Ромео не умрет

Чонгук затих, только когда в вывернутое плечо кольнули инъекцией. Лекарственный морок прикрыл душной отупляющей волной, приглушил сумасшедшую боль. Перед равнодушными глазами мелькали разные лица, полицейская униформа, в уши ввинчивались резкие голоса. От него что-то требовали, возмущенно рыкали на мельтешащих телохранителей и дергали его за руки, требуя куда-то пойти. Потом его везли в машине, лоб постукивался об оконное стекло, слегка привнося в мутное происходящее реальности. Тело было ватным, мозг — пустым. Сменилась обстановка. Чонгук через плотную пелену дереализации безучастно узнал гостиную в родительском особняке. Слух начали тревожить уже родные голоса, злобно спорившие с чужими. По щеке похлопали, к губам подставили чашку с дымящимся кофе, надавили, заставляя выпить. Кофейная горечь обожгла рот, прошлась по одуревшей нервной системе, чуть взбодрила. Чонгук с безмерной тоской поднял глаза на непривычно взволнованного Хосока. Тот, бледный, хмурый, ласково сказал: — Ответь на вопросы полицейских, Гуки. Эта ласка, непритворное участие окончательно пробудили от ступора. Чонгук вяло осмотрелся, остановился взглядом на взъерошенных полицейских, стоявших напротив грозных родителей, и тихо сообщил: — Я готов отвечать. — Вот! Видите, Чон-ним, ваш сын согласен сотрудничать! — полный полицейский в явно малой ему униформе, пыхтя, подошел к столу и решительно сел напротив Чонгука. — Мы не займем много времени, Чонгук. — Тоже Чон-ним для вас! — сухо срезал папа, и полицейский послушно повторил, покосившись на папу с опаской. — Чон-ним, скажите, пожалуйста, почему вы ворвались в дом Кима Лиана и Кима Тэхёна и оказали сопротивление пожарным, когда те пытались вас остановить? — Они учились в одном университете! — снова встрял папа. — Чонгук обещал передать тому конспекты, которые ему больше не были нужны, потому что он окончил вуз экстерном, — выразительно подмигнул Чонгуку. — Помнится, ты мне говорил, что собираешься их отдать, Гуки. Но надо было отправить слугу к знакомому, а не ехать самому. Не было бы сегодняшних проблем. Чонгук оскалился, не веря услышанному. Кромешный ужас, сломавший его жизнь надвое — всего лишь проблема? В пренебрежительной папиной озвучке несущественность проблемы была подчеркнута. Тем же тоном папа мог сетовать на увядшие раньше срока цветы или плохо вымытое стекло. В заледеневшей душе всколыхнулась вялая ненависть ко всем им, не понимающим и отрицающим важное. — Так убиваться из-за обычного знакомого? — с недоверием протянул полицейский. Остальные за его спиной переглянулись, не поверив сказанному. — Мой сын впервые увидел сцену преступления, — холодно процедил отец. — Он еще юн и незрел, естественно, она его впечатлила. Телохранители сообщили, что там вся комната была залита кровью! Посмотрите на него: он выглядит так, словно его самого зарезали! Оставьте его в покое, дайте помыться и отдохнуть. Уточните детали завтра. Чонгук посмотрел на покрытые засохшей кровью ладони, одежду. Он отчаянно бился на полу, отказываясь уходить, и теперь был покрыт тем, что еще недавно текло в венах Тэхёна — его вытекшей жизнью. Опять сдавило горло, подступили рыдания. Его нежная медовая корица, его любимый, его счастье… был растоптан и уничтожен чьими-то грубыми руками. Тэхёна и Лиана истязали долго, издевались над ними, в ужасе бегающими по гостиной, хотя могли прервать их мучения парой коротких выстрелов. — Ваш сын натоптал на месте преступления, — в тон отцу ответил полицейский, ожесточенно прищурясь. — Чтобы не привлекать его к расследованию как подозреваемого, позвольте нам получить информацию. — Подозреваемого?! — поперхнулся отец, багровея. — Вы с ума посходили? Помните, с кем разговариваете? Да вас завтра же погонят с постов, идиоты! — То будет завтра, — мрачно сказал полицейский. — А сегодня я выполню свой долг. Итак, Чон-ним, — полицейский взглянул на Чонгука сердито. — в каких отношениях вы были с