long term plan (with short term fixes)

Выдерживать ноябрьские вечера на работе было особенно трудно. И дело заключалось, конечно, не только в темноте, которая окутывала город плотным одеялом своих объятий уже к четырём часам дня, не только в бесконечных дождях и пронзительном холоде, который заставлял прятать нос в воротник пальто. Дело было ещё и в самом ноябре. Ноябрь — это всегда тяжело. Пожалуй, оглянувшись на прошедшие десять лет, Кевин не стал бы говорить, что без исключения каждый ноябрь был ужасен. Нет, не каждый. Но, пожалуй, семь из десяти — достаточно, чтобы ненавидеть этот месяц? Ослепительная ненависть, которая жгла его изнутри раньше, уже ушла, уступила место глухой ярости и бессилию. Он просто чувствовал себя уставшим. Одиноким. Несмотря на Китти… О, и ему нужно забрать её из школы. Он обещал ей сегодня что-то получше вечера в его кабинете и ужина навынос, но ему уже давно стоит понять, что нельзя обещать, если не можешь быть в этом уверен. А в ноябре Кевин доверял себе меньше всего. Кевин полагал, что началось всё в том злополучном ноябре десять лет назад, но он был не слишком в этом уверен: возможно, всё началось гораздо раньше. Еще до того, как Кевин стал обращать внимание на события и месяцы в календаре. В конце концов, его матери не стало именно в ноябре — и пусть ему тогда не было и трёх лет, факт этот вспомнился так внезапно, картечью пробил грудь, и уже трудно было откреститься от бесчисленных совпадений. Но именно десять лет назад его бывшая жена — на тот момент беременная их будущей дочерью — впервые сказала ему о том, что их семейная жизнь обречена. Она вернулась с работы, присела за кухонный стол напротив Кевина, наблюдая за тем, как он раскладывает на столе стопки тетрадей и листов, и сказала ему это в лицо. Без обиняков. Кевин так и замер — вскинув голову, словно олень, застывший в свете фар, с испуганным и пораженным взглядом, сжимая в пальцах пачку тетрадей, которую еще не успел положить на стол. Тетради выпали из рук. Кевин почувствовал, как его обдало ледяным холодом. Он бы даже тогда не смог, при этом не соврав, сказать, что Тея Мулдани — любовь всей его жизни. Нет, конечно же это было не так. Никогда не было: ни во время их знакомства на одном из вечеров, где собирали выпускников их школы прошлых лет и на который пришла Тея, выпустившаяся на четыре года раньше Кевина; ни во время их первых свиданий; ни когда первые шаги переросли в более серьезные, когда речь зашла о совместной жизни и, возможно, о чём-то большем. По правде говоря, даже на их свадьбе, повторяя «да» в торжественной обстановке, Кевин не был уверен в том, что он не лжет хотя бы самому себе. Но он не позволял себе об этом задумываться. Поэтому у него никогда не возникало сомнений в том, что он всё делает правильно. Так, как надо. Как было принято в обществе. Ведь именно этого хотели от любого среднестатистического мужчины? Чтобы он женился, завел ребенка, обзавелся своим жильем и стабильной работой, возможно — завел собаку, а по выходным и летом ездил бы в загородный домик на барбекю с друзьями со школьной скамьи. Из этого списка критериев «нормальности» Кевин подходил лишь под некоторые пункты. На тот период он был женат, они жили пусть и в небольшой, но в их собственной квартире, у него была работа — не самая престижная, пожалуй, но он любил преподавание и свой университет. Почти был ребенок: Теодора была на третьем месяце беременности. И слишком многое могло ещё пойти не так, но на этом скромный список, пожалуй, ограничивался, и почти все пункты в нём можно было принять только с натяжкой. Но всё медленно начало рушиться десять лет назад — так Кевин себя убеждал, но шли