличении народонаселения на планете. К примеру, врач — благороднейшая из профессий, потому что помогает нашим пятнадцати миллиардам рыл превратиться в двадцать. Вовсе не потому, что познает мироустройство в форме микрокосма человеческого организма. А здесь — отец, у него дома самка с детенышами, ему позарез нужно, чтобы его генетические почтальоны благополучно слетали в будущее. Объясните мне, нелюдю, какое мне дело до судьбы его нуклеотидов в популяции? Я его спросил: «Кто ТЫ САМ такой?» Что ТЫ делаешь в этом колесе сансары? Куда стремится твоя душа, если так позволительно выразиться? Как ты преодолеваешь свое вселенское не- вежество, свою a-vidyā? Чему ты САМ научился и чему научил своих отпрысков? — Йорн начал заводиться, что Лизбет редко наблюдала в ходе отвлеченных разговоров. — «Ща-а-ссье… Ща-а-ссье… Ща-а-ссье хочу…» — шепотом заблеяла химера, передразнивая свою жертву. — Я получил такой титанический внутренний отпор со своей идиотской контроверзой, такое колоссальное сопротивление самой возможности, чтобы кто-то посмел задать ее свободному гражданину, у которого аж в Декларации Независимости прописано право на стремление к ща-а-ссью. Что я за тварь такая, что осмеливаюсь предлагать экзистенциальные задачки отцу двоих прекрасных девчушек? Смысл его существования — не мое сраное собачье дело, даже если он отнял у меня самоуважение и веру в человечество. Смысл его существования касается только его одного и никого более. Вопросы подобного рода смеет задавать лишь связанный врачебной тайной психотерапевт в сугубо приватной обстановке, исключительно с целью укрепить его в сознании высочайшей ценности этого существования. Меня не удостоили даже первичным познавательным усилием в ответ на мой конундрум, от меня требовали снисхождения так, как будто я, сука, обязан. И извинения озвучили так, чтобы я их сожрал уже, наконец, и отъебался. — Йорн, пожалуйста… — Лизбет тихо плакала. — Я тебя пугаю? — спросил он нервно. — Не знаю…нет… Не в этом дело. То, что ты делаешь, меняет в любом случае. Я боюсь, что тебя превратят в ледяного циника. Тебе нельзя… У тебя такой характер, что тебе нельзя впускать в себя их бессовестность. — Лизбет, это не цинизм. У меня нет внутреннего барьера, и большинство людей, с которыми я сталкиваюсь, для меня говорящие автоматы. Когда они меня бьют, оскорбляют, пытаются поиметь, я могу свернуть шею. Сегодня я попытался переломить эту ситуацию, хотел установить контакт, прочувствовать, что я действительно совершаю нечто непоправимое, лишая жизни аж целого 240/297 ЧЕЛОВЕКА. Но снова столкнулся лишь с набором автоматизмов. Кроме того, мне дали понять, что универсум посредством данного конкретного набора нейросетей сам себя познать не пытался. Я мог бы отказать Джорджу и не трогать того жирного на вечеринке, Айзека Вайнштайна, который в моем присутствии предлагал меня взять на передержку, как кобеля, чтобы поучить по своей кинологической методике исполнять мои собачьи обязанности, — Лиз всплеснула руками, не зная, куда ей спрятаться от того, что рассказывал Йорн. — Я его заколол по приказу хозяина, который оскорбился не меньше меня. Я не хотел, чтобы Джордж опять начал изгаляться, придумывая мне наказания за неповиновение, я не пожертвовал своим условным удобством ради жизни этого человека, не стал его спасать, потому что мне совершенно все равно, коптит он небо или нет. А знаешь, как это было в первый раз? Точнее сказать, смерть была не первой, но в первый раз меня поставили перед этическим выбором. До этого все происходило более-менее честно, как в дикой природе: бойцовский клуб, игра на выживание, жесткий спарринг, обе стороны знали, в какое пекло лезли. Хотя мне все равно пытались отомстить за кореша. А потом я от анархистов отлепился, пошел готовиться к A-Levels на два года позже, чем однокашники. Никого не беспокоил, неудобств не причинял, вел себя скромно и сдержанно, фасад тщательно белил, чтобы не отсвечивать. И появилась девочка, которая меня по тем временам впечатлила своей взрослостью, немногословностью и сдержанной, чуть высокомерной элегантностью. Она мало говорила, но много слушала с очень серьезным видом. Это было необычно. Мы начали встречаться, я пригласил ее на вечеринку в Оксфорд, к Брайану. Там все уже были взрослые парни и девки года по двадцать два. На празднике, моя зазноба тоже решила повзрослеть. Я же не был готов ни связываться с несовершеннолетней, ни, тем более, раскрывать ей, кто я таков. Ее мой отказ потряс и обидел, она пошла по Брайановым друзьям искать понимания. Когда я обнаружил, что дело принимает довольно стремный оборот, и девочка в дальнейшем сможет нас всех подвести под монастырь, если кто-то себе позволит лишнего, я взъярился, поскольку чувствовал себя виновником конфуза. После перепалки я вывел даму с мероприятия. Она требовала, чтобы ее отвезли обратно в Стивенидж, я решил, что девочку надо проучить, и отказался. Нашел ей гостиницу в центре, платить, однако, не стал… идиот сопливый. Воспитанием занялся, придурок. Ей ничего не оставалось, как расплатиться карточкой отчима. Но дальше, чтобы объяснить растрату и выгородить себя, она рассказала предкам, что ее едва не изнасиловали всем кхаласаром на дотракийской свадьбе, а за героическое сопротивление выставили на улицу посреди ночи. Ее отчим пришел к директору школы, меня вызвали, и непосредственно в офисе господина Скиннера родитель мне набил морду, после чего сообщил, что будет подавать иск за домогательства. А Скиннер стоял и смотрел, злорадствуя. Поскольку любое задержание полицией для меня означало стальную клетку — в институте приматологии, как я наивно полагал — даже если бы до суда дело не дошло, мне оставалось либо удариться в бега на ближайшие двадцать лет, либо действовать наступательно. Мне было девятнадцать, я был в панике и никакой махаяны не изобрел. Я убил все семейство ближайшей ночью и поджег дом, чтобы скрыть улики. Благо, отчим Пруденс занимался, очевидно, сваркой в свободное время, у него в гараже оказались ацетиленовые и кислородные баллоны. Жахнуло изрядно, удивляюсь, как меня самого не зашибло. В результате в доме интерьер хорошенько перемесило и пропекло, не смогли установить истинную причину смерти, хотя поджог подозревали. Словом, меня не повязали, но на допрос по поводу драки у директора вызвали. Вывернулся еле-еле. Ничего страшнее мне в жизни не приходилось делать, но я не захотел превращаться в развлекалово для семнадцатилетней девицы, которая вела 241/297 какие-то силовые игры со своим отчимом. У нас в стране, как ты сама знаешь, подобные иски подаются постоянно, процент обвинительных приговоров больше двух третей, мера пресечения — от двадцатки до пожизненного, и, как намедни обмолвился Джордж, европейцы именно через такие истории чаще всего попадают в рабы. Трагедия заключена в том, что девчонка не была осведомлена о возможных последствиях, а я, как ты понимаешь, не мог заранее предупредить. Наверное, если бы она знала, на что я способен, когда меня прижимают к стенке, как раненую крысу, она бы остереглась. Виноват ли я в том, что не соответствовал ожиданиям — это уже отдельный вопрос. Моя обязанность, как порядочного гражданина, состояла в том, чтобы сидеть ровно и ждать, вытащит меня адвокат или увы и ах. Я эту святую обязанность нарушил, потому что органически не принимаю условия, в которых моей жизнью распоряжается кто-то другой. Сапиенсу намного проще интериоризировать подобного рода миропорядок, нежели рапаксу, как изволит говорить господин Бейли. — Йорн…- прошептала Лизбет. — Ты…всегда так поступаешь? — Нет, конечно. — А ты всегда в таких случаях уверен, что доведен до крайности? — Да, — коротко и резко ответила химера. — С той…семьей… Совсем нельзя было решить по-другому? — Лизбет стояла по грудь в теплой воде, почти прижатая убийцей к стенке, и плакала, сама не зная в точности отчего. То, что она услышала о Йорне от полиции, переставало быть чем-то отвлеченным, пустой абстракцией, на которую ей возможно было закрыть глаза. Химера трансформировалась в какое-то другое, гораздо менее человекоподобное существо, нежели Йорн Аланд, кого она знала. — Теоретически можно было, — ответил Йорн ровным тоном. — Можно было попытаться дипломатией направить нестабильную психику этого человека в нужное русло, даже откупиться деньгами. Заплатить им, чтобы они не заставляли меня их убивать? Занимательный расклад… К тому же происходило бы это с