Сахара не надо

Он бы спросил у Кати про уход за комнатными растениями, индекс Доу-Джонса и перспективы развития российского телевидения. Андрей Палыч бы наверняка спросил, почему она такая грустная и что она делает сегодня вечером. Нет! Что она делает с ним сейчас... Он бы спросил, конечно. Он бы спросил. Но Жданов ограничился лишь молчанием. Они вошли в кабинет по отдельности. Андрей занял кресло для посетителей. А Катя, дернув из ближайшего шкафа первую попавшуюся папку, быстро заняла рабочее место. Она не знала, куда деть руки. Скрепок поблизости, к сожалению, не оказалось. Жданов только кивнул, в то время как Катя, стараясь не замечать его присутствия, усердно начала листать полупустые страницы. В голове у нее крутился только один вопрос. Почему он пришел? — Может быть, вам нужна помощь? — наконец, нарушил тишину Андрей Палыч, пытаясь звучать как можно доброжелательнее. Пушкарева же, не отрываясь от папки, лишь отрицательно покачала головой. — Я просто... — начала, но тут же замялась. Мельком взглянув на часы, а затем на окно, Катерина поняла, что сиди не сиди, а кое-кто просто так не уйдет. Она слишком хорошо его знала. И была уверена в том, что привычки таких людей, как Жданов, с годами не меняются. Поэтому поскорее закончить с ним — самое лучшее из зол. Отложив папку в сторону, Катя встретилась с ним прямым взглядом. Кое-кто был доволен, смотрел интенсивно, изучающе, улыбаясь... — Как ты после аварии? — Спасибо. Всё хорошо, — отрезала Пушкарева, явно желая избежать развития темы, оправданий его и сожалений о произошедшем. — Признаюсь, не ожидала увидеть вас здесь... У вас всё? Очень много работы. — А кого ожидали? — подразнил ее Жданов, косо посматривая в сторону фоторамки. Он, конечно, не заметил важных деталей, но успел выхватить, что на фото была запечатлена Катя с маленьким ребенком и тем самым Борщевым. Повар лыбился во весь зубной ряд. И что он дал ей, этот пряник? Непонятно. — На самом деле, я пришел по делу, Кать. — Так что же вас привело к нам, Андрей Палыч? — Нужда, знаете ли, — произнес он бархатистым голосом, на мгновение опустив взгляд в её бесконечно глубокое декольте. Разговор только начался, но это было фиаско. Про себя Андрей чертыхнулся. Ну зачем, Катя? Для кого? Для кого это показ элегантных моделей лиф бюстье? Непонятно. Раньше всё было иначе. Только у одного президента «Зималетто» был доступ к сказкам Шахерезады. В остальном Катя была полярным совенком. А сейчас? Для кого это всё? Для всех. А для Жданова что? Одно садо-мазо осталось. На сдачу. — Нужда привела? — Не привела, а, можно сказать, заставила. — Надо же… И в чем же вы нуждаетесь, Андрей Павлович? — Да так… Одно небольшое дельце есть. — Я слушаю вас. — Дело в том, что наша компания… — «Зималетто»-то? — Точно! «Зималетто»-то. Я продолжу? — Да, я очень внимательно слушаю вас. — Так вот, до конца года мы планируем выйти на биржу. Хотим привлекать новых инвесторов. И, собственно… Возникла необходимость провести аудит компании, — Андрей сделал паузу, наблюдая за реакцией Кати. — Аудит? — повторила Борщова, стараясь сохранить нейтральный тон. — Что ж… Это дело серьезное. Думаю, вам лучше обратиться напрямую к нашему руководителю. Уверена, он очень быстро решит все ваши вопросы. — А я уже говорил. Орлов дал добро. Так что, мы теперь в вашей, Екатерина Валерьевна, власти, под вашим неподкупным оком… Борщовой вмиг стало не до заигрываний. Слегка сжав губы, она медленно отвела взгляд в сторону. Удивил ли ее Жданов? Нет. Как только он появился на пороге, было понятно — ему что-то понадобилось. Корыстные цели и Андрей Палыч — синонимы в личной истории госпожи Пушкаревой. И с годами ничегошеньки не поменялось. К сожалению. Потому что, если бы поменялось… Нет, не было бы ни единого шанса вернуть прошлое. Оно мертво. А Андрею, похоже, всё сошло с рук и тогда, в феврале 2006-го. Хотя! Он же пост президентский потерял! Ути господи, бедненький, маленький... Катя всегда считала его слабым (и принимала таким). Велика же была пропажа у