Перекрёсток катастроф

Глава 4

Или день, когда Дину не спалось

      С Дином оказывается довольно легко ужиться, потому что он почти ничего не замечает вокруг себя, — или так только кажется со стороны, ведь его столь осмысленный и внимательный взгляд говорит строго об обратном, — а ещё мужчина постоянно чем-то занят и не приходит с разговорами по вечерам, как это было с Анной. Вероятно, поэтому пара первых дней совместного проживания не приносит Кастиэлю ровно никаких эмоций: солнце встаёт и садится, идут дожди и люди на работу, солнце встаёт и садится, идут дожди и люди с работы.       — И всё это уже было — в Симпсонах, — шепчет он себе по утру, смотря в ванной на своё влажное и помятое отражение.       Кастиэль знает, что так иногда бывает: встаёшь с кровати и наступаешь в самый обыкновенный день, как в лужу. И утро ничем не примечательно — рутина размазывается по циферблату часов, отмеряя как он по выверенному алгоритму спускает ноги на пол, накидывает на плечи халат, чистит зубы на автомате, уткнувшись в стену ванной виском и прикрыв глаза в надежде доспать то, что не успел за ночь.       И если Кастиэлю вполне отчётливо мерещится, что он, невыспавшийся и измотанный ночными расчётами, стал походить на себя с фотографий самых тяжёлых студенческих лет, то Дин сразу выглядит так, будто сбежал из истории про зомби в страшный апокалипсис. В их квартире, за пределами тёплой ванны, вымороженно и неисправно пахнет улицей, и Дин посреди этого холода уже даже не стоит горделивым домашним котом — породистым засранцем из тех, которых за порог не пускать, дешёвым кормом не пичкать, против шерсти не гладить, — а обессиленно опускается на пуфик в прихожей, непривычно сильно согнув спину, локтями упираясь в колени, чтобы спрятать опухшее от недосыпа лицо в поднятых ладонях.       — Дин, а ты когда в последний раз спал? — Кастиэль подходит к нему осторожно и не спеша, будто Дин — дикий зверь, что испугается резкого движения и сорвётся с места, хотя ясно, что сил ему ни на какой рывок не хватит: он физически иссяк.       Мужчина что-то неразборчиво мычит и дёргает плечами — будто не помнит, что такое сон и каков смысл чудесного глагола «спать». Спустя минуту он всё же тихонько отзывается:       — Нужно что-то холодное приложить к лицу, чтобы снять отёк. А то студентов перепугаю, — бормочет Дин, а после отнимает руки от лица, показывая весь масштаб бедствия: веки тяжёлые даже на вид, и Кастиэлю сначала кажется, что на них смешались фиолетово-красные тени с размазанной подводкой, но потом приходит острое и жуткое осознание — это синяки расцветают по коже мужчины поцелуями недосыпа. Синяки, которые стали настолько яркими, что кажутся нарисованными искусственно. — Принеси из морозилки что-нибудь, будь другом, — просит Дин, даже находя силы, чтобы вытянуть руку в сторону кухни.       — Так-так-так, — Кастиэль трёт шею ладонью, быстро перебирая в своей голове всю полученную информацию, выстраивая план действий, — давай, встаём, — он аккуратно обхватывает запястья Дина своими пальцами и тянет на себя, не отпуская ни на миг; оттенки их кожи сейчас контрастируют: Дин — бесцветен, прозрачен, будто от айсберга отсекли, Кастиэль же раскрашен тёплым солнечным заревом, охрово-медовым цветом, словно молоко смешали с пряностью. — Сейчас ты умываешься холодной водой, можешь прям с макушкой под струю залезть, а я приготовлю что-нибудь на завтрак, чтобы у тебя силы появились. Организм — не дурак, нет энергии от сна — будет генерировать её от питания, — Кастиэль отводит Дина к умывальнику, усаживает его на бортик ванной и даже сам включает ледяную воду — действует мягко и ласково, будто родитель собирает своё невыспавшееся чадо перед выходом в школу.       Кастиэль готовит бутерброды, выстраивая пирамидку на хлебе из всего самого сытного: мяса, горячей яичницы и плавящегося от неё сыра, и варит кофе. Он добавляет в кружку Дина три ложки сахара, чтобы глюкоза наверняка добралась до безумной головы сожителя.       