Сахара не надо

Жданов думал, что Ромка не знает. Но Ромка всё знал… Это случилось через пару дней после аварии. Андрей опоздал на совещание. В конференц-зал вошел нервный, бросил на всех испытующий взгляд, резко сел, привычным жестом снял очки и начал как-то совещаться. Получалось ужасно. В голове поселился бардак. Жданов сосчитал до пяти, но это не помогло собраться. Закурить бы… Он опять влип! Сделал всё неправильно и ругал себя, расплываясь в нелепой улыбке. Идиот, болван, просто дурак. Он опять погнался за раскаленной молнией. Та, злая, убила его однажды. Господин президент хорошо помнил все страшные дни, но снова зачем-то напрашивался. Малиновский же с удовольствием наблюдал за метаниями своего Жданчика. От секретных источников вице-плут уже знал причины «веселенького» настроения директора детских садиков. «Ну, тосковал мужчина по даме. Ну, не удержался…» — думал Ромашка, гадая, куда вырулит интересная ситуация. А Андрей? Он действительно не удержался и уже проклинал себя. Но, с другой стороны, Жданов не набросился на Катю с объятиями. Не оторвал от семьи, не утащил козьими тропами на Кавказ. Он вообще был не виноват... Это всё руководитель аудиторской компании! Андрей Палыч пришел к нему за аудитом перед выходом на биржу. А старый червяк между делом сообщил, что давеча его светлость посетила бывшая сотрудница «Зималетто». Слово за слово, «Катерина какая-то…» Жданов нырнул в резюме и пропал. Люди добрые, ну почему мамуленька родила его таким кретином? Разум крикнул: «Прощай, брат». Следом в пропасть прыгнуло сердце. Катерина какая-то?! Да чтоб ты понимал… Судьба нежной поступью следовала за Андреем. Она устраивалась на должность младшего специалиста. Как всегда себя не ценила! Но в этот раз к резюме была прикреплена фотография. Цветная. Катя смотрела прямо в глаза. Почти тигрица, обнимающая детеныша. Спокойная, но характер такой силы не спрячешь в карман. К счастью, жесткой сукой Пушкарева так и не стала. А могла бы! Андрей Палыч, помнится, создал благодатную почву для этого… Что еще? Да, тень робкой нимфетки все же куда-то исчезла. Больше не было в Катеньке удивленно-распахнутых глаз. Не было острых плечиков. Куда-то делись «бараночки» из косичек и грустная полуулыбка. Не было кружевных воротничков, за которые кто-то так часто хватал пресвятую Екатерину. Всё осталось в прошлой, почти забытой жизни. Не было больше Катеньки. Была некая госпожа Борщова. Чужая и цельная, недоступная, застегнутая на все пуговицы мира. Стальной кулак в бархатной перчатке. Самый вкусный сорт дам — ей нельзя было насмотреться. Эту книгу невозможно было открыть. Кассета с фильмом не перематывалась. А прикоснуться? Тоже никак. Официально зарегистрирована за каким-то Кастрюлькиным. Но очень нужна одному человеку... Точно не Орлову. Дряхлый пень запомнил молоденькую кандидатку. Что же Катенька? Хорошая фигурка, но зануда еще та. МГУ, стажировка за границей, опыт работы в банке - просто прекрасно. Но ужасная характеристика с последнего места труда и малолетняя дочь (наверняка, болеющая). Бывалый Орлов моментально понял, что такая дамочка вскоре начнет отпрашиваться да права качать. Как же он не любил этого! А еще Семен Витальич боялся женщин сверху. Поэтому Борщову ждал отказ. — Принять Екатерину Валерьевну в штат было моим лучшим решением, — нехотя оторвавшись от резюме, Жданов грустно улыбнулся. — Она очень чуткий и преданный делу человек. Пунктуальная, ответственная, безотказная… Актуальная информация о Борщовой и то, что нес Жданов, умильно пузырясь, никак не совпадало. Поначалу это показалось Орлову странным. Но аудитор, не долго думая, успокоил себя сам - слухи о сумасшествии президента «Зималетто» сделали паскудное дело. Семен, выдохнув, предпочел списать всё на диагноз Жданова. — Не так давно, вот, аттестат аудитора получила... Не сотрудница, а восьмое чудо света… Наверное, долго жалели, что упустили такого специалиста… Большая печаль, когда такие кадры уходят. Да, Андрей Палыч? — Вы абсолютно правы. В любом случае, за годы второй такой сотрудницы найти мне не удалось… — Жданов невольно сглотнул, стараясь задушить возникшую из ниоткуда дрожь