Жданова! Целое кресло, сволочи, отобрали... Но он остался акционером. Завидным женишком. Серебряное копытце выбивало монетки, исправно обеспечивая весь совет директоров вплоть до нерожденных внуков и правнуков. ЗАО «Зималетто» не превратилось в консервный завод. Даже, вон, процветает. Он не пострадал ни капли. Просто потому что Андрей всегда был, есть и будет Ждановым. Всеми любимым, обожаемым, харизматом, везунчиком, ТАКИМ, светским львом... А Катя? Это ей пришлось начать всё заново. Потому что когда-то именно Пушкарева поставила на кон то немногое, что было в ее жизни хорошего — свою профессиональную идеальность. И всё было ради него. Это Кате пришлось понять, что помешательство отца на фамилии Пушкаревы, вечные ожидания, стыд папы не должен становиться и ее стыдом. Она потеряла место сознательно. А Кольке пришлось сделать это принудительно, и потом много лет пристраиваться хоть куда-то. Это Катя сейчас вгрызается в работу, чтобы доказать, что все-таки достойна, а не просто посажена одним добреньким дядей. Это ей отказывали, потому что шлейф «Зималетто» оказался с душком. Даже спустя годы она все еще была нерукопожатной в профессиональных кругах. А Жданов? — Катя, я понимаю, что это выглядит неожиданно, но… — продолжил Андрей, каждое слово смягчая и внимательно наблюдая за жестами Пушкаревой. Та была скупа, как никогда. Одно было точно понятно — Катерина не в восторге от предлагаемых обстоятельств. — Но твой… То есть ваш большой опыт, Катя, ваш исключительный профессионализм могли бы очень помочь нам. Со своей стороны мы обязательно предоставим всё необходимое и… — Андрей Палыч, — начала она, без лишних извинений оборвав пламенную ждановскую речь, — я, конечно, высоко ценю вашу уверенность в моих способностях, но… — Но тебя до сих пор тошнит от моей физиономии. Не так ли? — Вы всегда очень торопились с выводами. — Да, к сожалению, наступаю на одни и те же грабли. Раз в пять лет стандартно. Сегодня пятилетие как раз, — с легкой усмешкой произнес Андрей, откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. — Поздравляю нас с тобой. — Поздравляю вас. Что касается остального, я действительно не смогу провести аудит. — Почему же? — Во-первых, с моей стороны это непрофессионально. Посудите сами - проводить аудит той компании, которой я когда-то владела, пусть и формально… Мне кажется, это неправильно. — Довод резонный. А во-вторых что? — А во-вторых, я не могу работать в организации, где меня считают чьей-то… любовницей, — произнесла Катерина холодно, очередной раз плотно сжав губы, отводя взгляд в сторону. Ей было все еще трудно смотреть на Жданова долго, не отрываясь. А он? Уже заводился, моторчик, и смотрел в упор. Будто подстелить хотел ее, как крольчиху пасхальную. — Что за бред, Катя? Какой любовницей… — Не простой, а занимающей должность только потому, что ее сюда посадили с подачи некой милостивой длани. Случайно не знаете, чья рука постаралась и руководствуясь какими доводами она сделала это? — Очень даже знаю! Но всё произошло, поверь, случайно. Орлов предлагал тебе какую-то… ахинею, а не должность, и собрал все бредни, какие мог. Вот и всё! А ты — хороший специалист и заслуживаешь большего. Я всегда так считал и считаю. Это единственное, о чем я поведал твоему начальнику. Если ты, конечно, об этом. А то, что было между нами, вообще никого не касается. Я не делился ни основной информацией, ни подробностями... — У нас с вами ничего не было. Не о чем говорить. — Что, прости? Ничего не было? — его голос стал резким. Андрей наклонился ближе к столу, пытаясь поймать взгляд Пушкаревой. А она все цеплялась глазами за городской пейзаж и вспоминала, как учила Кольку не смотреть в глаза Жданову. — Андрей Палыч, не беспокойтесь. Я прекрасно помню, что инструкцию писали не вы… — Да, эту чертову инструкцию писал не я. — Ну вот! Ваша репутация в полном порядке, Андрей Палыч. Можете спать спокойно, — Катерина наконец посмотрела на Жданова. Получилось по-учительски, как-то строго. Она смогла пересилить себя. Не