пропавшими? — В дружеских, — начал было папа, но Хосок положил руку на его плечо, и папа осекся. — Пусть Гуки сам расскажет, папа. Он совершеннолетний, может ответить перед законом без родителей. По лицам родителей было заметно, что они очень жалеют, что он достиг совершеннолетия и его нельзя запихнуть за надежный блок их фигур и адвокатов. Отец кивнул, разрешая говорить. Полицейский, поняв, что он не в себе, заговорил мягче, подталкивая к нужному. — Скажите, Чон-ним, вы ведь с младшим Кимом были в более тесных отношениях, чем просто дружеские? — Да, — проронил Чонгук, и родители в изумлении переглянулись, а Хосок хмыкнул. — Встречались? — полицейский быстро записывал. — Да, — так же безжизненно проронил Чонгук, думая, что тусклым словом «встречались» невозможно было передать всю феерию чувств, которая вспыхивала и мерцала между ними. — В первый раз об этом слышу, — влез отец, глядя на Чонгука с неодобрением. — Чонгук встречается с Чхве Лином, все их соцмедийные аккаунты завалены их совместными фото. Легкая короткая интрижка с кем-то еще не в счет. Какой альфа не шалил? Его упорно пихали в нужное русло. Хосок склонил голову вбок, разглядывая его с интересом естествоиспытателя. Папа сложил молитвенно ладони, затаил дыхание. Багровый отец нахмурился, давя пронизывающим взглядом. — Понимаю, — усмехнулся полицейский. — Тогда спрошу еще прямее. Чон Чонгук, для вас Ким Тэхён был легкой интрижкой или кем-то серьезным? Вы его любили? Чонгук отстраненно осмотрел родных, считал в их лицах общий приказ двигаться в указанном направлении. Приказ не мог быть озвученным в присутствии полиции, но откровенно сквозил в каждом из них. Родные настаивали забыть о мимолетной глупости, об интрижке, которых у него, как у любого шалящего альфы, будет еще множество. И прозрачно намекали мрачными выражениями, что последствия в случае ослушания ему не понравятся. Было даже странным, что в своем вялом оцепенении он по-прежнему мог распознавать их мысли и эмоции. — Не любил, нет, — ответил он наконец, повернувшись к полицейскому и боковым зрением уловив, как неприятно улыбнулся Хосок — с легким разочарованием «я так и думал». — Ясно, тогда почему… — полицейский, записав сказанное, с азартом подался вперед, но Чонгук его невежливо перебил, повысив голос. — Не любил, потому что прошедшее время здесь неуместно! Я Тэхёна люблю и буду любить всю жизнь! Папа издал такой звук, будто подавился, зажал рот рукой, выпучил глаза. Отец сдержанно зарычал, надвигаясь, в его движении проявилась неприкрытая ярость. Чонгук не испугался: ничего его уже не могло испугать. — Я хотел провести с ним всю жизнь, быть с ним до конца наших дней. Он — единственное важное, что у меня было. И я продолжу его любить. Договорить ему не удалось: отец сильной оплеухой сбил со стула. В голове зазвенело, физическая боль слегка потушила душевную. Чонгук безвольно распростерся по полу и страшно, лающе рассмеялся. Пусть бьют, пусть изобьют хоть до полусмерти. Может, так ему станет легче: дебилу, проспавшему жуткое, не помогшему своему омеге. Он заслужил наказание, но не за то, о чем думали родители. Он себе судья и палач и будет казниться до последнего вздоха. Хосок молниеносно вырос перед ним, останавливая отца, зашептал что-то, кивая на насторожившихся полицейских. Ах, ну да, нельзя терять лицо при посторонних. Толки же пойдут — как неудобно! — Мой сын перенес нервный срыв, — отрывисто рявкнул отец. — Не записывайте его слова, он не в себе. Я докажу его состояние медицинской экспертизой. Опросите его, когда он восстановится. Чонгук, иди в свою комнату! Помойся и ложись. К тебе скоро приедет доктор. Чонгук медленно поднялся, ощущая, как деревянные мышцы неохотно повинуются. Послушно побрел к лестнице, пошел по ней, осторожно переступая по ступенькам. Он весь был как стеклянный — тронешь, рассыпется. И пустой. Драгоценная составляющая любого человека утекла в доме Кимов, смешалась с их жизненными соками. Так