Цугцванг

      Дебют в шахматах — начальная стадия шахматной партии, характеризуется мобилизацией сил играющих.

Основные принципы дебюта таковы:

— быстрое развитие фигур;

— контроль центра;

— обеспечение безопасности короля;

— противодействие планам соперника;

— связь плана игры с миттельшпилем и эндшпилем.

      С самого утра шло всё просто замечательно, даже, можно сказать, настолько, что должно было вызвать подозрения и заставить насторожиться. Затяжной дождь, который ещё с прошлой недели был прогнозирован синоптиком на сегодняшнее утро где-то сверху был отменен высшими силами и вместо него в комнату с безоблачного неба пробирались теплые лучи солнца тоскливой осени, что не мало радовало, обычно в октябре такой погоды не бывает, обычно в Питере такого и не ожидаешь. Общее самочувствие по пробуждению не оставляло желать лучшего — девушка встала по первому будильнику и ощущала себя впервые за долгое время как никогда лучше. Лицо не опухло, а макияж ложился идеально ровно.       Шел второй месяц учёбы, и Лиза уже успела привыкнуть к расписанию, подстроила распорядок дня по самому оптимальному плану, маршрут до университета был выучен наизусть.       — Милая, мы с отцом сегодня не приедем к ужину, я переведу тебе на карту, либо сходи куда-нибудь, либо закажи доставку, можешь пригласить Вику, если хочешь, — нарочито любезно перед выходом оповестила свою дочь Ирина Александровна — женщина среднего роста и крайне худого телосложения с длинными завитыми волосами цвета смолы.       — Хорошо-хорошо, я ушла, — затянув пояс черного пальто, шатенка улыбнулась и поспешила вылететь из квартиры на свежий воздух.       На улице пахло свежестью. Не слякотью и унынием, а жизнерадостностью и легкостью. Надевая наушники на ходу, Островская спешно перебежала пешеходный переход. До метро ей было не слишком далеко.       Проходя по тротуару вдоль проезжей части, девушка нехотя подумала о том, что лужи, которые усеяли большую часть дорог, проезжающие мимо машины любезно объезжали, либо притормаживали перед ними, никого тем самым не пачкая. Интеллигентно и приятно. Проживая в центре культурной столицы уже как полгода, Лиза попадалась тому, как сильно менталитет здесь отличался от шумной Москвы, в которой она провела большую часть своей жизни. Не во всех случаях, конечно, время от времени попадались те ещё хамы, но зачастую ей доводилось встречать вежливых и приятных в общении людей.       И даже сейчас, проезжающая черная Хонда, чуть притормозившая на повороте… Разогналась прямо перед крупной лужей и облила правую ногу девушке грязной водой до колена.       Застыв на месте, шатенка зло смотрела уезжающей по прямой вдаль машине, зачем-то пытаясь запомнить цифры номерного знака. Конечно же, всё не могло идти так гладко с самого утра, а ей уже хотелось было думать, что сегодняшний день пройдет успешно от и до. Чуть ускорившись, девушка вбежала в здание и тут же направилась к эскалаторам. Люди, что уже спешили на работу, сновали туда-сюда, сливаясь в одно мутное пятно.       Пятнадцать минут на метро, ещё десять до университета, и она уже стоит с гордо поднятой головой у входа в аудиторию. Все домашние задания выполнены безупречно, в кожаной сумке чёрного цвета все тетради на сегодня, сочинение по французскому, «сто лет одиночества» в мягком переплёте, небольшой ежедневник, некрупный пенал со всем самым необходимым, карандаш для губ, пачка салфеток и пластинка обезболивающих таблеток.       Через пару минут подтягиваются её одногруппники, с некоторыми она не в плохих отношениях и из вежливости даже интересуется, как те провели выходные, но после немногословных ответов их диалог угасает. Заправив кудрявую прядь за ухо, Лиза утыкается в экран мобильного.       «Я уже в универе» — вещает её подруга в сообщении, и девушка выдыхает. Когда чуть запыхавшаяся блондинка с красными щеками подбегает к кабинету и открывает дверь ключом, шатенка с интересом наблюдает и терпеливо ждёт, пока та покладёт на кафедру журнал группы и усядется на первую парту.       — Ну? — с озорством хмыкает Островская, ожидая уже, когда её подруга расскажет, что случилось с ней на этот раз.       — Папа ещё с вечера обещал меня подвезти, поэтому я завела будильник на чуть позже, неспеша собиралась, а потом папа говорит, что планы поменялись, короче я вызвала такси, потому что на автобусе уже б не успела. И всё бы хорошо, если бы этот таксист не встал чёрт знает где и не включил бы ожидание, я его в итоге так и не нашла, вызвала другую машину, — выворачивая содержимое своей сумки, торопливо вещала Вика, больше сосредоточенная на поиске своей ручки, нежели реакции подруги на этот абсурд. — Я, кажется…       Но Лиза уже протянула запасную чёрную ручку рассеянной блондинке. Улыбнувшись, она приняла её. У Виктории были невероятно большие зелёного цвета глаза, всегда широко распахнутые на миловидном с мелкими чертами лице. Сама она была крайне миниатюрной, худощавой, не очень высокой, но до неприличия доброй и отзывчивой. Экстраверт в полном проявлении. Рак из всех раков — эмпатичная и альтруистичная, всегда поможет и никогда не бросит, кажется, она могла бы помогать всем бесконечно. Девочка-отличница, золотая медалистка, староста группы, ЕГЭ только на сто, и всё это давалось ей крайне просто. Мельниченко умудрялась даже как-то все дела совмещать с бесконечными гуляниями и арт студией два раза в неделю.       Лиза часто задавалась вопросом, как ей это всё удавалось, поскольку ей самой едва хватало времени по вечерам на усвоение учебного материала. С младшей школы учёба ей давалась сложно, но отовсюду укоризненные взгляды и грубые «ты опозоришь семью» и «твой отец был золотым медалистом, мать, твой дедушка, бабушка…» и тому подобное не особо составляли ей выбора. Сколько она себя помнила, ей всегда требовалось больше времени и усилий в тех или иных начинаниях, чем другим.       — Ты «сто лет одиночества» дочитала? — В надежде, что подруга наконец сможет обсудить с ней книгу, что многое перевернула внутри Островской, спросила она с горящими глазами.       — Честно, я забросила, еще б пару глав, и привет, шизофрения, — виновато поджав губы, ответила Виктория. Лиза задохнулась.       Сидящие позади них парни громко шутили и пихали друг друга, создавая неприятные звуки мебелью. Девушки с задних парт щебетали точно бабки с базара. Шум затопил кабинет. А Вероники Ивановны — женщины преклонного возраста, что вела у них зарубежную литературу, всё не было. С начала пары прошло уже около десяти минут.       Она знала, на что шла, начиная свое повествование о «Ста годах одиночества» Габриэля Гарсии Маркеса. Её глаза горели, словно огоньки на рождественской ёлке, когда она делилась своими мыслями о судьбе семьи Буэндиа и их загадочном городке Макондо. Это будет долго. И Вика, обхватив голову, обреченно слушала обещумевшую подругу       — Представь себе, Вика, — начала она, её голос напоминал мелодичный шёпот, — как важно это ощущение цикличности жизни! В книге время становится не линейным, а спиральным. Каждый новый персонаж, каждое новое событие словно возвращает нас к истокам, к тому, что было уже пережито. Если бы ты дочитала, то знала бы, как кончается роман: «Мир был создан для того, чтобы быть разрушенным». Это как будто говорит нам о том, что каждое поколение обречено повторять ошибки предыдущего.       В этот момент в кабинет вошёл новый преподаватель — высокий, с темными волосами и проницательным взглядом. Его фигура, стройная и уверенная, обтянутая строгим костюмом, привлекла внимание студентов, и в воздухе повисло легкое волнение. Брюнета окружала аура интеллекта и харизмы, что не могло не вызвать восхищения у девушек, сидящих на задних партах. Их томные вздохи и перешептывания напоминали шёпот весеннего ветра, пробирающегося сквозь листву.       