Когда Дин приходит из ванны, он видит на столе готовый завтрак и вынутую из морозилки курицу с накинутым полотенцем поверх, как он и просил чуть ранее. Кастиэль не спеша пьёт свой кофе, стоя спиной ко входу и смотря в окно на лес, совершенно уже осенний, который светится, по его мнению, каким-то особым, несотворённым огнём, о чём он сообщает мужчине, даже не надеясь завязать с ним беседу:       — Лес отдаёт солнце, набранное за лето, и оттого становится жёлтым — уподобляется свету, которому так много обязан.       Дин отзывается хрипло, опускаясь за стол и притягивая к себе завтрак: — Спасибо, Кас, — он говорит так, будто ему лень выговаривать имя Кастиэля как следует. Или будто он хочет оставить его частичку себе. Послевкусием на кончике языка.       — Спасибо, что не «‎Эль», а то звучал бы как заказ в таверне, — мужчина хмыкает, улыбаясь безмятежно, и ему с лёгкостью удаётся уместить в приветливом выражении своего лица всю беззаботную идиллию расцветающего утра.       — Как вкусно, ты что-то туда добавил? — Дин жадно глотает кофе, облизывает свои губы, словно пытаясь понять, что же за привкус появился у обыденного напитка.       — Кофе с твоей полки, молоко из холодильника и маленький пакетик ванилина, — послушно перечисляет все ингредиенты мужчина, ведь сам не любит, когда не знает, что перед ним в кружке или на тарелке. — Ванилин — это вещь, научился его добавлять во всё подряд на втором курсе университета, он облагораживает любой продукт, это почти лайфхак, как невкусный творог сделать пригодным для еды, — мимика Кастиэля до того подвижна, что Дин засматривается на парня с интересом: перед ним будто человеческое воплощение мультика — живой, яркий и искренний.       Кастиэль подходит к холодильнику, вынимает оттуда бутылку воды и ставит перед Дином:       — Ты же знаешь, да? Что там, — он указывает пальцем на почти пустую чашку, — бодрит не кофеин, а кислоты, и после кофе тебя скоро начнёт вырубать с двойной силой, и если ты хочешь сохранить работоспособность, то нужно выпить воды? — Кастиэль вновь тараторит, немного сдвигает брови к переносице и жестикулирует правой рукой. — Ну, конечно же, ты знаешь. Ты всё знаешь, — он улыбается в последний раз и идёт одеваться, ведь им нужно выходить уже через десять минут.

⋮

      День дальше течёт своим чередом: Кастиэль по пути в университет шуршит опавшей листвой, довольно улыбаясь и полностью игнорируя винчестерский взгляд, недовольный этим ребячеством и озадаченный чем-то ещё.       Дин хмурый до той степени, что даже черты его лица приобретают зловещую заострённость, и студенты после первой пары шепчутся между собой, что у таких, как он, в дверях церкви кругом идёт голова, поэтому церквей он, скорее всего, избегает.       Кастиэль бы поразмышлял об этом всём, но у него вот-вот будет лекция — первая, которую ведёт единолично он, поэтому ему не до этого — всё его нутро разъедает нервозность, и всё, что он сейчас может — это отрывисто стучать носком по полу и всё глубже зарываться в листы с подготовленным конспектом, словно не прочти он ещё раз строчки, то всё, потерпит фиаско и не сможет и слова вымолвить после звонка.       Дин в перерыве смотрит на него прямо и гладко — не хмурится, не щурится, не гримасничает, но изучает. Смотрит штилем, предвещающим грозу. Однако Кастиэль не придаёт этому никакого значения, хотя слова поддержки принимает чуть ли не с щенячьей благодарностью, прошивающей всю его позу: послушно вытянутую шею, чуть закинутую назад голову, чтобы легче было смотреть на коллег, нависших над его столом.       — Чего ты нервничаешь? Ты выше их по статусу, им некуда деваться и придется тебя слушать, — Кастиэль поднимает на Дина очень красноречивый взгляд, общаясь с ним так, безмолвно. — Отлично! Смотри в аудитории так на тех, кто тебе не понравится, и не загоняйся!       До начала пары остаётся минут пять, и Кастиэлю приходится выйти в сторону нужной аудитории. У входа в кабинет уже роятся студенты, и ему приходится протискиваться между ними, чтобы открыть дверь ключом.       