годы, и ему казалось, что обречен он был ещё с самого начала. Что обречена была вся его жизнь. И с каждым годом было всё труднее убеждать себя в обратном. Он не становился моложе, но он стоял на месте: в карьере, в личной жизни, в саморазвитии и понимании себя вообще. Он столько лет делал то, что должен, а не то, чего ему хотелось по-настоящему, что уже не знал, чего вообще хочет сам. Его желания запутанным клубком нитей ютились в глубине сознания, и от одной лишь мысли о том, чтобы этот клубок попытаться распутать, на Кевина наваливалась безграничная усталость. Ему казалось, что его всё устраивает, но он всё ещё пытался подстраиваться. Пытался влиться. Ручка выпала из пальцев Кевина, когда он начал засыпать, сидя за рабочим столом, и он вытянул ноги, откидывая голову назад и настойчиво потирая глаза ладонями. Спать хотелось просто до ужаса: ноябрь пугал его ещё и вечным недосыпом и тьмой на небе, настолько мрачном, словно оно было готово вот-вот рухнуть людям на головы. Работы было ещё предостаточно, но для начала надо было забрать Китти. Сводить её поужинать. Снова заехать в университет, чтобы забрать всю эту кипу домой и до ночи сидеть уже там… Кевин решительно встал. Поправил стопки бумаг на столе, оставляя рабочее место в приличном виде, и закрыл кабинет, выключая там свет. В коридоре университета было темно, но Кевин разглядел свет сквозь щель между дверью и полом в одном из соседних кабинетов. Он лишь усмехнулся, размышляя о том, может ли там быть такой же одинокий но ты не одинок, у тебя есть дочь, и ты нужен ей человек, который пытается утопить себя в работе, — или же кабинет этот был занят лишь очередным трудоголиком, помешанным на работе и университете, каких в этом месте было полно. Дорога до школы дочери занимала совсем немного времени, но его оказалось достаточно, чтобы Кевин, стоя на светофоре в тишине, нарушаемой лишь звуком щелканья поворотника, снова ощутил укол вины. Его дочь жила не ту жизнь, которой заслуживала. Он сам жил не ту жизнь, которой… которой ему хотелось бы жить. Чего он заслуживал, он уже не смог бы ответить точно. Китти принесла с собой запах сладкой выпечки, чего-то цветочного и ещё по-детски жизнерадостного. — Можно сюда? — улыбаясь, спросила она, когда открыла переднюю дверь, и Кевин кивнул с такой же улыбкой. Он любил её беспричинно и безусловно, но об одной причине Кейтлин всё же напоминала ему изо дня в день: она заставляла его улыбаться. Она была светом. Была светом, даже когда вокруг царила кромешная темнота. Вот и сейчас: она села в машину, захлопнула дверь, пристегиваясь, стянула с головы шапку, и ворох непослушных тёмных волос рассыпался по плечам; салон автомобиля наполнился щебетом и смехом. — Что хочешь на ужин? — Кевин потянулся быстро чмокнуть её в щеку. Китти почему-то слегка погрустнела, но быстро улыбнулась вновь. — Мне всё равно, — она пожала плечами. — Тогда… — Кевин прищурился, глядя на убывающие секунды на светофоре, и понял, что не может сконцентрироваться на цифрах. Это было плохим знаком. — Что-нибудь итальянское? Паста? Китти довольно кивнула, и Кевин свернул направо, когда светофор загорелся зеленым. Дочь осталась исключительно на его попечении, когда Тея сбежала. Это казалось бредовым, глупым и даже смешным, когда Кевин рассказывал об этом другим: сначала жена сбегает от тебя путём развода, а потом — сбегает из города. Возможно, даже из страны, потому что Кевин так и не смог с ней связаться. Каждый раз, когда он её находил, она меняла телефонный номер, и в конце концов он перестал пытаться. Да и зачем он делал это? Ради Кейтлин? Уж точно не ради себя. Хотя он много думал о том, до какого состояния она довела