Лиза, погружённая в свои размышления о книге, не сразу заметила его появление, как и повисшую в кабинете тишину. Она продолжала говорить о том, как каждый из членов семьи Буэндиа сталкивается с одиночеством и непониманием, как их судьбы переплетаются в бездонной паутине времени.       — И вот эта фраза: «Одиночество — это не отсутствие людей вокруг, а отсутствие понимания», — резюмировала она с воодушевлением. — Это так точно отражает человеческую природу!       Брюнет подошёл ближе и, прислушиваясь к её словам, не смог удержаться от комментария:       — Вы совершенно правы, юная леди. Одиночество — это не только физическое отсутствие других людей. В романе Маркеса это одиночество становится почти мифическим состоянием души. Каждый из героев страдает от своей изоляции, даже когда окружают родные и близкие. Это действительно глубокая мысль.       Лиза смутилась от неожиданного внимания и взгляда преподавателя. Её лицо слегка порозовело, но она быстро собрала мысли в кучу и коротко согласилась:       — Да, именно так…       Что-то потустороннее не позволяло ей прервать зрительный контакт с… новым преподавателем? Не моргая, она вглядывалась в острые черты лица мужчины и, отметив про себя, что он опоздал в первую же встречу с новой группой, могла бы простить его непунктуальность за столь шикарную внешность. Мысленно уколов себя за подобную мысль, она отвела взгляд, опомнившись.       Спустя несколько долгих секунд он наконец продолжил:       — И именно поэтому «Сто лет одиночества» остаётся актуальным и сегодня. Мы все можем найти в этой истории отражение своих собственных страхов и надежд. Каждый из нас в какой-то момент чувствует себя Буэндиа — запутанным в своём собственном мире.       Студенты в аудитории замерли в ожидании дальнейшего развития разговора. Лиза почувствовала, как её сердце забилось быстрее: она не только была заинтригована новым преподавателем, но и восхищена тем, как он смог подметить тонкости произведения. В отличие от Вероники Ивановны, с её некой сухостью и старыми взглядами на литературу, от этого мужчины так и веяло современностью, свежими взглядами и, это было невозможно объяснить, но чем-то, что вызывало уважение просто за то, что… Что? Мысли запутались, когда мужчина, стянув пиджак, аккуратно повесив его на спинку стула и обведя взглядом всех студентов, подозрительно долго задержался с неким проницанием на ней.       — Думаю, можно и познакомиться. Я ваш новый преподаватель по зарубежной литературе, Александр Викторович Балтийский, ближайшие полтора года я буду вести у вас сначала зарубежную литературу, а потом анализ произведений, — произнёс он с лёгкой улыбкой, вновь обводя взглядом аудиторию. Его голос звучал уверенно и мягко, как бархатный материал, приятно обволакивающий слух.       Вика что-то защебетала, и Лизе пришлось её толкнуть под партой в бок, чтобы та угомонилась.       — Пройдемся по списку и тем самым познакомимся. Не обещаю, что запомню всех с первого раза, но я постараюсь, — вальяжно облокотившись на преподавательский стол, он стянул с кафедры журнал и, раскрыв на нужной странице, поднял удивленные глаза к аудитории. — Кто из вас Балтийская А.?       — Я, Александр Викторович, Балтийская Алла, — пропела рыжая девушка высоким-высоким голоском, встав из-за своего места практически в конце кабинета. Вика по правую руку от Лизы тихо фыркнула.       — Вот увидишь, на следующем занятии она будет драться с нами за первую парту, — шатенка не удержалась от улыбки на высказывание Мельниченко.       — Что ж, Балтийская Алла, получается, тёзки?       — Получается, что да, — широко и тошнотворно улыбнувшись, Алла, своими длинными как у коровы ресницами захлопала, прежде чем сесть на место.       — Меня вырвет, если завтра она опять наденет ту ужасную юбку, не прикрывающую жопу, — шепнув это, Виктория противно скривилась. Совсем непонятно, по каким соображениям Алла вообще поступила на литературоведение, и это не раз обсуждалось многими её одногруппникам, в том числе и Викой с Лизой. Шатенка, озорно поиграв бровями, незаметно для всех облизала губы, как бы пародируя то, как обычно Балтийская нелепо заигрывала со старшекурсниками. Блондинка не выдержала и хихикнула, чем привлекла внимание преподавателя.       — Что там такого, девушки за первой партой? Будьте так добры представиться.       Вика сглотнула, но быстро взяла выражение своего лица под контроль.       — Виктория Мельниченко, — гордо вскинув подбородок, блондинка в конце хмыкнула.       — Не люблю, когда меня перебивают или говорят на занятии не по теме, Мельниченко, на первый раз прощаю. А подругу как звать? — поиграв бровями, он стрельнул взглядом в сторону Лизы, но быстро вернул его всё ещё стоящей Вике.       — А подруга и сама представиться может, — вырвалось язвительно прежде, чем она успела обдумать. — Елизавета Островская.       Господи, как стыдно ей было. Заинтересованный взгляд Александра Викторовича прожигал насквозь.       — Островская? Не та ли, у которой отец известнейший Московский архитектор?       — Она самая, — отведя взгляд, Лиза присела на свое место.       Её бесило, что каждый второй при упоминании её фамилии сразу же вспоминал её отца. Положительный ответ на их родство совсем часто отбивал интерес к её персоне, и диалог плавно перетекал к теме о том, какой Федор Павлович невероятный и тому подобное.       — Что же такая персона, как вы, забыла в Санкт-Петербурге? — Лукаво, немного бесяче.       — Не поверите, я здесь учусь, — закатывая глаза, шикнула Лиза, чем вызвала шок не только у окружающих, но и у себя самой. Обычно, она не позволяла себе подобным тоном разговаривать с преподавателями, но и преподаватели в частности так не говорили с ней никогда.       Остаток знакомства со студентами Островская благополучно пропустила за своими мыслями. Далее по расписанию её ждал французский язык, культурология и история. После пар ей нужно успеть забежать в библиотеку, чтобы подготовить материал к научной работе по основам лингвистики, придумать, как поужинать, и подготовиться к завтрашним предметам. Что ж, ничего из ряда вон выходящего на сегодня не запремечено.       — Вик, сходишь со мной поужинать куда-нибудь? — Шепнув это, пока Александр Викторович выводил на доске тему занятия, Лиза встретилась с озорной улыбкой блондинки.       — Воу, подруга, неужели это открытый подкат?       — Дура, — улыбнувшись в ответ, она легко стукнула ту по плечу, — родители сегодня приедут поздно, мне скинули денег на карту, можем сходить в ресторан, а сама я не хочу.       — Окей, — подмигнув ей, Вика вернулась к своей тетради, наспех записывая посредине тему.       ***       Кудрявая шатенка сидела на краю своей кровати, погруженная в тишину, которая казалась ей одновременно гнетущей и успокаивающей. Вокруг неё раскинулся мир, наполненный книгами, которые она так любила, но даже они не могли заполнить ту пустоту, что образовалась в её душе. Восемнадцать лет — возраст, когда мечты должны взлетать, как птицы, но Лиза чувствовала себя скорее как птенец, запертый в золотой клетке, сделанной из ожиданий и требований её родителей.       Её отец, Федор Павлович Островский, был известным архитектором Москвы. Его имя звучало в самых престижных кругах, а его проекты украшали skyline столицы. Мать, строгая и требовательная женщина, всегда стремилась к идеалу — как в своей карьере, так и в жизни своей дочери. Лиза знала, что они гордятся её успехами: золотая медаль в школе, второе место в списках на бюджетном отделении литературоведения. Но за этой гордостью скрывалось нечто большее — давление, которое сжимало её сердце, как железные тиски.       Каждый раз, когда она слышала их похвалы, ей казалось, что это не совсем её достижения. Это были лишь очередные ступени на лестнице, которую её родители построили для неё. «Ты должна быть лучше», — шептала ей их внутренний голос, и Лиза понимала: в их глазах она была всего лишь отражением их амбиций. Она не могла позволить себе ошибиться или отступить — страх разочаровать их был сильнее её собственных желаний.       