long term plan (with short term fixes)

Утром — ожидаемо — раскалывалась голова, а в горле было до боли сухо, но Кевин заставил себя подняться по первому будильнику, с трудом открыв глаза. Сегодня он должен быть в порядке. Должен хотя бы на день вновь стать опорой для своей дочери — и мачехи, на день должен принять бесстрастное, мягкое выражение лица, на день должен забыть о собственных проблемах и уж точно не позволять себе вымокать в этой ненависти к себе. Он принял душ: вода помогла взбодриться, капли с мокрых волос стекали по шее и впитывались в чистую футболку. Выпил таблетку: голова раскалывалась надвое. Заставил себя позавтракать, позвонил Эбигейл, вышел из дома… Хотя бы на день. Всего на день. В его телефонной книжке появился новый номер, и Кевин долго раздумывал, держа палец над кнопкой отправки сообщения. Должен ли он это делать? Должен — кому? Вряд ли Жан стал бы так поступать, если бы не был сердобольным придурком, которого, видимо, волнует жизнь каждого первого встречного. Сегодня был такой тяжелый день, потому что это была годовщина: пять лет со смерти отца. Кевин не помнил своей матери, настолько был маленьким, когда ее не стало, но отец делал для него всё и даже немного больше, и было так, так больно и глупо потерять его из-за сердечного приступа и врачебной ошибки. Просто Кевин знал, что он всю свою жизнь искренне любил Дэвида, но так и не нашел в себе сил сказать ему эти слова. А теперь было уже поздно. Кевин достаточно делал — и действиями показывал свою любовь, — но ведь ему наверняка хотелось и услышать. И вот: прошло пять лет, и сегодня они, как и каждый предыдущий год, должны были провести день у Эбби. Китти в этот день тоже становилась молчаливой, хотя вряд ли хорошо помнила дедушку, что, впрочем, не мешало ей сейчас грустить, когда она видела лица Эбигейл и своего отца. Кевин подъехал к дому Эбби уже к обеду: припарковался, вновь открыл новый контакт на телефоне и все же напечатал сообщение, отправляя его прежде, чем успел сказать себе «нет» и стереть написанное. В этом сообщении не было ничего такого: просто извинение за то, что он напился как подросток прошлой ночью, и благодарность — потому что Жан не оставил его в таком состоянии. Ответ пришел, уже когда Кевин поднимался на лифте. Жан Моро: Привет. Не за что извиняться, и когда я говорю это, я это и имею в виду. Ты не так уж и много выпил и совершенно нормально себя вел Кевин невольно усмехнулся. Этот Жан был каким-то… неправдоподобным. Рафинированным. Слишком правильным и здоровым. Как будто уже долгие годы тщательно полировал себя и свое состояние, и теперь оно блестело, как лакированные туфли, а он щеголял им перед всеми знакомыми. Нет, так Кевину думать о Жане не хотелось. В конце концов, он так легко ухватил суть его состояния, так просто понял, что происходит, — и сразу же предложил свою помощь. Даже не раздумывая. Вероятно, он сам видел гораздо большую безысходность, нежели видел Кевин, и потому мог представить себе, к чему приведет его нынешнее состояние. Кевин повел плечами, будто пытаясь стряхнуть с них весь груз прошедших дней, похлопал себя по щекам, надеясь, что выглядит он хорошо, и нажал на кнопку дверного звонка. Если в помещении находилась Китти, там всегда было шумно, то и дело слышался ее заливистый смех, не умолкали разговоры. Сегодняшний день для смеха был неуместным, но квартира все равно ощущалась живой, когда Кевин переступил порог. Кейтлин тут же набросилась на него с объятиями, и он подхватил ее на руки, позволяя ей обнять его за шею и слегка расслабляясь. Рядом с ней жизнь всегда казалась немного лучше. Спокойнее. Рядом с ней он всегда видел огонек в конце тоннеля — пусть бледный и непримечательный, но все же — свет. — Я соскучилась, — пробормотала Китти, щекой прижимаясь к его щеке, чуть потираясь, словно котенок. — Извини, что не ответил вчера вечером, заработался, — Кевин виновато взглянул на дочь, опуская ее обратно на ноги, когда из кухни к ним вышла Эбигейл. Она тепло улыбнулась Кевину, обнимая его за плечи, и отправила Китти на кухню, за стол. — Как себя чувствуешь? — поинтересовалась она у Кевина, пытаясь не выдавать волнение, но он увидел его нотку в её взгляде. Улыбнулся — устало, но искренне. — Неплохо. Спасибо. Правда, — он кивнул. — Извини, что я вчера не… Даже не отписался. Завал на работе, — Кевин не врал, но говорил полуправду. Эбби, кажется, сумела уловить эти полутона. — Завал, который ты сам же себе и создаешь? — хмыкнула она. — Кев, тебе нужно побольше отдыхать. Ты так и до сорока не доживешь, — Эбигейл не умела быть