в голосе. — Кажется, я даже начинаю завидовать вам. — Ну что вы! Что вы, господи! Какая глупость! — Это почему же? — Ну хотя бы потому, что мы отказали Борщовой в трудоустройстве. Орлов многое свалил на Георгия Юрьича. Тот за воскресным бильярдом поведал о Катерине разное: постоянно получала выговоры, не справлялась с банальщиной... Но самое страшное — из-за ее действий «Зималетто» понесло катастрофические потери. Семен Витальич со всей страстью заявлял, что не мог рисковать репутацией своей компании богадельни и доверился словам ответственного лица. А потом Орлов вскользь упомянул, что связывался с отделом кадров банка «Ллойд Морис». К своему глубочайшему сожалению, он и там услышал о Кате много «интересного». Правда, с кем Семен вел диалог, уже не помнил (старость и ложь — она такая). Лучше бы Жданов не слышал этого бреда. Ведь Катя знала каждую запятую в своей работе. Да что там… Она знала каждую грусть, каждую темную сторону Андрея Палыча. Катя не работала в «Зималетто». Она прожила там короткую жизнь вместе с ревнивым своим предателем-президентом. Жила-была и потом ушла. — Язык Георгия Юрьича будет сварен сегодня к вечеру. Лично займусь этим, — с садисткой ухмылкой озвучил Жданов давнему бизнес-партнеру. — Приходите на ужин. И принимайте госпожу Борщову в штат. — «Зималетто» намерены работать с ней? — Да. Я уверен, что Екатерина Валерьевна сможет заняться анализом финансовых активов нашей компании. — Андрюша, это вполне возможно, да, — начал Орлов, стараясь придать своему голосу уверенности, — но у нас есть и другие кандидаты! Семен просто так сдаваться не собирался. Он уже обещал контракт с модным домом своей Яночке. В попытках продвинуть любимую подчиненную, Орлов озвучил тысячу ее регалий. Пушкарева и рядом не стояла (декрет ворует карьеру у всех умненьких Кать). Жданов, хотя и слушал о трудовых подвигах госпожи Иноземцевой, но не мог не заметить, как Семен явно переусердствует. Который раз посмотрев на Орлова с недоверием, Андрей продолжил то открывать, то закрывать резюме Катерины Валерьевны. — А вы давеча моему отцу случайно не о Яне рассказывали? О том, какие были трудности на последнем проекте. О том, как вас… — Андрюша, это было небольшое недоразумение! Я и Павлуше-то рассказал только ради смеха. Все давно уладили, поверь мне… Хитро прищурившись, Семен чуть приподнялся с места и с чуткостью сапера рванул резюме Катеньки из-под пятерни Жданова. Положив его в стопку с ненужными документами, аудитор решил закончить разговор, используя проверенный козырь. В конце концов, пень был не против, если Андрей соединит свое приятное с его орловским полезным. — Может быть, назначим встречу с Яночкой? Посмотришь ее сам, оценишь, как умеешь... Она очень эффектная девушка. Но желанного «да» почему-то не последовало. Жданов только хмыкнул, раздраженно поморщился и, не зная, куда же себя деть, с интересом стал рассматривать картину британского художника Тернера. Она висела напротив стола и напоминала о сражении у мыса Трафальгар. Заметив неприятную паузу, Семен Витальич напрягся. Вспомнил, как нелюбимая мать вечно твердила: «Радость, сынок, понятие нашей семье неизвестное. Запомни это!» Наклонившись поближе, пень старался прочитать на лице сумасшедшего Андрея истинные намерения. Но лицо было нечитаемым. Зато в глазах у Семена заиграла легкая истерика — он понимал, что сейчас зависит от левой ноги одного президента. Как же он не любил этого! А Жданов знал — сейчас всё решат, конечно же, деньги. Значит, надо продолжать рушить планы седого пня. Андрею Палычу не привыкать. Плыть против течения — издавна любимый спорт президента Зималетто… — И все же я считаю, что именно Екатерина Валерьевна будет отличным выбором для нашей компании. — Жаль! Я все же надеялся на ваше благоразумие, — Орлов откинулся на спинку кресла. Так и знал, сука! Так и знал! — Ну что ж… От себя скажу, что репутация у госпожи Борщовой, откровенно говоря, неважная… — Да это бред какой-то, Сёма! — Жданов резко поднял голову, его лицо покраснело от возмущения. Он стиснул зубы, чтобы не сорваться на крик. — Я же тебе только что рассказал, как Катя работала в «Зималетто»! Ты мне не веришь что ли? Или ты меня не понял? — Я всё понял, Андрей. И из-за этого я все же не рискну трудоустраивать данную особу, как бы хороша она ни была для тебя, — с притворным сожалением возразил Орлов и, скрестив руки на груди, продолжил наращивать давление. — А у Иноземцевой гораздо более стабильно с репутацией. Подумай хорошо, какого специалиста ты можешь упустить, погнавшись за... — У меня нет времени думать о твоей фаворитке! А что касается репутации… Для меня важнее, чтобы человек был профессионалом. И Катя — профессионал своего дела! Она хваткая и способная. Надеюсь, хотя бы это понятно. — Конечно-конечно! Вам-то виднее, — в голосе аудитора проскользнула нотка откровенной насмешки над одним влюбленным галчонком из Простоквашино. А потом Орлов намеренно замолчал. Он знал — Жданову нужно остыть, иначе разорвет паренька на атомы. Как же! Его девочку обидели. Желваками-то как заходил. Отвернулся, видите ли. Лапища свои в кулачки сжал, аж до вен красных. Весь в отца-тихушника! А крикливый — в матушку. Пять минут покипит и перегорит. И на Янку согласится, как миленький. Знаю я вас, Ждановых. Люди вам — ничто. А за свое драгоценное «Зималетто» закопаете заживо. Семен сам был когда-то таким — горячим, бескомпромиссным (особенно в попытках защитить всяких дамочек). Однако годы берут свое, а бабье треклятое забирает еще больше. Но всё это теперь не важно. Главное — бизнес, хрустящие «бабки». Терять время даром Орлов не любил. Поэтому в минуту молчания он нехотя потянулся к резюме Борщовой. С мыслью «Может, чего упустил?», аудитор сделал над собой усилие — снова пробежался по достижениям и опыту ненаглядной Катеньки. Вывод напрашивался один: «Бывает и лучше». Со звуков закрыв папку, Семен Витальич стал играючи покручивать ее в руках. Взгляд уставился в окно, словно искал там утешение, и, не глядя на зарвавшегося президента, Орлов бросил в Андрея очередную словесную «гранату». — Твой отец всю молодость потратил на то, чтобы «Зималетто» процветало. А ты для такого серьезного дела хочешь вместо сильного специалиста пригласить практически человека со стороны... — Катя — не сторонний человек! В мой первый срок президентства то, что мы удержались, во многом была именно ее заслуга. Ну, пойми ты! Она — очень хороший человек. Она профессионал. Я ручаюсь за нее! И я не позволю распространять о ней ложную информацию… — Андрюша, дорогой мой, если о ней говорят в таком ключе, значит, есть за что. Ты, быть может, чего-то просто не знаешь... И вообще, поверь, очень часто личные предпочтения могут отвлекать нас от основного дела. — Да! Точно! Например, ваше личное предпочтение в виде госпожи Иноземцевой уже очень сильно мешает моему делу. И, кстати, если вы не можете сами отличить настоящего профессионала от пустышки, то к вам, как к руководителю, тоже появляются некоторые вопросы. Например, о вашей профессиональной пригодности, — сам того не заметив, Андрей рывком высвободил из лап Орлова резюме Катерины, положил его в свой кейс и, растянувшись в фирменной улыбке, резко встал с места. — Извините. Меня уже ждут в другом месте. В его голосе не было ни тени сомнения, ни желания обсуждать дальнейшие условия сделки. Жданов был готов уйти навсегда, и это было слишком ясно. Семен же наблюдал за сценой с нарастающим ужасом. Он не понял, как всё произошло. Но сейчас перед ним в полный рост стоял настоящий психопат. Все эти скорые перемены настроения, резкость в движениях, взгляд безжалостного хищника... Всё, что он слышал от знакомых об отпрыске старшего Жданова, всё-таки было правдой. Андрей — сумасшедший. Бедные Пашка и Маргарита! А Орлов — дурак. — Андрюш, подожди! — в отчаянии произнес ушлый аудитор, но тщетно — Жданов, не оборачиваясь, направился к двери. Семену в какой-то момент показалось, что он ведет в этом поединке. Но нет. В стремительности вихрастый мальчишка всё-таки обогнал могучего вепря. Орлов только теперь понял, как ошибался. Фатально! Психопат оскорбил его, а руководитель уважаемой аудиторской компании даже не знал, как быть, что ответить. И события, черт возьми, стали развиваться слишком быстро. А древний, по старости