Бачо и мотан

— Помнишь обо всех деталях? — Антон закуривает, привычно чуть закусив кончик сигареты, и исподлобья наблюдает за тем, как девушка пересчитывает купюры. Она со смешком — явно игривым — смотрит на него, кивает, убирает деньги в бюстгальтер и, поцеловав его в шею так, что часть помады попадает на воротник худи, отступает. — Странный ты, Шастун, но чего не сделаешь ради плюшек. И она права, потому что в положительном взаимодействии с этим человеком и правда много, как она выразилась, плюшек. Во-первых, ты автоматически считаешься сливками, потому что с «низшими слоями» Антон близость не допускает. Во-вторых, подписанное согласие является гарантом прикрытия в случае ВБП (возвращение бывшего-пидораса) и помощи в СПП (спонтанно-преподский пиздец). Ну и, в-третьих, при заключении договора отваливается неплохая такая сумма, а студенческая жизнь не то чтобы позволяет баловать себя изысками, чтобы быть очень разборчивым. Самое главное, что о «деталях» без, как бы оно ни звучало, подробностей наслышаны все, поэтому добровольцев рискнуть и опрокинуть на лопатки хотя бы один из пунктов договора не находится. А все из-за того, что раз прошел слушок, мол, одна девчонка рискнула поделиться какой-то инсайдовой информацией об Антоне, а потом пропала. Без жесткого криминала и частей тела в пакете — нашлась в тысячах километрах на должности уборщицы в дешевой забегаловке, — но такое падение в рекордные сроки дало всем понять, что договора Эша — тема серьезная. Оно и понятно — кто в здравом уме полезет на главаря университетской банды. Мало кому хочется обрести врагов в лице двадцати сильных парней со связями. Но не привыкший рисковать Антон составил при помощи своего юриста настоящий договор, освещающий досконально требования к обеим сторонам, и теперь вообще не переживает. Чепуха. Конечно, переживает. Потому на всех этих бумажках и подписях висит его настоящее и будущее, по сути, от степени адекватности всех «партнеров» зависит то, не рухнет ли в какой-то момент его старательно вылизанный мир. Антон чихает от едкого запаха парфюма — и зачем этим малолеткам так духариться? — убирает в папку свою копию договора и, отлепившись от крыла автомобиля, садится в салон. Тело, привыкшее к обманке в виде словесного секса, все еще немного горит, особенно в районе паха и поясницы, и он жадно пьет успевшую согреться газировку. Завтра утром перед тем, как ехать в университет, надо будет еще раз перечитать последние договоры и сюжетные детали в них, потому что старые-то он повторял достаточное количество раз, чтобы запомнить навсегда, а вот за последний месяц все смешалось. Причем, конечно, в разы проще было бы не так часто «трахаться», но так пошло, что он слывет среди одногруппников тем самым ебырем-террористом, так что во избежание шуток ниже пояса приходится соответствовать и «заниматься сексом» хотя бы дважды в неделю. Денег уходит столько, что он не может поменять кроссовки с зимы, а риск быть раскрытым растет быстрее, чем его волосы, а ведь он только недавно сбрил ёжик и покрасился в белый — сейчас уже наметившиеся кудряшки плавными волнами кружат у висков и под затылком, переливаясь из русо-золотого в серебристо-серый. Он нервно постукивает пальцами по рулю, бездумно глядя на свое отражение, и думает сразу о таком количестве всего, что ему становится еще более жарко, чем было минутами назад вне охлаждаемого салона автомобиля. Чаще всего он морально «перегревается» и просто забивает, впоследствии не имея никаких проблем, но почему-то именно сейчас тревога сидит липким комком где-то под кадыком. Мерзость. Телефон загорается красным, информируя о сообщении от Нурлана, а потом — зеленым, это уже от Журавля. Значит, парни разобрались с делами и ждут его, как говорится в стародавней максимально правдивой телепрограмме, в назначенное время в назначенном месте. Так что он поворачивает ключи, делает еще глоток и врубает на полную катушку колонки. Смачно выругивается, услышав стыдное «Я в глазах твоих видел…», заказывает аудио помощнику зарубежный рок и, положив один локоть на раму, выезжает с парковки. Такие вечера всегда помогают.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

Возможно, кто-то бы и сказал Антону, что драные джинсы, белая футболка с цепью и типичный красный спортивный джемпер — это избитый образ подростка из американских фильмов, но так как в его сторону вякают только в положительном ключе, ни у кого язык не поворачивается что-то предъявить. А так как ему самому такой образ нравится, то он и вовсе не парится из-за того, под кого он косит, — уверенности ему не занимать. Он перехватывает у какого-то малого скейт, проезжает по бордюру добрых метров двадцать под всеобщее улюлюканье и, пнув потертый транспорт обратно к владельцу, седлает выступ лестницы, ведущей к воде, и перехватывает протянутую ему банку энергетика. Взгляд привычно окидывает «владения» и, наткнувшись на темную макушку, темнеет. — А его кто позвал? Только-только подошедший Лёха прослеживает за причиной вопроса и пожимает плечами. — Он же списывать дает. Вот его и таскают везде, чтобы потом было не слишком палевно просить помочь с контрой или домахой. — Он не вписывается, — цедит Антон, поджав губы. — Он вписывается только на доску почета, — склабясь, отзывается Нурлан и садится чуть ниже его, не претендуя на выступ. — Мешает? Убрать? Антон задумывается. С одной стороны, такие вот пятничные вечерние сборища у воды с легким алкоголем и музыкой — это его визитная карточка и реклама по совместительству, и ему важно поддерживать красивую картинку, а, с другой, он всем уже все доказал, и случайное присутствие левого ботаника едва ли станет хотя бы отдаленно ложкой дёгтя. Но это не левый ботаник. Это Арсений Клал-на-твой-авторитет-свою-энциклопедию Попов. По сути, придраться к нему сложно, потому что он просто учится, просто соблюдает все университетские правила, просто готов помочь каждому, просто одевается настолько безукоризненно и при этом просто, что хочется волком выть, но все это вдребезги разбивается о взгляд, на который способен только этот человек. Там не презрение, не ненависть, не пренебрежение, даже не гордость и не высокомерие — там такая проницательность, осознанность и будто бы жалость, что этот глубокий винегрет вызывает агрессию похлеще, чем если бы тот просто разок назвал его как-нибудь жестко. По сути, Арсений толком ни разу с ним нормально не говорил, не считая вежливых «доброе