дожидаясь пустого ответа, резко встала из-за стола и подошла к этажерке с документацией. Первый попавшийся лист был с какой-то накладной. Катя попыталась сконцентрироваться на цифрах, но в глазах плыла пелена. А еще голова начинала болеть. Всё было, как обычно, некстати. Главным для Катеньки потихоньку становилось не грохнуться в обморок. На радость бывшему работодателю. Хотя Жданов когда-то любил это. Даже очень. Всё подкидывал ее и ловил. То со стремянки, то еще… А еще эта накладная! Откуда она взялась здесь, вся такая правильная, выхолощенная, безупречная. Борщова повернулась, чуть держась за уголок этажерки. Как-то так получилось, что она даже не заметила, как Андрей подошел. И был сейчас очень рядом. — А при чем тут моя репутация, Катя? — Я же говорю, вам не о чем беспокоиться. Инструкцию писали не вы? Не вы. Открытки тоже. Шоколадных зайцев дарили не вы и в квартире у Малиновского… — Отчего же? Это я был… И когда забежал к тебе после Лондона поцеловать в щечку. И в кабинете в стельку пьяный, когда ты спешила к своему ненаглядному Зорькину. Это я был. Я уже любил тебя, но не мог признаться себе в этом. Только потом смог, но было очень поздно. Катерина слушала, не торопясь парировать сладким речам бывшего шефа. Она ощущала, как воздух вокруг становился плотнее. Будто она стояла не возле открытого окна. Нет, Катя не цеплялась за заваленный до отказа стеллаж с документами. Она была в другом месте. Шкаф со старой одеждой, с ее немыслимыми беретами, ленточками, толстенными юбками и пиджаками снова поглощал ее… Все это было когда-то и опять повторялось. Но она не хотела сдавать назад. Эта гнусная история, наверное, не оставит Катю даже в адском пламени. А она ведь когда-то любила его. Очень глупо и очень сильно. Но, став Борщовой, Катя не позволяла себе слабости перечитывать дневники. То, что было написано - сумасшествие, история болезни, воспаленной фантазии девушки, непопулярной среди мужчин. А сейчас? Она давила в себе возникающее ощущение, душила и опять избегала раздевающего ждановского взгляда. Только дай слабину и он опрокинет, медленно и самодовольно возьмет все, что ему полагается по праву рождения, и уйдет, как всегда, с торжеством. Но Катя же взрослая женщина. Только, вот, развелась. Он не нужен ей. Это просто дурацкое влечение. Природа, на которую найдется замок. Безутешная ностальгия. А в остальном, это предательство собственной личности. Это убийство гордости и гордыни. И вообще Катерине есть чем заняться в своем настоящем. Например, теряющие былые силы родители. Маленький ребенок, который должен расти в стабильной атмосфере. И она воспитает дочь очень хорошим человеком. Она никому ее не отдаст. Она ни с кем не будет делить ее. Никогда. Она все-все сделает. И карьеру себе вернет. Самой Кате больше не нужны ваши качели, господин Жданов. — Андрей Палыч, а вы не подскажете, где можно ознакомиться с текстом новой инструкции? Хочу сравнить с прошлой версией. Есть подозрения, что составитель один и тот же, — придя в себя, с сарказмом произнесла Борщова и попыталась сделать шаг в направлении стола. Но Жданов подхватил ее под локоток и задержал на месте. Катя от неожиданности растерялась, даже отпрянула от него, но тут же взяла себя в ежовые рукавицы и настроилась на разговор в другом формате. — Если ты хоть раз еще ко мне прикоснешься, я устрою такой скандал… И теперь меня ничего не остановит. Ни твой статус, ни твои проблемки, понял? Будешь ходить и с ужасом оглядываться по сторонам… — А я уже не боюсь общественного мнения. Я теперь, Катенька, для всех сумасшедший. — Не бережете вы себя, Андрей Палыч. Может, водички? Говорят, помогает при стрессе. — Не беспокойся. Лечение у меня принудительное и действенное, электрошоком, — Жданов грустно усмехнулся и, отступив пару шагов назад, машинально полез в карманы кожаной куртки. Руки начинали покрываться мелкой дрожью. Он не хотел пугать Катерину странным состоянием. Сигарету бы… Но закурить было, конечно же, невозможно. Андрей пока не знал, как Катя к