Megaphone to My Chest

      Чу Ваньнин ненавидит работу из дома.       Дело не в том, что совершенно немыслимо ожидать от него уборки, но… Да. В квартире начал скапливаться мусор, который на самом деле не мусор (то есть любой, кроме Чу Ваньнина, счёл бы этот бардак хламом, но они всего лишь свиньи, одарённые жемчугом, а Чу Ваньнин знает истинную ценность того, что валяется вокруг).       Его изобретения были чем угодно, но только не мусором. И всё же, без регулярных уборки и наведения порядка, даже самые многообещающие проекты лежали грудами скрипучего металла; влажность постепенно повышалась, и Чу Ваньнин боялся, что те просто заржавеют.       Находясь вдали от чистого кабинета, где велась профессиональная уборка, и лишённый возможности вызвать клининг на дом, всё, что мог делать Чу Ваньнин, — это отыскивать свободное место на кухонном столе (поистине редкость) и работать под слепящим солнцем, потому что он из чистого упрямства отказывался задёргивать шторы. Если его заперли в бетонном ящике, то, по крайней мере, он будет смотреть наружу на пустую улицу.       Ещё одна причина, по которой он ненавидит работать из дома — безумное количество электронных писем. Это казалось своеобразной темой пандемии. Чу Ваньнин не самый общительный из профессоров кафедры, но даже он время от времени заходил в преподавательскую, до недавнего времени даже не осознавая, сколько электронных писем от коллег и руководства избегал благодаря кратким разговорам с Сюаньцзи и Цзелюем.       Будь он менее гордым, то даже отправил бы им благодарственные открытки за то, что они всё это время избавляли его от подобных хлопот.       Кроме того — аспиранты. Все трое, казалось, договорились доставать его самым странным образом.       Сюэ Мэн, известный тем, что во время перерывов случайно проходил мимо кабинета Чу-лаоши и задерживался в дверях поговорить примерно минут на десять, прежде чем вернуться к своей, по общему признанию, впечатляющей рукописи, теперь преуспел в отправке электронных писем на несколько страниц с подробным описанием своих мыслей.       Не то чтобы Чу Ваньнину было всё равно, просто читать приходилось действительно очень много, особенно учитывая, что электронные письма приходили как часы: каждые три часа не менее пяти страниц текста.       Как бы он ни ценил работу молодого человека и его энтузиазм по поводу выбранной темы, было бы здорово, пиши тот поменьше и пореже.       Ши Мэй действовал полностью противоположно Сюэ Мэну. В каком-то смысле он самый слабый из его учеников, но именно о нём Чу Ваньнин беспокоится меньше всего. Ши Мэй, возможно, медленно усваивает некоторые аспекты философии, но его трудовая этика безупречна и среди всех троих он наименее склонен ошибаться. Тем не менее, отсутствие связи с ним в такое беспрецедентное время немного нервировало.       Чу Ваньнин подумал, что, возможно, чересчур строг. Пока что всё шло гладко; Ши Мэй даже взял на себя больше онлайн-лекций, чем они изначально договаривались, и Чу Ваньнин мог считать это победой — у него есть хотя бы один аспирант, который облегчает работу.       Мо Жань… Без комментариев.       — Раз, раз-раз, — сказал Мо Жань на экране, постукивая по тому месту, где должен быть микрофон ноутбука. — Хах. Думаю, на самом деле я никак не могу сказать, работает ли это вообще. В смысле, я прекрасно себя слышу?..       — В любом случае, я должен записать лекцию, так как Чу-лаоши не доверяет мне провести её вживую, — вздыхает Мо Жань.       Стоп, что?       Это правда, Чу Ваньнин сказал ему записать и показать лекцию перед тем, как загрузить её на сервер для студентов, в отличие от Ши Мэя, который мог вести лекции в реальном времени и самостоятельно.       Когда дело касалось Мо Жаня, не могло быть излишней осторожности.       Возможно ли, что его величайшая академическая ошибка отправила не тот файл?       — Мне действительно интересно, что нужно сделать, чтобы убедить тебя в своей серьёзности и академических амбициях, — продолжил Мо Жань свой монолог, почёсывая затылок.       