утро», «можно пройти, пожалуйста» и «всего хорошего», но если бы Антон составлял список людей, которые омрачают его почти идеальную жизнь, этот человек явно занимал бы своим эго сразу первые пять мест, не меньше, потому что тягаться с этим мистером Попробуй-вывести-меня-из-себя практически невозможно. И вот он сегодня приперся на его вечеринку. Сукин сын. И, казалось бы, переживать нет смысла, потому что внимание на себя он точно не перетянет — там банально не на что его обращать, как минимум потому что в его внешнем виде нет ничего неординарного, как максимум он не пьет, не курит, чтобы в какой-то момент перебрать и начать дебоширить, как бывает у Ильи, который устраивал и заплыв на другой берег, и с мужиком на спор сосался, и носил женское белье. Арсений едва ли знает, какой на вкус спирт, а сигареты его девственных губ не касались и подавно. Он вряд ли может даже сказать родителям, что от него пахнет, потому что он стоял рядом — он с курильщиками рядом в принципе предпочитает не стоять. Откуда Антон столько всего знает об этом человеке? Вопрос хороший. При всей своей незаурядности Арсений именно простотой и отличается от остальных, потому что пока кто-то становится частью большого скандала, кто-то трахается прямо в кабинете на перемене, а кто-то демонстративно сидит на полу, чтобы привлечь внимание к хамскому отношению одного педагога, Попов просто учится. Не приходит слишком рано, никогда не опаздывает, сидит на одном и том же месте в каждом кабинете, сменяет рубашки, кажется, по дням недели, почти никогда не снимает свои очки с голубым отливом, всегда готов отвечать на занятиях, пусть руку и не тянет регулярно, и на этом, собственно, информация о нем заканчивается. Именно это, конечно же, и подстегивает тех, у кого времени так много, что желание найти, до кого бы доебаться, слишком велико. А чем еще заниматься в университете тем, кому под двадцать пять? Уж точно не заниматься и не планировать будущее, ну в самом деле. А вот строить теории про ботаника — это уже вкусно, это для них. — И ведь в него кто-то влюбится, — хмыкает Нурлан, сплюнув в кусты. — Ни кожи, ни рожи. — Да ладно, его бы растрепать, одеть, как человека, и жить можно, — пожимает плечами Журавль, ловит пристальный взгляд Лёхи и Нурлана и выгибает бровь. — Че? — Тёлки давать перестали, решил разнообразить — на мужиков перекинуться? — гогочет Сабуров. — Ты смотри мне, узнаю, что с приводом — в секунду в асфальт раскатаю. — Да ну тебя, — темнеет Дима и замолкает от греха подальше. Антон весь этот разговор пропускает мимо ушей, фильтруя ненужную информацию, и иногда искоса поглядывая на ботаника, к которому подошли две девушки в мини и топиках, и тот — какой грех! — оторвался от чтения. Что скажет мамочка за этот перерыв? — Ты странный сегодня, — меняет тему Илья, закусив какую-то травинку. — Ида, вон, уже пару часов пиздит во все стороны, как ты ее мотал, а ты так и не похвастался. Приболел, что ли? Или бревно? — Да нормальная, — нехотя отзывается он и тянет из кармана электронку, — просто банально все. Ничего выдающегося. Парни почти синхронно закатывают глаза и одновременно неодобрительно мычат. — Тебе самые вкусные дают, а тебе «ничего выдающегося». Чего же тебе нужно? — Нурлан чешет глаз, а потом вдруг склоняет голову набок и хмыкает. — Че, зажрался? Или возомнил себя Брюсом Всемогущим? Так старое кинцо, Тох, не канает. — Ты к чему это? — на всякий случай уточняет Антон, по взгляду друга понимая, что тот что-то задумал, и эта идея вряд ли придется ему по вкусу. И ведь не соскочишь — слишком много свидетелей, и авторитет на кону. Что бы тот ни учудил — придется согласиться. — А к тому-у-у, — загадочно тянет он и перекидывает ногу через перила, устраиваясь удобнее, — что тебе нужна задачка посложнее. Ты едва ли хотя бы раз в жизни слышал отказ с таким-то таблом, надо бы тебе первый раз устроить, — и смеется. Антон, как и все парни, выглядит озадаченным, так что Нурлан продолжает: — Предлагаю пари — мы выбираем тебе, по законам всех подростковых клише, максимально недоступный вариант для траха, а ты, отдавая дань все тем же розовым ромкомам, добиваешься секса и предоставляешь доказательства. — И зачем мне это? — глупый вопрос, за которым следует мгновенное логичное: — Испугался? Уже заранее понимая, как сильно пожалеет и задолбается, Антон поправляет куртку на плече и садится ровнее. Нурлан слепит белозубой улыбкой, у него над башкой разве что рога не горят, а хвост уж точно так и шпарит по натренированным бедрам, чертов демон узкоглазый. Остальные парни не шевелятся, полностью вовлеченные в процесс, им интересно — назревает кипиш, хоть попкорн покупай да готовься к шоу, потому что уж что-что, а спор — это святое для них всех, тем более для Шаста, который свою главенствующую роль выбивал годами и теперь вцепился в нее, как псина в любимую игрушку. — И какие варианты? — наигранно-скучающе интересуется Антон, откинувшись назад. — Я хотя бы могу поучаствовать в выборе или все зависит от вас? Нечестно как-то. — Так ты выберешь, че попроще, включишь свои навыки обольщения, и вперед, а так не прикольно, — включается Лёха, а глаза так и горят азартом — еще бы, кому такие внутряковые движухи не нравятся: от тебя ничего не зависит, ты ничем не рискуешь, а вовлеченным все равно будешь, так сказать, крутиться в движе. Кайф же. — Так что давай мы выберем. Можем накидать вариантов и проголосовать за… — Ботаник, — вдруг выдает Илья, и все взгляды обращаются к нему, а у Антона внутри что-то падает. Ощущение сродни всем этим фразеологизмам про остановку сердца, мурашки размером с таракана, куски льда в животе и так далее. Вся его выдержка уходит на то, чтобы сохранять прежнее незаинтересованное выражение лица, пока внутри грудной клетки сердце собирает чемоданы и судорожно гуглит билеты на ближайший рейс в город Ну-Нахуйск с пересадкой в Низачтобринске. — А что? — продолжает Илья. — Вы же хотите шоу, а что может быть пизже, чем Антоха, который добьется койки с мистером Правильность? Я почти уверен, что он и порно-то ни разу не смотрел, если его вообще что-то подобное интересует, так что, как по мне, это что-то за гранью возможного, а, значит, в самый раз для Тохи, верно? — и улыбается почти искренне, пока Антон мысленно окунает его лицо в чан с кипящей кислотой. Остальные пацаны молчат какое-то время, видимо, взвешивая в своей голове за и против и оценивая шансы нарваться на настоящее шоу, и, ожидаемо, по итогу все