строгой, но Кевин заметил легкий укор в её голосе. И снова: она говорила ему о том, что он слишком много работает. Об этом же вчера вечером ему говорил другой человек. Это не могло быть совпадением, и он это знал, — но отчаянно не хотел этого признавать. Потому что, на самом деле, работа была для Кевина порочным кругом. Он очень любил её: любил преподавание, языки, стопки книг и библиотеки, любил заинтересованных студентов, любил изучать разные виды почерка и дискутировать на всевозможные темы. Но в этом и заключалась загвоздка: все то, что приносило Кевину удовольствие, он сам не считал в полной мере работой. И поэтому он по горло заваливал себя бумагами, стопками тетрадей, дополнительными часами пар, — чтобы убедить себя в том, что он действительно работает, а не тратит свое время впустую в стенах любимого университета. Это поведение и мышление настолько въелись в подкорку, стали чем-то настолько привычным, что Кевин перестал замечать за собой такие мысли. Принял их. Научился с ними жить. И с каждым днём в его жизни оставалось все меньше удовольствия от того, что он делает, и все больше — чувства вины за то, что надо делать больше. Быть лучше. Поднимать планку каждый раз, как удается допрыгнуть до новой высоты, и так — без конца. Кевин не допускал даже мысль о том, что у него может быть предел высоты, до которой он способен дотянуться. Он требовал, требовал, требовал — заставлял себя вставать утром, делать рутинные дела, быть милым с дочерью, целовать её в макушку на прощание и желать хорошего дня в школе. Он заставлял себя быть справедливым, строгим, но терпеливым к студентам, заставлял себя вовремя проверять все их работы, заставлял себя готовить план на каждую пару, перечитывать литературу, искать среди гор бумаги дома старые конспекты. В ноябре он заходил в здание университета, когда на небе, среди ватных клочков облаков, растекался сиреневый рассвет, а выходил — когда зажигались первые фонари, а небо угрюмо темнело. Китти улыбалась, рассказывая про свой день, и Кевин улыбался тоже, но ему казалось, что с каждым днём даже её улыбка выглядит всё бледнее, все вокруг теряет краски, словно какой-то дементор высасывает жизнь из всего, что Кевина окружает, и он ничего не может с этим сделать. Иногда он просыпался утром и хотел только одного: заснуть обратно. Не просыпаться. До вечера, неделю, месяц, до весны. Тогда светлеть станет раньше, темнеть — позже, тогда начнет зеленеть трава, тогда будет пахнуть мартом, небо будет ярче, снег будет таять на асфальте, а ветер перестанет быть таким пронизывающе противным. Но Кевину приходилось открыть глаза, настойчиво потереть веки, чтобы не заснуть снова, и устремить взгляд в потолок. А с чего он взял, что будет именно так? С чего он решил, что весной станет лучше? Тогда он понимал, что хочется уснуть и не проснуться, но он садился на кровати, слышал тихие шлепающие по паркету шаги в коридоре, Китти закрывала дверь в ванную, и он опускал лицо в ладони. Такие мысли нельзя было допускать, и все же — он не мог их контролировать. Позволял им просочиться сквозь прорези, как ядовитый газ, сам впускал их, а после от них задыхался. И никак не мог понять, как выпустить их обратно на волю. — Сегодня я отдыхаю, — мягко ответил Кевин, следуя на кухню за Эбби, но она лишь укоризненно покачала головой. — И я все равно знаю, что ты тревожишься. Потому что повод для встречи у нас не самый добрый. Она была права — и все же Кевин не стал ничего отвечать. Он лишь сел рядом с дочерью, позволил ей сесть к нему на колени, обнять его за торс, прижимаясь к груди, и тихо держал ее в объятиях, пока она рассказывала ему о том, чем они занимались с бабушкой и что интересного она сделала вчера в школе. Каждый раз, когда Кевин задумывался о том, что слишком устал, чтобы держаться дальше, он вспоминал о ней — об этой девочке с зелеными, как у него, глазами, черными кудрями и вздернутым носиком, — вспоминал о её любви к жизни, об искреннем интересе ко всему, о том, как она любит проводить с Кевином время, — вспоминал о том, что, кроме него и Эбигейл, рядом у неё никого нет. И мысли об этом были глотком воздуха, помогали открыться второму, третьему, четвертому дыханию, — благодаря Китти он продолжал подниматься с кровати по утрам, есть три раза в день и переходить дорогу только на зеленый свет. Остаток дня прошел в теплом, пусть и немного печальном семейном уюте: они пообедали, и домашняя еда от Эбби, как и всегда, была потрясающей, потом — переместились в гостиную, где Кевин устроился в кресле с книгой, надев очки, а Эбби показывала