Ничего святого

      — Уён, как думаешь… — Юнхо смотрит перед собой, наблюдая, как медленно солнце уходит за горизонт. Жалюзи бьются друг о друга из-за потока ветра, становится холодно. Он ненавидит это время суток. Уён вопросительно хмыкает куда-то ему в шею, волосы щекочут подбородок. — Я заслуживаю прощения Всевышнего?       С момента их с Сонхва разговора прошло достаточно времени, а он до сих пор задаётся этим вопросом. Никто не может решать за Всевышнего, Юнхо знает. Ему не понравится заданный вопрос, Он накажет, пошлёт испытание. Но это не страшно, больше нет. Потому что Юнхо уже никогда не искупит своих грехов. Он может разбиться и собрать себя по кусочкам, стереть язык в молитвах, отказаться от всего и всех — не поможет. И вряд ли когда-то помогало.       — На всё Его воля. — Уён верит, потому что верит Юнхо. Говорит так, чтобы не злить, подстраивается, хоть и далёк от религии.       И в этот момент Юнхо осознаёт — в очередной раз, — что на этом поле боя он один. Уён идёт с ним рука об руку, тащит за собой груз, который не каждый сможет осилить, но Юнхо чувствует — скоро придёт конец. Он должен сам пройти путь, который не выбирал, чтобы обрести покой и подарить освобождение не только себе, но и Уёну. Это меньшее, что он может для него сделать.       Юнхо не знает, есть ли там вообще кто-то, видит ли его Всевышний? Наблюдает ли за одним из своих сыновей? Оберегает ли его, учит ли чему-то, наставляет ли? Сомневаться в Его существовании — грех, но Юнхо начинает прислушиваться к себе намного чаще, так и не находя ответов на свои вопросы, а это прямая дорога в ад. Всевышнему не нравится, когда Ему не подчиняются.       У Юнхо не должно быть голоса, своего "я". Он создан Всевышним, и Всевышнему решать, через что он должен пройти. А если Юнхо откажется, воспротивится, то его ожидает кара, лишение всего, что он когда-либо любил. Всевышний может дать, но Он же и отнимает.       Так ему говорили родители и другие люди в окружении с самого раннего детства.       Юнхо никто не давал выбора. Он не знал, что не во всех семьях детей избивают розгами во славу Всевышнего, морят голодом и держат в тесном душном чулане, дабы искупить грехи. Только чьи грехи замаливал Юнхо почти всю свою жизнь? За кого так горько плакал, пока слёз не осталось? Кого пытался вытащить из пучин ада, сгорая сам, беря на себя бремя и неся его столько лет?       С самого детства ему вбивали, что вера — это всё. Без веры он умрёт, а его душа будет мучиться в агонии и ужасе. Стоило ему вырваться хоть на миг и начать мыслить, как обычный человек, как его тут же загоняли обратно, напоминали, что он грешит, что так нельзя. Он рос в вине за своё существование, в постоянной погоне стать лучшим для Всевышнего.       Впервые Юнхо осознал, что что-то не так, когда его забрала погостить дальняя родственница. Почему-то в чужом доме его не били, не заставляли молиться, не упоминали Всевышнего. Он не задавал вопросов, наблюдал за поведением других детей и медленно вливался в их уклад. Вопреки словам родителей наставлять их на путь истинный, он молчал.       Чем старше он становился, тем чётче отдавал себе отчёт — с его родителями что-то не так. У них не было шанса всё время удерживать его взаперти, иначе появились бы вопросы у вышестоящих людей. В обществе их знали как примерных семьянинов, ведущих общий бизнес, воспитанных и доброжелательных. Юнхо же знал, что отец по ночам бьёт мать, а та неустанно молится, срываясь на рыдания.       Со временем он перестал понимать, что нормально, а что нет. Границы окончательно размылись, он потерял смысл жизни. На каждое его действие находилась установка о Всевышнем, и он верил, он молился, отчаянно, через боль и слёзы, раня самого себя, но его никто не слышал. Зато он всегда слышал Всевышнего, велящего ему делать страшные вещи.       Сонхва — живое воплощение всего того ужаса, который он испытывал — стал последней каплей. Родители вторили Юнхо, что от него надо избавиться, что это его миссия. То, ради чего он был рождён. Истребив дьявольщину, он обретёт долгожданное прощение. Он станет любимым Всевышним.       Юнхо помнит происходящее с Сонхва урывками, словно это делал не он. Какая-то часть его сознания была настолько подчинена контролю родителей и убеждениям о Всевышнем, что он перестал управлять собой.       Он не ищет себе оправданий. Знает, что виноват, но духу извиниться, своевременно попросить прощения за всё, так и не хватило. Образ розоволосого мальчишки, который не боялся никого и ничего, до конца отстаивающего своё мнение, преследует его до сих пор. Потому что он его уничтожил. Или думал, что уничтожил.       