риском неожиданной перемены настроения после передачи суммы. И уже не оказалось бы того единственного временного зазора, который меня спас. — А ты уверен, что заявление действительно было бы сделано? Или он разрядился на тебе у директора и успокоился. — Я беседовал с Пруденс перед тем, как ее задушил, — ответил Йорн, заставляя Лиз сжиматься от каждого слова. Они летели в нее, словно камни. — Она сказала: отчим готовит документы, а пойти признаться во вранье она не может, по той причине, что он ее сначала убьет, а затем лишит обучения в Швейцарии. Она посоветовала успокоиться, потому что дело все равно не склеится за отсутствием улик, и извинилась. Я тоже извинился. — Господи, это какой-то кошмар… — Это не кошмар. Это история, насквозь пропитанная глупостью, пошлостью и большой кипой хотелок без меры и удержу. Меня подставили, а потом сделали большие глаза и пожали плечиками, мол, сами не рады, но теперь, хочешь-не хочешь, придется встать в ракообразную позу. А вообще, Лизбет, я много чего от сапиенсов накушался. Меня пытались убить ради развлечения, меня пытались травить в школе скуки ради, меня пытались выжить из кампуса, потому что я стремный, мой собственный братец Сэмми тянул из меня деньги на наркоту, а когда я его, наконец, послал, отрядил бандюков — и я только теперь догадываюсь с какой целью. На меня больше раза нападали на улице, мою лучшую подругу любовник изуродовал и убил. Наконец, я случайно оказался в районе этой гребаной демонстрации, меня просто вычленили и назначили в кандидаты на посадку, когда я был с самого края и пытался оттуда уйти. Я прекрасно понимал, что происходит, и от безысходности пошел на отчаянные меры, надеясь, что меня не смогут распознать на видеозаписях. А чем больше сведений я получаю об этом рабовладельческом дерьме, тем больше у меня закрадывается подозрений, что на подобных мероприятиях происходит самый настоящий отлов перспективных особей. Теперь меня с головы до пят расписали под клуазоне для красоты, у меня вся морда в дырках, которыми нужно специально с пластическим хирургом заниматься, чтобы заживить, полгода я провел в клетке на цепи, мне только несколько месяцев назад позволили спать без наручников. Я побывал уже и диким животным, и домашним животным, и резиновой женщиной, и в порнухе снимался, сам насиловал, и меня насиловали… Как, скажи мне, я могу относиться к хомо Sapiens sapiens, человеку, блядь, разумному? Кем я вообще могу быть после этого всего? Да, у меня ни один мускул не дрогнул сегодня и не дрогнет в будущем. Лизбет не выдержала и разрыдалась. — Ну все, тихо, тихо…я тебя прошу… Не надо слишком привлекать внимание…- чудовище притянуло Лиз к себе. — Наверное, если я стою перед тобой и так подробно оправдываюсь, самоуспокоенности я не ощущаю. — Я не представляю, как ты это выдерживаешь… — сквозь всхлипы проговорила Лизбет химере в ключицу. — Я очень боюсь, что ты сломаешься в один прекрасный момент…и превратишься в… — Если бы все это внезапно по божьему велению прекратилось, не скрою, я бы действительно слег на пару месяцев, — тихо произнес Йорн, а потом прибавил: — И все же, это не Биркенау и не S-21… И давай, чтобы не предаваться самооплакиванию сверх установленной меры, займемся делом, ради которого я тебя сюда пригласил, — он заговорил еле слышно, склоняясь к самому ее уху и периодически прикусывая мочку. — Ты не откажешь мне в эротическом массаже? — Лиз с удивлением подняла на него заплаканные глаза. — А заодно не могла бы ты очень внимательно исследовать, что у меня под кожей слева немного ниже лопатки? Если найдешь твердый предмет в глубине, не на поверхности, оцарапай посильнее строго на этом месте. Только он весьма миниатюрный, прощупай каждый сантиметр. И постарайся сделать это сексуально, моя королева, — он поцеловал Лизбет в губы, потом подсадил ее к себе на талию и принялся ласкать с цинической ухмылкой искушенного волокиты, которая категорически не шла к интеллигентному, сосредоточенному лицу. Лизбет очень надеялась, что маска, которую Йорн надевал для господина Бейли и его камер, не прирастет от слишком частой примерки. В свое время именно отсутствие сальности во взгляде и нарциссического любования в речах обратили на себя ее особое внимание. — Лизбет, ты очень похудела, нельзя так…- шепнул Йорн в кратком перерыве между показными лобзаниями, и снова это был голос не эгоистичного пользователя, а друга. Убийца, чьи предки охотились среди прочей живности на людей и, как предполагала современная антропология, породили целый пласт мифологем о вампирах и живых мертвецах, был ее ближайшим и нежнейшим другом. Несколько минут двое, маленькая иссохшая ведьмочка и пластичная химера с залатанной аристократической физией, посвятили классической сцене «прелюдия в бассейне», после чего Йорн сказал, что сделает кружок и вернется. Чудовище оттолкнулось от борта, перевернулось, обдав Лизбет брызгами, и пропутешествовало к дальнему концу бассейна уверенным кролем. Торцевая стена сооружения была местом не для слабонервных, поскольку состояла из слоев толстого закаленного стекла и открывала вид на город, раскинувшийся далеко внизу. Любоваться зрелищем представлялась возможность как под водой, так и над ее поверхностью, но без привычки смотреть было довольно боязно, понимая, что сидишь в банке, расположенной на высоте почти двести метров от земли. — Ах ты…ч-черт…- услышала Лиз, после чего Йорн вынырнул наполовину и схватился за поручень лесенки. — Что случилось? — спросила она. — В спину вступило, — сказала химера четко, смахивая мокрые волосы с лица. — Размялся, называется… — Помощь нужна? — Да, только я буду похотливо попискивать, ибо представляю собой первую в мире мыслящую гематому. — Человек-синяк? — невольно хихикнула Лиз, вытирая заплаканное лицо. — Нет, это следующий этап — когда сопьюсь, — Йорн хищно осклабил жемчужно-блестящие клыки. Он отделился от поручня, проплыл несколько метров и, встав на дно ногами, побрел, разрезая грудью воду, в сторону Лиз. Дойдя до борта, снова обнял Лиз за талию, снова поцеловал несколько раз, получая ничем не отравленное удовольствие. В такие моменты он особенно остро понимал значение слов «извращение природы», которые в этом доме зачастую свой смысл утрачивали. Физическая близость с хозяином была тоже до определенной степени удовольствием, временами далеко не тривиальным. Но от него хотелось бежать подальше, его не влекло испытать вновь, оно само преследовало Йорна и мучило, настигнув, отравляло разум и чувства пагубной интоксикацией. Тлетворность этого метастатического наслаждения заключалась не только в том, что Джордж — мужик, но в том, что он очень нехороший мужик. Причем ни одно конкретное определение, из тех, которые пытался подобрать Йорн, в полной мере к хозяину не клеилось. Злой? Определенно нет, слишком собою доволен, чтобы озлобиться. Впрочем, и до «доброго» Джорджу было как до Юпитера. Жестокий? Экспериментальным путем выяснилось много нескучных подробностей о том, на что Джордж способен, но свирепствовал господин Бейли исключительно чужими руками. Когда ему предоставлялась возможность самолично проявить садистские наклонности, самовыражался он довольно экономно. Он не любил ни кровь, ни крик, а громкий оргазмический стон его больше тревожил, нежели возбуждал. Даже когда хозяин лупил прикованного Йорна стеком, его заветной мечтой было, чтобы ракшас кончил от стыда и унижения, а не молил избавить от телесных страданий. Он любил бить Йорна, потому что тот многое мог вытерпеть молча. Холодный? Безусловно, но при этом Джорджу требовалось что-то человеческое как от любимого раба-нелюдя, так и от сына, от брата и еще бог знает от каких «significant others». Самым страшным в нем была пустота. Джордж был развращен вседозволенностью и внутренней пустотой. Трахаться с господином Йорну не о чем было как три года назад, так и сейчас, хотя Джордж непрерывно кипел некой внутренней жизнью и внешней деятельностью. Джордж это тоже чувствовал, и у Йорна сложилось в последнюю неделю впечатление, что хозяин в тайне кайфовал от их небольшого расследования, потому как недолгое время хозяин и химера дружно и слаженно занимались совместной деятельностью, для обоих в равной степени важной. Хозяин представлялся Йорну прежде всего узником золотой клетки. Имея некоторое туманное устремление к возвышенным материям, но не умея и не смея даже на мгновение отлепиться от своей главной страсти, он оплел себя