и должно было быть, они не должны были расставаться. А все эти злые люди, зовущиеся родными, что свои, что Ким Лиан, убили их собственными руками, выставив барьеры. Убеги он с Тэхёном, как планировал, так Тэхён бы сейчас смеялся в его объятиях, забавно подставлял губы бантиком для поцелуя, льнул бы своим теплым хрупким телом. Он брел как в тяжелом беспробудном сне по роскошным декорациям, знакомым с детства: бархат, шелк портьер, хрусталь, старинное дерево. Идеальный гроб для неудачника, потерявшего половину. Очнулся ото сна в ванной, стоя перед огромным зеркалом и машинально бросая заскорузлую от высохших соков одежду. Выдвинул ящичек консоли, достал несессер. Когда у него появился первый пушок, отец подарил ему опасную бритву парижского бренда Hommage. Чонгук ею никогда не пользовался: на черта резаться острым лезвием, когда современность изобрела безопасные станки? Вот она и пригодилась, то-то отец порадуется. Огладил наточенным до бритвенной остроты лезвием по багровым полосам на щеках, спустился до правой руки, глядя на нее с ненавистью: могла защитить, но дрыхла вместе с тупым мозгом. И без малейшего сомнения надавил. Лезвие вошло в кожу и мышечные слои как в мягчайшее масло. Чонгук вздохнул с удовольствием, чувствуя боль, отрезвляющую, помогающую забыться. Скользнул играючи дальше, наблюдая, как первые алые капли летят в заторможенном кадре вниз на дорогой черно-белый мрамор. Красное на черном. Это было даже красиво. Куда красивее красного на бежевом линолеуме: то красное не должно бы пролиться, а это — просто обязано. В памяти встало очаровательное личико Тэхёна как живое, его обаятельные светло-карие глаза с косинкой. Тэхён улыбнулся, поманил к себе, прошептал что-то ласковое и вдруг сурово погрозил пальцем. Чонгук, надавив сильнее, чтобы вспороть вены крест-накрест, замер, всматриваясь в видение. И вынул лезвие до того, как в ванную ворвался запыхавшийся Хосок. Нет, Ромео не умрет вслед за Джульеттой. Ромео начнет вендетту, узнает: кто и зачем. Изрежет каждого, кто был вовлечен, от заказчика до простых исполнителей, точно так же, как резали Тэхёна: неторопливо и с издевкой. Хосок орал, но его голос размывался, доносился невнятицей, как через толщу воды. Чонгук вяло позволил перевязать себе порезанную руку, усадить на стул. Заставил мозг включиться, сбросить тягостную пелену дереализации. Спросил, обрывая крик: — Это ты сделал? — Гуки, — Хосок присел перед ним на корточки, обхватил лицо, встряхнул. — Не смей так поступать, слышишь? Не смей! — и запоздало мотнул головой. — Что? Боже, Чонгук, что ты обо мне думаешь? Я бы ударил по тебе, избил бы тебя, но омеги?.. Гуки, я не убиваю омег. — Они могут быть еще живы, — прошептал Чонгук, не веря себе. — Столько кровищи и живы? Донхэ успел мне сказать, что в стенах и полу были пулевые отверстия. Их гоняли как овец, пока не… — Хосок прикусил губу, решаясь. — Прими жестокие факты, Гуки. Его больше нет. Но живи, пожалуйста, живи. Захочешь отомстить, я тебе помогу. — Я сам, — Чонгук с отвращением его оттолкнул. Неожидавший толчка Хосок упал. — Я все сделаю сам. Ты уже помог, бра-тец. Я найду тех, кто сделал, а если попытаешься помешать, убью тебя первым. — Не буду мешать, — Хосок смотрел мягко, с искренней жалостью. — Сейчас не веришь, но потом поверишь, что я сделаю все, чтобы облегчить твою боль. — Угу, — Чонгук зашел в душевую кабину. — Свали. Не могу тебя видеть. — Нет, дорогой, пока не удостоверюсь, что ты в порядке, ты не останешься один, — Хосок привалился спиной к стене, вытянул ноги, заговорил громче, покрывая шум полившейся воды. — Через своего человечка добуду отчет судмедэкспертизы, нарою отпечатки пальцев, если, конечно, они есть. Прослежу телефонные разговоры. Мы найдем уродов, Гуки, я дам тебе с ними расправиться. Чонгук смывал с себя пот и кровь, свою и Тэхёновскую, не позволяя себе расклеиться. Он обязан собраться, стать сильным. Ради Тэхёна, ради их разбитой любви.