себя, раз решилась на что-то подобное, — но это было не его дело. Перестало быть его делом, когда брак оказался расторгнут, а он остался один с Китти. Ему казалось, что девочке может быть одиноко. Или — попросту тяжело с таким отцом, вечно заваливающим себя работой, изо всех сил старающимся уделить ей побольше времени, но — проваливающимся из раза в раз. Он не хотел, чтобы она росла несчастливой, но просто не знал, как это исправить. И, признаться, в последнее время не особенно находил на это силы. Китти почти не помнила маму: до её исчезновения жила она с Кевином, а Тея забирала её иногда посреди недели, иногда — на выходные. Но он видел, что уезжает к матери она без особого энтузиазма, и он правда не считал Теодору плохой матерью — просто понимал, что ей это не нужно. И что она тоже — как и он — решилась на это лишь потому, что так было надо. Кому? Чёрт знает. Но глупо было пытаться исправить это задним числом. Так что Кевин пытался отдавать дочери всего себя — особенно с тех пор, как Тея исчезла из его жизни уже совсем. И Кейтлин почти не помнила её, хотя и задавала вопросы, — но потом перестала. И Кевин выдохнул. Он старался давать ей всё, что ей было нужно, и немного больше, но всегда казалось, что он делает недостаточно. Каждый божий раз. Они приехали домой под любимые песни Китти, заваливаясь в квартиру с двумя бумажными пакетами с едой и смехом. Кейтлин без умолку трещала, рассказывая ему о прошедшем дне, об уроках, домашке и одноклассниках, а у Кевина от улыбки уже начинали болеть скулы. Он слишком поздно вспомнил о том, что хотел ещё и заехать в университет, забрать домой работы на проверку, но махнул на это рукой: дома и без того набралась целая груда. В последнее время у него почти не было сил проверять, он задерживал работы и оценки, и от этого его без конца грызло чувство вины. С утра и до вечера. С этим надо было что-то делать. Они поужинали за разговорами, Китти, кажется, снова повеселела, а потом отправилась доделывать домашнее задание, а Кевин засел за столом в своем кабинете. Их кот Брамс, потягиваясь, присоединился к нему, запрыгнул на кресло рядом с Кевином, прижимаясь к его боку потеснее. Стало уютнее. Но Кевин не мог полностью расслабиться. Он был преподавателем английской литературы — и всех предметов, с ней связанных. В этом году он взял дополнительные группы даже не столько из-за денег: их обычно хватало на двоих. Он взял их из-за своей глупой жалости к студентам, которым не могли найти преподавателя, а Кевин слишком любил свой предмет, чтобы позволить подобному случиться. Так что он согласился. Это не стоило ни благодарностей от декана и кафедры, ни дополнительной зарплаты — но это определённо стоило горящих глаз его новых студентов, которым была искренне интересна литература, поданная через призму истории. Правда, расплачиваться приходилось всё равно: он явно перерабатывал. Отсюда был недосып, вечная усталость и нехватка сил — и, конечно, горы работы вне пар. Бумаги, чёртовы бумаги. Вот и сейчас он постукивал ручкой по листу с эссе, пытаясь вчитаться и понять его смысл, но пока выходило… никак. Тяжко. Мозг был перегружен, отказывался воспринимать информацию. До выходных оставалось два рабочих дня. Китти постучалась, заглядывая к нему, потом — подошла к столу и остановилась рядом погладить Брамса. Вместе с тем заглянула в листы, разложенные перед Кевином, и поморщила носик. Кевин со смехом поцеловал её в макушку. — Тебе не пора спать? — спросил он, не отрывая взгляд от листа. Нарисовал сверху оценку — А96, — а следом взглянул на Китти. Она молчала, глядя на него своими большими каре-зелёными глазами. Похожая на оленёнка. — Папочка, — вдруг тихо