затейливым узором сексуальных ритуалов и практик, получил положительное подкрепление от сообщества и всячески отгородился, забаррикадировался от смутного подозрения, что его эротические желания чудовищно обедняют философский кругозор. Он преодолевал эту скудость возведением секса в ранг поэтического творчества, насильственно затягивал в воронку тех, кто возбуждал его любострастный интерес, и последние несколько лет ликовал оттого, что великолепному рабу приходится быть художником жанра, который Йорн за высокое искусство не почитает. В этой пустоте Джордж Бейли предлагал удовольствия, от которых трудно было отказаться, живя со встроенным в нервную систему «Скорпионом», но по окончании наваждения их хотелось 244/297 изгнать из себя и забыть поскорее, как эротический кошмар. — О, да…дьёс мио… Санта Мария и тодос лос сантос…- хрипло простонал Йорн. — О, Стелла Марис… — Можешь меня называть просто «Госпожа» и целовать сапог, — Лизбет методически прощупывала ребра химеры, незаметно поднимаясь к лопаткам. Йорну должно было признать, что в результате причудливых операций Джованни его кожа на спине стала очень чувствительной, особенно на пояснице и боках, где мастер модификаций создал плотное технологическое кружево скарификационных узоров. Прикосновения Лиз вызывали боль в измученных побоями мышцах и костях, но ему требовалось больше этой сладостной боли. — Господин Бейли, да будет вам известно, не принуждает меня делать ни первого, ни второго, Госпожа, — отозвался он, упираясь лбом в стенку бассейна, вцепляясь изящными пальцами в полированный искусственный камень. — Целую ваш сапог. — Господин Бейли носит сапоги? — поинтересовалась Лиз с мрачным смешком, думая про себя, как Йорну еще хватало самообладания поддерживать шутки на подобные темы. — Иногда. — Да не поверю! — Лизбет вынырнула из-за плеча химеры и заглянула ему в лицо. — Не на каблуках, конечно, — оскалился Йорн. — У него что-то вроде жокейских. Стек, сапоги с крагами, бриджи для верховой езды — ensemble в его духе. — Это он так любит наряжаться? — Сам он не замечен за излишним самоукрашением. Скорее, серьезно увлекается доработкой внешности рабов. Дорабатывает так, что мало не покажется, и финансирования на это не жалеет. Но из его личных «образов» жокейский костюм — единственный, который относится к области переоблачения и представления неких игровых сюжетов. Иногда он так наряжается для особо торжественной порки. — Он лошадей любит? — Я, конечно, в свете текущих событий сильно рискую, берясь судить о любовных материях, но сомневаюсь, что Джордж кого-либо любит в принципе. Он обмолвился как-то, что в колледже играл в поло, но испортил себе колено, наебнувшись с-с коня… — Йорн…- поморщилась Лизбет. — Прости, пожалуйста, — Йорн оборвал себя и закрыл рот рукой. — Я знаю, что я здесь стал невоздержанный на выражения, не сказать, расхлябанный. Это от бессильной злобы, наверное. Извини… — Ничего страшного, просто это тебе не очень идет. — Но ты же знаешь, как мы с братом периодически общаемся… общались, — прошептал он, оборачиваясь через плечо к Лиз. Та покачала головой и закатила глазки. — Клуб «Улисса Хитрожопого», сама понимаешь. А возвращаясь к Джорджу… Сбруя, железо во рту и кнут — наше все, но до пони-плэй пока, слава богу, дело не доходило. Джорджево первейшее требование, это «естественность», и он прекрасно понимает, что нет ничего более гротескного и противного естеству, нежели мне изображать лошадку. Рассказать всю правду у Йорна не поворачивался язык. Ему много чего пришлось изобразить для господина Бейли, хотя по мнению последнего это была ничтожная доля репертуара люксового невольника, обязанного не только шикарно выглядеть, но и радовать господина пластичностью и протеевой изменчивостью сексуальных образов. В начале дрессировки ракшаса братья Бейли прельщались подбором для него роли, которую Йорн наиболее органично 245/297 и возбуждающе смог бы воплощать в новом качестве. Поскольку раб был представителем иного биологического вида, напрашивалось, как наиболее очевидное, решение перевоплотить его во что-то наподобие разумного экзотического животного, приученного заниматься сексом с хозяином-человеком и обласкивать его эстетические желания необычным внешним видом. Сближали Йорна с диким животным также злость, нервы, неподатливость и от обреченности почти полное отсутствие страха. Первые недели он постоянно срывался на господ и ассистентов, почти ежедневно активировал шокер, после чего валялся в полузабытии сутками, ни на что не пригодный. Джордж даже начал подозревать, что химера намеренно усугубляет ситуацию. То ли Йорн надеялся, что его, полуобморочного, оставят в покое, то ли вовсе пытался таким образом себя покалечить, доводя нервную систему до истощения. Новоприжившегося «Скорпиона», доставившего столько напряженных моментов доктору Шварцу и господину Бейли в послеоперационный период, пришлось на время почти полностью дезактивировать, а к ракшасу искать нестандартные подходы. Первым делом начали вводить в программу физические нагрузки. И уж коли речь зашла о пони-плэй, пару месяцев Йорн не только бегал по десять- пятнадцать километров на дорожке, пристегнутый к цепи, которую с довольной усмешкой держал и периодически слегка натягивал один из братьев, но и по залу наматывал круги, подгоняемый длинным хлыстом и контролируемый поводом в руках у стоящего в центре дрессировщика. К счастью, его не заставляли бегать в латексе и высоко вскидывать колени. Остальное время ракшаса содержали в клетке. Клетка была такого размера, что в ней можно было выпрямить спину только сидя, впрочем, лежа вытянуться получалось почти в полный рост. Пол Йорнова обиталища был мягким, также, как и три стенки, обитые до середины бордовым диванным плюшем. «Фасадная» стена клетки была от пола до низкого потолка из толстых стальных прутьев. Через нее с ракшасом взаимодействовал хозяин. Внутри химере бросили несколько маленьких интерьерных подушек и приятный шерстяной плед. Ежедневно, погоняв чудовище по спортзалу, Джордж отдавал распоряжение одеть зверя в латекс, поверх которого тот обязан был носить кожаный кетсьют со сбруей и широким кожаным ошейником. Две маски, одна тонкая резиновая, вторая — подходящая к внешнему костюму кожаная со встроенными защитными очками, довершали задачу полного преображения в подчеркнуто сексуального, монструозного не-человека. Предохранительная маска-«намордник» плотно ложилась на нижнюю половину лица, так что под ней Йорн толком не мог даже пошевелить губами, а удерживающие ее ремни запирались. На несколько дней в неделю химеру лишали зрения при помощи резиновой маски без прорезей для глаз. В клетке ракшаса сажали на цепь и пристегивали к решетке, на руки и ноги надевали тюремные кандалы, соединенные цепью с поясом. Пил и справлял нужду домашний зверь теперь по установленному хомо сапиенсами расписанию. Мылся и ел один раз в день после часового перерыва на физические упражнения. Все остальное время Йорн либо читал, либо слушал аудиокниги на планшете, запертый в своем эротическом скафандре, полностью отрезанный как от окружающей среды, так и от поверхности собственного тела. Также Бейли для цели, казавшейся в тот момент весьма таинственной, заставил раба выбрать иностранный язык и приступить к самостоятельному изучению, намекая на перспективу в дальнейшем перейти к занятиям онлайн. Получив первоначально озлобленный отказ, приправленный для пущей убедительности рядом непечатных выражений, хозяин химеру нещадно высек, разодрав всю спину и задницу до крови. Мера подействовала в меньшей степени за счет болевого эффекта, нежели благодаря чудовищному унижению, которое Йорн испытал впервые. Впрочем, начав учиться под пристальным контролем Джорджа, регулярно дававшего электронные тесты по разделам учебника и секшего за результат меньше девяноста из ста, Йорн почувствовал некое подобие почвы под ногами, предаваясь занятию привычно академическому и некогда любимому. По вечерам химеру навещали хозяин и его младший брат. — Да нет… Продавим в конечном итоге… Парень очень уж приятный…- слышится голос Джорджа, отпирающего комнату, в которой содержится зверь. — Интеллигенция, как мне говорят, может интересно и неожиданно проявлять себя в роли невольника. А тут такая взрывная смесь… — Когда не сходит с ума, он, безусловно, очень располагает, — подтверждает Джек. — Как рука-то сейчас? — Да, ничего, всякое случается. Главное, он