этому отнесется. Как она ко всему отнесется, он не знал. И стоит ли мучить себя мыслями — тоже не ведал. Приходилось просто терпеть, опять ждать момента, когда всё остынет, само собой утрясется. А Борщова, в попытке выровнять дыхание после очередной пикировки, уставилась на пуговицы ждановской темно-синей рубашки. Их было семь. Две верхние расстегнуты. Она тоже когда-то приросла к нему, как вот эта полезная фурнитурка. А потом? Отдирала себя с мясом, с кровью и долгое время висела на последней ниточке. Ей больше не нужно подобной близости. Она невозможна. Как и вся их история была невозможна с самого начала. Катя пыталась игнорировать нарастающее внутри чувство, но оно настойчиво разливалось по венам... Его запах, его присутствие, ненависть к нему, желание растоптать — всё было знакомо Пушкаревой и чуждо одновременно. Она мельком посмотрела на Андрея. Тот стоял почти в углу. Неестественно бледный, взбешенный, он незаметно шнырял взглядом по паркету и всё прятал руки в карманы. Не отрывая взгляд, Катя свободно прошла к столу, присела на мягкое кресло, вновь открыла папку, с которой всё началось, посмотрела на время. Жданов же занял прежнее неудобное место. — Прости, пожалуйста, Кать… Я идиот, — нарушая невозможную тишину, Андрей заговорил первым. — Я просто очень хочу, чтобы ты меня выслушала и поняла… Это действительно важно. Я не вру сейчас, понимаешь? Да, сначала у меня не было чувств к тебе, но потом… Потом я не представлял, как это — день без тебя. — Я вас очень понимаю, Андрей Палыч. Невозможно прожить день без верной псины, которая выполняет все твои указания… Ты же использовал меня. И сейчас хочешь. Но я не дам тебе этого сделать. — Да не хочу я тебя использовать! Пойми! А тогда… Да, я использовал. Ты права. Я врал часто, много. Я смеялся над тобой. Я обсуждал тебя с Малиновским. Я вообще весь состою из греха, и нет мне прощения! — Скажи, а вот это всё тоже в новую редакцию инструкции входит, да? — произнесла Катя, стараясь придать голосу небрежность. Но слова ее были лезвием ножа. Она не могла не заметить, как лицо Жданова на мгновение исказилось, словно он получил удар, и еще один, и еще… Пушкарева старалась протыкать его не спеша. Ей это даже немножко нравилось. Сам виноват. Разозлил ее зачем-то. — Стараешься, чтобы убедительнее было? Ну, чтобы я от избытка чувств в обморок грохнулась? Или чтобы на шею тебе кинулась? Зачем весь этот фарс? Чего ты хочешь? — Я хочу, чтобы ты просто выслушала меня… Пойми, возле Лиссабона я тебе не врал. И в кафе том задрипанном тоже. Вспомни! Я сказал: «Иди ко мне», и ты пошла. И в последнюю ночь… Что, не помнишь? — Вы знаете, я не питаю призраков прошлого. У меня своя реальная жизнь. Дом, работа, семья... — Ну да. Муж Поварешкин, — сарказм скользнул по губам Жданова. Внутри закипала зависть. Андрей снова посмотрел в сторону фоторамки. Кто-то другой может держать ее за руку, обнимать, целовать... Фантастика! Но кто-то может до нее, упертой, наверняка, достучаться. И всё это не он. У Жданова никогда не будет права на работу над ошибками. Он — вечный двоечник, никогда не сможет вернуть Катерину. И с каждой последующей фразой он понимал это всё больше, всё точнее. — Муж — владелец ресторана, шеф-повар. — И как? Он тебя любит? — В любом случае, мне незачем вспоминать что-либо. — Здорово, что в твоей жизни появился такой человек, который многое из тебя вытравил. А я, знаешь ли, всё помню. — И что же вы помните? Хотя, это неважно… — Почему же неважно? Для меня, например, важно. Я помню, как в последнюю ночь ты была со мной. Ты была моя. Просто секс ведь не про тебя. Ты хотела искренне, ты всё отдавала... Даже зная об инструкции, о том, что я сделал, ты не прощала, но ты всё равно любила меня. И я чувствовал это… — Да, Андрей Палыч, вам можно позавидовать… Столько свободного времени! Не могу похвастаться подобными возможностями, да и стремление к ностальгии у меня напрочь отсутствует, — прервав невероятные истории из общего прошлого, Катерина встала с места, сняла сумку со