позвала она, и даже Брамс поднял голову от нерешительного тона её голоса. Кевин замер, вопросительно поднимая брови. — Я хочу побыть с тобой. Давай почитаем? Или поиграем? — Малыш, — Кевин тяжело вздохнул. Брамс спрыгнул на пол, и Кевин подхватил Китти, сажая её к себе на колени. Она с любопытством стала изучать бумаги на столе, и Кевин положил ручку. — Мне всё ещё надо работать. Давай ты придумаешь, чем хочешь заняться на выходных, и всю субботу я буду в твоем распоряжении? — Кевин устало прикрыл глаза. Носом уткнулся девочке в щеку, расслабляясь. Китти едва слышно вздохнула, потом обняла его за шею, устраивая голову на его плече. — Пап. Но я хочу сейчас, — она сказала так тихо и робко, что у Кевина заболело сердце. Тогда он понял, что никакая работа не стоит этого взгляда и этого тона в голосе дочери, так что он поцеловал её в висок и спустил на пол. — Хорошо, — мягко сказал он, глядя с беспокойством. — Сходи в душ, выбери книжку и позови меня. Ладно? — Да, — просияла Китти, и её как ветром сдуло из кабинета. Кевин судорожно вздохнул. Ничтожен, ничтожен, ничтожен. В его голове сидел дятел, беспрестанно вдалбливающий в голову эти слова. Вбивающий ему чувство вины — поглубже. Кейтлин вернулась за ним через двадцать минут, и Кевин беспрекословно позволил ей взять его за руку (её ладошка ощущалась такой маленькой по сравнению с его большой рукой, что Кевину снова захотелось плакать) и потянуть за собой в спальню. Видимо, папа выглядел слишком уставшим, потому что Китти заботливо уложила его рядом с собой, поправив подушку под его головой, и у Кевина снова защемило сердце. Она выглядела такой по-домашнему уютной в своей пижаме с пандами, с плюшевым ёжиком в руках и с книгой на коленях, что Кевин не мог оторвать взгляд и снова едва сглатывал ком в горле, пока она читала ему одну из своих любимых книжек. Сегодня что-то явно было не в порядке с его состоянием, если он так расклеился от обычной, на первый взгляд, сцены. Сегодня? Только ли сегодня? В конце концов Китти начало клонить в сон, и Кевин забрал у неё книжку, выключил ночник над кроватью, а она обняла его, прижимаясь к груди, и едва разборчивым, сонным шепотом попросила не уходить. Кевин сдался. Расклеился окончательно. Кажется, Китти уже засыпала, когда из его груди вырвался всхлип. Он обнял её, крепче прижимая к груди, зажмурился, носом уткнулся в волосы, надеясь, что частые вдохи помогут ему заземлиться, но не получилось. Перед глазами стоял взгляд Китти. Щенячьи глаза, просьба, тихий голос. — Прости меня, — прошептал он горячо, хотя девочка его уже не слышала и вряд ли поняла бы, за что он извиняется, — прости. Я очень тебя люблю. Горло сжимала судорога, и он пытался прогнать этот ненавистный ком, но всхлипы то и дело непроизвольно срывались с губ. Он так и уснул там, в десять часов вечера — это было раньше, чем, пожалуй, в любой день за последние полгода; и он заснул прямо там, кровати своей дочери, в домашней одежде, прижимая Китти к своей груди и вымотавшийся, уставший настолько, что спал до самого будильника, привычно заведенного на шесть тридцать.

***

Кевин чувствовал себя таким разбитым наутро, что ему не помог ни контрастный душ, ни жизнерадостный щебет Китти, ни кофе, купленный по дороге на работу, — ни даже неожиданное солнце, бьющее в стекла автомобиля. Грызли мысли обо всём: о дочери, о непроверенных работах, о выходных, до которых оставалось всего два дня, но два дня эти обещали превратиться в вечность. Немного энергии принесли две интересные пары с третьим курсом — с заинтересованными студентами, которые смогли отвлечь его от мрака; ещё немного — вечер с дочерью. Китти снова посмотрела на него своим