Сегодня парень выглядел по-другому, как-то более собранно, чему, вероятно, способствовала нормальная рубашка на пуговицах (по крайней мере чистая, если даже и не слишком идеально выглаженная), и аккуратно собранный хвост, из которого не торчало ни одной выбившейся пряди. Волосы выглядели особенно мягкими и красиво отражали свет; Чу Ваньнин обнаружил, что слегка наклонился вперёд и резко отпрянул, когда понял что делает.       Абсолютно, абсолютно нелепо. Совершенно безнадежно.       За это его должны лишить квалификации и поразить молнией.       Секунду, как Мо Жань только что назвал его?       — Ваньнин, видишь ли ты меня таким, каким я вижу тебя? Клянусь, иногда я чувствую между нами что-то. Что-то вроде... напряжения? Не знаю, я идиот или мечтатель? Может, это классика – хотеть своего горячего учителя?       Что-то внутри Чу Ваньнина щёлкнуло и сломалось, и он не уверен, это его сердце, мозг, уши, глаза или…       Мо Жань… правда только что сказал это?       — Ты даже не представляешь, как сильно я хочу тебя. Всё время. Когда смотрю на тебя во время лекции, когда ты сидишь за столом в своём кабинете, когда встречаю в кампусе. Всё, о чём я могу думать, это то, как хорошо тебе было бы в моих объятиях, как хорошо я мог бы заставить тебя чувствовать себя…       Он не должен это смотреть. Это явно не тот файл. Мо Жань не может иметь в виду Чу Ваньнина. Это вообще не Мо Жань. Разве в нынешнее время не существует приложений, которые могут имитировать чью-то внешность и голос?       Руки Чу Ваньнина сжались в кулаки, ногти впились в мозолистые подушечки ладоней. Что всё это значит?       Первая реакция — гнев.       Откровенное неуважение в том, как Мо Жань обратился к нему. Грубое нарушение чистоты их отношений как учителя и ученика. Тревожащий факт, что Мо Жань считает приемлемым иметь запись подобного содержания.       И всё же вторая реакция… иная.       Он не мог осознать сказанное. Как будто всё, чему он когда-либо научился в жизни, все книги, которые прочитал, и все степени, которые получил — ничего из этого не подготовило его к такой возможности.       Он кому-то… понравился?       За свои тридцать два года Чу Ваньнин ни разу не думал, что такое может случиться.       Старый. Уродливый. Ходячий беспорядок. Колючий как кактус… Слова, которые он слышал раньше, от самого себя или окружающих.       Но почему он понравился именно студенту? И тому, которого меньше всего хотел видеть?       — Ваньнин, я даже не могу сосчитать, сколько раз прикасался к себе и представлял, что это твоя рука. Золотце, однажды я смогу собраться с духом и признаться тебе, возможно, когда закончу учебу и мы будем более-менее на равных. Я очень хочу показать тебе, что хотел бы сделать для тебя. Тебе.       Что… что Мо Жань хочет с ним сделать?       И как он его только что назвал?       Чу Ваньнин потряс кружащейся головой, чувствуя, как та нагревается, будто наполняемый паром воздушный шар. Он действительно не должен продолжать смотреть. Если продолжит, то всё, о чём он когда-либо писал, было лицемерием, всё, во что он когда-либо верил о себе, было ложью. Всё представление о своём «я» рухнет, и ради чего?       Ради этого… великолепного, захватывающего дух, настоящего, искреннего, просто хорошего человека?       В комнате становилось всё жарче. На записи Мо Жань продолжал теребить воротник рубашки, дёргая его туда-сюда, глядя прямо в камеру; его губы были сжаты, и нижняя белела, когда он прикусывал её.       — Я не знаю, сколько ещё смогу просто сидеть и смотреть на тебя и думать о тебе. Прикасаться к себе под твой голос в зуме…       То немногое, что ещё работало в мозгу Чу Ваньнина, решило в ту же секунду полностью выключиться.       В последний раз, когда они разговаривали по Zoom, на мгновение Чу Ваньнину показалось, что он увидел что-то странное, но ему и так требовались все усилия, чтобы не пялиться на Мо Жаня, поэтому он отмахнулся от этой «странной игры света».       Возможно ли что?..       Неужели Мо Жань настолько смелый?..       — Если бы ты позволил, я бы сначала взял тебя в руки…       Если и есть что-то, что не может отрицать даже могущественный Юйхэн Бэйдоу, автор дюжины бестселлеров и известный профессор китайской классической философии, так это то, что человек может лгать самому себе, но заставить лгать своё тело очень сложно.       