понял, что с такими вещами шутить никто не будет. Мальчик уже немного потише становится. Еще пару месяцев позанимаемся, он будет ручным у меня… — Да, не надо слишком затягивать, — отвечал Джек. — Мне, конечно, интересно с ним возиться, но это твой проект, я от собственных дел очень надолго не могу отходить. — Ну, что, мальчик мой, кусачий? — Джордж подходит к клетке. Йорн отрывает взгляд от книги, видит уже ставшие привычными господские домашние кеды и брюки по ту сторону решетки. Господа Бейли встают деловито около клетки, рука Джорджа в ортопедическом отрезе ложится на решетчатую крышку, а его физия с хитрым и внимательным прищуром наклоняется поближе. Не скрывая удовольствия, он плотоядно рассматривает зверя, полулежа перелистывающего книгу. Поза химеры пластична, текуча, кожа запертого кэтсьюта, плотно натянутая на точеных дельтах и квадрицепсах, поблескивает и поскрипывает. Лица Йорна не видно за странно уродливой и в то же время затейливо сделанной стим-панк маской, говорить он не в состоянии из-за «намордника», лишь выразительный холодный огонь жжет из-за затемненных круглых стекол очков. Чудовище смотрит на хозяина снизу вверх. Руку Джорджу Йорн прокусил около месяца назад, когда хозяин снял с ракшаса маску, дабы осторожно прикоснуться к лицу. Йорн подпустил его любопытствующие пальцы, стремившиеся к точеным бледноватым губам, и хватил клыками за ладонь, да еще и головой замотал по-собачьи так, что кисть господина Бейли едва не расщепилась на две половины. Джорджа спасал Джек, вручную включивший шокер, а потом добивавший скованное чудовище ногами. Потом Йорна наказывали длительными, мучительными и изнуряющими играми в латексную «мумификацию», в которых участвовали также катетеры и капельницы физраствора. «Если что, можем повторить», — ласково сказал по окончании многодневной пытки Джордж. Повторять не хотелось. — Повернись, я с тебя маску сниму, — мягко говорит Джордж, опускаясь на одно колено перед клеткой. Джек приземляется на пол рядом. Йорн откладывает книгу и, звеня цепью по решетке, прислоняется затылком к прутьям, садится по-японски. Джордж просовывает руки между прутьями и расстегивает ремни. «Намордник» из пятимиллиметрового латекса, прилипший к губам и кожаной маске, отделяется от лица химеры. Джордж протаскивает его между прутьями, а Джек тем временем берется за цепь на ошейнике. — Теперь что надо сделать? — слегка разминая здоровую руку, спрашивает Джордж, и просовывает пальцы в клетку. На руке надета черная нитриловая перчатка. Йорна крепко за месяц научили тому, что он должен сделать. Он наполовину прикрывает кошачьи глаза со сжавшимися от злости зрачками-точками за затемненными стеклами, и принимается лизать резиновые пальцы хозяина быстрыми отрывистыми движениями, как кошка. Поиграв немного пальцами, 247/297 Джордж поворачивает к нему ладонь, и цепной ракшас продолжает ее вылизывать под буравящим, надменным и довольным взглядом хозяина. Бейли не держит зла за последнее серьезное нарушение, зверь был хорошенько наказан и урок усвоил. Руку Джорджу обратно собрали, а мальчик ему по- прежнему очень нравится. Йорн старается не смотреть на своего владельца, и все же их взгляды периодически скрещиваются. Кожа у крыльев носа химеры сильно подрагивает под резиновой маской от гнева, но заново переживать пытку Йорн пока не в силах. Он облизывает сквозь решетку резиновую руку господина Джорджа Бейли, уперевшись ладонями в прутья клетки, звеня по ним цепью наручников. Он покусывает осторожно и нежно пальцы хозяина, как учили, лижет тыльную сторону его кисти, пока Джордж не соизволяет заключить, что ракшас достаточно продемонстрировал свою звероподобность. Джек подтягивает цепь к самой решетке, просовывает руку между прутьями и хватает пояс сбруи, притягивает Йорна еще ближе. Держать его сложно, монстр отстраняется с силой, Джордж помогает брату, здоровой рукой цепляется за ремень на боку химеры, а прокушенной гладит по голове, по сдавленной жестким ошейником шее. Джек ловко закрепляет цепь на решетке. Чудовище немного ослабляет сопротивление, но сразу вслед за поглаживанием по плечам рука Джорджа перемещается вниз, прикасаясь между бедер. — Джордж…- почти просительно цедит Йорн, притянутый цепью к прутьям. — Молчать! — неожиданно громко и грубо рявкает хозяин. — Говорить тебе запрещено! — он уже гладит химеру между ног, пока Джек освободившейся рукой хватает чудовище за ремень, стягивающий бедро. Химере запрещено говорить без особой санкции. Животные не говорят. Зверь лишь должен понимать и исполнять команды по первому требованию, по мановению руки, по движению брови. В этом преимущество разумного домашнего животного — он все понимает. Разумный зверь понимает, что с ним делают, понимает, как сладко и томно хозяину от его боли. Разумный зверь, в отличие от неразумного, знает, что такое унижение. Низкий глухой вибрирующий рык сопровождает бесстыдные прикосновения хозяина. Его рука идет вдоль кожаного ремня сбруи, сильно врезающегося между ягодиц, добирается до обтянутых кожаным гульфиком половых органов. Джорджу нравится такой аккомпанемент, он не угрожает Йорну электрокнутом, а лишь неумолимо продолжает трогать домашнего питомца между ног до тех пор, пока в нем что-то не ломается. Химера уже больше не может рычать, горло сдавлено, хочется откашляться, да и смысла в этой вокализации нет. Йорн прижимается боком к решетке, потому что так меньше всего натягивается цепь, и молча терпит. Он ясно осознает, что это лишь начало приготовленных для него обезличивания, объективации, обесчеловечивания — противоположность всему, к чему он стремился последнее десятилетие после того, как решил в восемнадцать лет становиться, наконец, человеком разумным. Йорн не знает, как правильно настроить себя по отношению к тому, во что превратилось его существование. Ему хочется выть… Вечером в малой гостиной он сидит на полу в ногах хозяина. Бывший кембриджский докторант, затянутый в кетсьют и сбрую, принимает живописную, изысканно небрежную позу, как девица на викторианской пасторали, отчасти потому, что у него от природы ровная осанка и красиво посаженная голова, отчасти потому, что тюремного образца оковы не позволяют ему сесть иначе. Хозяин иногда наклоняется и гладит химеру. Четыре дня в неделю Йорн «смотрит» телевизор в глухой безглазой маске. Часто Йорну приказывают лечь на пол, на шкуру черного медведя-барибала, Ursus Americanus, перед камином. Господа снимают обувь и аккуратно ставят ноги на бок или спину Homo Rapax, чуть массируют себе стопы, потираясь о многочисленные металлические пряжки на рабском костюме, греют пятки теплым жестким телом генетического 248/297 чудовища. Удовольствие, за которое не жаль заплатить «четверть ярда». Через пять месяцев чудовище уже дремлет, растянувшись на диване, положив голову на колени к хозяину. Красивое, словно из черного гранита выточенное лицо Йорна не требует более маски-«намордника». За исключением новейшего внутреннего фиксатора для челюстей, хозяин больше ничего не использует. Джордж с тихим умиротворением перебирает сильно отросшие локоны воронова крыла, осторожно заплетает их в рыхлую мягкую косу и иногда поглаживает полностью зажившей правой рукой губы своего экзотического зверя. Зверь все еще носит рабские кожаные и резиновые комбинезоны, он всегда в наручниках, ему строго запрещено прикасаться к хозяину ладонями, но Джордж уже научил его получать удовольствие от близости с господином. Он уже несколько раз целовал эти серьезные губы, доведя химеру до экстаза изощренной стимуляцией. Ракшас становится «уютным». Йорн вздрогнул и зажмурился. Лизбет вонзила острый ноготь в его кожу под лопаткой. Она почувствовала: под сегментом вытатуированного на спине монстра, одновременно черве- и членообразного, скрывалось что-то инородное — маленькое уплотнение полсантиметра в поперечнике, словно насосавшийся клещ, только забурившийся глубоко под кожу. Лиз внимательно прощупала рельефную спину любимого чудовища, опасаясь, что спутала какой- то естественный элемент анатомии с чипом, но более ничего подобного в указанном регионе не обнаружила. — Посильнее, — попросил Йорн, притворяясь, что инструктирует ее относительно массажа. Лизбет надавила и сразу же с испугом отпустила: в воде бассейна образовалось полупрозрачное кровяное облачко, но быстро, впрочем, растворилось. — Шею ты еще не могла бы мне поделать? — попросила химера, протягивая назад элегантные