жалобным взглядом, и Кевин сдался: закутался в халат, чувствуя сонливость, сварил какао им обоим (Китти была в восторге) и уселся смотреть вместе с ней мультик. Этим вечером ему удалось не заснуть прямо там, и он отнес дочь в кровать, а сам потратил ещё час на работу, пока глаза не начали закрываться. Пятница принесла Кевину немного облегчения. Эбби вызвалась забирать Китти из школы по пятницам, и сегодня он мог снять со своих плеч хотя бы одно дело, — но другая задача, более удручающая и пугающая, высилась за спиной образом будущего дня. Субботы. Кевин предпочитал не думать о ней до тех пор, пока суббота не наступила, но тень висела над его головой и душила своим весом уже сейчас. Правда, пятница оказалась не сильно лучше. Пары. Внеучебная работа. Сэндвич с кофе вместо обеда. Два часа за компьютером. Пары. Работа. Работа. Работа. Тихий стук в дверь кабинета вырвал его из своих мыслей, и Кевин потер глаза пальцами, пытаясь понять, кому и что от него нужно, когда дверь уже открылась, — и он повернул голову, разглядывая мужчину на пороге. Он обеспокоенно сжимал ладонью дверной косяк и смотрел на Кевина. — Прошу прощения, что я так… У вас всё в порядке? Жан Моро — мистер Моро, Кевин знал его именно так, — работал на той же кафедре, что и Кевин, но помимо этого преподавал французский язык. Кевин особенно ничего о нём не знал: да, они пересекались на кафедре, обменивались парой слов, могли обсудить рабочие вопросы или курсовые студентов. Но сейчас Жан стоял на пороге его кабинета и тревожно вглядывался в его лицо. Правда, уже в следующую секунду Кевин понял, в чем заключается причина его беспокойства, — и его окатило холодом. — Уже десятый час вечера, — Моро слабо улыбнулся. — Пятница. Мне даже грустно видеть, что кто-то в такое время до сих пор работает. Особенно вы. — Особенно я? — повторил Кевин, поднимаясь с места и подходя ближе. За окнами было темно. У него затекла спина и плечи, и ещё он понятия не имел, каким образом могло пройти столько времени. Не могло ведь. Никак не могло?.. В последний раз, когда он смотрел на часы, было только шесть, и он почти ничего не успел сделать за прошедшее время. — Вы и так вечно работаете, — Жан слабо фыркнул. — Как на вас ни посмотрю, вы завалены горой бумажек или окружены толпой студентов. Кевин взглянул на него с прищуром — по-новому. «Как на вас ни посмотрю»? А что, часто смотрите? — захотелось спросить. Но он промолчал. Жан был одет в строгие твидовые брюки, рубашку, галстук — и ещё одну фланелевую рубашку поверх. Этот образ шел его кудрям, обрамляющим лицо с острыми чертами. Кевин никогда к нему не присматривался: не было повода. Разве появился теперь? — Я, кажется, не уследил за временем, — признался он наконец. — Заработался. Правда, не совсем понимаю, как. — Он покачал головой, плечом прислонившись к стене. Жан теперь находился ровно напротив, изучающим взглядом смотрел на его лицо. — Вам надо отдохнуть, — вдруг сказал он. Кевин едва удержался от того, чтобы закатить глаза: не хватало ещё, чтобы едва знакомые люди советовали ему, что ему надо сделать. — Как минимум — прямо сейчас уехать отсюда. Вас подождать? — Я на машине, — ответил Кевин прежде, чем успел осознать вопрос. — А я на такси, — прищурился Жан. — Как жаль, что нам не в одну сторону. Или в одну? Кевин завис, глядя на него, а потом вдруг рассмеялся: искренним, чистым смехом, какой у него обычно могла вызвать только дочь. Жан улыбался, глядя на него, а потом сложил руки на груди. — Так что скажете? — Я вас подвезу, — Кевин улыбнулся ему, встряхивая головой, чтобы убрать со лба волосы. — Вам куда? — Предлагаю для начала в хороший паб, — неожиданно заявил Жан, и ещё большей