Она мечтала о простых вещах: о том, чтобы завести хомяка, которого так долго хотела; о том, чтобы просто провести вечер с друзьями без постоянного контроля со стороны родителей; о том, чтобы быть услышанной и понятой. Но вместо этого её жизнь напоминала бесконечную череду конкурсов и экзаменов, где каждый шаг был заранее определён ожиданиями родителей. Лиза чувствовала себя словно актриса на сцене, играющая роль, которую ей навязали.       Со стороны могло показаться даже, что она и впрямь счастлива — живет в роскошной квартире в центре Санкт-Петербурга, имеет в своей невообразимо огромной комнате столько книг, сколько не вмещает в себя среднестатистическая библиотека, учиться, вау, пожалуй, это единственное, что в её жизни ей позволили родители, в выбранном ею университете. Девочка-умничка, имеет лишь одну подругу, не пьёт, не курит, гуляет лишь по воскресеньям. Не дочь, а мечта.       А внутри неё бушевал шторм. Она любила литературу — книги были её единственным убежищем. Они открывали двери в миры, где существовали свобода и понимание. Но даже чтение не могло отвлечь её от постоянного чувства одиночества и неполноценности. Каждый раз, когда она погружалась в страницы романов, ей казалось, что она убегает от реальности — реальности, где её собственные желания оставались невостребованными.       Лиза часто искала утешение в своих любимых произведениях: в «Анне Карениной» она находила отражение своих терзаний; в «Мастере и Маргарите» — мечты о свободе и любви. Но даже эти литературные миры не могли избавить её от чувства безысходности. Она была словно тот персонаж, который застрял между страницами — живой и чувствующий, но не способный изменить свой сценарий.       Каждое утро она просыпалась с надеждой на то, что сегодня всё изменится. Она мечтала о том дне, когда сможет сказать родителям: «Я не хочу учиться на отлично» или «Я хочу заниматься тем, что действительно люблю, а не игрой на скрипке». Но каждый раз эти мысли разбивались о стену страха: «А что скажут мама и папа?». Лиза понимала, что их разочарование будет для неё невыносимым.       Она часто гуляла по парку, наблюдая за детьми, играющими с домашними животными. Их смех и радость вызывали у неё зависть и грусть одновременно. Почему она не могла быть такой же? Почему её жизнь была полна обязанностей и ожиданий? Она смотрела на собак, резвящихся на траве, и представляла себя на их месте: свободной, беззаботной и счастливой.       Временами Лиза пыталась поговорить с родителями о своих чувствах. Но каждый раз разговор заканчивался тем же: «Ты должна понять, что мы делаем это для твоего блага». Эти слова звучали как заклинание, которое лишало её силы. Она чувствовала себя беспомощной перед лицом их заботы и любви, которые на самом деле были лишь формой контроля.       Внутренний конфликт Лизы рос с каждым днём. С одной стороны — желание угодить родителям, быть такой, какой они хотят её видеть; с другой — стремление к свободе и самовыражению. Как долго она сможет терпеть это противоречие? Как долго сможет жить в мире ожиданий, которые не совпадают с её собственными мечтами?       Каждую ночь она ложилась спать с вопросами: кто я? Чего я хочу? И почему так трудно быть собой? Эти вопросы терзали её разум до тех пор, пока она не засыпала в слезах. Лиза понимала одно: если она не найдет способ освободиться от этой золотой клетки, то рискует навсегда остаться запертой в ней — в мире достижений и ожиданий, где нет места для её истинного «я».       И как спасение в угнетающей атмосфере черной ночи, на её последней модели айфон, ну конечно же, вы уже знаете, чья она дочь, и она не имела шанса иметь какой-то другой телефон, приходит сразу череда уведомлений.