лет, уже не успевал за таким ритмом. И подобное он видел только во снах. На своих двоих от него уходили очень большие деньги. Где это видано? На сердце засела смертельная обида. Орлов никогда не простит чертенку подобного унижения… Семен вскочил с кресла и тут же сел, нервно сжав кулаки. Он понимал, что теряет не только финансовые возможности, но и контроль над ситуацией. А потом пойдут разговоры, что Орлуша не смог, одного сумасшедшего Жданова не уговорил, бабки ломовые потерял… Зачем в его конторку вообще обращаться? Именно так говорить будут и сообщники, и конкуренты. Как же он этого боялся и не любил! А особенно Семен Витальич не любил и боялся сплетников. Наплевав на Иноземцеву и ее карьерные амбиции, Орлов выбрал себя и заголосил с места: — Андрей Палыч, да стойте же вы наконец! Ну что за детский сад?! Что за ребячество?! В связи с вновь открывшимися обстоятельствами мы примем эту вашу… — Ее зовут Екатерина Валерьевна, — Жданов, наконец повернувшись, с легкой усмешкой посмотрел на измученного Орлова. — Ну да! Я это и хотел сказать, что мы примем Екатерину эту… — Сразу в штат. Испытательный срок ни к чему. Она профессионал своего дела. — В штат, так в штат, — седой Орлов седел на глазах. Так быстро к нему еще никто не устраивался. Сжавшись пружиной, он учтиво пригласил Андрея присесть, а сам, грешным делом, задумался: «Что же эта глазастая вытворяла, чтобы так за нее… В любом случае, разберемся». — У меня будет еще пара небольших распоряжений. Между нами. Если вы, конечно, позволите. — Вам всё можно, Андрюша, — уткнувшись в блокнот, буркнул Орлов. Пень уже решил взять деньгами за все унижения. И за эту девку, которая нужна была Жданову, как ингалятор астматику. — Диктуйте. Я буду фиксировать. *** Кате это место сразу не понравилось. После того как она получила отказ, а потом приглашение на более высокую должность, зашевелился первый червячок. Сомнение. Почему так получилось? Папа, конечно, продолжал твердить про Пушкаревых, которым везде почет. И сама Катерина не раз слышала, что ее опыт работы и уровень знаний впечатляет (правда, на этом моменте прошлые собеседования имели свойство закругляться). А тут что? Разве так бывает? Как в сказке… Но и та быстро закончилась, когда Катерина переступила порог аудиторской компании Эй-би-си. То ли это была зависть, то ли общее недовольство… Кате быстро дали понять, что ее назначение на должность скорее исключение, чем правило. Перешептывания, недовольные взгляды и едкие комментарии стали обычным делом. Почему так случилось, Борщова не знала. Верить в везение отказывалась и все чаще замечала, что коллеги, слишком уверенные в себе, не видят в ней профессионала. А Кате так хотелось, спустя годы изнуряющего декрета, прийти в форму, выполнять работу честно и снова ощутить опьяняющее чувство признания. Медный всадник на коне! А Катерина чем хуже? Но коллеги в перерывах предпочитали обсуждать не то, как Борщова нашла в чужом отчете с десяток ошибок. Сотрудникам отдела было интереснее судачить о том, с помощью чего миловидная Катенька смогла попасть под крылышко хозяина аудиторской богадельни. Он же ей целый кабинет выделил — светлый, с окном большим, вид из которого открывался на Город. Неделю не проработала! Ну, за что такие презенты, скажите? Мнения в слух никто не высказывал, а Семен Орлов продолжал кружить над Катериной. Единственный, он старался отмечать достижения сотрудницы. На встречах часто спрашивал ее мнение. Отпускал домой, хотя переработки в компании были постоянными и, конечно же, неоплачиваемыми. Семен мог заскочить в кабинет и буднично бросить: — Катенька! Что-то вы засиделись малость… Рабочий день закончен. Идите-ка домой. — Но у меня еще много дел, и я бы хотела… — заявляла Борщова, кое-как подавляя бурю внутри. Остальные коллеги не имели права расходиться в дни аврала, а она, словно в сказке какой-то, могла встать и спокойно шагать на все четыре. Потому что шеф добренький попался или потому что… Что? Пока непонятно. Но такой расклад Пушкареву не устраивал. Она, знаете ли, не принцесса, чтобы иметь подобные привилегии. — Катенька, вас что, никто не ждет дома? — Ждут. Очень