Кейтлин фотографии из семейных альбомов. Кевин слушал их разговоры краем уха и слабо улыбался, замечая заинтересованный взгляд Китти. В этот день Кевин и сам обычно погружался в воспоминания: думал об отце. Как будто, чтобы отдать дань мертвому человеку, было необходимо провести этот ритуал. Их отношения всегда были хорошими, но никогда — достаточно. Потому что Кевин помнил, как он моментами боялся Дэвида, каким тот казался ему недоступным, как бы ни пытался. Поэтому сейчас, когда он и сам стал отцом, больше всего ему не хотелось, чтобы Китти его боялась. Чтобы, не зная, как сказать папе о невзаимной влюбленности в одноклассника, боли в животе из-за первых месячных или о простой человеческой грусти, когда очень хочется большую шоколадку и чтобы тебя крепко обняли, она держала все это в себе и притворялась улыбчивой и веселой. Он искренне пытался — но не знал, удается ли ему. Ему хотелось, чтобы Китти была с ним близка, чтобы она приходила к нему и рассказывала о чем-то, чтобы жаловалась, чтобы просила о помощи, — и он был благодарен хотя бы её тактильности, иначе он бы на стенку полез, думая о том, как много она ему не рассказывает. После этого Эбби поставила в духовку яблочный пирог с корицей, в они втроем устроились на диване и стали выбирать фильмы: обычно они смотрели что-то из детства Кевина, из того времени, когда они жили вдвоём с Дэвидом. Сейчас эти фильмы вызывали в груди Кевина колющее чувство теплой ностальгии. Китти тоже очень их любила: смотрела, не отрывая взгляд от экрана. Время проходило незаметно за вкусным кофе и яблочным пирогом, и включенный экран телевизора начал убаюкивать Кевина, — эти голоса, реплики, многие из которых он знал наизусть, мелодии на фоне и тихие диалоги. Кажется, он все же заснул, — потому что, когда открыл глаза в следующий раз, его ноги были накрыты пледом, а громкость фильма была убавлена. Китти смотрела теперь не только в экран, но и на папу, и в её взгляде Кевину померещилось незнакомое волнение. Они собрались уезжать от Эбби, когда небо уже потемнело, ветер стал холоднее, а Китти зевала, прощаясь с бабушкой. Эбигейл, мягко коснувшись плеча Кевина, пока Китти собирала вещи и завязывала шнурки на сапожках, отвела его на кухню, вставая напротив и вглядываясь в его лицо. Кевин посмотрел на неё внимательнее. Эта женщина была его приемной матерью с тех пор, как ему было десять, и он был бесконечно благодарен ей за всё, что она для него делала. Вот и сейчас: ему, мужчине, который не был для неё родным сыном, но стал роднее всех остальных, было уже больше тридцати, и она все равно пыталась защитить его от мира и позаботиться о нём. — Кевин, сколько ты спишь? — спросила она тихо. — И сколько выходных у тебя в неделю? Кевин прищурился. Ответить было непросто: он не знал и сам. — Семь часов, — соврал он.Семьбыло в лучших случаях: иногда — и того меньше. Он не позволял себе ложиться спать раньше, если в сон не клонило, а дел было много. — Два выходных, как у всех белых людей, — он усмехнулся. Это тоже было полуправдой: иногда он выходил на работу в субботу, иногда — даже брал с собой в университет Кейтлин. Ей очень нравилось ходить по этим широким коридорам и чувствовать себя взрослой, сидя за преподавательским столом рядом с отцом. Эбби нахмурилась, вздыхая. — Я просто за тебя переживаю, — сказала она тихо, и Кевин почувствовал неприятную судорогу боли в грудной клетке. Он кивнул, а потом, обняв её за плечи, притянул к себе. Она с легкостью поддалась, окунаясь в его объятия, и Кевин ощутил, как она тепло поглаживает его ладонью по спине, между лопаток. — Я буду в порядке, — сказал Кевин, отстраняясь, и наконец улыбнулся. Почти искренне. Эбби ему явно не поверила. — Если тебе будет нужна помощь, обращайся, хорошо? — она. провела ладонью по его плечу. — У тебя ничего не болит? Может, сдать анализы? — Все хорошо, — он даже усмехнулся. — Спасибо. Не нужно. Но если что, я тебе сообщу. — Надеюсь, — Эбигейл неудовлетворенно вздохнула и направилась к коридору — проводить Кевина и Китти. Они ехали домой под тихую музыку на радио и разговоры Китти. Она засыпала Кевина вопросами: о работе, о Дэвиде, о его друзьях, обо всём, что приходило в голову, и Кевин — он правда любил свою дочь, просто очень устал, — даже незаметно выдохнул, когда они наконец припарковались и вышли из машины. Глядя в зеркало в ванной комнате, Кевин изучал свои мешки под глазами и бледный цвет кожи, а потом мысленно пообещал себе уделять больше внимания дочери и меньше — работе, и его пальцы сжали край раковины так сильно, что побелела кожа на костяшках.