согласно кивают, за чем следует мысленное самоубийство Антона, потому что то, что вкинули эти двое — это прямая дорога на задворки жизни, к которой он так долго шел. По сути, он сам виноват, конечно же, потому что нехер направо и налево раздавать людям бабки за то, чтобы те пиздели, какой он гуру в постели, — теперь все заведомо уверены в его врожденном очаровании и конском размере члена, а на деле… — Какой мне с этого профит? — максимально ровно узнает он. — И вы мне предлагаете переспать с парнем, серьезно? — Да его и парнем-то сложно назвать, — хмыкает Нурлан, — член в штанах еще не повод называться «мужчиной». К тому же, может, он та самая лягушка, которая ждет своего принца, чтобы превратиться в принцессу. Вдруг ты человеку жизнь спасешь? Антон кривится и так отчаянно напрягает извилины в голове в попытке придумать еще отговорки от всей этой затеи, что руки потеют так сильно, что оставляют влажный след на джинсах. Ему эта идея не нравится от и до, начиная с абсурда самого спора на секс и заканчивая объектом спора. От мысли, что ему придется как-либо взаимодействовать с Поповым, в горле встает ком, и он сглатывает горечь — на него даже по пьяни не поднимется. — Ну, что, — Лёха садится ровнее и громко шмыгает носом, — принимаешь спор? Или вот он, твой лимит? Выше не прыгнешь? Парни смотрят внимательно, нагло, и оно понятно — им только наблюдать и стебать, а ему пешком до Луны топать по ощущениям, и то это проще, чем добиться от Попова хотя бы чего-то. Но если он сейчас даст заднюю и признает, что ему слабо, это конец всему, к чему он шел все студенческие годы, а так как выпускной класс откладывает отпечаток на всю жизнь и тебя запомнят именно таким, каким ты был последние месяцы, его будущее буквально зависит от результатов этого спора. Паникующий мозг подкидывает несколько глупых вариантов того, как он может слиться — например, назваться жестким гомофобом, что позволительно только Нурлану и то с порцией осуждения, или как-нибудь унизить Арсения, доказав, что он не стоит траты времени и обаяния, но все это ведет к логичному «зассал» и «слабо», что его категорически не устраивает, так что Антон, мысленно засунув себе дуло пистолета в рот повторно, пожимает руку Нурлана и слегка морщится, когда Илья разбивает сцепленные кулаки, тем самым официально подкрепляя спор. — Мы только не обговорили временные границы, — вспоминает Антон в надежде как-нибудь дотянуть до мая, а там слиться, уехав работать в другой город, но Нурлан небрежно пожимает плечами: — Так стандарт же — такой параше всегда три месяца дается. Вот сегодня у нас какое? — он отмечает в календаре. — В течение трех месяцев не будет доказательств — и лидер сменится, — и хохочет. — А тебе больше всех надо, — рычит Антон, окончательно раздосадованный тем, что не ушел к воде еще до того, как начало пахнуть жареным. Очевидно, что Нурик уже давно метит в лидеры, но Шаста он побаивается — и рост, и ораторские способности вкупе с хорошо подвешенным языком, не говоря уже о смазливой мордашке и тех самых связях. Просто так его хер подвинешь, а тут — идеальный вариант. Кто угодно бы зацепился, а Сабуров кто угодно, но только не идиот. И это самое поганое — простофилю вроде Ильи он бы закружил и отвлек, Лёху бы припугнул, Диму бы уговорил, а с этим ни один из вариантов не работает — тот хитрожопый, вцепится пиявкой и будет сосать, пока оболочкой не отвалишься. Злость плещется в глотке, выталкивая энергетик, и тошнит ощутимо, так что он спрыгивает на асфальт, отряхивается и, убрав руки в карманы, спускается по лестнице вниз. Сейчас бы мозг прочистить и составить план действий, но чуйка ему подсказывает, что ни один из рабочих вариантов в случае с Арсением не подойдет. Заплатить? Того едва ли интересуют деньги. Припугнуть? Его и раньше угрозы мало трогали. Соблазнить? Ага, а еще прочитать «Сто лет одиночества» за ночь. Втереться в доверие? Явно не с их прошлым. Тупик, тупик, тупик, и Антон плохо понимает, какое значение данного слова сейчас подходит больше всего — безвыходная ситуация или лестный отзыв о собственных умственных способностях. Он дымит до слезящихся глаз, стоя прямо у кромки воды, и щурится от лучей заходящего солнца, иногда чуть поворачивается в сторону, чтобы посмотреть на скамейку, на которой сидит Арсений, и почти сразу отводит взгляд, пыхтя так, словно тащит камни в гору. Вся эта затея ему не нравится от слова совсем, но отступать уже не получится — и свидетели были, и руки пожали, и разбили — не отвертишься. Хочешь не хочешь, а придется выкручиваться и придумывать что-то. Настроения развлекаться больше нет, хочется завалиться домой с бутылочкой чего-нибудь относительно крепкого и пойти в интернет с диким запросом «Как завалить асексуального ботаника». Антон поднимает глаза на склон, натыкается взглядом на машущих ему парней — куски дерьма, а не друзья — с трудом сдерживает желание показать им фак, тем самым передав хотя бы часть своего негодования и разочарования, но вместо этого лишь кивает и отходит к барыге, который стабильно отвечает за бухло на таких движах, берет холодное пиво и медленно идет вдоль набережной. Если он сейчас подойдет к Арсению, это будет слишком палевно, потому что, учитывая, какой громкой оравой они сидели и как резко замолчали, очевидно, что они что-то задумали, да и вообще он бы в адекватном состоянии к нему не подошел бы никогда и ни за что, так как из взаимодействия у них случайные столкновения в дверях университета да неловкое молчание в сортире. Нужно иначе. Вот только как? Словно читая его мысли, Арсений поднимает голову в тот самый момент, когда Антон проходит мимо, и по коже бегут мурашки от того самого я-вижу-тебя-насквозь взгляда. Идеально выглаженная рубашка несмотря на то, что тот носил ее целый день, бледные тонкие губы, круглая оправа очков, эмблема университета, пришитая к карману жилетки, книга с названием на иностранном языке — тут зацепиться вообще не за что, потому что это прежний Антон мог бы поинтересоваться, что за чтиво и откуда взял, а нынешний Антон скорее бы использовал страницы для трубок и прочего в таком духе. Их взгляды пересекаются на сотую долю секунды, но этого оказывается достаточно, чтобы Антон на первой же развилке свернул в сторону дома. Здесь сегодня ему ловить нечего. Может, завтра. Или через неделю. Или еще позже. В конце концов, у него три месяца в запасе. Вдруг случится что-нибудь такое, что эти идиоты забудут и отстанут от него?