ждут. Но я бы хотела… — Вы бы хотели закончить свои дела завтра…. И я не вижу для этого препятствий, — отвечал с нажимом Орлов. Но Борщова не уходила, чем доводила начальника до приступа тихого бешенства. В другой раз, когда Катерина пришла на работу с легким недомоганием, Семен Витальич заметил это и посреди утреннего совещания наклонился к ней, чтобы спросить: — С вами всё в порядке? Если нужно, можете взять выходной. Или лучше два, чтобы точно отлежаться. — Спасибо, но в выходных я не нуждаюсь. Небольшая усталость, — без лишних эмоций отвечала Катя. А внутри все чаще возникало странное ощущение, что Орлов пытается от нее избавиться. Другие сотрудники знали, что за ошибку главный аудитор может содрать с убиенного клерка кожу, съесть его внутренности и забрать череп. Но когда Катя чистосердечно рассказывала о своей оплошности, Орлов только задержался на ней стеклянным взглядом и сказал тихо: — Я не понимаю, почему вы так переживаете… Это всего лишь недоразумение. Мы все учимся на своих ошибках, не так ли? — Да, Семен Витальевич, конечно, — ответила она, не веря своим ушам. — Я просто хочу сказать, что постараюсь впредь не допускать таких ситуаций. — Катя! Катенька! Послушайте и запомните, — продолжал Орлов с натянутой улыбкой. — Я лично не сомневаюсь в вашем профессионализме. Поверьте, вы очень ценный сотрудник для меня. А знаете, что самое главное? Ваше желание учиться и развиваться в новой сфере. А в остальном — не волнуйтесь. Но Катя рекомендации не использовала. Она волновалась. Чувствовала неискренность в словах шефа. За месяц плотной работы она не раз видела, как Орлов, общаясь с ней, покрывался мелкой судорогой, как краснел яростно, как улыбался, щуря лукавые глазки, как хватался за ручки кресла и незаметно раскачивался, пытаясь найти покой хотя бы в этом. Он не терпел Катерину. Он был недоволен, но молчал в тряпочку, продолжая поддерживать отношения с неугодной сотрудницей. Борщова не знала, что именно заставляло Семена Витальевича так унижаться. Она мечтала покинуть его общество. Но в то же время понимала — ей нужны деньги, и эта работа в череде отказов — реальный шанс достойно обеспечить пожилых родителей и дочь, которую Катя воспитывала теперь одна. А муж Миша? А что Миша… Он поддержал Пушкареву морально весной 2006-го. Замуж позвал (еще в Египте). Тайну беременности поклялся хранить. Борщов был славным, своим. Он быстро пришелся по вкусу родителям Катерины. Только вот Коленьку повар бесил. Пушкарева пыталась выпытать у друга истинные причины конфликта. А Зорькин? Он тогда еще ходил в «Зималетто» разбираться по поводу Никамоды. Поэтому без словечка про Андрея не обходилось: «Он ищет тебя. А я прикидываюсь умственно отсталым кретином. Но чувствую, что твой Жданов скоро покалечит меня по-настоящему. Знаешь, Пушкарева, как страшно смотрит, а?» Катерина знала. Ее перекручивало сильно: «Он не мой, Коленька! И не говори мне о нем больше, слышишь? И ему не говори про меня и про Мишу. Ты понял?» Колька понимал, что склероза по заказу не существует, и повторял, как попка-попугай: «Ну и ты меня тогда не пытай про своего Супчикова». 1:1. Катя и Борщов расписались быстро, без пышных празднеств. Пушкарева свадьбу не хотела, и мама Михаила тоже была против, ссылаясь на то, что лучше вложить сбережения в общее дело. Мишенька, например, очень планировал открыть ресторан. Так и поступили. Сначала Катерина помогала Борщову с его детищем. А Михаил ухаживал за беременной женой, поддерживая легенду об общем приплоде. Договоренности соблюдались строго в срок, как в кассе взаимопомощи. Но всё в жизни Пушкаревой опять началось не так. Не так оно и продолжилось... Катя потом поняла: бежав из холодного порта пяти морей, нужно было остаться одной, родить ребенка и строить жизнь самостоятельно. А она? Испугалась беременного позора. Испугалась, что мама схватится за сердце, а папа — за пулемет. И тогда точно всё… Юлиана, узнав об интересном положении подруги, первое время советовала показаться на глаза обезумевшему папаше. «Катюш, это все-таки и его ребенок. И твой, и его первый ребенок, понимаешь?» Но Пушкарева забыла дорогу в ждановский