обсидиановые руки с едва заметными светящимися точками вдоль нескольких люминофорных дорожек. Он поймал Лизбет за попу и прижал к своей пояснице. Лиз обхватила его легкими стройными ножками, и принялась уже без дотошности следопыта разминать затвердевшую от нескончаемого нервного напряжения трапецию. Расцарапанная метка под лопаткой продолжала чуть кровить. — Посильнее, не стесняйся… а-а-а…- Йорн выгнулся под ней и зашипел. — Хорошо…да… Де пута мадрэ! — Йорн, — осторожно начала Лизбет, наклоняясь к его уху, — ты действительно предполагаешь, что на демонстрациях устраивают облавы, чтобы потом… торговать? — Я этого не утверждаю, — ответила химера. — Но я тут на досуге, пока отлеживался, почитал этот их майн кампф Мартина Сандерса… — Кого? — Главнюка по политпросветительской работе, — пояснил Йорн. — Томов пять я, наверное, успел освоить, и передо мною теперь последние сорок лет мировой истории предстают в совершенно ином свете. Если следовать изложенной у него логике, то все сходится. Протестные движения в наше время очень легко уничтожить в самом зачатке, когда они еще только набирают как людей, так и техническое оснащение, но этого почему-то мы не наблюдаем. К тому же, я давно задаюсь вопросом — еще со времен собственного участия в бойцовском клубе — почему гвардейцы себя последовательно ведут в провокационном духе на каждой демонстрации? Они постоянно подстрекают толпу, и мероприятия неизменно заканчиваются долбежом, после которого людей вяжут пачками. Что творилось в Лидсе четыре года назад, ты помнишь. Но демонстрации все равно разрешают. А теперь я рассуждаю так: в движении участвуют в первую голову маргиналы всех мастей, безработная молодежь, которой уже кроме собственных 249/297 оков терять нечего. Есть некоторый процент студентов. Хороший раб-европеец стоит миллионов семь-девять. Гражданин со средним достатком выплачивает в казну налогов примерно сорок тысяч в год. Чтобы отслюнявить семь миллионов на общественные нужды, оному гражданину требуется…э-э… три раза по 58 — это сколько будет? — Йорн, я никогда в жизни, наверное, не постигну, как ты считаешь, — всплеснула Лиз руками. У ракшаса были нетривиальные отношения с математикой. Он довольно странными способами производил арифметические вычисления, используя какие-то интуитивно одному ему доступные схемы и единицы, а также мог делать с высокой точностью выводы о природных явлениях, не обращаясь к конкретным расчетам. Математический язык он при этом в школе не освоил и завалил все курсы алгебры, неплохо в то же самое время справляясь с естественными науками. В задачах наподобие «Прорвет ли паровой котел, если…» Йорн мог с точностью определить, прорвет или не прорвет, но все вычисления происходили в подсознательных модулях рапакса, которые человеческая часть его не могла вытащить на свет божий в виде логического объяснения, не говоря уже о математической формуле. — Короче четыре продуктивные рабочие карьеры. Господи, сколько это будет- то?.. Сто семьдесят пять лет ему надо пахать, условно говоря, чтобы выплатить. И это касается лишь среднего класса. Большая часть анархистов и прочих реформаторов к таковому не относится. У ребят нет образования, нет карьерных перспектив, высокий риск алкоголизма, наркомании и прочего делинквентного поведения. Отсюда дополнительная нагрузка на систему здравоохранения, правоохранительные органы en zo vort. И это все на фоне расшатывания государственных устоев, которым занимаются получатели скудных социальных плюшек. Кусают они руку, которая их какбэ кормит, — Йорн оскалил клыки в недоброй ухмылке, снова вспомнив вкус крови хозяина. — При этом кандидаты в рабы из них вполне годные: молодые, простые, спортивные, непритязательные, многим всего лишь осточертело питаться одной картошкой и хот-догами, поэтому они выступают. Посему представь: власти получают шоу для народонаселения. В дополнение — единоразовые крупные вливания в казну, которые удобно пилить, избавление от ненужной низкоквалифицированной рабочей силы, а также экзальтированных и тоже не слишком нужных философов, политологов, социологов и прочей белорукой интеллихенции, которая после докторантуры работает в баре, и чью созидательную энергию требуется, хочешь-не хочешь, канализировать. Плюс, получаем на выходе, худо- бедно, перераспределение благосостояния между более и менее благополучными континентами. Интересно, что они построили на деньги, вырученные от продажи моей шкуры? У Кембриджа, мыслится мне, каждый год дефицит в бюджете около двух миллионов. Эдак я мог бы родную альма матер до тысячного юбилея с комфортом обеспечить, — Йорн засмеялся отрывистым нервным смехом. — Я бы не возражал, если бы во дворе Питерхауса воздвигли в назидание студиозусам стелу в форме моего космического ху… — Йорн! Я тебя очень прошу, прекрати! — оборвала его Лизбет. Она понимала его душевное состояние. Но Йорн раньше так грубо не шутил и не матерился в ее присутствии. — Прости, я — копролалический идиот… — Йорн отпустил борт и ушел с головой под воду, как Моби Дик, утаскивая Лиз за собой. Та взвизгнула, теряя равновесие. — Эй! Чего вы тут творите? — окрик Джорджа грянул среди тропической растительности искусственного сада, как гром в раю. Йорн поспешно вынырнул и мрачно глянул на хозяина, пряча за спиной девушку в мокром кружевном белье. 250/297 — Простите, сэр, — сказал он на автомате, хотя не знал, за что извиняется. Видимо за то, что причинил господину Бейли удивление. — Я нужен? — Сейчас — нет, — коротко бросил Джордж. — Я тебе журнальчик принес, рекомендую почитать на досуге. Сегодня вышел, — он помахал толстым глянцевым изданием. На обложке виднелась легко узнаваемая масочная физиономия ракшаса в профиль и необыкновенно облагороженный фотографическим искусством лик господина Джорджа Бейли в фас. Название журнала было банальным, но емким: «Господин». — Неужели и это случилось… — процедил Йорн. — Отчего бы не случиться? — пожал плечами Джордж. — Они просто примечание в конце интервью сделали относительно того, что ты убил Айзека и будешь наказан. Я на скамейке положу, только мокрыми руками не брать. А что тебя, кстати, вдруг в прорубь понесло? — Мне господин Бейли посоветовал, — отрезал Йорн. — Вот как? — Джордж стоял и рассматривал химеру тем хорошо знакомым взглядом, который возникал у хозяина, если его голову навещали нечистые мысли. Йорн ждал, все больше напрягаясь. — Фотографии классные получились, взгляни обязательно. Кстати, я посмотрел еще раз на тебя — тебе лучше с длинными волосами. Пока так ходи, но будешь снова отращивать, — а потом Джордж вдруг прибавил: — Ты похож на библейского змея-искусителя… — То, что я являюсь искушением для многих, вряд ли можно оспорить. А вот что является агентом искушения в действительности: я или они сами — это вопрос с менее однозначным ответом. — Не умничай. Вечером меня не будет. Если решишь с ней сексом заниматься, будь любезен, не на моей кровати, — ни с того, ни с сего предупредил Джордж. Йорна это разозлило. У него возникло подозрение, что хозяин хочет сказать что- то совсем иное, но не находит решимости. Чего Джорджу на этот раз стукнуло в башку? Предупреждение было ничем не мотивировано и излишне, потому как Йорн никогда в жизни не стал бы ничем заниматься в спальне господина. Да и вообще ЗППП после изнасилования никто не отменял. Он надеялся, что доктор Шварц оказался на вечеринке не только ради петушиных боев. К тому же приказ относительно прически химеру фрустрировал не на шутку. Чуть больше месяца удалось Йорну выцарапать, чтобы побыть самим собой, но Бейли опять погрузился в деятельность, сосредоточенную вокруг внешности любимого питомца. Беспокоил не сам факт предстоящего отращивания волос, а символическое значение, которое прическа имела для господина. Джордж полюбовался на Йорна, одетого в деловые костюмы, и решил, что чудовище слишком по-человечески выглядит. Не нужен ему был Йорн, более похожий на мажора-любовника, нежели на раба, срочно требовалось разбавить образ каким- нибудь неброским, но ясно прочитываемым эротическим фетишем. — Лицо попроще сделай, — грубо бросил Джордж Йорну, у которого весь этот поток неприятных мыслей отразился на выразительном, хоть и статуйном лице. Бейли чувствовал себя неуютно под кинжальным взглядом. — Я поддался на провокацию, разрешил поэкспериментировать — мне результат не нравится. Хочу, чтобы было, как в журнале, — он ткнул пальцем в обложку. — Усек? — Да, сэр, — рявкнул Йорн. — Ну, вот и отлично. До завтра, — бросил господин Бейли и зашагал прочь, положив журнал на скамью. — А! — он вдруг остановился и обернулся к двум заморским чудовищам. — Ты, ногти ему сделай, а то невозможно просто…- он расстегнул рукав рубашки и многозначительно указал Йорну пальцем на длиннейшую пылающую царапину от локтя и почти до запястья. Йорн вместо того, чтобы извиниться, как сделал бы не только раб, но и любой приличный человек, впрыснул в мимические мышцы микродозу желчной ухмылки. — Ехидна ты, — ответил на это Джордж. 