неожиданностью для Кевина стало то, с какой легкостью он сам на это предложение согласился. Двадцать минут спустя они уже сидели в его машине, и Кевин разогревал салон, включая подогрев сидений для них обоих. — У вас синдром спасателя? — спросил он вдруг, включая на колонках тихую музыку: его любимый рок, классику американских 60-х. — Или я просто попался под горячую руку? — В каком смысле? — недоуменно уточнил Жан спустя несколько секунд молчания. — Вы всех коллег из депрессии вытаскиваете? — Кевин криво ухмыльнулся. Опасно было бросаться диагнозами, которых ему не ставили, но подозрения были слишком уж сильными. — Или просто увидели меня сегодня и посчитали, что я и без того чересчур жалок, чтобы просто пройти мимо? — Я искренне забеспокоился, — в голосе Жана было всё то же недоумение. — И я не смог бы пройти мимо, но я не называл вас жалким. — Знаю, — Кевин вздохнул. — Но ещё я знаю, что я всё-таки жалок. — Человек, который до ночи сидит за работой и посвящает ей всего себя, по определению не может быть таким. Кевин бросил на него быстрый взгляд, горько усмехнулся. Он не знал, сколько профессору Моро лет, но предполагал, что они одного возраста. Сейчас же, в полутьме салона машины, с этим выражением спокойного смирения на лице, Жан казался ему даже старше. — Я должен посвящать всего себя другим вещам, — Кевин ответил почти через силу, хотя в то же время адски хотелось поделиться и услышать в ответ поддержку, — например, своей семье. Жан тяжело вздохнул. Кивнул, затем — кивнул ещё раз. — Я знаю, — медленно ответил он. — И я понимаю эти терзания. Вы бы это и делали, если бы это не давалось вам с таким трудом, разве нет? Кевин задумался. Уставился на мигающий огонек поворотника, завис, слушая размеренный звук его щелчков. — Пожалуй, вы правы, — тихо ответил он наконец. — В какой мы паб? — На соседней авеню есть хороший, если хотите, — Жан махнул рукой в сторону. — Или предлагайте сами. Я не притязателен. — Показывайте, куда ехать, — Кевин усмехнулся, перестраиваясь в правый ряд. Паб, куда его привез Жан, оказался очень приятным и современным, но они с трудом нашли там место — еще бы, чего они хотели в десять вечера в пятницу. Теплый желтый свет и негромкая музыка дополняли атмосферу, а столик в дальнем зале, который им предложили, пришелся как нельзя кстати. Кевин заказал себе еду, наотрез отказавшись от того, чтобы за него платил Жан, потом они взяли по лимонаду, и разговор пошел сам с собой. Начали, разумеется, с работы — у них оказалось много общего в стилях преподавания, — потом пообсуждали студентов одних и тех же групп, а затем Кевин, трубочкой вылавливая ягодки из своего стакана, вдруг спросил: — Так почему вы сейчас здесь со мной, если работы у вас отнюдь не меньше, и работаете вы с не меньшей тщательностью, чем я? Жану потребовалось много времени на ответ. Он бросил последние крошки картофеля фри себе в рот, запил их глотком лимонада, затем сложил ладони в замок. — А может, вы мне просто нравитесь? — вдруг сказал он, совершенно обескуражив Кевина, но тут же рассмеялся. — Ладно, согласен: приглашать в паб пятничным вечером — не лучший способ ухаживать за человеком. По крайней мере, можно было начать и как-нибудь покрасивее. — Да нет, я и не против, — Кевин откинулся на спинку стула, глядя на Жана с прищуром. — Только, знаете, мне так хочется выпить. Жан фыркнул. — Я не отпаивать вас сюда привел. — Я знаю, — Кевин вздохнул. В мыслях снова возникла горой-громадиной тень будущего дня. — Я просто… Я так устал, — пробормотал он, не понимая, почему раскрывает душу едва ли не первому встречному. Во взгляде Жана мелькнуло сожаление. — Если вы так сильно хотите выпить, можете