рай. Ключи со словами «Прощай» выбросила. Всё стало пеплом. Что она могла сказать ему после разгромного совета? «Привет, Андрюша! Я тут скоро рожу от тебя»? Ага, чтобы он отправил ее в Гонолулу. Как других. Чтобы отомстил. Ведь какая-то Пушкарева отняла у него всё. Нет! Она украла и Воропаеву передала. А Андрей Палыч за это все цеплялся стальной хваткой. Он достоин этого был! Черт возьми, он столько месяцев это всё в постели с ней отрабатывал, нес, как повинность. А она… С чем Катя могла прийти к Андрею? Она даже не знала, любит ли он детей… и хочет ли их вообще. За четыре года с Кирой у него никто не родился. А тут какая-то Пушкарева. Курам на смех, в общем. Так Катерина стала Борщовой, убежав в желтый Питер. Надеялась, что когда-нибудь полюбит своего глубоко порядочного супруга. Приклеится к нему скотчем. Всё перепутается у них, срастется из дружбы и доверия. Миша держался молодцом. А Катя сдалась рано. Беременность развивалась нормально, но тут же творилось странное. Борщова требовала сосиски с вареньем. Мечтала отстегнуть тяжелый живот. Она вообще не верила, что скоро родит. Катя и в иллюзиях про обожаемого Андрея никогда не видела себя мамочкой малютки. А тут такой подарок от судьбы. На последних месяцах Пушкарева часто сбегала на Черную речку. Бродила и плакала. Нет, не потому что ей было жалко Пушкина. Катю просто никто не искал, а гормоны мучили, и она мучилась. Валерий Сергеич сажал беременную под домашний арест. А Миша тем временем видел свой первый успех. Его заведение посещали уважаемые лица, обещая вложиться в самые удивительные идеи повара-импровизатора. Борщов, воспряв духом, зачем-то взял кредит на новое помещение. Катя предупреждала супруга и мечтала как можно быстрее вернуться к работе. А потом родилась Женька. И в реанимации Пушкарева поняла, что дела все-таки могут подождать. Немного. А потом Миша снова взял кредит. Мама Лена и папа Валера попытались спасти батискаф зятя. Но «Мармеладофф» не всплыл. Остатки ресторана съели конкуренты, поставщики, непримиримые критики и те самые уважаемые лица. Миша быстро опустил руки. А потом в паре метров от дома, где Борщовы пытались устроить свой хрупкий мир, появился бутик. Его очень ждали. Весь из стекла, он стоял среди других зданий такой печальный. А по ночам нежно светился неоном, приглашая в свои объятия (всегда нетерпеливые). Женька начала говорить рано и все хныкала, выпрашивая у мамы забежать туда на питуточку пататеть. Только Кате не было места среди напускной роскоши. Платок Фриды нагнал ее и опять душил, став молчаливым напоминанием о содеянном в далеком феврале 2006-го. А Катя так хотела, чтобы прошлое осталось в озябшей Москве, в их последнем отчаянном взгляде, в слезинке очкастой куклы... Не повезло. И в чем она была неправа? В том, что наказала тогда Андрея? Или в том, что простила? Почему история не заканчивалась? И простила ли она Жданова? Простила ли себя? Это только в мыльных операх героиня отпускает грехи одному сеньору за одну медитацию на берегу Красного моря. В настоящей жизни на прощение нужны годы (которых выдано обычному человеку катастрофически мало). Но пока время уходило, Кате все-таки становилось легче. Появились другие заботы. А Жданов? А что Жданов? Рыжий кот в мотеле Малиновского много лет назад нашептал Катеньке абсолютную правду. У них с Андреем никогда не было шанса на общее завтра. А сегодня? Она плотно зашторивала окна, чтобы не видеть его. Потом оказалось, что Пушкарева все-таки не любит Мишу. Ложиться в постель с Борщовым не хотелось. Благо у Катерины всегда были дела поважнее: то зубик у Женечки, то животик, то постаревшие мама с папой в другом городе, то учеба и дикое желание восстановиться в профессии, нагнать и обогнать, то опять малышка — ее тошнит или еще какая-то «бобока» привязалась, то дите объелось и спать не хотит. Всё это нужно было решать своевременно. А Миша все больше отдалялся. Он никак не мог полюбить девочку. Нет, когда маленькая родилась, он старался быть примерным отцом. Для него вообще быть хорошим — очень важно. Борщов не гнушался вставать по ночам, пытался петь колыбельные и читал сказки. В основном они были