251/297 — Как скажете, сэр. Йорн и Лизбет забились в свой привычный угол в большой гостиной, который у химеры, правда, неизменно оживлял в памяти сцены бестиального соития с любовницей Джека — одной из многочисленных жанровых сценок, которая до сих пор не укладывалась у ракшаса в голове. Ханна в результате так и не разобралась в своих амбивалентных чувствах и успокоила себя выводом, что она трахнула раба, а не раб трахнул ее. Джек сделал вид, что скорый перепих с сексуальным невольником — лишь обыкновенная господская забава, и так было задумано с самого начала мироздания. Лишь Йорн пытался постигнуть то, что люди испытывают, играя в подобные игры, но его разум отказывался моделировать их психические состояния. Человек разумный ему очень часто казался чокнутым курьезом природы, неокортекс которого покрыт не извилинами, как у всех уважающих себя высших млекопитающих, а натурально рябью и завихрениями. Лиз держала в руках свежее издание, долго рассматривала обложку, свернувшись клубком и положив ноги на химеру. — Хорошая фотография, — сказала она, наконец, веско. — Взгляд твой очень ясно уловили. Весьма узнаваемый взгляд. А вот хмырь выглядит гораздо более проникновенно, чем он есть на самом деле. — Угу…- рассеянно ответил Йорн. — Пожалуй. Лизбет пролистала страницы до середины, отыскивая интервью месяца с одним из крупнейших игроков рабовладельческой сцены, охранявшим ревностно свою приватную жизнь и лишь по очень значимым поводам выходившим на публику. Без сомнения, примечательны были фотографии, иллюстрировавшие статью. Сразу можно было заключить, что восходящая звезда Фред Оксби — нечто большее, чем коммерческий фотограф для узкоспециального глянцевого журнала. Более того, было очевидно различие между традиционным, в согласии с церемониальным каноном выполненным портретом хозяина и остальными фото в ярко выраженном, довольно самобытном стиле художника. Парадный портрет в цвете, предваряющий текст интервью, был, прямо сказать, отвратителен. Господин Бейли в голубовато-сером деловом костюме восседал на пошлом ампирном троне едва ли не в позе Энгровского Юпитера и прямо метал взгляды в камеру. Йорн, в черных кожаных брюках, кипенно-белой рубашке навыпуск и подчеркнуто массивном блестящем ошейнике, стоял на коленях у его ног, слегка, правда, облокотившись плечом на авторитетное бедро хозяина. При этом редактор выбрал кадр, на котором Йорн отвлекся и посмотрел в сторону, что создало живой контраст с неподвижной позой самодержавного Джо. При более внимательном анализе, впрочем, становилось очевидно, что господин Бейли вполне раскованно чувствует себя перед камерой и чересчур всерьез парадную композицию не принимает — правый уголок его брезгливого рта хитро тянулся вверх. Фото внутри статьи казались более интригующими, слегка ощущалось подражание Маппелторпу — в большей мере натюрмортам и портретам, нежели эротике. Работы были лаконичные, черно-белые, с контрастным освещением, скульптурно текстурирующим поверхности, переводящим осязаемые предметы и тела в область эфемерной абстракции. На одном из крупных планов Йорн держал в зубах опасную бритву, а Джордж, на две трети отвернувшись от объектива, приближал к химере лицо, словно подбирался поцеловать в скованную ошейником шею. Фотография была действительно красивая, напряженная, образцово сбалансированная, живая и в то же время навеки застывшая. Йорн уж не стал докладывать очарованной Лизбет интимные подробности про то, как ему для кадра с бритвой надевали наручники за спиной и подрядили ассистента держать за ошейник для подстраховки. Фотосъемка состоялась уже давно, и странного доверия, которое 252/297 появилось у Джорджа к химере за прошедшие несколько месяцев, не существовало и в помине. Йорн вообще не мог понять, как ему удалось выглядеть естественно на фотографиях, потому что желания сниматься и украшать собой рабовладельческую ярмарку тщеславия у него не наблюдалось ни малейшего. К тому же, начинался приступ мигрени, и он лишь выполнял равнодушно указания, стараясь не расплескать кипящий мозг. На одной из фотографий, акцентировавшей внимание в первую очередь на скарифицированных узорах и платиновых украшениях химеры, резко контрастировавших с человеческой смугловатой и холеной щекой господина Бейли, Йорн целовался со своим хозяином. На остальных они вступали во взаимодействие больше композиционное, геометрическое, нежели личностное. Йорн ни на одном из изображений не смотрел в камеру, и ни в одном из кадров фотограф не показал, что раб заметно выше хозяина ростом. Джордж всегда доминировал, Йорн формально присутствовал, но отсутствовал сущностно, чем добавлял неразгаданности образу. После первой очарованности прекрасной работой, Лизбет ощутила горечь и отвращение к колдовскому фотографическому обману. Все тонко срежиссированные, умеренно эротические сцены, которые даже господина Бейли представляли в качестве некой энигматической абстрактной субстанции, произрастали из грубого кошмара и гнусной нечисти пентхауса по другую сторону объектива. Лиз посмотрела на скрепленную скобами разбитую бровь Йорна и провела пальцами по его скуле, едва прикасаясь к дужке очков. Чудовище сделало неопределенное движение головой. Йорн читал текст интервью с тем ледяным и мрачным выражением, которое при недостаточном знакомстве с физиогномикой ракшаса можно было принять за желание растерзать. Когда двое начали встречаться пять лет назад, Лизбет довелось пройти через период взаимного недопонимания, потому что химере всегда требовалось сознательное усилие, чтобы допустить на масочное обсидиановое лицо живое и доброжелательное выражение. Когда Йорн расслаблялся и сосредотачивал внимание на неосязаемом предмете, предаваясь размышлению, у него всегда была физия убийцы, выбравшего жертву и неотступно следовавшего за ней в темноте ночи. Впрочем, статья заставляла ракшаса то хмуриться, то выгибать экспрессивно смоляную бровь. Лиз решила подождать, пока химера закончит, потому как синхронно читать им никогда не удавалось: Йорн сильно опережал и потом сидел скучал, раздражая Лизбет своим нетерпением перевернуть страницу. Она уткнулась лицом в его плечо и одним глазом посматривала на случайным образом выбранные строки из текста. «…Курт Честер взял интервью для наших читателей у господина Джорджа Бейли, владельца и генерального директора корпорации «Паноптикум», главного поставщика пенитенциарных сервисов на территории Соединенных Штатов…» — Тьфу…похабщина какая! Ты это видела? «Поставщик ПЕНИТЕНЦИАРНЫХ сервисов»… А президент у них кто? «Деспотический администратор»? Остановите планету, я, пожалуй, выйду… — Но это же частные тюрьмы. Вот он и поставляет исправительные услуги государству. — Ну да, Дэйв рассказывает, как их там «исправляют»…Ладно, едем дальше… «…Господин Бейли после почти трехгодичной работы с гибридом человека и Homo Rapax любезно согласился поделиться с нами историей одного из наиболее необычных тандемов на современной рабовладельческой сцене…» 253/297 — Ну, не «гибридом» же… Сколько раз объясняли разницу между гибридом и сплайсом! Мой отец, слава богу, не додумался спать с самкой рапакса… — Не шуми, дорогой. — Но это «серьезное» издание, судя по понтам, должны же они быть в курсе значения терминов, которые используют. — Ты очень хорошенький, когда злишься… не на меня. « К.Ч. — Господин Бейли, расскажите, с чем вы столкнулись в лице своего удивительного приобретения?» «Дж.