Ожерелье из медиаторов

Ли Минхо любит чёрный юмор, потому что жизнь играет с ним злую шутку, с самого детства подсыпая всё новые поводы для смеха. С самого начала было трудно — девяностые годы не щадили никого, но даже несмотря на кризис в стране и напряжённую экономическую обстановку, родители изо всех сил старались обеспечить своему сыну лучшее на первом этапе, пока не начали проводить с ним всё меньше времени, словно внезапно он стал им не то чтобы особо нужен, как пятое колесо в телеге. Никакого внимания, заботы и хороших слов тоже не было, особенно от отца. А если и были какие-то светлые моменты и радости, Ли в первую очередь рассказывал всё бабушке, за что сильно огребал дома от мужчины. Мальчик стал очень замкнутым в школе и боялся слова лишнего сказать, потому что за тем неизменно последует удар. В начальной школе его унижала первая учительница, перед всем классом могла оскорбить, за то, что он молчит на уроках, не может толком ничего ответить, что его «дома не научили разговаривать» или «вообще не разговаривают». Он до сих пор ненавидит свою первую учительницу. Папа с мамой работали, чтобы накопить на более просторную квартиру и съехать из пронизываемой всеми ветрами холостяцкой однушки. Жаль, что в итоге им так и придётся снимать квартиру, только уже больше. Но в какой-то момент заболела бабушка, и ему с мамой пришлось переехать к ней на другой конец города, чтобы ухаживать. Жили они все в одной комнате в признанном аварийным двухэтажном доме, и каждый день в течение пяти лет семилетний Минхо наблюдал, как она мучается, а её смерть стала первым потрясением в и без того не радужной и солнечной жизни, что от случая к случаю заставляет воспроизводить в памяти невесёлые кадры. После этого у Минхо появилась привычка разговаривать внутрь себя, вести в голове диалог, оценивать и представлять ситуации по принципу «а что если представить себя там». «Часто разговариваю сам с собой, пытаюсь достучаться до себя, до внутреннего себя, который остался моим единственным собеседником, способным реально выслушать. Но не решить проблемы. В черновике отображаются мои ежедневные мысли и настроение. Оно часто мрачное, неразговорчивое. Такое же, как и я. В руке гелевая ручка, сильнее стискиваю её, так же, как и мои проблемы душат меня. Никому не нужный! В классе шумно, я их не замечаю, не хочу, они меня не понимают. И часто не замечают. Лишний, непохожий, другой. Меня здесь не должно быть». Минхо переживал юношеский максимализм неосознанно, но бурными короткими отрывками. Он впервые начал проявлять инициативу, открывать рот при одноклассниках, высказывать своё мнение и даже выходить из дома, где его так же никто не понимает. Именно в тот период он проколол уши назло родителям, которые к тому времени уже смирились и просто наблюдали со стороны, чтобы он ничего плохого не сотворил ненароком. Ему уже четырнадцать, и он получил паспорт, а значит, полноправный и ответственный за свои действия гражданин. Минхо делает, как считает нужным, потому что знает всё лучше всех. И именно в тот период он нашёл около мусорных баков коробку из-под обуви с рыжим котёнком внутри и с боем защищал нового питомца, держа в своей комнате и тратя все карманные деньги на Суни, с которым так жестоко обошлись его бывшие хозяева, если их можно так назвать. Скорее всего, купили своему дитятку в подарок, котёнок стал царапать и кусать ничего не понимающего ребёнка и вскоре отправился на помойку. Пушистого малыша выбросили как заплесневелую сметану, и Ли очень хотелось верить, что эту коробку не скидывали из окна, чтоб было меньше мороки и лишний раз не выходить из дома ради глупого кота. Из-за Суни случился серьёзный конфликт, потому что однажды после работы мать услышала писк под кроватью Минхо и позвала отца, принёсшего за собой гнетущую атмосферу, оглушающие крики и боль в плече, которое было слишком сильно зажато в хватке, когда щуплого подростка, буквально грудью стоящего за своего