«Чат создан»

«Название чата изменено на Halloween party»

«Всех, кого добавили, не имеют шанса не прийти!!!»

«Где и во сколько?»

«На даче у Прутковского, камон, тридцать первого октября, часов в семь»

      Лиза дрожащими руками напечатала «у меня вряд ли получится», но медлила перед отправкой. Может, это знак? И может, так совпадет, что родители уедут в этот вечер? Вряд ли. И когда она уже готова была распрощаться с навязчивой идеей сбежать ночью на первую в её жизни вечеринку, и отправить смс, ей звонит Вика, и она не может не взять.       С Викторией Мельниченко у неё было крайне много воспоминаний. Знакомы они были уже почти как пять лет. Тогда её родители вступили в долю компании её отца, и перевели свою дочь в престижную школу, где на тот момент училась и сама Лиза. Виделись они, помимо учебного заведения, крайне регулярно и не подружиться, кажется, не имели и шанса. После окончания школы их дочерью Островские решили перебраться в Санкт-Петербург — по бизнесу им сделали крайне перспективное предложение, и семья Мельниченко, что была крайне тесна с Островскими что по работе, что и по жизни, поступили также.       Девушки даже поступили на одну специальность — так много делили между собой общего, но, всё-таки, были у них и сильные различия.       — Я так рада! Завтра же пойдем выбирать костюмы на хэллоуин! — Верещала в трубку Вика.       — Ты ничего не забыла?       — Что например?       — Как минимум то, что меня ни за что туда не отпустят, — обречённо выдыхая, Лиза включила светильник на прикроватной тумбе, раздражаясь от всех обстоятельств.       — Пора уже послать твоих предков куда подальше, — она готова поклясться — Вика в этот момент закатила глаза, — серьезно, мы что-нибудь придумаем. Тебе восемнадцать! Самое время гулять и веселиться.       Вот только её родители, наверное, сразу же родились сорокалетними карьеристами.       — Вик, серьезно, мы с тобой проходили это буквально полгода назад. Меня не отпустили после торжественной части погулять с одноклассниками даже на выпускном. В этом нет смысла.       — Крайне пессимистично. Я всё устрою, можешь не переживать, ты обязана побывать на этой вечеринке, будут даже старшекурсники! — Блондинка запищала на последнем предложении в трубку так, что Островской даже пришлось отодвинуть телефон от уха подальше.       — Ага, и конечно же, там будет этот твой Богдан с международных отношений.       — Да-да и ещё раз да! — Лиза улыбнулась. Вика всегда была влюбчивой особой, и на этот семестр у неё была новая цель — третьекурсник Богдан Свиридов, со смазливым личиком, ростом под два метра, широкими плечами, и, если верить слухам, это была не последняя часть его тела, что отличалась широтой.       — Господи, за что мне это…       ***       Зарубежная литература стояла у них три раза в неделю — понедельник, вторник и пятница, и в каждый из дней первой парой. И не сказать, что Лизу что-то не устраивало, просто… Вчера Балтийский в красках доказал группе, что помимо харизмы и очарования он обладал и нескончаемыми знаниями в области литературы и подвешенным языком, но… Было в нём что-то, что однозначно раздражало Островскую. Например то, как пронизывающе он смотрел прямо в душу, и она бы даже сочла это за интерес в его глазах к её персоне, но таким же взглядом Александр Викторович одаривал каждую женскую особь в аудитории.       На паре зарубежной литературы, наполненной легким шёпотом страниц и обрывками мыслей, воздух в аудитории был насыщен напряжением. Молодой преподаватель, Александр Викторович, с энергией, присущей лишь начинающим педагогам, пытался донести до студентов сложность и многогранность Гражданской войны в Америке в девятнадцатом веке и её влияние на литературу той эпохи, и многие, несомненно, слушали его во все внимание, но то и дело то тут, то там Лиза улавливала короткие обсуждения предстоящей вечеринки в честь Хэллоуина, что состоится через две недели.       — И, конечно, нельзя не упомянуть о «Унесённых ветром», — начал он, с легкой иронией на губах. — Хотя, на мой взгляд, это произведение является лишь посредственным романом, которое романтизирует южный образ жизни и игнорирует реальные страдания людей, оказавшихся в эпицентре конфликта.       