Б. — Наверное, начинать следует с самого начала, только я не антрополог, чтобы компетентно рассуждать о гомо рапакс, могу чего-нибудь напутать. Я изучил приличное количество литературы, общался со специалистами, но придерживаться буду практических и бытовых наблюдений, чтобы не попасть впросак…» * Примечание редактора: Homo Rapax является вымершим видом человека, открытым всего сорок пять лет назад. Летом 2038 года экспедиция Томаса Шредера обнаружила на южном склоне Гималаев на высоте 3080 метров от уровня моря пещеру с уникальным микроклиматом и удивительными «обитателями». Названная в последствии Пещерой Трех Королей, естественная усыпальница была местом захоронения останков трех индивидов неизвестного науке на тот момент вида человека. Последующее изучение, восстановление генетического кода и клонирование Homo rapax, так же, как и в случае с денисовским человеком, дало возможность исследовать близкородственного нам гоминида, от чьей культуры не сохранилось практически никаких археологических следов. Одной из уникальных особенностей Homo Rapax, резко отличающей его от подавляющего большинства приматов, оказался несоциальный образ жизни, развившийся как альтернативная адаптация к обитанию в суровых условиях гималайского предгорья в конце последнего ледникового периода. За отсутствием археологических данных, невозможно пока сказать в какое время приматы-хищники распространились на территории региона, однако их вымирание приходится на пятое тысячелетие до нашей эры. Второй важной адаптацией стало развитие мощного, но весьма своеобразного интеллекта, обращенного на окружающий мир, но не на коммуникацию между индивидуумами. На данный момент в различных исследовательских институтах содержатся около сорока особей Homo Rapax, а также гибридов рапакса и человека. Все они используются как объекты для изучения сознания. В нейробиологии, нейрофизиологии, поведенческой психологии, а также других кроссдисциплинарных исследованиях рапакс стал незаменимым исследовательским материалом. «Дж.Б. — Насколько мне известно, пятьдесят лет назад, когда Новая Система еще только устанавливалась, имели место поползновения использовать клонированные виды человека для более практических, так сказать, целей, но идея не прижилась. Хотя мы все знаем, что как современные, так и доисторические неандертальцы были способны и вступали в продуктивную связь с хомо сапиенсами. Проблема с рапаксом, насколько я знаю, заключается в том, что он очень агрессивный, и после полового созревания начинают работать механизмы, направленные на расширение и охрану охотничьих угодий, а не на сотрудничество с сородичами… или кем бы то ни было еще. ** Примечание редактора: Самки Homo Rapax воспитывают детенышей до одиннадцати-двенадцати лет. К этому моменту достаточно сформировавшийся 254/297 индивид уже готов самостоятельно добывать себе пропитание на охотничьей территории матери, а еще через год-полтора молодой рапакс изгоняется. Мать и ребенок проявляют при этом беспрецедентную агрессию, уступающую, наверное, только жестокости двух самцов, борющихся за территорию. Ученые предполагают, что у Homo Rapax существовал примитивный язык, носителями и учителями которого были самки. Современные рапаксы пользуются крайне упрощенным вариантом английского, но после наступления пубертата и расставания с матерью языковая способность у самцов сильно редуцируется. Тот факт, что Homo Rapax мало пользуется и не проявляет интереса к вербальной коммуникации, подтолкнул исследователей к идее создания генно- модифицированных индивидов, которые способны вербализировать свои интроспективные наблюдения. Такие гибридные особи получили прозвище «ракшас» по названию демонов-людоедов в индуистской и буддийской мифологии. Название подходящее, поскольку достоверно известно, что добычей хищного примата были в числе прочих близкие родственники-сапиенсы. «Дж.Б. — Я должен сразу оговориться, что мой раб — не Homo Rapax, а «ракшас». Неизвестно, в какой лаборатории и для каких конкретно целей его выводили, но, скорее всего, при конструировании ДНК первостепенное значение имело встраивание в мозг рапакса отдельных модулей, которые позволили бы ему эффективно коммуницировать. Мне говорили, что самое сложное для зоопсихологов в работе с чистокровными, это отсутствие у них интереса к другому индивиду. Их трудно заставить делать задания и участвовать в экспериментах, разве что заинтересовать чем-то особенным — прямо как современную молодежь (смеется) — не говоря уже о том, чтобы заставить их поделиться своими внутренними переживаниями. Мой раб был бы, наверное, слишком человекоподобным, чтобы с его помощью моделировать психику рапакса, но в бытовом плане, конечно, я постоянно замечаю, насколько он не- человек. Это, однозначно, придает особую остроту уникальному опыту использования такого существа для чувственного, так сказать, удовольствия». «К.Ч. — Столкнулись ли вы с какими-то необычными трудностями во время дрессировки?» «Дж.Б. — Могу сказать сразу: упрямство, жестокость и агрессия. Рапаксы не формируют группу, поэтому нет самого понятия социальной иерархии. Вопросы статуса решаются на месте по мере возникновения и, как правило, с применением силы. Редко встречаются люди, которым невозможно объяснить их положение на социальной лестнице. Человек имеет склонность довольно быстро принимать ту роль, которая ему отводится. Никому не требуется растолковывать, почему он обязан делать то, что говорит начальник. И я вас уверяю, абсолютное большинство людей подчиняются не потому, что четко представляет нежелательные последствия саботажа, а потому что слово «начальник» провоцирует определенный рефлекс. С ракшасом в этом смысле очень трудно, требуется несгибаемая воля для того, чтобы его держать в узде не только грубым насилием, но и авторитетом, доброжелательностью, умением управлять, да и вообще всем арсеналом, который накопился за тридцать пять лет опыта. Скажу без преувеличения, мой мальчик взаимодействует с окружением мирно только в виду моего зримого или незримого присутствия…» — Ой, бли-ин… — Ты думаешь, он действительно думает то, что говорит? — Не знаю… Имиджмейкерства здесь вагон… 255/297 «К.Ч. — Есть ли какое-то уникальное удовольствие, которое сексуальный раб с таким сложным характером способен доставить господину?» «Дж.Б. — Сами посудите, если бы его не было, вся ситуация развивалась бы в ином направлении (смеется). Ракшас при том сочетании свойств, которыми обладает мой невольник, это уникальный опыт как в физическом, так и в психологическом плане. Это игрушка не для начинающих и не для того, кому интересно одно лишь физиологическое взаимодействие. И не для того, кому хочется голых эмоциональных американских горок, потому что ракшаса трудно вывести на эмоции. Аффективная сторона этого существа довольно своеобразна…» — Мне нужно либо покурить, либо выпить, либо пробежаться. Ощущение, будто под кожей ползают личинки, когда я это читаю… — Тебя всегда было трудно вывести на эмоции, красавчик. — Госпожа, не надо меня объективировать этим вашим «красавчиком». Целую сапог, кстати. «Дж.Б. — У меня уже давно возникло такое сравнение для наглядности: обычный мальчик-раб, это лабрадор — вечный щенок, со временем готовый полюбить хозяина, угождать, требующий внимания и ласки, готовый терпеть процедуры, которые ему самому не нравятся, но доставляют удовольствие владельцу. Раб по прошествии определенного времени начинает ощущать господина, как жизненную необходимость, если взаимоотношения выстроены правильно. Ему требуется структура и дисциплина, опека, внимание. Ему требуется также много секса, если, опять же, дрессировка осуществлялась надлежащим образом. Провальные случаи, которые мы часто наблюдаем — это лишь исключения, подтверждающие мои слова. Такой раб — мечта большинства владельцев, именно его производят стандартные, проверенные и отработанные программы воспитания, и у меня самого большую часть жизни содержались именно такого плана ребята. Ничего странного или предосудительного в выборе основной массы рабовладельцев я не вижу. Ракшас, в отличие от мальчика-раба — это своего рода «волкособ». Ему никто не нужен, ему ничего не требуется от другого, он самодостаточен и прекрасно может прожить независимо в «дикой природе» (творя, естественно, всяческие безобразия, как мы на практике убедились), близость человека вызывает у него раздражение и агрессию. Но! Обезьяны, к примеру, сами не говорят, но под влиянием более высокоразвитого вида они способны усвоить довольно сложный человеческий — прошу обратить внимание — жестовый язык. Рапакс — существо с неразгаданной до сих пор интеллектуальной жизнью, но мы знаем точно, что это мощный и хитроумный мозг. То же самое относится к ракшасу, с той разницей, что у него имеются зачатки человеческой социальности, которые можно развивать, выпестовать и в последствии эксплуатировать. Да, ему не требуется одобрение со стороны, он не чувствует необходимости в привязанностях, для него нет табуированного, но ему интереснее и комфортнее в системе человеческих отношений, нежели в солипсическом состоянии дикого предка. Данная деталь кардинально меняет ситуацию. Умелая рука в силах добиться того, чтобы столь непростой зверь научился удовлетворять владельца. Не скрою, это интеллектуальный секс, в котором удовольствие замешано прежде всего на продумывании эротической шахматной партии, это небезобидная игра, которая не сводится к одному лишь половому акту. Существо нужно сначала полюбить, как герпетолог любит черную мамбу, и только потом связываться. Это неспешное, вдумчивое, растянутое во времени, но при этом непрерывное и мало с чем сравнимое удовольствие». 