котёнка, оттаскивали от кровати. — Что хочу, то и делаю! Не вам за ним убирать! — но пощёчина довольно быстро напомнила о том, как искусно он умеет молчать. «Подумаешь, молчаливая личность, с которой не хотят разговаривать. Я не такой, как они. Игнорируют, не замечают. Интересно, а заметят ли они, когда меня не станет? Эгоизм у меня приобретённый, появившийся за счёт окружающего общества. У меня сложилась тенденция: жить только для себя, не обращая внимания. Я могу уехать — вы обо мне не заговорите. Я встану на край крыши — вы даже не заметите. Толк мне ежедневно надевать улыбающуюся маску, если её никто не видит. Руки так и норовят найти верёвочку. Молчать в школе, молчать дома, молчать везде. Молчать вошло в привычку. Я могу всё закончить. Вопрос один — а заметят ли это?» Как-то к ним в школу приходил психолог, и только с ним, что показалось самому Ли очень странным, ему удалось установить связь и найти общий язык. Он спокойно рассказывал ему обо всём скопившемся на душе, немного даже поплакал и признался, что всегда хотел внимания, хотя бы со стороны родителей, что одним лишь своим выражением лица отталкивают и в хлам разбивают настрой поговорить по душам. Время бешеного подросткового бунта подходило к концу, подвозя наконец-то вагон с осознанием и рефлексией, в которых он так нуждался. Минхо очень хотел понять, что с ним происходит в тот или иной период жизни, как перебороть внутренние страхи и сомнения, как узнавать людей, не прибегая к диалогу и словам в принципе. В шестнадцать он всерьёз увлёкся психологией и социологией, подтянул свои оценки, которые махали ему ручкой со дна неуспеваемости, куда свалились за время подросткового кризиса, и неожиданно для себя почувствовал тягу к чему-то действительно интересному. Но вдруг его отец, инженер-программист станков с числовым программным управлением по профессии, со скандалом уволился и не торопился куда-то снова устраиваться. Весь семейный заработок принадлежал матери, которая подарила сыну компьютер на семнадцатый день рождения. На протяжении следующих трёх лет его системный блок, стоящий прямо на столе у окна и гудящий как улей над ухом, будет обклеен вкладышами из жвачек Love is, цветными стикерами для заметок с названиями таблеток и странными отметками, благодаря которым удобно считать дни. Лучше не стало и в год выпуска из ненавистной школы, а на выпускной Минхо нарядился прямо как на похороны. Похороны своего будущего, потому что он сомневался, что его баллов для бюджета точно хватит. Учиться в другом далёком городе его бы никто не отпустил, «да и что, у нас своих вузов нет, что ли?», но Ли в прямом смысле горел желанием стать психологом, стать лучшим в своём деле, чтобы чувствовать свою значимость в этом мире и доказать, что он не послушная серая масса. Он уже рассчитывал, что родители помогут ему с его решением поступить на платное отделение, ведь ему это действительно нравится, и учиться он будет, но грянул момент, продолживший череду неудач, — ссора на почве денег и безработного отца. Мама просто молчала, держа голову в ладонях, а юноша никогда не испытывал настолько горькой обиды. Вместо того, чтобы всё спокойно и по-семейному обсудить, мужчина снова прибегнул к излюбленной тактике — орам и угрозам. — Хочешь, чтобы я сдох? По глазам вижу, что вам будет лучше без меня! Я же на шее у вас сижу! На следующий день Минхо нашёл его в ванной, свисающим с верёвки. Именно тогда у Ли случаются первые судороги после пережитого потрясения. Резко подскакивает температура, бегают глаза, перед которыми навсегда останется образ мёртвого отца, не получается вдохнуть и сводит руки, словно сначала их мокрыми окунули в снег, а затем сунули в горячую печь. Если бы не подоспевшая вовремя мать, Минхо бы задохнулся с пеной во рту и умер со своим отцом в один день, так и не покормив Суни, но ему очень не хотелось гореть с ним в одном котле. Мать сказала, что сможет поначалу платить за учёбу, отстёгивая