Юнхо был готов к тому, что Сонхва не простит его, и считает их более-менее спокойный разбор произошедшего чудом. Он должен отдать ему должное за выдержку и стержень. Пройдя через столько бед из-за него, Сонхва, может, и обозлился, но нашёл в себе силы решить всё мирно. Смог бы одержимый чистейшим злом проявить такое милосердие?       Сонхва вёл за собой людей, к нему прислушивались, его уважали. Он заменил собой Всевышнего для заблудших людей, вывел их на ложную тропу. От него нужно было избавиться, так как его голосом говорил сам Дьявол — вот что Юнхо слышал каждый день.       И это же привело к необратимой трагедии.       Ему страшно отвернуться от Всевышнего, отказаться от своей веры, которую он вынашивал годами. Не было ни дня, чтобы он не взмолился, не подумал о Нём. Но если вера сопровождается кровавым следом, то готов ли он продолжать подпитывать её? Разве он такой же?       Юнхо поднимает руки, из-за чего Уён отстраняется. Вместе с ним уходит и тепло. Тонкая серебряная цепочка холодит пальцы, сердце стучит где-то в глотке, он ничего не видит перед собой, кроме закрывающихся для него райских врат. Руки дрожат, когда он снимает небольшой нательный крестик, словно кто-то пытается удержать его от ошибки.       Юнхо не сразу решается взглянуть на крестик, который ни разу до этого не снимал. Даже когда его мать, редко мягкая, с трепетом меняла цепочку на более длинную, он крепко прижимал его к груди, к сердцу, бьющемуся только ради Всевышнего. Это символ его веры, столько раз испачканный кровью, что и не сосчитать.       Ему нужно какое-то время, чтобы немного прийти в себя. Земля не дрожит под ногами, за окном нет урагана, а крестик не прожигает ладонь насквозь. Юнхо завороженно смотрит на него долгие несколько минут, прислушивается к себе. Голос Уёна, встревоженный и тихий, доходит до него не сразу.       — Что ты делаешь?       Юнхо отвечает, словно он далёк от их мира, глухо, измученно:       — Я больше так не могу.       Уён был с ним после пожара, он видел последствия, он знает, кто виноват на самом деле, пускай и убеждает себя в обратном. Юнхо боялся, что он уйдёт, бросит, возненавидит. Но он единственный, кто остался. Он — тот, кто помог ему пройти через это. Он — тот, кто продолжил любить и до сих пор это делает. Он никогда его не обвинял, как другие, не критиковал и не осуждал. Его существование не надо было доказывать, а любовь поливать кровью. Он всегда был рядом.       Он, а не Всевышний.       — О чём ты? Что-то случилось? Тебе Сонхва что-то сказал? — голос Уёна повышается, потому что он начинает нервничать. Юнхо берёт его руку в свою и прижимается губами к ладони. Улавливает нарастающий пульс, ощущает панику, которую тот старается не показывать. Шепчет, что всё хорошо, и впервые растворяется в этом чувстве без стыда.       Юнхо потребовалось много времени, чтобы принять, что голосом в его голове никогда не обладал Всевышний. Им руководил не Он, а родители и та его субличность, которую они так старательно растили в нём даже после смерти.       Ему больно на каком-то другом уровне, когда он кладёт крестик между ними. Прежде он не снимал его, потому что верил, что биением своего сердца даёт Всевышнему понять, что он на Его стороне, что он верит и ждёт их встречи.       Но дороги назад нет. Юнхо принимает решение. Если ему уготовано бесконечно гореть в адском пламени, он вынесет это наказание. Он был готов отдать Всевышнему всё, что у него есть, пока не встретил тех, кем пожертвовать не сможет.       И теперь он отказывается от Всевышнего.       — Всё кончено, — вздыхает он, наполняясь одновременно и болью, и облегчением. Голос в голове вопит, что он совершил непростительную ошибку, но Юнхо игнорирует его. Он почти свободен.       Уён молчит. Он знает, как никто другой, насколько вера важна для Юнхо, поэтому так переживает. Ему бы радоваться, скакать от счастья, но он на грани слёз. Потому что понимает, что это только начало исцеления. Ему страшно, он боится будущего и последствий.       — Утром я уеду, — Юнхо не хочется расстраивать Уёна, говорить о своём отъезде, но он вынужден это сделать. Обещает самому себе, что это последний раз, когда он видит его таким разбитым по своей вине. — Там мне помогут. Я обязательно вернусь.       