спинки стула и стала копаться в ней, делая вид, что ищет что-то особенное, без чего жизнь — не жизнь вовсе. Это был телефон. Борщова задержала на дисплее взгляд и, прочитав что-то, чуть улыбнулась. Всё в незапланированной пьесе складывалось само собой сносно. — Извините, мне нужно успеть закончить работу, а еще меня очень ждут. — Уж не несравненный ли повелитель вилок и ложек? — Возможно. У вас всё, надеюсь? — Да, всё, — поднявшись со стула и сделав шаг в сторону Катерины, произнес Андрей. В игру вступала его настойчивость. — У нас всё с тобой было. Не отрицай это, пожалуйста… Я, например, не жалею ни о чём. И очень тебе благодарен. Катя, стоя с телефоном в одной руке и сумкой в другой, слегка наклонила голову, прислушиваясь к словам, но не собираясь показывать истинные эмоции. Она сжала ремешки сумки и, еще больше отводя взгляд в сторону, произнесла: — Я рада за вас и тоже за многое благодарна. Но, к счастью, всё давным-давно закончилось. — Ну да… Кстати, ты, в общем-то, не обязана делать аудит. Это не какая-то воинская повинность, не подумай. — Благодарю, а то я уже была готова, если честно, в самоволку пойти или на гауптвахту, — с сарказмом ответила Катерина, взглянув на часы на мобильном. Время летело вперед неумолимо, но никак не меняло ситуации. — Так что увольняться, убегать куда-то не стоит. В остальном обещаю, что больше не потревожу тебя и твою, надеюсь, исключительно замечательную жизнь. Живи и работай спокойно. — Спасибо. Это очень великодушно с вашей стороны. — Да ну что ты… Мы же близкие люди. Помогать друг другу надо. Кстати, может, подвезти тебя? — Нет. Это абсолютно лишнее, — стараясь сохранить дистанцию, Катя сделала шаг назад, чтобы избежать его настойчивого взгляда. — Мне совсем не сложно… Просто представь, что я таксист. Обычный извозчик. И мы с тобой совсем не знакомы… — Нет-нет, не стоит. — Да не бойся ты. Клятвенно обещаю, что довезу куда надо и не съем тебя по дороге. Волк сегодня не голоден. — В этом нет необходимости, Андрей Палыч, — ответила Катерина, уже натягивая легкую джинсовую курточку. Она никак не могла попасть в рукав и всё спешила защитить себя от последних судорог ждановского натиска. — Я доберусь сама. Не беспокойтесь. — А что так? Муж ревнивый? — Не настолько ревнивый, чтобы ограничивать мою свободу. Но достаточно ревнивый, чтобы не позволить другим мужчинам оказывать мне сомнительные услуги... Андрей, услышав её слова, чуть нахмурился, и в его глазах мелькнула тень недовольства, но он быстро собрался и, отступив на шаг, произнес: — Понимаю. Просто… иногда кажется, что всё еще можно вернуть. Ну, хотя бы то, что я подвозил тебя когда-то. Катя, почувствовав, как внутри что-то дрогнуло и разбилось, быстро отвела взгляд и, сделав шаг к двери, добавила: — Прощайте, Андрей Палыч. *** Женечка никогда не оставалась одна. Всегда рядом был кто-то из взрослых: мама, папа, Виолетта Борисовна или Николай. Но сегодня Зорькин, уходя, сказал малышке: «Ты взрослая. Побудешь одна, а я вернусь через пять минуток». Девочка уже знала, что это совсем немного. Поэтому Кольке, который собирался впопыхах и был чем-то очень расстроен, Женька быстренько помахала рукой и отправилась по своим делам, к мягким мишкам, машинкам и куколкам... Сначала Женя совсем не волновалась. Коля ведь сказал «пять минуток», значит, это недолго. Но шли секунды, и тишина в квартире становилась всё более ощутимой. Малышка, забросив игрушки, начала бродить по небольшим комнаткам. «Раз минутка, — считала Женька, загибая пухлые пальчики, — два… три-и-и…». Досчитав очередной раз до пяти, девочка остановилась у входной двери, зажмурилась, но, как и прежде, на порожке никто не появился. Насупив темные бровки и показав двери маленький кулачок, Женечка побежала на кухню. Ух и устроит же она Кольке, когда тот появится… На кухне кое-как малышка залезла на деревянный стульчик, который стоял возле окна, и, прижавшись носиком к холодному стеклу, попыталась вглядеться в темнеющий двор. Она надеялась увидеть знакомую фигуру. Хорошо