университету по сто тысяч в год, а Минхо не мог находиться в этой квартире, по коридорам которой, как он считал, бродит вечно недовольный дух отца, поэтому думал переехать, но куда он денется без денег и средств к существованию. И вот Ли учится на первом курсе факультета психологии в педуниверситете, где сразу же разочаровывается. Где важные и так интересующие его психологические методики? Где разбор на части психики и поведения людей? Где инструкция по прочтению человека в конце-то концов? Будучи на платном обучении, Минхо принимается пахать, учась изо всех сил и стараясь быть везде. Слишком не хотелось, чтобы последние деньги матери улетели в трубу. И если он притормозит, то не сможет выбить себе бюджетное место и перебраться туда из-за дико бешеной конкуренции, чтобы стать лучшим. Но Ли не тормозит — запинается, а потом режет руки, потому что узнаёт, что аж два одногруппника получили высший балл по «общим основам педагогики», в отличие от его четвёрки, и таким образом он потерял шанс закрыть свою первую сессию на отлично. Одного из тех умняш всё-таки переводят на освободившийся из-за какого-то лоботряса бюджет, что вызывает у Минхо неподдельную зависть, вынуждая ускориться в своём темпе и продолжать стараться. Но в ту зиму пострадали не только руки — Минхо копается в себе и саморазрушается, зачастую приходя к выводу, что его жизнь ничего не значит. Что он есть, что его нет. На него свалилось всё: смерть отца, неудачное поступление на платку, отвратительная обстановка в этих четырех стенах, где на него неустанно кричали и избивали. Новый 2014-ый год он встретил в кровати, без какого-либо желания вставать и готовиться к оставшимся двум экзаменам. После курса выписанных врачом таблеток, учёба со временем пошла вверх, Ли научился правильно расставлять приоритеты и большую часть экзаменов стал закрывать автоматом, поднимаясь в рейтинге своей группы, а после и всего потока, из-за чего стал популярен среди одногруппников. А перед началом второго курса его знакомят с исхудалым, сражённым депрессией юношей с отчаянной просьбой «собрать заново его осколки». Минхо никогда не имел дел с любовью, как и не имел интереса, потому что отдавал всего себя знаниям и самокопаниям. И сейчас его попросили помочь человеку, как самого что ни на есть настоящего психолога?! Ли ухватил его с руками и ногами, такого вымотанного, подавленного и лохматого, привёл к себе в квартиру, закрыв комнату, чтобы даже Суни не пробрался, и усадил клиента в кресло перед компьютерным столом, а сам с блокнотом забрался на кровать, всматриваясь в лицо юноши. Он казался немногим старше него, почти не моргал и часто зависал в одну точку в углу. Значит, стадия отрицания и идущая с ней комплектом истерика прошли, результаты которых видны невооружённым взглядом. — Как тебя зовут? — с надеждой на диалог спросил Минхо. Теперь ему хотелось общаться, разобраться в его случае, в итоге просто помочь. Но кудрявый блондин никак не реагировал, устало моргая и не поднимая глаза от точки в углу комнаты. — Хорошо, пойдём по другому пути. Тебе сейчас что-нибудь хочется? Ли действовал как типичный дилетант, но старался по максимуму. И тут он ловит отрешённый взгляд, в котором на пару мгновений загорается безумная искра. — Верни его, — одними губами хрипит тот. — Я не могу без него жить. Созависимость на лицо — Минхо делает пометку в блокноте, будет тяжело. Подождите, его, него? — Он меня заблокировал везде. Собрал вещи и улетел! Опешив, Ли в ступоре сжимает пальцами ручку. Неужели этот юноша влюблён в… мальчика? Удачный же ему первый случай попался. Тогда понятно, почему Сонхва решил доверить это курчавое недоразумение ему, полностью лояльному и равнодушному в плане любви. — Пожалуйста, — Минхо присаживается на край кровати и кладёт ладонь ему на колено, дабы тот поднял глаза. — Расскажи мне всё с самого начала, эм… — Бан Чан, — совсем безучастно заканчивает его Чан и вздыхает, качая головой и закрывая глаза.