Уён не выдёргивает руку, позволяет Юнхо прикасаться к нему, целовать, любить. Сдерживает слёзы, прикрываясь слабой улыбкой. Он был сильным за них обоих, держался, когда Юнхо ломался раз за разом, чтобы потом собрать его по кусочкам. Он сделал всё, что мог, и Юнхо благодарен ему, как никому больше. Он не знает человека терпеливее и преданнее, чем Уён, который прямо сейчас крошится в его руках, когда Юнхо притягивает к себе и обнимает.       — Мы оба понимаем, что это необходимо, — продолжает он, несмотря на стоящий поперёк горла ком. Впервые озвучивает вслух то, что так боялся признать: — Всё зашло слишком далеко. Я болен, мне нужна помощь. Если продолжу быть с тобой в таком состоянии, то непременно наврежу, как когда-то навредил другим невинным людям.       Уён не спорит, даже если не согласен. Слушает, непривычно тихий и покорный, осмысляет новую информацию. Ему будет тяжело одному, он будет переживать и замкнётся в себе — они это проходили.       — Я буду ждать, — говорит он на выдохе, не сдерживая дрожь в голосе. Юнхо оглаживает его лицо, наслаждаясь тем, как Уён открыто и доверчиво льнёт к его прикосновениям. — Всё хорошо, Юнхо. Мы будем в порядке.       Юнхо улыбается, слабо, но искренне. Голова разрывается от голосов, призывающих его принять наказание, пока не стало слишком поздно. Он не обращает на них внимание, давно привыкший жить так, и скоро они притихают.       — Скажи честно, — просит Юнхо, — ты разочарован во мне? Из-за ситуации с Сонхва? Почему не бросил, когда узнал правду? Разве я не стал тебе противен?       — Нет, — отвечает Уён на все вопросы разом. — И я не оправдываю тебя. Ты виноват перед Сонхва, и пусть запоздало, но попросил прощения. Ты делаешь всё возможное, чтобы исправить ситуацию. Ошибки стереть не получится, увы.       — Не боишься меня?       — Совсем нет.       До разлуки остаётся всего несколько часов. Вещи собраны, всё организовано. Юнхо страшно, что ему не смогут помочь, что станет хуже, что он не сможет приспособиться и выйдет в рецидив. Перед Уёном стыдно за то, что снова оставляет одного. Хорошо, что есть Хонджун, который будет рядом с ним.       — Не бойся, Юнхо. Это пойдёт тебе на пользу. Я никуда не денусь. Сам не заметишь, как быстро пролетит время, и мы снова встретимся.       Слова, сказанные через внутренний надрыв, боль и горечь, ощущаются совсем по-другому. Как и их поцелуй, когда Юнхо решается. В этом нет ни грамма пошлости, просто касание губ губами, почти невинное, трепетное, необходимое им обоим.       Никто из них даже не пытается заснуть, улавливая каждое мгновение, что им осталось провести вместе, а когда за Юнхо заходит директор ранним утром, неизбежность расставания обретает форму. Поздно отказываться, да и не нужно. Впервые в жизни он решился на смелый шаг по своему выбору, а не потому, что кто-то что-то ему приказал. Терять такой шанс сравнимо с самоубийством.       Они не отпускают руки друг друга вплоть до выхода за главные ворота, где Юнхо ждёт машина. За рулём директор — отец Хонджуна, который прекрасно знает об их отношениях, а неподалёку курит и сам Хонджун. Он шаркает в их сторону, когда отвлекается от рассматривания каменной выкладки, и выкидывает бычок в урну.       — Готов? Ничего не забыл? — Юнхо качает головой, а Хонджун вздыхает, когда видит их крепко сцепленные руки. — Эй, никто не умирает, слышите? Всё будет хорошо. Ты едешь в многопрофильную клинику, где о тебе позаботятся. Если терапия будет идти по плану, то тебе разрешат доучиться. Возможно, вы даже закончите учёбу вместе, ну! Не расстраивайтесь так.       Слова Хонджуна и правда вселяют надежду, что всё не так плохо. Несмотря на весь свой страх за Уёна, он всё равно остаётся терпеливым и справедливым. Юнхо обязательно поблагодарит его за ещё один шанс позже и извинится за подорванное доверие, а сейчас…       — Давай сумку, — говорит на ходу директор, и хлопает их с Уёном по плечам. — Прощайтесь. Время поджимает.       Раньше бы Уён начал канючить, что он не хочет никуда отпускать Юнхо, как он часто делал, когда тот уезжал к родственнице, но сейчас он молчит. Нехотя разжимает пальцы, словно не решается, и отводит взгляд.       Хонджун, видя отрешённое состояние обоих, сам берёт их за руки и ведёт к машине, как маленьких вредных детей. Юнхо успевает в последний раз посмотреть на Уёна, перед тем как сесть внутрь. Запечатляет его грустный взгляд в подкорках памяти и мысленно обещает всё исправить. Хочется обнять, поцеловать, не отпускать в конце концов, но он знает — так будет ещё больнее.       Последнее, что он замечает перед отъездом — блеснувший крестик в руке Уёна.