оставить машину на ночь здесь, на парковке, а до дома я с вами доеду на такси, — предложил он. Кевину было поистине нечего терять, так что он кивнул — и уже через минуту они заказали первые коктейли. Кевин ушел во все тяжкие. Вообще-то, он не собирался напиваться. Он знал, что в субботу ему нужно быть в здравии и в ясном сознании, и тот факт, что Китти на эту ночь оставалась у Эбби, никак не должен был давать ему послаблений. Но, к сожалению, вышло именно так. И через час он уже плавал в тумане опьянения, рассказывая Жану историю всей своей жизни, пока тот, все ещё потягивая свой второй коктейль, с тревогой поглядывал на Кевина, пытаясь сказать, что ему нужно закругляться. Он сделал это, лишь когда Кевин отошел в уборную, заказав ещё один виски с колой: тихо попросил бармена налить ему только колу, заплатил за напиток сам и вернулся обратно за столик. Как и ожидалось, подмены Кевин не заметил, но Жан сделал все правильно: очередная порция алкоголя и правда могла стать для него критичной и погрузить его в пучину беспамятства. Так что позже — узнав о том, что Жан сделал, — он был ему благодарен, а пока находился в блаженном неведении. — Вам, наверное, стоит подышать свежим воздухом, — предложил Жан, когда в диалоге наступила тяжелая пауза. Кевин вскинул голову, потом мутным взглядом посмотрел на часы и охнул. — Мне, наверное, уже сто раз звонила Китти, — он начал судорожно похлопывать по карманам, наконец обнаружил телефон и достал его, но выдохнул: к счастью, дочь не звонила, только оставила два сообщения. Китти: 20:47 Как дела? 22:47 Спокойной ночи, папочка ❤️ Алкоголь всегда делал Кевина сентиментальным и обострял чувство вины, так что и сейчас оно острым кинжалом вонзилось ему в грудь, и Кевин болезненно поморщился. Ощутил ком в горле и сглотнул его, прогоняя подальше. Было трудно убедить себя в том, что он ни в чем не виноват — это ведь было не так, он провинился по всем фронтам, даже не пожелал дочери спокойной ночи, — но он попытался просто не думать об этом. Хотя бы не думать. Поднял жалобный взгляд на Жана, и тот кивнул, вставая на ноги. — Вы курите? — спросил он, на что Кевин покачал головой. — Тогда предлагаю расплачиваться и идти. — Я заплачу, — Кевин вскинул ладонь в воздух и, несмотря на протесты Жана, действительно оплатил весь их счет за вечер, прежде чем они вышли в прохладный воздух ноября. Кевин замотал шарф посильнее, не замечая, что Жан за ним наблюдает. Жан, в свою очередь, достал сигареты и отошел чуть в сторону, чтобы выдыхать дым не на Кевина. Тот молча наблюдал за тем, как дым слетает с его тонких губ в морозный воздух, за тем, какими острыми становятся его скулы, когда он делает затяжку. Жан казался примерным преподом — но, оказывается, курил, носил кожаные куртки и черт знает, какие ещё у него имелись секреты. — Вы в порядке? — спросил он у Кевина участливо, и тот быстро кивнул, даже не успев обработать вопрос. — А если честно? Кевин усмехнулся, чувствуя горечь во рту. Конечно же нет: он уже и не помнил, когда был в порядке в последний раз. Он вообще забыл, что это значит — быть в порядке. — Завтра тяжелый день, — ответил он тихо. — И мне явно не следовало напиваться сегодня. Но спасибо, что приехали со мной, — он попытался улыбнуться Жану, но вышло криво. Тот посмотрел на него со всей серьезностью, которая только могла быть в его взгляде. — Вы знаете, что нет ничего постыдного в том, чтобы просить о помощи? — вдруг спросил он, потушив сигарету и бросив ее в урну. В его серых глазах, потемневших сейчас, мелькнуло что-то недоброе. — Кевин, — обратился он вдруг к нему, — мы можем перейти на «ты»? Зачем ты продолжаешь геройствовать, если даже