связаны с чем-то кулинарным. Михаил старался создать для девочки уютную атмосферу. Однако с каждым днем терпение молодого отца истощалось. Борщов хотел, чтобы ребенок рос послушным, тихим, скромным. А Женька была летней молнией в небесах. Активная, любопытная, она дралась со старшими мальчишками. На всякие запреты начинала ругаться и показывать пальчиком. В итоге, кто был действительно виноват, разобраться не получалось. В угол это чудо было не поставить. Ремнем не испугать. Единственное, чего боялась Женечка — остаться одной и когда с ней никто не игрался. Она была очень ручная. Любила кусить взрослых за шейку… А когда сильно раззадорится, мило улыбнувшись, могла прикусить и за краешек попы. Чаще всего от клычков малютки страдала нежная шея Кати. Уж очень мамочка была вкусная и сладенькая, не удержаться просто. Кое-кто из родственников Жени однажды это тоже понял. Малышка требовала внимания и ревновала то маму к папе, то себя к ним. В общем, пока она не очень хорошо разбиралась в ревности. Но это чувство было ей откуда-то знакомо. А еще девочка очень любила хватать кого-нибудь из взрослых и не отпускать. Она цеплялась всеми силами за край юбки или за штанину, пытаясь вскарабкаться по человечку, как по дереву. Это выглядело забавно. Но не в супермаркетах, когда Женька усердно пыхтела, стараясь проделать такой трюк с незнакомыми теть-дядь. У трехлетней «обезьянки» была привычка вытаскивать из пульта бабатейки. Несмышленыш понимала, что если батареек не будет, то мама или папа не будут смотреть телевизор и будут заниматься Женей. Нет! Же-неч-кой! Она любила себя так называть. А еще она любила чуть надкусить все-все яблоки, которые лежали в тарелке на кухне и идти дальше. Всего было мало малышке, сколько ни дай. Но Катя любила дочь, как любила кого-то когда-то. Только эта любовь была очень ответная. Катя звала доченьку зайкой, рыбкой, а иногда курочкой (с курицей большой Борщова встречалась ежедневно в отражении всех зеркал). Мама следила за каждым шагом малышки. Делала ей специальные ванночки, массажик. Женька хотела и неплохо умела сама орудовать столовыми приборами. Катя же долго кормила с ложечки свою девочку осторожными, мягенькими кусочками... Дочка была только ее маленькой жизнью. Ее началом. Возможностью прожить так, как хочется, а не как прикажет строгий военный папа. Женька была самой большой удачей Катерины. Самой лучшей работой. Подружкой, с которой можно погрустить. Катя не хотела делить дочь ни с кем. Вы же тоже не делитесь своими звездами? Так и здесь. Женя, несмотря на свой юный возраст, хорошо чувствовала настроение мамы. Она часто пыталась развеселить Катю, но иногда становилась причиной для беспокойства. В два года у малышки диагностировали детскую нервозность. Борщова хорошо помнила кроваво-красный свитер доктора и то, как он, отводя глаза, заученными фразами объяснял: «Нервозность может быть связана со слишком яркими впечатлениями или даже с тем, что девочка слишком умна для своего возраста. Поэтому она воспринимает мир так остро». «Ваша дочь просто чувствительная, — утверждал другой врач, — но это не значит, что с ней что-то не так. Главное — создать для нее спокойную атмосферу. При стрессе разговаривать, успокаивать. Можно поить ее отваром ромашки или мятой. В общем, как можно меньше раздражителей. И, конечно, не забывайте о прогулках на свежем воздухе и о правильном режиме дня». Катя внимательно слушала врачей, стараясь впитать каждое слово, как руководство к действию. Михаил же был занят — он снова пытался открыть ресторан. Худо-бедно, но что-то получилось. Он уже не звал супругу в проект. Считал, что достаточно набегался за самодостаточной и красивой Катей. Хочет — придет, не хочет — не надо. А потом в «Северном сиянии» Миши появилась управляющая, Кира Зимина. Нордическая красавица с нежно-голубыми глазами, она восхищалась кулинарными творениями своего шефа, делала небольшие подарочки наивной Женьке и пыталась подружиться с закрытой от всех Екатериной Валерьевной (последнее было тщетно). Утром первого января Миша честно рассказал о связи с Кирой, о том, что больше не может вот так. «Ты не волнуйся, я