И тело Чу Ваньнина очень интересовалось тем, что ему рассказывал Мо Жань.       — ...взял бы в рот.       Взял в рот что?       — ...Ощутил бы, как твой член набухает между моими губами и языком, и попытался бы простонать твоё имя, но ты, вероятно, не смог бы его чётко услышать из-за того, насколько заполнен мой рот.       Словно движимая невидимыми струнами, рука Чу Ваньнина скользнула вниз, и легчайшее прикосновение к брюкам вызвало электрический разряд.       Он никогда раньше этого не делал.       Он никогда… не позволял себе.       Это грязно. Неправильно. Не греховно, но определённо что-то в этом роде.       Но зачем ему останавливаться, если он всю жизнь сдерживал себя от желаний и похоти, и всё равно потерпел неудачу?       А на экране говорил Мо Жань, губы шевелились со скоростью миля в минуту; это выражение на его лице, что-то среднее между озорством и чистым, незамысловатым желанием… Чу Ваньнин всего лишь человек, достигший предела своих возможностей.       Все эти годы он твердил себе, что ничего не хочет, но что если бы…       — ...Я знаю, что ты вкусный, Ваньнин, я чувствую твой запах через весь кабинет. Он особенный, как будто я выхожу на улицу в летний день, где цветут полевые цветы.       Если бы рука Чу Ваньнина дотянулась до передней части брюк, если бы его ладонь потёрла ткань на твёрдости под ней… Ох, это было бы так хорошо…       — ...Я могу представить тот же запах на твоём члене, когда ты потечёшь для меня. Я сделаю тебе так хорошо, когда мой язык заскользит по твоему твёрдому члену и прижмёт кончик к нёбу, тесно и жарко.       Если бы Чу Ваньнин так сильно хотел этого. Если бы случайно услышал свой собственный стон, пока Мо Жань продолжал с тем дурманным выражением лица, которое он уже однажды видел, пару дней назад…       — …Я знаю, твои яйца идеально поместятся мне в рот, и я буду сосать их оба одновременно, пока мои руки обхватят твой член и будут ласкать его в том ритме, который тебе больше всего нравится. Ты же скажешь мне, Ваньнин, как тебе нравится больше всего?       Если бы молния на брюках Чу Ваньнина полностью расстегнулась, если бы его рука скользнула внутрь и повторила инструкции Мо Жаня, если бы он начал чувствовать, как эта бесцельная, беспокойная энергия сливается в единое целое где-то ​​глубоко внутри…       — ...Представляю, как ты будешь смотреть на меня, пока я забираю каждую каплю твоей спермы. Я бы засунул палец прямо за твои яйца и надавил бы на то место, которое, я знаю, заставит тебя закричать, и ты почувствуешь меня внутри, даже если я ещё не вошёл.       Если бы Чу Ваньнин неуклюже и яростно обхватил себя, словно подросток, впервые дрочащий на какую-то запретную фантазию. Если бы ещё до того, как Мо Жань закрыл рот, он почувствовал, что на грани, что невероятно близок к оргазму, возможно, первый раз в жизни…       — …Ох… боже, Ваньнин, ты понятия не имеешь, что ты со мной делаешь, — простонал Мо Жань, и его изображение на экране закрыло глаза.       Эта сцена теперь навсегда запечатлена в памяти Чу Ваньнина.       Он тоже закрыл глаза, чувствуя, как влага растекается по его пальцам и брюкам. Все его нервы словно вспыхнули и огонь в животе превратился во взрыв ощущений, которых он никогда не знал. Он почувствовал себя целостным и полностью удовлетворенным, и показалось, что всё, что когда-либо пошло не так в его жизни, вдруг исправилось…       Когда Чу Ваньнин снова открыл глаза, солнце на секунду ослепило его сквозь кухонное окно. А потом он увидел прямо в центре этого ореола света лицо Мо Жаня, со стекающим по обоим вискам потом и широко раскрытыми (наверняка от ужаса) глазами. Рот был безвольно приоткрыт и, в целом, Мо Жань выглядел так, будто последние пятнадцать минут панически убегал от разъярённой толпы, желающей его разорвать.       О боже.       О блядский боже.       Чу Ваньнин посмотрел на свою руку, на белую липкость, блестящую в ярком солнечном свете, на полностью расстёгнутую молнию и на уже мягкий член, свисающий в сторону.       То тепло, которое наполняло его только что, мгновенно исчезло, и не осталось ничего, кроме холода, пробежавшего вниз по спине, и того, как его душа покинула слабое тело.       Чу Ваньнин убьёт Мо Жаня, а затем себя.