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

— Тебе совершенно точно это не нужно! Даже не думай! Арсений мученически вздыхает и крепче впивается узловатыми пальцами в кружку с Гослингом. Он каждый раз с теплом вспоминает истерику матери, когда та заказала кружку с каким-то известным актером ее молодости, а приехал ее почти ровесник, но она обнаружила это уже дома, так что Арсений уговорил ее не менять — прикольно же. Он бы вообще предпочитал сейчас обсуждать с ней что-нибудь веселое, но несколько минут назад он совершил настоящую оплошность, за что сейчас поносит себя мысленно на немецком, чтобы не драконить мать еще больше. Причем ладно бы ситуация была серьезная — так нет же, он просто сказал, что хочет попробовать сдвинуться с общества библиотечных привидений и начать пересекаться и с другими слоями университета, потому что жизнь течет сквозь пальцы в разы интенсивнее при чтении Кафки или Маркеса. Не хочется поднять голову и понять, что на висках седина, а из интересного в жизни у него пару полетов в космос и то через страницы. Но стоило ему только обмолвиться об этом, как мать сорвалась — разумеется, в ее представлении одного только вдоха в компании «прокаженных» хватит, чтобы сразу же сделать его пьяницей, наркоманом и эскортником. И даже несмотря на ее святую веру в его здравый ум и осознанность, он совершенно точно скатится до уровня какого-нибудь бездомного, для которого и голубь — жаркое. И как бы он ни пытался остановить поток ее речи, это было бесполезно, так что в какой-то момент он решил придерживаться политики «я прикинусь стеной, спокойно, я стена, не ебет, я стена, я кирпич, я снег, я, блять, плинтус, спокойно». — Зачем тебе это? — снова начинает причитать мать. — Подумай о своем будущем. Неужели все то, чего ты так долго добивался, ради чего так старался и из-за чего был многого лишен… — Вот именно, — максимально мягко вступает в дискуссию Арсений, заметив, что мать немного выдохлась. — Мне двадцать пять, а что я могу рассказать про свою жизнь? Что я прочитал всю школьную литературу в первые пять классов? Что я знаю несколько языков на разговорном уровне? Что у меня никогда не было лучшего друга, я ни разу не встречал рассвет и я буквально запрограммирован на накапливание новой информации, при этом имея проблемы с банальными эмоциями вроде радости и вожделения? Мать раздувает ноздри, глядя на него грозно и оскорбленно, и зачесывает назад вьющуюся челку. — А я о чем говорю? Ты еще не начал с ними общаться, а у тебя на уме одно вожделение. — Мам, у тебя в моем возрасте уже был я, и ты мне сейчас что-то пытаешься по этой теме сказать? — она замолкает, пыхтя от негодования, потому что сказать ей нечего, и Арсений ровно продолжает: — Я правда люблю тебя и ценю твои советы и твое переживание обо мне, но, пожалуйста, попробуй уже понять, что я давно совершеннолетний и в состоянии сам принимать решения… — А живешь все равно со мной!.. — пытается она, но он не дает: — А живу с тобой, потому что с частотой твоих приступов я бы все равно мотался к тебе каждый вечер, а это еще хуже, чем… — он не договаривает «в таком возрасте жить с матерью», потому что знает, что за этим последует, и лишь вздыхает. После смерти отца — или убийства, или исчезновения, так сказать, нужное подчеркнуть, таинственности нагнать побольше — у матери немного поплыла психика, а ее прежняя забота о единственном ребенке превратилась в настоящую одержимость, но если книжный Дадли кайфовал от этих воркований, то реальный Арсений засиживается каждый день в библиотеке до закрытия не столько из-за любви к чтению — хотя ее отменять нельзя, — сколько из нежелания возвращаться рано домой. А так можно прошмыгнуть к себе, пожелав по дороге спокойной ночи, и завалиться спать. — Ма, — еще одна попытка, — это общение меня не изменит. Уж точно не в худшую сторону. Но я правда хочу… всего этого: сидеть с кем-то за столом в столовой, ходить в кино и после обсуждать, насколько фильм получился не очень. Иногда танцевать на вечеринках, может, даже влюбиться в конце концов. Я к тридцати ближе, чем к двадцати, а мне ни разу никто не нравился. Разве это жизнь? Мать открывает рот, явно собираясь спорить, но потом лишь устало вздыхает и, опустившись на стул, трет виски. Арсений ее страхи прекрасно понимает: найти компанию, с головой уйти в новые знакомства, нарваться на не очень положительных персонажей, охладеть к семье и в конце концов сбежать, забыв обо всем хорошем, что у него было — это то, что мать как-то выговорила стулу в старом кабинете отца, наслушавшись советов каких-то психологов из интернета. Она боится остаться одна, боится за него, просто в принципе боится, а на почве подорванной психики это транслируется через агрессию. Но Арсений отдал всему этому свои «лучшие» годы и сейчас отчаянно хочет нагнать хотя бы часть. Обдуманно, осознанно, осторожно, без переборов и рисков для жизни, чтобы действительно не развеять по ветру все то, что он старательно укладывал столько лет. И он присаживается на корточки перед матерью и целует ее ладонь. — Обещаю, на мне это никак не отразится. Точнее, только положительно. Я тебя никогда не оставлю, я не заброшу учебу, я обязательно пойду на еще одно образование, я уже присмотрел курсы тут поблизости — может пригодиться. Но позволь мне дышать, я тебя прошу, — он касается ее щеки. — Ты мне веришь? Та смотрит испуганно, дерганно, из-за влаги на ресницах видит его мутно и размыто, но в итоге все-таки кивает и несколько раз смазанно целует его запястье. — Верю. Ты у меня хороший, очень хороший. Такими обычно пользуются, ты должен быть к этому готов и не позволять никому играть на твоих эмоциях. Ты умнее всех в этом университете, не забывай об этом, и каждый из них должен принимать дружбу с тобой за честь, так что не позволяй себе наименьшее и простое, — она поглаживает его по скуле. — Найди тот самый баланс, когда ты сможешь смешивать свою привычную жизнь с тем, чего тебе не хватает. А я… я всегда буду здесь, чтобы помочь тебе и поддержать. Она замолкает, давясь эмоциями, и Арсений кладет голову ей на колени, позволяя гладить себя по волосам, успокаиваясь. И как же трудно в этот момент сдерживать рвущееся наружу ликование, ведь сердце бьется теперь новым, запретным ранее словом. Свобода.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