буду молчать о Жене, как и раньше. И ничего мне за это не надо». Катя не устраивала истерик. Только холодно посмотрела, как и всегда. Она считала, что не имеет права предъявить супругу эту претензию. И праздник Женьке не хотелось портить. На следующий день мама с дочкой отправились в Москву, сатеть йолку и тататься на салках, а потом заехали к деде Валелику и бабе Лене. Катя не стала рассказывать девочке о том, что мама с папой теперь не вместе. Катя не стала рассказывать родителям про Михаила. Не стоит оно того, — так решила и начала новую историю, где каждый шаг был опять отмерен потребностями строптивой Женечки. Несмотря на усталость, по вечерам Катя читала девочке сказки. Она знала — мир фантазий закрыт для нее, взрослой, опытной женщины, так глупо влетевшей в идиотский роман с шефом. Но Пушкарева хотела, чтобы дочка все-таки верила в чудеса. По ночам, когда Женька засыпала, среди проверки отчетов и составления бизнес-планов для частных предпринимателей, Катя находила время, чтобы вырезать из цветной бумаги фигурки любимых животных девочки. Женечка очень любила лосят. Утром, когда малышка находила новых «бумажных друзей», она с восторгом рассматривала их, придумывая всякие истории. В выходные же Катя организовывала домашние спектакли, где дочь была главной героиней — то смелой принцессой, то храбрым пиратом. Малышка очень любила примерять на себя разные роли. И вообще была вся такая! Еще девочка часто устраивала чаепития, где медведь и кукла получали свою чашку с невидимым чаем. Малышка с радостью включалась в игру, а Катя видела, как дочь учится заботиться о других, сопереживать им, даже если это просто игрушки. Крестный Коленька, конечно же, посещал маленькое семейство и хранил все его секреты. Чаще всего Зорькин выполнял роль благородного рысака или ослика Иа для непослушной девчонки. Женечка очень любила ослят. А Колька очень любил маленькую копию Пушкаревой и был искренне рад возвращению Катерины из питерской ссылки. Теперь подруга кормила его пирожками по фирменным рецептам тети Лены. На харчах супруги Зорькин совсем исхудал и теперь восполнял запасы калорий ежедневно. Катя часто говорила с Колей о его маме (та скоропостижно скончалась, оставив Николаю квартиру, которую он подарил жене, потому что она очень попросила). А Зорькин, как мог, поддерживал подругу и крестницу материально, хоть и получал за это по шапке от любимой женщины ежемесячно. Всё у них было по-человечески: они то ругались, то мирились, но жить друг без друга не могли — это факт. И хотя Валерий Сергеич продолжал критиковать дочь за ее методы воспитания, Катя знала, что делает всё правильно. Она видела, как Женька растет уверенной в себе и своей красоте. Вязанные кофточки для внучки бабушка Лена отправляла в посылках ежемесячно вместе со съестными припасами. Варенье съедали, а кофточки не носили. Но хранили бережно. В воскресенье утром, когда весь мир спал, Женя с мамой отправлялись в парк. Катя переживала за дочь. Как девочка в итоге перенесет такой глобальный переезд? Сможет ли психика перестроиться адекватно? Не будет ли негативных последствий? Памятуя рекомендации тучи врачей, Борщова старалась сделать всё, чтобы дочь легко адаптировалась к новому месту. Гуляя в парке, мама с Женькой искали следы лесных фей, строили корабли из веток и отправляли их в плавание, представляя, что это далекие экспедиции в неизведанные края. Девочка надеялась, что один из корабликов обязательно доберется до папы. С тех пор как Катя с дочерью переехали в Москву, Михаил на горизонте не появлялся. Не звонил. Женя спрашивала про папу часто и слышала, что он где-то далеко-далеко, там, где есть река, он на работке и очень занят. Значит, кораблик до него доплывет. Значит, Женя во снах всё видела правильно! Как папа живет, что с ним происходит — она всё-всё знала. Картинки, правда, были смазанными. Но девочка верила своим сновидениям. И правильно делала. Разве то, что живет в наших глазках, может нам врать? Никогда… Катя вспомнила бы еще что-то, пока шла в свой кабинет. Если бы кто-то не нагнал ее, не схватил под локоток, вызывая приступ девичьей дрожи, и не сказал: «Привет».