Он прочищает горло, пока обустраивается за кафедрой, и с опаской оглядывает прибывающих людей, заполняющих свободные парты возвышающегося лектория. Кастиэль чувствует себя так, будто среди студентов он единственный шагает до белья обнажённый. Все, абсолютно все, впиваются взглядом в него, перешëптываются, прикрывая ладонями рты, кто-то потрясённо распахивает глаза, кто-то смеётся, кто-то хмурится и даже сыплет оскорблениями. Но Кастиэль никого не слушает, сжимает и разжимает пару раз кулаки, находя в себе силы успокоиться, и медленно подходит к доске, берёт пальцами мел, тут же неприятно сушащий кожу, и начинает свою лекцию:       — Добрый день, судари и сударыни, — приветствует он своих слушателей с харизматичностью, свойственной только ему одному. — Я — Кастиэль Новак, — следом мужчина дублирует своë имя и рабочую почту на доске, выводя буквы простым кособоким почерком, — и нам с вами предстоит изучить два курса в этом семестре: «‎Специальные вопросы математического моделирования в физике плазмы» и «‎Разработка решений нелинейных задач математической физики», а в следующем мы, скорее всего, столкнёмся на «‎Теориях возможностей в научных исследованиях». Но это только в том случае, если вам повезёт пережить сессию, — Кастиэль улыбается чеширским котом и чуть ли не мурчит от того, насколько же слаще быть преподавателем, нежели студентом.       Посоветовавшись с Дином и Бенни, на первое занятие он не выносит ничего сложного, а начинает с самого банального — знакомится с обучающимися и по очереди вызывает к доске студентов, прося их ответить на свой вопрос или решить простенькую задачу.       — Нарисовать экспоненту, вы серьёзно?       — Видишь ли, Мэг, я не знаю, какой у вас уровень, а должен чётко представлять, где есть пробелы в ваших головах. Но ты не бойся, каждый следующий вопрос будет сложнее, — Кастиэль опирается на кафедру поясницей и внимательно следит, как неожиданно нахальная студентка рисует кривую и делает это правильно. — Экспонента для нас жизненно важная функция, огромное количество природных процессов описывается именно ей. Основываясь на вашей специальности, я предположу, что вы уже знакомы с моделью мира де Ситтера — так вот у него сверхсветовое расширение вселенной, как вы можете припоминать, описывается именно экспоненциальным законом, — по аудитории слышен шелест — студенты решают что-то пометить для себя, а у Кастиэля внутри всё ликует и расцветает: ведь совсем не зря несколько ночей напролёт он сидел и разбирался со статьями Дина! Теперь все его труды вознаграждаются зарождающимся авторитетом среди слушателей, и это приятно греет его эго. — Поэтому нам об экспоненте нужно знать всё.       Лекция проходит успешно, и Кастиэль, весь светящийся от счастья, гордо шагает назад на кафедру. Около дверей он встречает Дина, который отвечает на вопросы студента, увязавшегося за ним хвостиком.       — Тогда мы буквально можем на пальцах создавать вселенные! Но разве выдержит такую нагрузку наша?       Кастиэль внимательно прислушивается к их диалогу, попадая уже на завершение беседы, и даже замедляет шаг, ровняясь с Дином, который грузно и устало вздыхает, но покорно всё поясняет:       — Возможно, ничего с нашей вселенной и не будет, если она уйдёт в другое измерение. Мы не знаем, есть ли они, но ничто нам не запрещает так рассуждать, чтобы прийти к тому, что вокруг нас уже есть. Например, представь, что наш мир одномерный, это некая линия на бумажке. Мы её сдвинем чуть-чуть, на сантиметр, конечно, в минус тридцать третьей степени, и построим рядом параллельную линию — теперь они находятся очень близко друг к другу, но никогда не пересекаются. И находясь внутри одномерного мира, мы никогда не сможем догадаться, что рядом есть ещё один. Вот совсем близко. Если бы мы могли выйти из нашего измерения в двумерное, сделать один шаг назад и оглянуться — было бы очень классно, — Дин вежливо улыбается студенту, а после они с Кастиэлем пересекаются короткими понимающими взглядами.       — Но нам чего-то не хватает?       Кастиэль медленно проворачивает ключ в замке и после держит дверь в кабинет открытой, пропуская Дина вперёд, но тот не спешит внутрь, сначала завершая диалог.       — Поля, которое бы пробило рамки одного измерения, чтобы у нас открылся путь для перехода в другое. Но, в любом случае, у нас уже есть механизмы, которые позволяют создавать из среды вакуума новые миры, в которых будет своя жизнь.       Кастиэль видит, как сильно устал Дин, но не может удержаться от вопроса, когда они остаются наедине:       — А вот в фильмах люди путешествуют между измерениями, это возможно? — Кастиэль опускается за своё рабочее место, где компьютер уже гудит — идёт расчёт винчестерского задания уже вторые сутки, алгоритм совершает итерацию за итерацией, и Кастиэль никак не может ускорить этот процесс.       Дин приподнимает голову, зевая, трёт лицо ладонями в попытках взбодриться и на Кастиэля смотрит изнурённо: он еле фокусирует взгляд, от усталости перед ним всё плывет. Но даже в режиме энергосбережения в каждом его движении проскальзывает привычное: «‎Новак, какой же ты сказочный балбес», — и это если выражаться цензурно.       — Почти все взаимодействия, за исключением гравитации, привязаны к нашему трёхмерному миру, — сонно бормочет Дин, прикрывая глаза и опуская тяжёлую голову на спинку дивана. — Если люди в твоих фильмах перемещаются между измерениями и при этом остаются людьми в том смысле, в котором вот мы предстаём перед друг другом, — мужчина указывает пальцем куда-то в сторону Кастиэля, а потом на себя, и движения у него плавные и расслабленные, — то у меня к ним очень много вопросов, — Дин ещё раз сладко зевает и выглядит так, будто вот-вот уснёт, но упорно продолжает говорить. — Понимаешь, фотоны электромагнитного излучения привязаны к трёхмерному миру, они растягиваются с ним, они искривляются вблизи чёрных дыр, они подчиняются всей метрике, в которой мы живём. И если мы их вырываем из нашего измерения, из той физики, к которой мы привыкли... — Дин замолкает, сбиваясь, потому что утомлённый разум уже не успевает подобрать всех слов. — Ну, мы можем столкнуться с тем, что их в другом измерении и не будет. А мы полностью электромагнитные существа. Вырываем себя из этого измерения — и всё, нас нет.       — Мы — электромагнитные люди? — удивлённо отзывается Кастиэль, снимая со шкафа аккуратно сложенный плед и разворачивая его в воздухе, чтобы стряхнуть осевшую пыль.       — Абсолютно, Кас, абсолютно, — еле разборчиво шепчет засыпающий Дин. — Все химические процессы внутри тебя — это электромагнитные взаимодействия, вся работа нервной системы — это биотоки, а значит, опять электромагни-... — мужчина засыпает, так и не договорив до конца, на что Кастиэль мягко улыбается и заботливо укрывает его пледом, аккуратно укладывая Дина в горизонтальное положение.

⋮

      Дин выскакивает из сна слишком резко и контрастно, как дайвер выныривает из ледяных тёмных глубин в жаркий полдень, и теперь мучается от перепада давления — но реальность давит на мозг куда сильней. Первая мысль несёт за собой облегчённый выдох: на этот раз ему снился обыкновенный человеческий бред с монстрами и погонями.       — Повезло, — тихо шепчет он где-то между тяжёлыми вдохами и выдохами, тут же натыкаясь на удивлённые глаза Кастиэля, — от чужого любопытства волнения мужчина, как всегда, отмахивается рукой и выходит из кабинета, чтобы умыться и прийти в чувство.       Кастиэль потерянным взглядом провожает Дина, который сейчас выглядит по меньшей мере напуганным. Спустя пару минут он уже хочет подорваться следом и убедиться, что с мужчиной всё в порядке и какая-либо помощь ему не нужна, но в кабинет приходит Бенни.       — Привет, Новак-квак-квак, — мужчина усаживается за свой стол, осматривая диван и соскользнувший на пол плед. — А чего ты за собой спальное ложе не убрал? — Бенни забавно играет бровями и открывает домашний контейнер с принесённой едой.       — Так не я спал, тут Дин немного вздремнул.       Бенни тут же напрягается и даже встаёт из-за стола, и выражение его лица не то чтобы сомневающееся, а скорее, абсолютно уверенное, словно он с поличным поймал Кастиэля за клеветой.       — Дин спит только дома, он никогда. Никогда, — с нажимом повторяет мужчина, — не засыпает вне своей комнаты.       — Бенни, на мне даже одежда не помята, не я спал, — спокойно и рассудительно отвечает Кастиэль, а затем провожает взглядом засуетившегося коллегу, вылетающего вихрем в коридор.       Кастиэль не выдерживает и пары минут, после чего идёт на поиски своих коллег: — «‎Потому что... Ну, что это за цирк с непонятками и побегами? А если Дин чем-то болен, то мне об этом лучше знать, ведь я с ним живу!» — рассуждает парень, пока осматривает коридор на наличие живых душ.       Мужчины находятся достаточно быстро, на лестничной клетке, но пролётом выше — Кастиэль к ним не поднимается, но внимательно вслушивается в их голоса.       — Ты не спишь, опять началось? — Бенни звучит взволнованно, и Кастиэлю сейчас кажется, что Анна права в своих суждениях — они явно с Дином друзья, причём давние, такие, что друг другу едва ли не ближе кровных связей, потому что за чужих людей так не переживают.       — Оно и не заканчивалось, — Дин усмехается как-то горько и надломленно.       — Мы же с тобой столько раз это обсуждали, анализировали. Тебе нельзя пытаться действовать — это правило, и ты ни в чём не виноват. Не виноват, что такие законы. Слышишь? С этим ничего не сделать.       Дин молчаливо его осуждает минуту-другую, а потом, судя по звукам, отворачивается и подходит к окну.       — Это как ебучая карусель, — Кастиэль округляет глаза и закусывает губу, чтобы случайно не выдать себя удивлённым вздохом — он никогда ранее не слышал, чтобы Дин говорил таким тоном, — на которой я застрял, как нанизанная на шест лошадка. Кругом огни ярмарки, детский смех и запах сладкой ваты, а меня кружит и кружит, до блевоты. Я бы, может, и рад сойти, да только кто меня отпустит? Бенни, кто меня отпустит? Я бы с радостью отрёкся от эмпирического пути и в один день перечеркнул бы кучу лет заблуждений! Отрёкся от этого всего!       До Кастиэля доносится мягкий вздох Бенни.       — Хочешь ещё раз обо всём поговорим? Или ещё раз попытаемся? Я могу вновь позвонить Кроули, ты же знаешь. Всё, что угодно, но только давай вместе и без непоправимых телодвижений, окей? Мы все переживаем за тебя. Даже Сэм иногда мне звонит, потому что не верит твоему «у меня всё хорошо».       И вновь повисает тишина. Кастиэль уже думает подняться к мужчинам, но слышит низкий-низкий голос Дина, будто он силой вырывает слова из сдавленных лёгких.       — Если я не верю, это же не значит, что меня нельзя спасти? Это же ведь вновь повторится, а потом ещё раз и ещё, до последнего моего дня, — от выкрашенных белым стен эхом разносится утробный всхлип, от которого у Кастиэля дыхание перехватывает в зобу: это что-то уже не человеческое, а звериное. — В отчаянии я, наверное, был год назад. Сейчас настолько смирился, что аж самому противно: если б я вовремя нашел эти крохотные руки, если б она мне их протянула — я содрал бы кожу на губах в поцелуях, вымаливая прощение, и впервые за долгое время спокойно уснул бы.       — Ты не виноват, Дин.       — А кто тогда виноват? Вселенная?       Кто-то спускается по лестнице, и мужчины прерываются, ждут, когда чужаки пройдут, кажется, даже не шевелясь лишний раз.       — Нужно жить, идти дальше, абстрагироваться от этого дерьма. Ты же не маленький мальчик, терпи.       — Да я уже так профессионально игнорирую все свои эмоции и желание хоть какой-то справедливости, что перестал быть похожим на человека. Я просто ищу лазейку, чтобы существовать. Спокойно жить. Я ставил себе вопрос: а что, если попробовать жить от противного? Но ты видишь, не получается. Невозможно, когда сама мысль гасится усталостью и равнодушием ко всему. Я знаю, ты верил, что вот тут, на этой голой точке, я смогу встать и начать! — воздух вырывается из глотки со свистом, Дин чем-то хлопает, — Кастиэль думает, что это звук от хлопка ладонью по бетону или от удара кулака в стену. — Я встал. Начал. И проиграл. Каждую чёртову ночь проигрываю.       — Ох, не стоило мне съезжать. Ты себя загнобишь в одиночку.       Кастиэль не выдерживает больше прятаться в тени пролётов и поднимается к ним. Дин действительно оказывается смотрящим в окно, а Бенни, положив руку на плечо друга, стоит близко-близко, словно своим боком подпирает заваливающуюся ослабленную фигуру. Мужчины оборачиваются, встречая Кастиэля.       И Дин сейчас абсолютно иной, незнакомый.       Такого Дина Кастиэль ещё не видел.       Мужчина сейчас походит на изящную фарфоровую куколку, которую когда-то уронили на пол и отбили руку и ногу, а потом подняли и смотрят, а у неё всё равно взгляд: нежный, снисходительный и добрый — и он таков, сколько бы её не били.       — Я домой собираюсь, пойдёшь со мной? Ты уставший, тебе бы поспать, — говорит Кастиэль, обращаясь взором к Дину.       — Хорошая идея, — голос мужчины всё ещё хрипит, словно он задыхается. Дин похлопывает Бенни по кисти, что всё ещё покоится на его плече: то ли благодарит так, то ли просит убрать. — Спасибо, Бенни. Всё будет хорошо, — заученно и механически говорит Дин. — Я пойду тогда собираться, хочу кое-какие бумажки с собой взять.       Дин уходит, аккуратно протискиваясь мимо Кастиэля, который обменивается долгими, почти состязательными взглядами с Бенни.       — Ты же всё слышал. Да брось, мужик, у тебя всё на лице написано, — Бенни морщится, будто ему неприятен сам факт разговора. — Следи за тем, чтобы он спал. Он ненавидит сон, может зарабатываться до потери сознания. Раньше Дин на работе почти жил, и я ему начал цветы таскать, чтобы был стимул домой возвращаться, — их всё же надо поливать.       — Хомячок или рыбки были бы эффективнее, не думаешь?       — Если он забудет полить цветы — они переживут, а хомячок или рыбка умрут с голода, а ты даже не представляешь, как Дин любит во всём винить себя, — Бенни приближается к мужчине, говоря с ним чуть ли не по слогам: — Следи за ним. Пожалуйста.

⋮

      Когда Дин и Кастиэль возвращаются домой, уже выйдя из метро, — вечереет и повсюду зажигают свет: он теплится в воздухе, поблескивая золотыми картинками стёкол, занавесок, обоев и какого-то невидимого снаружи, запрятанного в сумрак уюта, составляющего тайну его обитателей.       — Кажется, там, в этажах, под сенью расписных абажуров играет мелодичная музыка и расхаживают интеллигентные феи, — мягко говорит Кастиэль, внезапно обрывая между ними тишину. — В детстве всегда фантазировал об отдельной квартире из трёх комнат или даже дом, про который так страстно рассказывала мама, играя вместе со мною в ту жизнь, когда я вырасту и куплю.       — И чего же до сих пор не купил? — Дин трёт покрасневшие ладони друг об друга, стараясь их согреть.       — Ты зарплату мою видел? Хорошо, что на еду хватает.       Дин в ответ беззлобно фыркает, но выглядит всё ещё потерянным и грустным. Кастиэль как будто продолжает наблюдать его через флёр подслушанного лестничного разговора, словно что-то в мире нарушилось и он вышел за текстуры, и теперь сквозь изображение обычного Дина просвечивается тяжёлая многолетняя грусть.       Когда они оказываются дома, Кастиэль спешит приготовить им какао, чтобы согреться и расслабиться, — сегодня в их взаимоотношениях был заметный прогресс, и Кастиэлю по-детски хочется ещё. Больше Дина, больше его сложных рассказов, больше его искренних, пропитанных эмоциями взглядов и жестов. Поэтому Кастиэль прибегает к хитрости и добавляет в какао немного орехового ликёра, который должен помочь и согреться побыстрее, и настроить Дина на более общительный лад.       Время замирает осторожно, испуганно. Время не знает, можно ли ему идти дальше, или надо подождать, пока двое пьют какао в холодной, непрогретой комнате, разделяя друг с другом момент тишины, но спокойной и размеренной, такой, которой хочется насытиться.       