Антон и правда морозится почти две недели, каждый раз находя какую-то дикую отговорку, вызывая у друзей только фырканье и закатанные глаза. — Вы видели этот пробор? Никто не поверит, что я захотел бы подойти к такому человеку. — Что за ужасный цвет футболки? С таким флиртовать невозможно. — У него в руках физика. Это чисто железные трусы верности из истории и мем из «Властелина колец» — «Ты не пройдешь!». — Он пьет свежевыжатый сок. У меня аллергия. Парни смеются, но пока не лезут слишком дотошно, кроме Нурлана, который не упускает ни секунды, чтобы подколоть его, но на это Антону плевать. Пока что. Пока его авторитет работает, он не слишком переживает, но сколько еще это продлится? Какой у него есть запас времени, прежде чем в его способностях начнут сомневаться? Вся эта ситуация нервирует настолько сильно, что он курит в два раза больше, из-за чего голос перманентно садится, а ночами душит хриплый гадкий кашель, на который никак нельзя повлиять. Но совсем отказаться от курения он не может — это его единственный способ расслабиться. Ну, ладно, не единственный. — Ты мог бы хотя бы из приличия сделать выражение лица, словно тебе нравится. — Бля, прости, Ань, — Антон отвлекается от созерцания окна, естественно, ничего толком не видя, потому что взгляд в расфокусе, а мысли — очень далеко, что, разумеется, не особо приятно для человека, который так старательно работает ртом и рукой между его ног. Он опускает глаза и мягко касается ее подбородка, убирая в сторону светлую прядь. — День тяжелый, да и вообще… — И когда ты перестанешь себе пиздеть, — фыркает та, облизывает головку и, дернув челюстью, с колен сползает на задницу, потому что пол жесткий и ноги устали. Рукой она продолжает дрочить ему, потирая у основания ствола, — и признаешься, что тебе не нравится не минет, а минет от девушки. — Неправда, — отзывается он, поерзав задницей. — Мне очень нравится минет от девушки. Точнее, минет от тебя, потому что ты красивая, старательная и… — И твоя лучшая подруга, которая за еду помогает тебе с твоей проблемой, а ты прикрываешь ее интрижки с другими цветочками, — хихикает она и разминает кисть. — Антош, рыбка моя, ты такой же натурал, как я брюнетка, и в этом нет ничего страшного. От того, что ты всяким швабрам платишь за то, чтобы те пиздели, как ты ебал их своими несуществующими тридцатью сантиметрами, искренне счастливым ты от этого не становишься. — Как и ты, живя со старым обмудком ради его бабок, в то время, как тебя тянет к разным сочным малышкам, — парирует он, защищаясь. — Мы оба пиздим и себе, и окружающим. — Но не друг другу, — наставительно направляет на него пальчик Аня. Пару раз на автомате водит кулаком по его члену и вздыхает. — Ты ведь сейчас не кончишь, верно? — Антон виновато мотает головой. — Ну и славненько, я заебалась. Она берет салфетки, вытирает лицо и руку и падает на его кровать, раскинув руки, потом поворачивается набок и упирается щекой в согнутую в локте руку. — Так как зовут твою проблему на этот раз? Антон вздыхает. Как всегда проницательна. — Я проебался и ввязался в очень глупый спор. — Антош, само понятие спора является глупым. Но вываливай давай. Он вкратце поясняет суть и с каждым словом видит, как брови подруги взлетают все выше и выше. В какой-то момент ее выражение лица становится уж слишком загадочным и мечтательным, и это напрягает — в этой натурально-блондинистой голове порой рождаются такие мысли и фантазии, что даже Антону становится неловко. — Тот самый Арсений? Вот, знает, вот где реально много сантиметров. Антон давится энергетиком. — Ты откуда знаешь? — Вы, парни, чтобы поржать, постоянно говорите про прическу, очки, рубашки, а я девочка внимательная, я смотрю на то, что с некоторых пор мне не очень интересно, и как-то он очень агрессивно разговаривал с нашим физруком, и я обратила внимание на его штаны, — она с ухмылкой закусывает нижнюю губу. — Попов? Агрессивно разговаривал с кем-то? Мы точно про одного человека говорим? — Так тот обмудок заставил Яну — ну, сисястую, — в шортах прыгать на скакалке. Сам понимаешь, в чем задумка. Парни гоготали, ей стыдно, пиздец, и Арсений вмешался. Крутой поступок, на самом деле. — Допустим, — Антон чешет затылок, — но причем все это? И штаны его, и вот эта история про Яну. Я тебе говорю, что мне надо в споре преуспеть, а ты мне вообще ненужную информацию. — Почему ненужную? Ты бы присмотрелся, может, это судьба тебя сводит. Там у парня потенциал о-го-го. Если бы я своего старого не пасла, то, может, и рискнула, а у тебя реально шанс — будет как во всех этих фильмах про хулигана и ботаника. Ки-не-ма-то-гра-фич-но, — по слогам говорит она и смеется. Антон выглядит озадаченным. Такой реакции от лучшей подруги он не ожидал, максимум, смеха с того, во что он вляпался, да пожелания побыстрее разобраться с очередной проблемой, а не таких перспективных речей. Она мотает головой и переворачивается на живот, подтянув под голову большую подушку в виде головы Беззубика. — Все это прекрасно и замечательно, кроме одной детали — я не гей. Мне не нравятся парни. Мы все против… «этих», — он неопределенно машет рукой. Аня фыркает. — Ты можешь сколько угодно убеждать меня и себя, что мне это приснилось, но если ты забыл, то я точно не забыла то, как ты, напившись, умолял засунуть в тебя пальцы, потому что тебе самому было неудобно, а потом, когда я отказалась из-за того, сколько ты выпил, ты ебейше сильно обиделся и сказал, что мы больше не друзья. — Именно поэтому я и говорю, что тебе эта херня приснилась, потому что я бы никогда и ни за что тебе ничего такого не сказал. Да и с чего бы мне хотеть, чтобы ты… — Потому что в этом ничего такого нет, — она садится ровно и поправляет волосы. — Массаж простаты — это крутая штука, мне один знакомый рассказывал, что, даже будучи стопроцентным натуралом и активом, иногда ходит на это дело, потому что ощущения в несколько раз круче, чем во время секса с девушкой. И я искренне не понимаю, зачем себя лишать удовольствия из-за каких-то предрассудков. — Я не просил тебя засовывать мне пальцы в задницу. Закрыли тему. — Как скажешь, — Аня тянется за ноутбуком. — Пересмотрим «Красный, белый и королевский синий»? — Обижаешь. Конечно же.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