***

Нужно было придумать хотя бы парочку способов переключить внимание с бесконечной усталости и ненависти к себе, и Кевин придумывал эти способы, заставлял воображение работать и генерировать идеи. В понедельник, сразу после работы, он поехал в спортзал неподалеку от их дома с твердым намерением внедрить регулярный спорт в свою жизнь. Намерение это было столь твердым, что он даже с утра подготовил себе форму, и сейчас ехал со спортивной сумкой, наполненной нужными вещами. Когда-то спорт был для него не просто хобби, а любимым занятием: ещё в годы учебы в университете, когда он оказался в городской команде по лакроссу, познакомился там со многими людьми, некоторые из которых до сих пор оставались его друзьями. Он намеревался уйти в профессиональный спорт, потому что знал, что поработать преподавателем он всегда успеет, но от этой идеи его отговорила Тея: она аргументировала это своим желанием завести ребенка и построить прочную семью, которой не бывает у спортсменов. Кевин, скрепя сердце, подчинился. Сейчас горечь от обиды за тот отказ уже почти не ощущалась, но когда-то он был готов рвать и метать из-за того, что не смог противостоять своей бывшей жене. Впрочем, было неудивительно, что сейчас именно спорт пришел ему в голову, когда Кевин раздумывал, чем бы ему заняться для улучшения самочувствия. Тем более, в последние годы начинал сказываться то ли возраст, то ли образ жизни, и Кевин все чаще ощущал боль в шее, спине и пояснице после рабочего дня, все чаще смотрел на свое тело в отражении зеркала с отвращением. Так что в понедельник после работы он приехал в спортзал, взял абонемент на полгода, чтобы не было повода отлынивать, и сразу же устремился к мужской раздевалке. Пахло потом, дезодорантами, резиной и шампунем. Музыка в колонках казалась очень громкой, шкафчик не открылся с первого раза. В сам зал Кевин вышел уже слегка раздосадованный — и тут же понял, что не рассчитал собственной неуверенности в себе. Потому что в зале было полно тренирующихся людей, мужчин, женщин, девушек и юношей, которые выглядели так, словно знали, что делают, были одеты в специальные костюмы для тренировок и то и дело пили из своих бутылок. Кевин замер в некоторой растерянности, но потом, подавив её, направился к беговой дорожке. По крайней мере, эта вещь была ему более чем знакома. Сорок минут спустя он очнулся: с мокрыми от пота висками, песнями Rammstein на повторе в наушниках и высокой скоростью дорожки. На эти сорок минут он будто выпал из жизни, и ему понравилось. Делая вид, что он тоже знает, что делает, Кевин взял коврик, сделал небольшую растяжку, пару упражнений с гантелями, которые пришли на ум, — но к остальным тренажерам подходить пока не решался. Пожалуй, стоило взять себе персонального тренера: слишком многое случилось за одиннадцать лет, он напрочь забыл все, чему его учили, и растерял навыки. Он принял душ, переоделся в чистое, присел на скамью, чувствуя дрожь в икрах от перенапряжения. Хотелось есть — и еще хотелось лечь на пол и больше никогда не двигаться. Честно говоря, Кевин ожидал, что тренировка поможет ему ощутить бодрость. Даст прилив сил. Разве не так обычно говорили про спорт? Зачем ещё он решил им заниматься? Кевин успокоил себя тем, что, может, тренировки имеют накопительный эффект, и он начнет чувствовать себя лучше спустя пару недель. Но тоска тяжелым комком стягивалась в груди, когда он думал об этой «паре недель», которые ещё надо было как-то пережить. Чувствуя себя ещё более опустошенным и уставшим, чем до похода в спортзал, Кевин вернулся в машину. Устало сложил руки на руле, опустил на них голову. Забрать Китти. Приготовить ужин. Убраться в квартире… Нет, сегодня на это уже не хватит сил. Проще всего было заехать за обедом для себя, что Кевин и сделал. Сидя в машине на парковке рядом с рестораном и потягивая через трубочку молочный коктейль, Кевин отчаянно пытался отключить мысли — и не находил кнопки, которая помогла бы ему это сделать. Эти мысли были назойливыми, настойчивыми, тяжелыми, оседали радиоактивным пеплом, брызгались искрами. Как только Кевин переставал думать о заботах сегодняшнего дня, его мозг подкидывал ему мысли о том, что завтра, через неделю, через месяц и через три месяца все будет ровно так же, ничего не изменится в лучшую сторону, потому что — с чего бы? Да, будет отдых на Рождество, но какое это имеет значение, если потом — промозглые январь и февраль, когда даже кофе утром кажется слишком горьким, а на улицах темно, и в лужах тающего снега отражаются фонари. От этих мыслей бросало в тошнотворную дрожь. Кевин опустил пустой стаканчик на подставку и выехал с парковки. — Я тоже хочу молочный коктейль! — первым делом сказала Китти, когда села в машину и увидела пустой стаканчик. Кевин усмехнулся, но повез её за коктейлем, за который она радостно его поблагодарила, пока сам он поехал к университету. — Посидишь тут две минутки? — спросил он у девочки, и та быстро закивала, доставая книгу из рюкзака. — Мне надо забрать тетрадки. Я скоро вернусь. В университете, как и всегда по вечерам, было тихо. Шаги эхом отдавались от стен пустующих коридоров, но к такому Кевину было не привыкать. Он шагал, ненароком бросил взгляд на дверь кабинета, за которой обычно сидел профессор Моро. Поймал себя на странной мысли о том, что не отказался