я, сторонний наблюдатель, вижу, что тебе всё хуже и хуже? Кевин осознавал это сам — в какой-то мере, — но услышать это от другого человека было ударом наотмашь. Он сглотнул. — Я всегда со всем справлялся самостоятельно, — произнес он тихо, и гулкая горечь разлилась в груди. Жан покачал головой, и улыбка, в которой растянулись губы, была едва ли не угрожающей. — Я тоже так думал. Всегда. Со всем справлюсь, все сделаю, да, конечно, возьму на себя больше работы, да, конечно, посижу с вашим ребенком в свой единственный выходной на неделе, — он усмехнулся, но как-то тускло, с горечью. — А потом чуть не потерял… всё. Потому что сорвался. И с тех пор прошу о помощи всегда, когда начинаю чувствовать, что не справляюсь сам. Кевин посмотрел на него так внимательно, словно видел впервые. Он не знал, что Жан имеет в виду под словами «потерял всё», но — явно ничего хорошего. На его красивом лице, напоминающем какую-то античную скульптуру, сейчас были особенно отчетливо видны признаки усталости. Измотанности. Огромного жизненного опыта, который явно проверял его на прочность. — Я попробую, — пробормотал он, но Жан явно ему не поверил. — Я рядом, если вдруг что, — сказал он, тем не менее. — Я могу дать тебе свой номер. И я был в похожей ситуации. Я представляю, как ты можешь чувствовать себя. Не надо было мне сегодня приводить тебя сюда, — он покачал головой, потом взглянул на время. — Я вызову такси. Назовешь свой адрес? Кевин послушно, словно ребенок, вбил адрес, пытаясь игнорировать дрожь в руках от опьянения и то, что пальцы не попадали по буквам с первого раза. — Зачем? — спросил он все же, когда Жан вызвал такси, и они вышли к дороге, дожидаясь машину. Тот нахмурился, не понимая, о чем речь. — Зачем ты все это делаешь? Предлагаешь помощь, заботишься, переживаешь? Мы… Да мы друг другу почти чужие люди. Жан молчал долго — так долго, что Кевин уже и не рассчитывал услышать ответ. Но наконец он вздохнул, спиной прислоняясь к ограждению за его спиной, поднял взгляд в темное небо, затянутое облаками. — Мы коллеги по работе, и я уже третий год вижу тебя в стенах университета. Но вообще... Потому что когда-то я был на твоем месте и мне очень не хватало такого человека. — Кевин вздрогнул от такого признания, но фраза звучала незавершенной. — И потому что я знаю, что случается с людьми, когда они доводят себя до крайней точки и пускают всё на самотек. К сожалению, — он усмехнулся. На его лице мелькнула тень. — Твоя дочь не хочет потерять своего отца. Подумай хотя бы об этом. И Кевин задумался. Так сильно, что перед глазами всю дорогу до дома стояло только лицо Китти, и он даже не заметил, что Жан вышел с ним из такси и провожает его до лифта. Впрочем, к тому моменту Кевин был уже в таком состоянии, что это было только к лучшему. Жан замялся, остановившись на пороге квартиры, и Кевин нахмурился. — Ты можешь остаться, если хочешь. Уже поздно. У меня есть спальня для гостей. — Кажется, он говорил слегка нечетко, но Жан не улыбался. Он с сомнением покусал губы, посмотрел на часы, словно это могло помочь ему принять решение. — Что-то не так? — Не хочу вторгаться в личное пространство, — наконец Жан вежливо улыбнулся. — Я только… Я оставлю тебе свой номер, — он протянул руку, и Кевин доверчиво вложил в нее свой мобильник. Жан вернул ему телефон и попытался улыбнуться снова. — Пиши, если что. Или звони. И увидимся на работе в понедельник. И он ушёл. Кевин был в такой прострации, что еще несколько минут простоял в коридоре, плечом прислонившись к стене, — но потом, прекратив думать, наконец нашел в себе силы доползти до спальни, переодеться и рухнуть в кровать, не забыв (к счастью) завести будильник.