Перебрав все возможные варианты и пересмотрев все фильмы с подобным сюжетом (проплевавшись с «После», словив порцию кринжа от «Сдохни, Джон Такер» и прорыдав со «Спеши любить»), Антон понимает, что придется импровизировать, как в КВНовские времена, ловит момент, когда вокруг особо никого нет и подходит к Арсению. Увидев в его руках толстенную книгу («легкое чтиво», как у Гермионы), он сначала хочет по всем законам клише спросить, о чем она, но встречает внимательный и слегка удивленный взгляд синих глаз и теряет свою уверенность за пару взмахов чужих ресниц. Херли они такие длинные, блять? — Здравствуй. Могу чем-то помочь или я занял какую-то особенную вашу скамейку? Антон пару раз моргает от того, насколько холодно и насмешливо звучит фраза, сказанная настолько ровным и вежливым голосом, просто поразительно. И при этом выражение лица настолько спокойное и расслабленное, словно он пожелал ему хорошего дня, а не завуалированно опустил. Он откашливается и расправляет плечи, одернув бомбер. — Да просто… поболтать хотел. Узнать… какие планы после занятий. Или… че делаешь в выходные. Очень реалистично, Шастун, десять из десяти. Никаких подозрительных моментов, все естественно и обыденно, ты же каждый день зовешь этого человека погулять. У Арсения на лбу бегущей строкой печатаются мысли, крутящиеся в антоновом мозгу, потому что это объективно провал. — Знаешь, — Арсений закрывает книгу и кладет ее на колени, — я бы, может, из любопытства и попробовал бы подыграть, но, зная, с кем говорю и кто за тобой стоит, я совершенно точно не готов быть частью какой-то вашей постановочной махинации. Так что если у вас такой новый прикол — разводить людей и сливать в сеть, то извини, но я не буду одним из ваших выпусков. Антон ловит себя на мысли, что слова Арсения и его речь в целом вызывает у него по меньшей мере восхищение. Он говорит вежливо, тактично, но четко и непоколебимо, не допуская никаких пререканий и не оставляя никакого шанса на спор. Антон до конца не уверен — он берет своим ростом и наглостью, а тут — внутренняя сила в самом ярком своем проявлении. Он медлит еще пару секунд, а потом выпаливает как на духу, сдавая все с потрохами: — Я поспорил, что мы потрахаемся, и пацаны дали мне три месяца на это, но уже осталось чуть больше двух месяцев, и я… Блять, помоги мне, — он тяжело вздыхает. — Давай как-нибудь договоримся, я не знаю, я помогу тебе, а ты — мне, и все будут довольны. Арсений не меняется в лице, только чуть сильнее выгибает бровь. Потом трет уголок глаз и, положив книгу рядом, закидывает ногу на ногу. — Боюсь даже спросить, как конкретно я могу тебе помочь в данной ситуации. Переспать с тобой за «пожалуйста»? Поучаствовать в какой-нибудь пошлой съемке за «Очень надо»? Ты это так видишь? — Я не ебу, — он устало вздыхает и плюхается на скамейку рядом. Зачесывает челку назад и смотрит ему в глаза. — Я прекрасно знаю, как это звучит и выглядит, особенно учитывая то, как мы общались… — Да уж. — Но я пришел к тебе с максимально честной херней. Да, ввязался в спор, идиот, знаю, но попробуй меня понять — для меня это ебать как важно. Я не могу дать заднюю, не могу уже как-либо отказаться, на кону буквально стоит мой авторитет, я не могу проебать все то, чего так долго добивался, это очень важно. Я просто… — он нервно выпускает воздух сквозь губы и нервно трет лоб. — У тебя бывало ощущение, что тебе приходится делать что-то, что тебе не нравится, потому что привычно, но ради этого приходится ставить на кон вообще все? Арсений смотрит как-то очень странно и серьезно. — Пожалуй. — Так вот! Я, блять, постоянно должен… Забей, — он сам не понимает, в какой момент решил настолько сильно разоткровенничаться, но звучит это скорее нелепо и убого, чем убедительно. По крайней мере, ему так кажется. — Поэтому что я могу тебе сделать, чтобы ты мне подыграл? Я не прошу о чем-то серьезном, мы как-нибудь разрулим тему с доказательствами, но мне просто нужно, чтобы мы какое-то время вели себя так, словно я добился твоего внимания и ты начал сохнуть по мне. — Никогда не понимал это выражение, — хмыкает Арсений. — Вообще, человек должен мокнуть по тому, кто ему нравится, разве нет? Антон смотрит на него совершенно ошарашенно и шокированно, потому что такой грязный каламбур он мог бы услышать от Щербакова или Журавлева, но никак не от правильного Попова. Но тот сейчас в этой шутке выглядит так органично, что Антон, покраснев, даже улыбается. — Но речь не об этом, — он поправляет темные волосы. — В любой другой ситуации я бы точно не согласился, но тут, пока ничто не грозит мне крахом, потому что спать я с тобой точно не планирую, как и делать компрометирующие фотографии, так что вопрос с твоим «доказательством» решим как-нибудь потом, но пока делать вид, что ты можешь вызывать какие-нибудь положительные эмоции кроме осуждения и отторжения… Это я могу, в принципе. — Пиздец ты борзый, — скрыто восхищенно отзывается Антон. — Я в твоих глазах свинья, что ли? — Да нет, — спокойно отвечает Арсений, — та самая грозная собака, которая на цепи за забором на всех бросается и кроет благим матом, а на чужой территории поджимает хвост и скулит, — он склоняет голову набок. — Ты же не будешь убеждать меня в том, что ты и правда весь из себя такой крутой? Это удобно вам всем — клеить кукол, нажираться на вписках и рисовать члены на заборах. — Воу-воу-воу, стоп, — он выставляет вперед ладони, — может, прекратишь уничтожать меня настолько жестко? Мы не бывшие на реп-баттле, чтобы ты меня так поносил. Мы вообще нахуй не знакомы. — Задумайся, почему незнакомый человек так хорошо тебя чувствует, — пожимает тот плечами и поправляет очки. — Но ладно. Я готов поучаствовать в этом спектакле, если мы все обсудим и пропишем, но за это ты должен помочь мне, как там у вас это называется, пробиться в сливки. Антон моргает и зависает. — Зачем тебе в сливки? Ты же все такое ненавидишь. — Не то чтобы прям ненавижу, но… Тебе не понять, ты в этом всем крутишься