бы, чтобы Зорькин пришел со сливочным рожком — любимым мороженым. Но Николая нигде не было. Спрыгнув со стульчика прямо на коленки, девочка помчалась в мамину спальню. Там тоже был стульчик. Но другой. Фуфик! Малышка, чуть кряхтя, сначала придвинула его к окошку, потом прямо в тапочках залезла на мягкую обивку, покачнулась и снова прижалась щечкой к стеклу, а потом ещё раз — всё было напрасно. Тяжело вздохнув, Женечка аккуратно сползла с пуфика. Она не знала, что делать, что думать. Но думалось почему-то о плохом. Неужели Коля забыл про нее? Нет! Он не мог… Он хороший и добрый, самый-самый крестный. Правда, деда Валера всегда называет Колю лошадью, очень прожорливой. А может, Коленька просто потерялся и ему надо помочь? Но как же Женя это сделает? Она же маленькая! В расстроенных чувствах девочка вернулась в детскую и плюхнулась на пол рядом с Мушкетом. Тот моментально напрягся. Котофей уже что-то понимал о ждановской породе ребенка. Да что там! Он за годы успел испытать ее на собственной шкуре не раз. Но девочка всего лишь осторожно провела ладошкой по его мягкой черно-белой шерстке. И все? Мушкет удивился. Открыл один хитрый глаз, подозрительно посмотрел на хозяйку. Хм, она не хватает его, не подкидывает, не целует, не обнимает до треска в костях… Всё очень странно, Холмс, всё очень странно, Шерлок. Мушкет облизнулся и снова прикинулся спящим, а то вдруг чего. Например, Женьке захочется поиграться, а кот к подобному развитию событий совсем не готов. Ему еще понадобятся силы на жаркие дебаты со старшей хозяйкой. Тема спора — деликатный вопрос о том, кто же сожрал оставленные на столе сметану 15%, творожный пирог, пару-тройку блинов, и по мелочам там наберется что-то типа борща и котлет (вчерашних). Кот не считал себя виноватым. Это всё Николай Антонович. Он оставил яства без пригляда и заслуживал страшнейшего из наказаний — отлучения от всех столов, в том числе от столов диетпитания. Пожизненно обвиняемый в растрате харчей, кот в своем маленьком уме восстанавливал картину произошедшего... Пару часов назад Колька, оставленный за няньку, уплетал очередную тарелку борща. Кот, конечно, смущаясь, попросил тридцать третьей добавки, но был грубо отпихнут финансовым гением. Да, этот кожаный никогда не умел делиться и правилами этикета не отличался. Мушкет же, бывший дворовый, не унимался и запрыгивал то на шею очкарику, то ластился возле ног, оставляя ценнейшую шерсть на новеньком костюмчике Николая, желающего после потери очередной работы стать успешным депутатом. И пока Зорькин пытался шугануть шерстяного, на мобильный что-то пришло. С помощью тайных знаний геометрии, Мушкет в один прыжок забрался на холодильник, настроил глазной бинокль и устремился взглядом на текст смс, который уже читал Колянчик. Да, это был пасквиль! Сообщение от анонима в красках повествовало о том, что Мариночка, свет её Зорькина, в данную секунду изменяла законному супругу с неким то ли олигархом, то ли олигофреном. И то, и другое, конечно же, унижало достоинство Николая. Он в горячке взлетел с места, заходил, как часовой, стал звонить супружнице, но та оказалась чем-то занята. Через пару секунд Коля выскочил из кухни, ничего не убрав. Кот, по наивности душевной, оставшись один на один с едой, подумал: «А вдруг заветрится? Лучше уж съесть, раз никому не надо…» Мушкет не жалел ни о чём. Хотя, может быть, он жалел сейчас грустную Женечку. Коля ведь так и не появился на горизонте. А девочка всё разглядывала маленькие стрелочки, пытаясь понять, сколько же прошло тех самых «пять минуток». Стрелки двигались, но так медленно, что казалось, они просто, блин, издеваются! Малышка, нахмурив лобик, встала и прошла в прихожую, ещё раз взглянула на дверь. Её терпение заканчивалось. Она думала, что сделает, когда Колька вернётся: скажет ли ему, как долго она ждала? Обязательно! И маме! Маме все-все-все расскажет… Но Зорькин никак не появлялся. Женя вернулась в детскую и взяла с полки альбом, карандашики, краски. Она любила рисовать, особенно