В этот момент в аудитории послышался тихий вздох. Елизавета Островская, сидевшая на первом ряду, почувствовала, как внутри неё разгорелось пламя возмущения. Она всегда считала «Унесённые ветром» не просто романом, а настоящим литературным явлением, отражающим сложные человеческие чувства и противоречия эпохи, и стало явным оскорблением, что человек, который успел продемонстрировать глубину своего внутреннего мира в отношении литературы, посмел высказаться подобным тоном.       — Извините, Александр Викторович, но как можно говорить о посредственности этого произведения? — вмешалась она, её голос дрожал от эмоций. — В романе показана не просто история любви Скарлетт и Ретта, но и глубокие переживания людей в условиях войны. Это не просто романтическая сказка, это — метафора борьбы за выживание!       Александр Викторович поднял брови, удивлённый неожиданным поворотом обсуждения. Он взглянул на неё с лёгким презрением.       — Но разве не очевидно, что Митчелл создала идеализированный образ юга? Скарлетт О’Хара — это не столько героиня, сколько символ эгоизма и манипуляции. Она готова идти по головам ради своих желаний! Как можно восхищаться персонажем, который так безжалостен к окружающим?       Елизавета не собиралась сдаваться. Её глаза блестели от страсти к теме. Вот и первый минус в воображаемой таблице в её голове с пометкой «Александр Викторович». До этого момента ей удавалось подловить лишь одни плюсы.       — Но именно в этом и заключается её сила! — воскликнула она. — Скарлетт — это не просто эгоистка, она — женщина, которая борется за свою жизнь в условиях полного разрушения. Она говорит: «Я подумаю об этом завтра», что отражает её стремление выжить любой ценой! Это не признак слабости, а истинная стойкость!       Александр Викторович нахмурился, его лицо стало серьёзным.       — Стойкость? Или же безразличие к страданиям других? В романе нет места для понимания трагедии тех, кто потерял всё. Митчелл игнорирует социальные аспекты войны, фокусируясь лишь на личных драмах своих персонажей.       Она почувствовала, как её сердце забилось быстрее. Она знала, что должна привести более весомый аргумент.       — Но «Унесённые ветром» — это не только история о Скарлетт! — продолжила она. — Это также рассказ о том, как война меняет людей. Посмотрите на образ Мелани! Она воплощает доброту и человечность даже в самые тёмные времена. В её словах: «Я верю в то, что люди могут измениться», — заключена надежда на лучшее!       Слова Елизаветы повисли в воздухе, словно вызов. Балтийский задумался на мгновение, но его уверенность оставалась непоколебимой.       — Надежда? Возможно. Но разве это оправдывает легкомысленное отношение к реальности? Война — это трагедия, а не повод для романтизации. Митчелл создала идеальный мир для своих героев в то время, когда многие страдали.       Конфликт взглядов достиг своего пика. Студенты в аудитории замерли в ожидании дальнейшего развития спора, словно зрители на театральной премьере. Каждый из них чувствовал напряжение между двумя сильными личностями: молодым преподавателем и его ученицей, которые стояли по разные стороны баррикад.       — Я считаю, — наконец произнесла Елизавета с решимостью в голосе, — что литература должна отражать жизнь во всех её проявлениях. «Унесённые ветром» — это не просто рассказ о любви; это глубокое исследование человеческой души в условиях катастрофы. И даже если мы не согласны с автором во всём, мы должны уважать её право на собственное видение.       Александр Викторович посмотрел на неё с уважением, хотя его позиция оставалась неизменной. Конфликт завершился, но в воздухе всё ещё витали искры разногласий — как символ бесконечного диалога между поколениями и культурами.       И нужно, пожалуй, отметить, что отступила Островская не потому, что не находила больше аргументов в споре, или была не достаточно компетентна в этом вопросе, скорее, был виноват преподаватель — он бы не изменил своей позиции несмотря ни на что, а такой привычки, как тратить время в пустую, у Лизы не было. В любом случае, она вышла из этой ситуации в каком-то смысле победителем. Пусть остается при своем посредственном мнении дальше. Он лишь потерял толику уважения к своей персоне. Человек, не способный увидеть всю глубину смысла в «Унесённые ветром» не мог назвать себя литературоведом на сто процентов.       Закатывая глаза, девушка уткнулась в тетрадь. Плевать. Плевать, что он её бесит, плевать, что она хотела бы ещёввсказаться. Она как всегда заткнулась тогда, когда это было нужно. Удобная девочка. Такая, какой она и должна была быть.