бы встретить его сегодня, — но тут же нахмурился, переключаясь на что-то более насущное. Мысль вернулась, приправленная вопросом: зачем? Почему ему этого захотелось? Кевин не мог не думать об этом, пока собирал в стопку работы, нуждающиеся в оценке, и убирал эту увесистую стопку в портфель. Возможно, он просто чувствовал себя одиноким. Возможно — никак не мог забыть тот вечер, поход в бар, разговор с Жаном. То, как спокойно он выложил перед ним факты, как бескорыстно предложил свою помощь, если Кевин в ней будет нуждаться. Это определенно не могло не зацепить, Кевин это понимал, — но его раздражало, что сейчас, стоя в полутемном кабинете кафедры и собирая работы, он думал о нём. За те восемь лет, что прошли с момента его развода с женой, он, конечно, не раз пытался завести отношения. Сначала — потому что ему самому было одиноко и хотелось близости, потом — потому что он понял, что его дочери лучше расти с двумя родителями, которые смогут поровну уделять ей свое время и внимание. Но ни один из его партнеров не был подходящим на подобную роль: сначала был Джереми Нокс, врач стоматолог, который познакомился с Кевином совершенно случайно и оказался полной противоположностью Теодоры. Кевин до сих пор винил себя в том, что они в конце концов расстались: если бы не его неуверенность, не его нежелание афишировать их отношения и знакомить Джереми с Кейтлин, может, тот бы и остался. Впрочем, причина была ещё и в другом — их жизненные пути явно не сходились, они будто бы шли параллельны друг другу, никогда не должны были пересечься, так что Кевин прекратил эту затею. Потом была Элисон — милая, хотя и заносчивая девушка, с которой у него тоже ничего не сложилось. Рене — они до сих пор оставались хорошими друзьями, и Кевин неизменно считал, что такую девушку он просто не заслуживал, но в определенный период жизни она очень ему помогла и не позволила окончательно уйти на дно. Впрочем, именно это и стало причиной их расставания — и Кевин снова отдавал себе отчет в том, что в этом была исключительно его вина. Ни одни из этих отношений не длились дольше года. Никто из них не был знаком с его дочерью, хоть они и знали о её существовании: Кевин просто не испытывал к ним такого доверия, чтобы знакомить их с самым важным человеком в его жизни. Казалось, что отношения эти были обречены с самого начала, и в конце концов Кевин смирился. Может, он просто не создан для такого. Не создан для… любви? Чувств? Романтики? Ему отчаянно всего этого хотелось, но он анализировал события своей жизни, накручивал себя, и пришел к выводу, что ему действительно пора было перестать надеяться. В конце концов, у него была дочь — этого было достаточно. Нет никакого смысла искать себе партнера лишь для того, чтобы у Китти была полноценная семья: он постарается справиться и сам. Именно с такими мыслями он окончательно бросил все попытки, а после у него пропал и какой-либо интерес к близости или поиску отношений. Он просто не видел в этом смысла, даже мысли о сексе вызывали у него чувство усталости, и он сначала ужаснулся такой реакции, но потом принял её как должное. Было странно… думать о ком-то теперь. Снова. Совсем не в этом ключе, нет, но всё-таки Кевин думал о Жане, а в последнее время в его голове редко возникали мысли о ком-то, кроме Китти, Эбби и его немногочисленных друзей, — так что одно лишь это уже было в новинку. Кевин наконец положил папку в портфель и направился к выходу, закрывая кабинет на ключ. Рука чуть дрожала, словно от голода или тревоги, хотя Кевин не чувствовал ни того, ни другого. Китти терпеливо ждала в машине, улыбнулась ему, когда он сел на свое место, и Кевин устало улыбнулся ей в ответ. Каждый раз, когда он смотрел на её сосредоточенное личико во время чтения или выполнения домашних заданий, он вспоминал, почему он все еще здесь. Вспоминал, ради кого все это делает. Так что он и сейчас собрал в кулак остатки сил и поехал домой, намереваясь приготовить ужин самостоятельно. Вечер прошёл по-семейному тепло: Китти сидела на кухне с Брамсом на коленях, игнорируя его попытки мяукнуть или вырваться, и рассказывала Кевину забавную историю, которая произошла сегодня в школе, пока сам Кевин возле плиты готовил для них шницели и резал салат. Радостный щебет дочери и правда придавал Кевину сил. Он улыбался ей, смеялся вместе с ней, задавал вопросы и слушал истории про её одноклассников. Время от времени говорил что-то о своих студентах, отпускал саркастичные комментарии или с искренним любопытством спрашивал что-то о мальчике, которого она упоминала слишком уж часто. На этот вопрос Китти поморщилась: — Не, пап, он точно мне не нравится, он странный, — сказала она уверенно, и Кевин рассмеялся. Уже вечером, лежа в кровати и читая статью для завтрашней пары по истории английской литературы, Кевин вдруг вновь ощутил прилив одиночества. Он был не один, конечно, в ногах урчал его пушистый кот, в соседней комнате спала дочь, в телефонной книжке Кевина было по крайней мере три человека, которым он мог бы позвонить в три часа ночи в случае чрезвычайной ситуации, — но одиночество заполняло все внутри него, каждый пустой сантиметр заливало густым черным дымом, от которого Кевин задыхался. Он устал от одиночества — и особенно остро оно ощущалось в ноябре, когда темные вечера разбавлял только свет фонарей.