256/297 — Лиз… ты тоже обо мне так думаешь? — Уважаемый господин Джордж Бейли ушел с головой в мифотворчество — вот, что я думаю. — Интересно как, в представлении Джо, герпетолог любит черную мамбу? — С какого конца, ты имеешь в виду? — И вот это трепетное создание делает замечания по поводу моих сальных шуток! «К.Ч. — Но все же физическую сторону вопроса не стоит упускать из вида». «Дж.Б. — Безусловно, с физической стороны все начинается. Но, как говорится, любая обезьяна с клавиатурой способна написать начало романа, но вот концовка — еще та сволочь. Поэтому я и говорю, что игрушка эта для продвинутых пользователей с определенными наклонностями. И речь не о БДСМ или фетише на клыки, а именно о склонности познавать и разбираться в подчиненном твоей воле существе». — Я вас умоляю!.. Не смешите диктатора!.. Склонность, мать его, познавать… — Тихо, тихо… Человек познает своими инструментами, у него специальный познавательный щуп промеж ног… — Эхолот, бл… «Дж.Б. — Рапакс действительно весьма красив. Скорее всего, он завораживает человека функциональностью и приспособленностью к выживанию в трудных условиях. Поскольку мой парень — первое поколение, материал одного из «Королей» использован напрямую для создания генетического кода, то комфортом цивилизации он избалован только в пределах одной единственной жизни — его собственной. По сравнению с ракшасом любой человек, даже из самой глухой африканской деревни — изнеженный продукт культуры, причем на много поколений вглубь веков. Когда я смотрю на своего мальчика, а могу представить, какими мы сами были когда-то, когда физическая выносливость была залогом выживания. Я вижу перед собой дикую силу, дикие формы, жесткие компактные мышцы, которые легко на себе таскать, крепкий, основательный костяк, который не крошится при падении с табурета, как у нас, людей. Также вижу наиболее оптимальные соотношения и пропорции, вычисленные тысячелетиями жестокости матери-природы. Его «мистическая» грация — это банальное сочетание тренированности мускулов, легко отзывающихся на нагрузки, и координации движений, без которой невозможно охотиться на горных туров. Ничего сверхъестественного, казалось бы, но ракшасом можно любоваться бесконечно, даже не прикасаясь. В дополнение к этому, мне досталась «улучшенная» модель с искусственной кожей. Технология тридцатилетней давности, но с тех пор кардинальных прорывов не было, насколько мне известно, и я весьма доволен одним из первых образцов». «К.Ч. — Говоря о технологиях, вы с господином Джеком Бейли занимаетесь новым проектом, который по слухам обещает взорвать рынок элитных рабов. Расскажете?» «Дж.Б. — Да, теперь уже расскажу (смеется). На идею нас натолкнул несколько омрачающий общую картину факт, что моему ракшасу на момент приобретения было двадцать семь лет. Сейчас, соответственно, исполнится тридцать. Мы до сих пор, кстати, не знаем, какова средняя продолжительность жизни Homo Rapax в современных комфортных условиях. Но согласитесь, три десятка для 257/297 раба — это приличный возраст. И никто не берется сказать, сколько лет ракшаса можно сохранять в соответствующей физической форме, не вскроются ли какие- то генетически обусловленные проблемы с годами. Это немного беспокоит, хотя данные у моего мальчика прекрасные. И уж скромно умолчу о том, что мне достался полностью сформированный характер, со множеством плебейских предрассудков, которые я с относительным успехом, но дорогой ценой из него выбивал и выбиваю по сию пору. Почему бы не воспользоваться современной генной инженерией для того, чтобы преодолеть все эти трудности? Почему бы не взять тот же самый или слегка подправленный код и не вырастить молодое поколение, заранее подготавливая, обучая и воспитывая ракшасов для выполнения функции сексуального раба? И поскольку мой раб является удивительно удачным сочетанием человека и рапакса, которое трудно в точности воспроизвести с нуля — в этой области по-прежнему имеет место игра шансов — мне кажется, за такой материал нужно хвататься всеми руками. Если бы он был воспитан в более подходящем педагогическом ключе, и в более нежном возрасте был бы приучен к подчинению и сексуальной близости с человеком, многих сложностей можно было бы избежать. Поскольку ракшас не является человеком, законодательно наш проект имеет полное право на осуществление. Как вы понимаете, расходы огромные, результат можно будет увидеть только через шестнадцать-семнадцать лет — хотя рапакс взрослеет раньше сапиенса, не взрослеющего иногда вовсе (смеется). Далее требуется тщательно подобранная команда генетиков, антропологов, медицинского персонала, педагогов, инженеров, психологов и так далее. Нужно пространство с определенной архитектурой и оборудованием. К тому же, мы хотели бы инвестировать в возрождение интереса к технологии искусственного эпидермиса, потому что подобная модификация имеет потенциал создавать настоящие живые произведения искусства. Сейчас проект набирает обороты, и мы уже месяцев через восемь планируем приступить к работе. Так что загляните к нам на чашку кофе лет через пятнадцать!» «К.Ч. — Господин Бейли, спасибо огромное за то, что нашли время для этой встречи». Йорн и Лизбет некоторое время сидели, словно ударом небесного перуна пораженные, и сосредоточенно перечитывали последний абзац статьи. — А Джо, блядь, с-сука, вечно собирается жить, мать его…- будто очнувшись от ступора, прошипел Йорн полушепотом, и каждое его слово клокотало гневом. Он с отвращением отшвырнул от себя журнал и закрыл лицо ладонями, потер виски. — На три поколения вперед уже Приаповой дубиной замахнулся, т- тварина… — Йорн, не надо, он наверняка именно сейчас нас очень внимательно слушает. — Да пошел он, урод залупоглазый! — химера вскочила с ложа очень неприятным резким и мощным толчком, который у кого угодно мог вызвать мурашки по коже. — Мышь ебливая, блядь… фараонов уд… — Пожалуйста, не разбивай только ничего, а то шокер включится, — попросила Лизбет. Чудовище удалилось разъяренной походкой на маленькую кухню, но уже через две минуты возвратилось обратно с дымящейся сигаретой. — Катастрофа… Просто ебаная катастрофа…- несколько раз повторил он, фланируя вдоль монументального камина, нервно затягиваясь и столь же нервно выпуская дым сквозь ощеренные зубы, как раскочегаривающийся перед огневым залпом дракон. — И хоть бы слово проронил на эту тему. Это он меня так, ублюдок, в курс дела ввел! Сразу официальным некрологом, чтобы не вякал, блядь! Морально-этический, мать его, апокалипсис… Начали с «пыжей», 258/297 потом мало показалось — отправились в заокеанские колонии, а теперь почему бы пушную ферму не завести, раз отыскался идеальный хтонический прародитель?.. А еще он намекнул, что дальновидно продумывает, где раздобыть мне эрзац, когда не знающие пощады энтропия и амортизация возьмут верх над моей нечеловеческой привлекательностью. Будет создавать себе девственную Ависагу с яйцами, чтобы грела кости на старости лет… Ебырь хромоногий… — Йорн, ты не можешь один этому воспрепятствовать. И ты в этом не виноват. — Отчасти я в этом виноват, ибо ради собственного выживания играю с Джорджем в игру, от которой ему вставляет, и он боится, что «мальбара» закончится раньше, чем он сдохнет. А во-вторых, я могу это остановить, — он многозначительно покосился в сторону восточного крыла, обиталища господина Бейли. — Но это самоубийство. — Растянутое на десятилетия, — зловеще уточнила Лизбет. — Да именно так… Растянутое на всю оставшуюся… Впрочем, ладно…- он вдруг оборвал себя и некоторое время сверлил Лизбет взглядом, о чем-то сумрачно размышляя.