чуть ли не с рождения, а я… — он поджимает губы. — Я хочу почувствовать вкус жизни, давай назовем это так. Хочу попасть в крутую компанию, оказаться на вечеринке, попробовать алкоголь, кальян и танцы на барной стойке. Но просто так меня никто никуда не позовет и не пустит, но если я буду твоим плюс один… — В таком виде тебя даже со мной не пустят, — встревает Антон. — Готов сменить имидж немного? — Я тебе не та знойная красотка из «Голой правды», — Арсений щурится, — но, возможно, я позволю тебе сводить меня в какой-нибудь подростковый магазин за драными джинсами и бомбером, ты же в таких местах одеваешься? — и усмехается очень даже дружелюбно. Поразительно, за этот диалог они наговорили больше, чем за все годы совместного обучения, и, оказывается, Арсений не такой уж и неприятный, как ему казалось все это время. Или хотелось казаться? — Ну, то есть, мы договорились? — уточняет Антон. — Я тебя ввожу во всю эту движуху, а ты… — Отыгрываю забитого закомплексованного идиота из фильмов, который бесконечно рад тому, что на него, страшилище такое, обратил внимание самый крутой парень университета, конечно, — он смешно хлопает ресницами, сложив губы бантиком. — На такое не рассчитывай, конечно, но могу периодически бросать на тебя взгляды и для разнообразия относиться чуть лояльнее к тому пиздецу, что вы творите. — Какая честь, — он отвешивает полупоклон. — Ну и… Могу я получить твой номер телефона? — Нет, Ромео, в фильмах это не так делается, — он убирает книгу в рюкзак и закидывает его на плечо. — Ты должен использовать всю свою смекалку, чтобы добраться до архивных записей и найти как можно больше информации обо мне, а потом прийти хвастаться к своим неандертальцам, словно ты по меньшей мере мамонта завалил. — Зачем так сложно? — Потому что никто и никогда не поверит, что ты просто со мной поговорил и я просто согласился, — поясняет Арсений. — Добавим хотя бы немного реалистичности этой истории и хотя бы немного поступков с твоей стороны. Я сомневаюсь в умственных способностях твоих друзей, но тут даже они поймут, что ты опять обводишь всех вокруг пальца. — С чего ты взял… И в смысле «опять»? — у Антона внутри все леденеет. Арсений же не может знать, что он… Но Попов лишь загадочно улыбается, машет ему рукой и скрывается за дверьми здания. Что-то Антону подсказывает, что было бы в разы проще прийти к парням и признаться, что он не может справиться с этим спором и договориться о каком-нибудь наказании, чем связываться с Арсением, потому что ощущение жесткого подвоха оседает на легких похлеще последствий электронки.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

Разумеется, номер телефона Арсения Антон находит. Как и адрес. На этом его находки заканчиваются, потому что более точной информации (кроме имени родителей) о нем нигде нет, и это странно. Создается впечатление, что он и правда в своей жизни не делал ничего, кроме как учился, и, с одной стороны, это похвально, но, с другой… — Собирайся. Арсений, вероятно, канонично-галантно одевается везде и всегда, потому что когда тот открывает дверь, то Антон окидывает взглядом пастельного желтого цвета рубашку с закатанными рукавами и легкие серые штаны и приподнимает брови. — У тебя минут десять, может, пятнадцать от силы. Арсений напирает, выставляя его за дверь, притворяет ее за своей спиной и смотрит на него зло и оскорбленно, а потом складывает руки на груди. — Это, по-твоему, аккуратно и неторопливо? Ты не можешь вот так заявляться ко мне домой и… — Почему не могу? Если бы я пытался за кем-то ухаживать, я бы так и делал — удивлял и пытался сделать сюрприз. Это же круто, нет? Когда не ожидаешь, а тут… — А тут человек из окружения, которое явно мне не подходит, заваливается ко мне домой, рискуя нарваться на мою мать! — гневно перебивает его Арсений. — Ты должен был как минимум написать и уточнить все детали, удобно ли мне, свободен ли я сегодня и, самое важное, где мы встретимся. У тебя нет никаких прав заявляться ко мне домой. Это моя личная территория, и то, что мы отыгрываем спектакль для твоих друзей-недоумков, не дает тебе никакого права… — Пока ты извергаешь этот поток отвратительно-вежливой грязи, времени на сборы становится все меньше и меньше. Арсений приваливается спиной к двери и недовольно кусает щеку изнутри. — Допустим, я пойду, куда ты там меня зовешь. Но почему я должен идти с тобой? К чему спешка? Там, как в театре, запуск заканчивается после третьего звонка? И почему я должен как-то по-особенному одеваться? — Ты сам хотел, чтобы я тебя познакомил со сливками, поэтому логично, если ты придешь со мной. Спешка — потому что я всегда прихожу немного заранее, чтобы успеть немного выпить и занять стол для бир-понга. Ну и одежда… Чтобы быть со мной, тебе придется сменить имидж. Он замолкает, потому что Попов выставляет на него палец. — Поправка — не быть с тобой, а быть принятым в этом кругу неандертальцев. Возможно, мне стоит надеть что-то, что будет не жалко испортить в случае чего, мало ли как люди там будут себя вести и в каком они будут состоянии. И с первым я все еще не согласен — по легенде у нас все только начинается. Да, ты мог позвать меня, но ждать ты должен меня на месте — томиться, смотреть по сторонам и с надеждой вглядываться в лица каждого нового гостя. — Томиться? — Антон запрокидывает голову и смеется. — Я бы так себя не вел. Мы же не в ромкоме. — А должны быть, — Арсений передергивает плечом. — В общем, скинь мне смской адрес, я переоденусь и минут через сорок приеду. И давай без самодеятельности больше, иначе я выйду из игры и… — И останешься на том же месте, что и сейчас, что и вчера, что и месяц назад. С этими словами Антон сбегает по лестнице и прыгает в свою машину, затылком ощущая взгляд Арсения. Что ж, взаимодействие у них пока не очень, над ним еще стоит поработать, чтобы их не спалили в первый же диалог на публике, но пока это сложно — придется импровизировать. Он приезжает с первыми гостями, тащит любимое пиво и седлает барную стойку, потягивая напиток и поглядывая в сторону окна, через которое очень хорошо видно приходящих. Томиться он точно не будет, что за бред вообще, но Арсений прав — раз он «по легенде» позвал