***

Во вторник после работы Кевин решил заглянуть в городскую библиотеку — давно там не был, да и решил, что саморазвитие тоже будет неплохим способом выкарабкаться из того состояния, в которое он себя загнал: по крайней мере, раз физическая активность явно на нем не работала, можно было попробовать подключить активность мозговую. Тишина и запах типографской краски помогли ему ощутить долгожданное умиротворение. Первые пятнадцать минут он просто бесцельно ходил между полок, доставая то одну, то другую книгу, не зная, за что браться в первую очередь. Столько всего хотелось наверстать за годы бездействия: как минимум пару лет он был редким гостем в библиотеках, и теперь он видел на полках столько интересных вещей, с которыми хотел бы ознакомится. Часть из них — романы классической литературы, часть — исторические тексты, и ещё немного литературных исследований о языках. Увидев томик о Наполеоновских войнах, Кевин вспомнил, что когда-то (не слишком активно, но весьма успешно) учил французский. Именно с этого он и решил начать сегодня: взял самоучитель, сел с ноутбуком за один из библиотечных столов, и занялся повторением основ. Кажется, девушка за столом напротив косо на него поглядывала, когда Кевин бормотал себе под нос спряжения глаголов и пытался шепотом выдать ту самую картавость. Получилось не слишком хорошо, но неплохо после трёхлетнего перерыва, и Кевин решил приезжать сюда каждый вторник и заниматься французским. А потом, может, попросить профессора Моро о разговорной практике? Кевин качнул головой, жмурясь. И снова мысли о нём. Он сделал пару глотков воды, переключая мысли в другое русло, и вернулся к французскому. В среду Кевин был загружен работой до самого вечера, но — как и обещал себе — провел время с Китти, когда вернулся из университета. Он купил её любимое печенье, сидел в ее комнате с ноутбуком на коленях, пока она делала домашнее задание (от процессора ноутбука разливалось тепло, так что Брамс тоже вскоре пришел к нему, спиной прижавшись к его бедру и начав громко тарахтеть). В четверг усталость достигла, кажется, критического уровня, потому что уже после обеда Кевин не мог сосредоточиться ни на чём и, пока его студенты решали тест, складывал лягушек оригами из маленьких квадратных бумажек. Пятница наступила быстрее, чем Кевин ожидал, — но всё же медленнее, чем он надеялся. У него отменилась последняя пара, так что Кевин решил дать ещё один шанс тренажерному залу: в конце концов, не просто так ведь он купил себе абонемент. Он шёл с твердым намерением сразу же спросить у администратора про занятия с тренером, но, лишь переступив порог зала, он замер, и плечи его чуть поникли. Уверенность куда-то улетучилась, когда он увидел всех этих людей и понял, что ему придется вынимать из ушей наушники, вежливо разговаривать, задавать вопросы и давать вразумительные ответы. Качнув головой, Кевин сказал себе «не сегодня», пообещав сделать это в следующий раз, и направился к раздевалкам. Он отметил: физическая активность работает исключительно в момент активности. Пока он бежал по дорожке под свой плейлист, мыслей в его голове и правда практически не было. Он концентрировался на том, чтобы переставлять ноги, на своем дыхании, на движениях рук и текстах песен. Как только он сходил с дорожки и давал себе отдохнуть, всё возобновлялось. И Кевин даже не мог дать описание этим мыслям: они были тяжелыми, плотными, вязкими — как смола. Они давили на плечи, словно упавшая на них бетонная плита, мешались в неразборчивый слипшийся ком, состоящий из тревог о дочери, о работе, о собственном здоровье — и о множестве других вещей, которые не давали ему покоя. Так что, нет: спорт не работал. Не стоило даже пытаться. Кевин злился на себя, на тех, кто советовал ему подобную ерунду, снова на себя за то, что уже потратил деньги на что-то, что в итоге оказалось бесполезным, — но даже в таком мрачном настроении он все-таки решился подойти к администратору после тренировки и спросить о занятиях с тренером. В машину он — ожидаемо — сел уставшим и выжатым. Набрал Эбби. Она сразу же спросила, всё ли у него в порядке: голос уставший, как будто заболел. Да, мы тебя ждём. Будешь ужинать? Кевин был благодарен ей за заботу — о нём и его дочери, — за ее трепетность и внимание, за то, как она в шутку ругала его, когда зимой он ходил без шапки, за ее помощь, — за то, как хорошо она со всем справлялась, в конце концов. Потому что сам Кевин думал, что он не справляется уже ни с чем. — Пап, пап, мы можем пойти в кино завтра? — Китти встретила его радостным вопросом. — Выходит новый фильм. Мелани позвала меня сходить, но ее не отпускают без взрослых. Ты можешь с нами? — У Мелани что, родителей нет? — проворчал Кевин, снимая ботинки и куртку, прежде чем опуститься на уровень Китти и обнять ее. Китти быстро поцеловала его в щеку. — Есть. Они работают, — пояснила она с грустью. Кевин прикусил язык, в последний момент не позволив с губ сорваться предательскому «я тоже». — Я схожу с вами, хорошо. Во сколько? — Ура! Ура, папочка, ты лучший, спасибо, — защебетала Китти, снова обнимая его, и Кевин, усмехнувшись, потянул ее за собой на кухню. — Завтра решим, во сколько, пока не знаю… Перед дочерью Кевин устоять никогда не мог. Он всегда испытывал перед ней безграничное чувство вины, которую старался загладить любыми способами, будь то совместный ужин или поход в кино с ней и ее друзьями. Правда, именно эти несколько часов в торговом центре среди ярких огней и стали для него последней каплей, потому что, вернувшись домой с Китти субботним вечером и невпопад отвечая на её радостные реплики, Кевин почувствовал абсолютное опустошение. Словно