животных. Но на этот раз малышка решила изобразить солнышко — большое, с длинными лучиками, которое всегда светит над её домом. Но сосредоточиться на творчестве не удавалось: каждый шорох, каждый скрип, каждый треск заставляли девочку вздрагивать и возвращаться к двери. Вдруг это Колька? Нет. Снова не он. И вокруг тихо. Мама тоже не скоро придет. Устав от ожидания, Женя отложила альбом и снова пошла к кухонному окну. На улице уже начинало страшно темнеть. Собирался дождичек. Девочка посмотрела вниз, на пустой двор. Опять никого не было. Даже вечно гуляющие бабушки испарились куда-то. Потом малышка снова совершила обход. Как же сложно быть взрослым! Все время надо куда-то ходить! Добравшись до комода возле своей кроватки, уставшая Женька включила маленький светильник. Мама всегда ставила его перед сном. Светило, как всегда, тёпленьким, мягеньким, но от этого тишина и холод в квартире стали ещё более осязаемы. Никого не было здесь. Вообще никого, кроме одинокой Женечки и её игрушек. И те с ней не разговаривали. У всех было очень плохое настроение. Очередной раз посмотрев на то, как часики весело тикают, девочка опять начала считать. Упертой она была в маму. «Раз… два… три… — шептала, как заговор, будто эти слова могли ускорить время. — Четыре… пять». Но опять ничего не случилось. Ну и зачем тогда мама научила ее считать? Это бесполезное дело! Сдерживать негодование становилось всё тяжелее — девочка сильно топнула ножкой, резко отбросила тапки в разные стороны, оттолкнулась от пола и запрыгнула на кроватку. Оказавшись в постельке, Женька потянулась к небольшой навесной полке и, подхватив любимого зайчика за чудной шутовской колпачок, обняла его крепко-крепко — с зайкой всегда было спокойнее, веселее... Но сейчас даже он не мог развеять тревогу, прокравшуюся в маленькое сердечко. Женечка скучала по маме. Слёзы подступили к темно-шоколадным глазкам, но малышка быстро вытерла их, решив, что плакать не стоит. «Я — взрослая. Мама придёт обязательно, и Колька тоже», — тихо сказала сама себе. Прижав зайку сильно-сильно, девочка снова потянулась к полке, но уже за любимой книжкой про Машеньку и Медведя. Открыла, стала медленно листать, но не могла сосредоточиться на интересных историях. Всё как-то странно расплывалось маленькими кружками. Листала-листала, потом ротик стал часто зевать, а глазки-большие пуговки сами собой закрывались. Через несколько минут девочка незаметно для себя уснула, обняв игрушечного зайца. Ночь окутала квартиру, и светильничек погас, оставив только тени, танцующие на стенах. Спустя пару часов Женя проснулась от странных шагов в прихожей. Она приоткрыла глазки. «Коля?» — тихо спросила, но в ответ слышались только шаги. «Мама?» Снова тишина… А потом опять шаги. Сердце заколотилось еще быстрее. Коля или мама сразу бы пришли. Они бы обняли, поцеловали Женю, попросили бы у нее прощения и она, конечно бы, их простила. Значит, это не они. Но кто же это? Шаги и какие-то странные звуки становились громче, страшнее. Девочка не знала, что думать и делать. Но она не заплакала, не закричала. Только почувствовала, как по спинке неприятно пробежал колючий холодок. И почему Женя вспомнила, как подружка Полина рассказывала о неком бабашке? Это страшное существо, большое и чёрное, жило в шкафу и выходило по ночам, чтобы пугать детей. — Я не боюсь его… — прошептала девочка, пытаясь успокоиться, и медленно оглядела свою комнату. Дверца шкафа была приоткрыта. «Точно он!» — подумала Женя, чувствуя, как страх смешивается с детским любопытством. Маленькая всегда считала себя смелой и сейчас хотела увидеть этого самого бабашку. Чтобы потом рассказать Полинке, что она не побоялась, и вообще узнать, какой он, на самом деле. В поисках приключений Женя стала осторожно сползать с кроватки. Как только ножки коснулись холодного пола, она аккуратно двинулась в сторону прихожей. Деда Валерик этим летом научил внучку ходить беззвучно. Учеба воинскому делу не прошла даром. Несмотря на заверения бабы Лены. На цыпочках малышка уже