Дин открывает балкон, закуривая. А потом оборачивается назад, и глаза его задорно горят идеей, а щёки уже подёрнуты румянцем — Кастиэль не знает причины: от холода или ликёра, но она ему и не нужна, когда мужчина просит его сыграть что-нибудь на пианино.       Мелодии растекаются тонкой и полупрозрачной глазурью по стенам. Неуверенно пальцы Дина, освободившиеся от сигареты, начинают постукивать по верхней крышке пианино. И Кастиэлю не требуется много времени для того, чтобы разгадать шифр, понять, что Дин не просто настукивает ритм, а то, что его пальцы танцуют нечто магическое в этом холоде. Дин, всё ещё томящийся от усталости, садится рядом с Кастиэлем, всматриваясь в его строгий профиль, весь сшитый из прямых точёных линий, и в идеальной синхронизации с музыкой кончиками пальцев быстро проносится по худым рукам математика. Невесомо и легко.       — Арабеск, — шепчет Дин; слова вьются в воздухе, словно белая дымка над горячим напитком. Его рука делает маленький прыжок. — Гранд жете, — и вихрь около сгиба локтя; кружащиеся подушечки пальцев щекочут кастиэлеву кожу, и он не сдерживает пару смешков, переставая играть, потому что опыта не хватает для сохранения концентрации, а вот Дин продолжает «‎танцевать», — фуэте ан турнар, — по краю кастиэлевской ладони и по обратной стороне, — а это сисон, один, и два, и... — они оба замирают, почти не дыша, когда пальцы пересекают запястье Кастиэля и двигаются выше, по его руке, предплечью, плечу и ключице и резко останавливаются.       — Не знал, что физиков учат танцам, — Кастиэль возвращает ответную фразу на более раннее замечание Дина о музыке, пусть и с опозданием, но зато с самой обворожительной улыбкой из всех.       — Не учат. Мне, — Дин сбивается, опускает голову, а за ней и взгляд. — Моя жена, Лиза. Она занималась йогой и танцевала, а я просто смотрел.       Накопившиеся переживания и усталость вновь начинают медленно набухать в груди, тесня лёгкие и мешая Дину дышать, — Кастиэль это слышит, но смотреть на мужчину почему-то не осмеливается, вглядывается лишь в заоконное небо: в лимонную дольку луны и пару звёзд, мерцающих рядом с ней.       — Её больше нет, — Кастиэль ничего не говорит, но Дин почему-то хочет ему всё рассказать: между всех его слов селятся большие паузы — сил не хватает, чтобы выложить всё без промедления. — В доме, в котором мы жили... Случилась утечка газа... И был взрыв... Она была жива после обрушения... Но её слишком поздно нашли в завалах.       Часть боли наконец покидает Дина вместе с редкими слезами — он не всхлипывает и не шмыгает носом, просто тихонечко сидит плечом к плечу с Кастиэлем, поджав свои губы. Внезапная исповедь медленно и тягуче скользит вниз, как масло, оставляя за собой нечто необъяснимо тёплое, лёгкое, прозрачное. Немного похожее на светлячков. Нечто, что задерживается в их ладонях только для того, чтобы исчезнуть к тому времени, как найдутся новые слова, чтобы быть сказанным.       Нечто, что подсказывает им о том, что всё это уже случалось раньше и что в следующий раз — точно так же — оно улетит прочь.       Скользнёт меж пальцев, словно мимолëтное воспоминание.       — Злиться — это нормально, Дин. Грустить — нормально. Если тебя что-то расстроило, дай себе время, не руби с плеча. Эмоции — это всего лишь последствия химических реакций в человеческом теле. Эмоции, как вулкан, который дети делают в школе из соды и уксуса. Любая реакция недолговечна. Любая эмоция сходит на нет к двенадцатой минуте. Так что если разозлишься очень сильно, если расстроишься или обидишься, дай себе двенадцать минут. А не глуши всё на корню, — и голос Кастиэля до того вкрадчивый и размеренный, что едва ли не убаюкивает Дина.       — Не всё проходит за двенадцать минут.       — Зато столько всего может за это время начаться, но только если ты позволишь, — Кастиэль наконец-то смотрит на Дина, а не на луну, улыбается ему примирительно, с надеждой, которая настолько велика, что силой своей способна воскрешать.