из него разом вышел весь воздух. Словно от него осталась одна лишь оболочка, которой уже не суждено было стать человеком. — Папочка, тебе нехорошо? — с волнением спросила его Китти, и только тогда Кевин понял, что стоит возле стены, прислонившись к ней лбом, и не двигается, пытаясь совладать с навалившейся на тело усталостью. В висках начало стучать. Перед глазами будто потемнело, но не так ощутимо, Кевину было знакомо это чувство и он почти научился его контролировать. — Нет. Нет, все нормально, зайчик, — ответил он быстро, хотя Кейтлин вряд ли осталась убеждена. — Покормишь Брамса? Он скоро все щеки оботрет о твои ноги, — Кевин сменил тему, чтобы окончательно отвести подозрения. Китти кивнула и умчалась на кухню, бросив на отца ещё один обеспокоенный взгляд. Кевин решил переждать в ванной: намочил лицо прохладной водой, дрожащие руки будто онемели и не слушались, перед глазами плыли круги. На мгновение Кевину показалось, что его сердце сейчас или остановится, или к чертям разорвется прямо в груди, и он медленно сел на теплый кафельный пол, уткнувшись лбом в колени и пытаясь выровнять дыхание. Подобные приступы случались с ним столько раз за последние годы, что он выучил наизусть волны, с которыми они подходили, это будоражащее состояние дискомфорта, этот учащенный пульс и окружающий мир, поделенный на нереалистичные квадраты. Сейчас, например, ему казалось, что это не его ванная — и вообще, не его жизнь, он смотрит со стороны и не понимает, где находится и что происходит. Кевин знал: главное — не позволить черному туману полностью заслонить зрение, главное продолжать упорно смотреть сквозь пятна, и в конце концов он отступит. И действительно, как и всегда, ему стало легче уже через несколько минут. Он снова вымыл руки, уткнулся лицом в полотенце и долго вдыхал запах кондиционера для стирки, успокаиваясь и повторяя про себя, что всё закончилось. Кевин до сих пор не знал, как называть подобные приступы, которые накатывали на него время от времени, но догадывался, что это проделки его разума. Китти сидела на кухне, взяв книжку, которая попалась под руку, но тут же подняла взгляд на Кевина, когда он вошел и слабо ей улыбнулся. — Что хочешь на ужин? — он взлохматил ей волосы по пути к холодильнику, и Китти обиженно фыркнула, а после забралась на стул с ногами, чтобы дотянуться до головы Кевина и проделать то же самое с его шевелюрой. Кевин тихо усмехнулся, потом — засмеялся уже искренне. — Что-нибудь. А вообще, я не хочу ужинать, — Китти села обратно, поджав под себя ноги. — Давай лучше горячий шоколад вместо ужина. Пожалуйста-пожалуйста? Кевин усмехнулся. Китти сложила руки у груди в умоляющем жесте и состроила жалобное личико, распахнув глаза пошире. Она любила так делать в шутку, изображая кота из известного мультфильма, и, Кевин был готов признать, получалось у нее весьма похоже, — но в такие моменты Кевин замирал по другой причине. В такие моменты, когда она распахивала глаза и так смотрела на него, он видел в ней себя. Видел свои глаза в чертах её собственных, в форме и изгибах, видел будто бы отражение своих губ на её лице, — разве что, волосы у нее спадали на плечи мягкими кудрями, да и острый нос Теи выделялся, но в остальном она была копией Кевина. И это было… так до ужаса странно. Как будто бы только сейчас Кевину окончательно удавалось осознавать тот факт, что Кейтлин — его дочь, плоть от плоти, живое существо, созданное им и его женой, столь на него похожее и носящее его гены. Это казалось безумием, но было правдой, и это порой вводило Кевина в ступор. — Нет, зайчик, — наконец ответил он, доставая контейнеры с едой, чтобы разогреть её им на ужин. — Сначала еда. Потом какао. Иначе ты снова захочешь есть уже через час. Китти повздыхала, но согласилась, и в итоге паста с курицей и соусом песто тоже пришлась ей по душе. Она снова уговорила Кевина на книжку перед сном: уговорить его было нетрудно, особенно в этот вечер, после того, как они пили какао и обнимались с Брамсом, Кевин совершенно расслабился и готов был согласиться на все, что она предложит. Ему надо было загрузить посудомоечную машину, поставить стираться вещи, было бы неплохо привести в порядок лоток их кота, — но у него были силы лишь на то, чтобы лежать рядом с Китти, слушать её довольный голос, которым она сначала пыталась читать, а потом отвлеклась и просто о чем-то рассуждала, и бороться со сном. Кажется, они уснули примерно одновременно: со включенным ночником, с книгой в руках, Кевин — и вовсе без одеяла. Он открыл глаза, когда свет ударил ему в веки, потянулся было, чтобы выключить, но понял, что он не у себя в спальне. Снова. И у него даже не было сил принять душ. Часы показывали три сорок один утра, так что Кевин тихонечко встал, выключив свет, прошагал к себе в спальню, а после вышел в ванную. Из зеркала на него смотрел незнакомый ему, почти чужой человек. Побледневшая кожа, короткая щетина, мешки под глазами. Поблекший цвет глаз, усталость, бескрайняя усталость — если бы это слово было человеком, его олицетворял был бы именно Кевин. не даёт комментарии оставлять… можно добавить оттенок дереализации, потому что она часто бывает при переутомлении и депрессивных эпизодах И все же надо было что-то с этим делать. Сейчас — как минимум принять душ, выпить снотворное и лечь к себе в кровать. В перспективе — найти способ жить с таким состоянием и справляться — или как-то себя вытаскивать. Возможно, за волосы. Кевин решил остановиться на малом, потому что больше ни на что повлиять он пока не мог, — и он смыл с лица тревогу, выпил снотворное, по дороге заглянул к Китти, чтобы поцеловать её в лоб, и наконец ушел в свою спальню.