почти дошла до дверного проёма, как вдруг остановилась. «Зайчик!» — вспомнила. Без зайчика было совсем тяжко. Вернувшись, Женя крепко прижала мягкого друга к грудке и снова направилась в сторону прихожей. Достигнув проёма, девочка замерла, сжав зайчишку еще крепче, чуть повернулась и… увидела ЕГО. Большое, чёрное, всклокоченное нечто, похожее на дяденьку, стояло возле входной дверки и отчаянно пыталось открыть ее. Оно нервно дёргало за ручку и что-то недовольно бормотало. — Тебя что там, гномик что ли щекочет? Малиновский! Женечка резко сделала шаг назад, вернувшись на безопасную позицию, и продолжила наблюдение за объектом. А бабашка продолжал говорить с кем-то по телефону. — Еще раз тебе всё рассказать? Сейчас я больше склонен придушить тебя собственными руками. И себя заодно… В общем, я позвонил в дверь. Дальше? Не открывал никто. Я нашел у этого… ключи. Открыл, стал затаскивать тело. А тут кот… Да, я побоялся, что он убежит. Да не Зорькин убежит, идиот! А кот. Или кошка… Я не знаю, Рома. В общем, дверь закрыл, а ключ… Черт возьми, ну почему именно сегодня это со мной произошло! Да, ключ со стороны площадки остался… Битый час уже тут топчусь… Я не знаю, что делать. Дверь не открывается.. Говорю же, он в отключке… Да не кот в отключке, Малиновский! А Зорькин! Ну, напился он, в бреду каком-то все нес про работу что-то, про жену… Да почему из-за Пушкаревой-то? Я не знаю, почему он в бреду… Хочешь сказать, что мы в ответе за тех, кого напоили? Я не поил его. Заслушавшись разговором чудища и не в силах устоять перед искушением, Женя всё-таки сделала шаг вперед. Она тихонько приподняла зайчика, чтобы тот тоже мог «послушать» разговор, как будто это было что-то важное. — Да, я снова таксовал… Нет, у меня достаточно денег. Ну, просто так таксовал, Рома… Я не знал, что это Зорькин, понимаешь? Еду, смотрю, голосует какой-то мужик… Он стоял, ну, почти лежал… Да, стоял. Лежал стоя. Что ты ржешь! Я только, когда он ввалился в салон, понял, что это ОН... Ну, не выбрасывать же мне его в лужу… Дорогой мой, я сейчас не прошу у тебя советов. Я прошу просто приехать и открыть эту чертову дверь, чтобы я мог спокойно уйти и хотя бы одно из своих обещаний, данных Кате, выполнить. Хотя бы одно! Что я обещал? Больше ее не беспокоить! Вдруг из-за двери послышался легкий шорох и чих. Жданов тотчас обернулся и увидел маленькую детскую головку. По форме она напоминала алмазик. Большими любопытными глазками головка смотрела на незнакомца сверху вниз и всё жалась к двери, будто боялась, что ее увидят и тут же заругают. Андрей Палыч задержал дыхание, не зная, что же делать. — Рома, я, кажется, тут не один… Ну, что-то маленькое такое… Какие таблетки? Говорю же, тут девочка… Женечка, будучи обнаруженной, быстренько спряталась. Но любопытство оказалось сильнее страха. Спустя мгновение она снова выглянула. Уже вместе с зайкой. — Рома, я перезвоню. Как и прежде, девочка жалась к косяку, но теперь в её глазах читалось что-то большее — желание узнать, кто же этот человек. Ведь она думала, что бабашка — чудовище настоящее! А он оказался обычным дядей. Темноволосый, растерянный, сутулый, с очень грустными глазами, он был чем-то похож на лосенка. А Женя очень любила лосят. — Привет! — произнес Андрей, стараясь говорить мягко и дружелюбно. — А ты кто? Женечка, не отрываясь от дверного косяка, слегка прикусила губу, но не ответила. Вместо этого она сделала шаг вперед, а затем снова отступила, будто играла в прятки. Андрей заметил, как её крохотные пальчики крепко держатся за краешек двери, и это было одновременно забавно и очень трогательно. — Я Андрей, — опустившись на корточки, представился Жданов и протянул ей ладонь. — А тебя как зовут? На мгновение Женечка задумалась, а потом с досадой произнесла: — Женя меня зовут! Я думала, что ты бабашка вообще-то! А ты никакой не бабашка. Бывшие, конечно, называли Жданова по-разному. Особенно после того, как он позорно сбегал из постели их, толком не одевшись. Но бабашкой Андрея Палыча назвали впервые.