его сюда, он должен как минимум выглядеть заинтересованным. Режим Ждуна, Антошенька, вспомни тренд, который был несколько лет назад, и копируй. Минут через десять всей оравой заваливаются его парни, почти сразу находят его взглядом и, поздоровавшись рукопожатием, рассаживаются по разные стороны, как свита. Впрочем, почему «как»? — И долго ты молчать будешь? — с ухмылкой интересуется Леха. — А мы все знаем вообще-то, — кивает Илья. У Антона уходит секунды три на то, чтобы построить кирпичный завод от мысли, что их подслушали или, еще хуже, его сдал Арсений, но он решает не подавать вида и отыгрывать дурачка — вдруг прокатит и они о чем-то другом. — Ну, мы же спорили. Вот, решил начать процесс. — То есть ты реально собрался в койку с этим ботаником? — Нурлан брезгливо морщится. — Не думал, что ты настолько отбитый. И что, каковы шансы? Клюнул? — Удивился, — осторожно отзывается он, — мы же ни разу нормально не общались, а тут я и про книгу спросил, и наплел, что читал ее, и позвал сегодня на тусу… — Че? — Журавль чуть не давится пивом. — Сюда? И он придет? Попов? Сюда? Антон только пожимает плечами, потому что он сам не уверен, что тот не решит играть по своим правилам и просто нагнет его с его планом на этот вечер. В принципе, это было бы очень даже в духе Арсения, если Антон успел его хотя бы немного узнать, но он все-таки надеется, что это лишь его опасения. Проходит минут двадцать, когда Антон, в очередной раз бросив взгляд в окно, видит подходящего к зданию Арсения, а через несколько минут он замирает в дверном проеме гостиной и переминается с пятки на носок, глядя по сторонам. Сложно сказать, что шокирует больше — то, что он реально пришел, как они договорились, или его внешний вид: белые приталенные штаны и темно-синяя рубашка с (охуеть!) двумя верхними расстегнутыми пуговицами уже заставляют удивленно вытаращить глаза, а отсутствующие очки в корне меняют лицо Арсения — широкий лоб, спадающие на него темные пряди, яркие глаза в цвет рубашки и точеные скулы. Арсений натыкается на его взгляд, желваки на его скулах напрягаются, а бровь ползет выше, и Антон спрыгивает со своего места под звуки удивления остальных. Подходит к нему, продравшись через полтора танцующих человека, и встает напротив него. — Пришел все-таки. — Ты так просил, — отзывается он и снова обводит взглядом гостиную. В его глазах столько любопытства, что не может не вызывать улыбку — он выглядит как ребенок, впервые попавший в парк аттракционов. — И что же… люди тут делают? — Ну, — Антон тянется к камину, на котором стоит первая порция легких напитков, берет три сидра с разными вкусами и протягивает ему, — сначала пьют, а потом уже не задумываются о том, что им делать. Арсений выглядит сконфуженным и явно с трудом сдерживается, чтобы не забрать у него бутылки и не начать читать состав, но в итоге изучает только вкусы на этикетке и, чуть подумав, выбирает ту, что с ягодами. К удивлению Антона, довольно легко вскрывает ее и осторожно пробует, словно боясь, что ему могли подсунуть яд, и когда выражение его лица с недоверчиво-настороженного сменяется на удивленно-одобрительное, Антон не может сдержать улыбку и касается горлышком своей бутылки его. — Что ж, с первым шагом на скользкую дорожку, — провозглашает он, опрокидывает в себя остатки напитка и выбрасывает бутылку в мусорный пакет. Арсений делает глоток и скептически смотрит на него. — Говори за себя. Меня вся эта игра не поменяет. Исключительно отстраненный интерес. Любопытство и желание поставить галочки напротив пунктов банального списка. — А ты всегда говоришь как по книжке? — он приваливается плечом к дверному косяку. — Расслабься. Это сейчас на тебя все смотрят и охуевают от того, что ты здесь забыл и почему я стою рядом с тобой. Через пару бутылок у всех найдутся дела поважнее, а через пять им будет казаться, что ты тут был всегда. Пользуйся возможностями, соответствуй, учись… — Соответствуй? — Арсений фыркает и вставляет ему в зубы крышечку от бутылки. — Я уже сказал — я не собираюсь опускаться до здешнего уровня. И спасибо за приглашение, дальше я сам. С этими словами он разворачивается и уходит куда-то вглубь дома, так что Антон даже с учетом своего взгляда разглядеть его не может и только выплевывает в урну крышку и касается своих губ. Этот Попов вообще не такой, как им всем казалось, от этого вся эта игра становится еще более интересной. Антон смачно матерится, когда в него сзади врезается Леха, и чуть не заряжает ему локтем по и так приплюснутому носу. — Охуеть! У него есть нормальные шмотки? — Видать, неплохо ты тогда покружил, если он приперся сюда в таком виде, — мерзко усмехается Нурлан. — Твоя работа языком прошла не зря, и мальчик поплыл. Ну и нам же лучше — что может быть лучше, чем поставить на место зазнайку и опустить лузера? Так и вижу, как потом его мир к херам обрушится. Он-то верит, что в сказку попал, на него ебучий принц внимание обратил, вот он и приперся, как Золушка на бал, при всем параде. Какой же убогий, — и гогочет. Остальные подхватывают, но без фанатизма, а Антон только выдавливает улыбку, но поддержать вайб издевки почему-то не может — как минимум потому что знает суть всей этой игры, как максимум потому что всего за два диалога Арсений умудрился кардинально перевернуть мнение о себе, и теперь приходится узнавать его заново и составлять мнение по новой. И только-только отступивший страх облажаться и показаться идиотом в глазах друзей загорается с новой силой, потому что тот Арсений, который ему виделся все это время, мог только собирать носом буквы в книге да выебываться глазами, потому что на словесные перепалки у него не хватало ни лексикона, ни смелости. Реальный же Арсений за словом в карман не лезет, смотрит прямо в глаза, диктует свои правила и без особых трудностей затыкает его, Антона, хотя это редко удается даже Нурлану, а вот у кого уж язык без костей. Слишком мутное это дело. И надо бы, пожалуй, отступить, пока все только начало закручиваться, не усугублять и не углубляться в эту историю… Но теперь это дело принципа — узнать, докопаться, доиграть до самых аплодисментов и уже потом, за метафоричной сценой, осознавать свою новую реальность.