***

Воскресенье началось с ленивого и спокойного утра — впрочем, именно этого и не хватало Кевину. Он проснулся по будильнику, но вставать не хотелось ужасно, так что он бессмысленно листал новости, не вчитываясь и не вникая, главное — оставался под одеялом. Было около одиннадцати, когда он услышал тихие шаги в коридоре, и дверь в его спальню приоткрылась. На пороге стояла Китти — со своей подушкой и с Брамсом в руках, глядя распахнутыми глазами. — А можно к тебе? — спросила она тихо, и Кевин не сдержал улыбки. — Конечно, — он похлопал по кровати рядом с собой, двигаясь, и Китти сначала опустила Брамса, который, коротко мяукнув, улегся у Кевина под боком, а затем сама забралась под одеялом. — Я проснулась ночью и увидела, что ты ушел, — пробормотала она. — Тебе хотелось, чтобы я остался? — с некоторым удивлением и грустью спросил Кевин. Китти неопределенно повела плечами. — Наверное? Или я уже слишком большая, чтобы спать с родителями? — она стала говорить ещё тише. Кевин, почесав кота за ушами, повернулся к дочери. — Тебе что-то приснилось, малыш? — Нет, просто иногда как-то… — она поморщилась, — грустно, как будто я одна, и ты тоже один, так что я грущу ещё и из-за этого… — Котеночек, — Кевин со вздохом притянул её к себе, и Китти прижалась к его груди, прерывисто вздыхая. За все эти годы Кевин уже научился её успокаивать, но все равно каждый раз это было испытанием для его сердца. Он просто надеялся, что она не начнет плакать, но вроде бы ей стало лучше, как только она оказалась в объятиях отца. — Все хорошо. У меня есть ты, моя работа, мои друзья, и я не один. А когда тебе одиноко, можешь приходить ко мне, договорились? Китти закивала, и Кевин коротко коснулся губами её макушки. — А теперь скажи мне, чем хочешь заняться сегодня, — тихо сказал он, все ещё поглаживая её по спине. Брамс тоже сдвинулся ближе к Китти, успокаивая её своим мурчанием. — И я планирую провести этот дннь с тобой. Начали они с простого приготовления завтрака вместе: это было редким событием, потому что обычно Кевин готовил им еду на двоих, пока Китти просыпалась, пыталась отлепить себя от кровати и чистила зубы. По выходным готовил либо Кевин, либо — кофейня, из которой они заказывали доставку. Сегодня же Китти уговорила его на вафли с ягодами и сама помогала замешивать тесто, подпевая песням из колонки. Кевин делал себе кофе, наблюдая за ней с некоторым умилением и удивляясь тому, как быстро она выросла. Это правда казалось безумием, но его дочери было уже практически десять лет, в течение которых поменялось слишком многое. Но что-то осталось неизменным: Кевин всё ещё чувствовал себя не на своем месте и не знал, как это место найти. Иногда ему казалось, что он совершенно не приспособлен к отцовству. Он думал, что согласился на ребенка только потому, что был уверен, что с ним справится Тея. И Кевину ведь нравилась сама мысль о том, чтобы завести детей, воспитывать их, наблюдать за тем, как они взрослеют, гордиться их достижениями. Но он ни за что не решился бы на такое в одиночку. Впрочем, судьба явно решила всё за него. Он просто надеялся, что в будущем Китти не назовет его ужасным отцом и не скажет, что он испортил ей все детство. Пока Кевин мог довольствоваться её коротким поцелуем в щеку и радостным «спасибо» после завтрака, прежде чем она вновь прибежала на кухню и предложила ему сходить погулять. На удивление, дождь не шел, только небо было затянуто облаками, так что Кевин проследил за тем, чтобы Китти поплотнее закуталась в шарф, и они вышли на улицу. Все вокруг по-прежнему было окрашено в цвета осени, но теперь они были чуть более поблекшими. Впрочем, им это не помешало: под увлеченную болтовню Китти они дошли до городского парка, где гуляли пары с собаками и детьми, Китти собирала с земли букет из алых и оранжевых листочков, потом — подошла к хозяевам одной из собачек и попросила её погладить. Это был виляющий хвостом корги, и Китти с таким сияющим взглядом склонилась к нему, чтобы почесать за ушами, что Кевин не удержался и сделал пару снимков. Следующей их остановкой было кафе с очень вкусным горячим шоколадом, потом они снова вышли на улицу, но Китти быстро замерзла — и так же быстро они оказались дома. Сначала Китти улеглась в кровать с Брамсом и новой книжкой, а потом, когда Кевин уже всерьез забеспокоился, не заболела ли она, потому что девочка не вылезала из-под одеяла, она все же встала и ушла в душ. Кевин знал, что Китти очень любит, когда кто-то касается её волос, так что он не удивился, когда она пришла к нему после ванной с хитрым взглядом и расческой в руках. И Кевин, аккуратно расчесав её длинные волосы, так же бережно высушил их феном, пока Китти строила рожицы ему в зеркале, а Брамс испуганно отшатывался от громких звуков фена. И всё же кое-что беспокоило Кевина во всей этой идиллии: уже завтра она должна была закончиться. Он знал, что не сможет уделять дочери столько же внимания в рабочее время, даже сейчас его мысли занимала не она, а тот факт, что он не подготовился к завтрашней лекции. И всё-таки ему хотелось, чтобы завтра утром он проснулся, и в его груди царил такой же штиль.