***

Только выпустившийся из школы Бан Кристофер Чан, которого все его друзья знают как Крис и никак иначе, долго выбирал себе путь из своего небольшого городка в провинции. Туда, куда он хотел поступить на международника, ему не хватило баллов, потому он решил посидеть хотя бы год и покумекать, куда податься дальше. В итоге нарешал подготовиться и пересдать один экзамен с наиболее низким баллом, а пока он ждёт его часа, подзаработать деньжат на столь дальний переезд. Благо с семьёй ему повезло — все такие добродушные и отзывчивые, чему и учили Чана всю жизнь. Вроде бы всё так… Таким он и вырос, вот только с маленьким прибабахом, которому раньше не придавал большого значения, а эта хрень тянется прямиком из детства, когда родители его неоднократно шпыняли, критиковали и каждой оплошности придавали масштаб катастрофы, а сами выступали в роли недостижимых идеалов, что никогда ничего не пускали на самотёк и жили в постоянном быстром темпе. У Криса есть этакая тёмная сторона — он любит всё контролировать, чтобы всё было так, как он сказал, и не любит отказа и протеста. Любит тщательно продумывать каждое событие и строить планы, в которых люди должны вести себя именно вот так и говорить это вот, а никак по-другому. От того и перфекционизм, и тревога, и мания контроля. Вот только ему об этом никто не доложил и даже не намекнул. Он бы и сам этого никогда не обнаружил, если бы это не имело за собой плачевных последствий. Всё-таки поступив в выбранный университет на зарубежное регионоведение, он переезжает в пятое общежитие и делит комнату со своим одногруппником Ким Хонджуном, с которым вместе ездит на пары, учит корейский, играет в компьютерные игры на своём макбуке, готовит на кухне и ложится спать в одно с ним время. Их тандем прогремел на весь вуз, как пара самых активных студентов на курсе, они были всегда за любой кипиш в любое время года и суток, всегда вместе. По своей натуре Хонджун был более спокойным и снисходительным интровертом, что заехал в комнату первым и долго и тихо сидел за ноутбуком в очках с тонкой золотой оправой, хоть и с бунтарскими заскоками, судя по русому маллету прямо как из семидесятых и серёжкам в ушах, в отличие от шебутного, компанейского и общительного Криса, что добавил в друзья весь университет в свой первый день в городе и устроил богатое пиршество на кухне в секции на вечер знакомства. И когда они делают что-то вместе, мир не спит и в ужасе наблюдает за тем, чего на этот раз намеревается вытворить эта парочка безумцев. Они вязали из простыней и пододеяльников длиннющую верёвку, привязывали к батарее под подоконником и через окно спускались на этаж ниже к международникам. Они оставляли на кухне цветастую коробку с вызывающей надписью «Открой меня», набитую дохлыми и давно иссохшимися тараканами, из-за чего визг в секции стоял неделю. Они делали своему соседу напротив, журналисту Минги из 184-ой, самый отбитый макияж с помощью свёклы, крема для обуви и лапши на ушах, фотографировали и приклеивали фотку на его двери с подписью «принцесса Сони воплотит ваши самые развратные мыслишки в жизнь, цена, номер». Они выбрасывали пакеты с мусором и пустыми стеклянными бутылками из окна с восьмого этажа в бак перед общежитием и слушали, как они бьются не то о железную мусорку, не то об головы прохожих. Они по пьяни разбили зеркало в лифте в день рождения Чана и до утра вытаскивали осколки из ног, которые обливали алкоголем. Они в четыре утра кричали из окна какого-то биолога Пак Сонхва, живущего в седьмом общежитии, и слёзно просили взять трубку и не быть врединой. Им сходило с рук буквально всё! Они дурачились до тех пор, пока однажды холодным ноябрьским утром Крис не проснулся с мыслью, что хочет провести с Кимом всю оставшуюся жизнь. На его день рождения он подарил ему тапочки с миньонами, от которых Хонджун просто фанатеет, и купил торт. Вечером юноши сидели за столом перед окном, сложив ноги на тёплую батарею, ели медовик и смотрели недавно вышедшего «Гадкого я 2». — О, Миньхоны побежали, — смеётся Бан, указывая на топлу мелких желторотиков, за что получает лёгкий тычок в руку. — Я такой единственный в своём роде, Чанни! — спорит Ким, плотнее кутаясь в тёмное покрывало. Чан часто называл его Чёрным Плащом в этом одеянии и для завершения образа однажды даже надел ему на голову свою панаму вместо шляпы. И уже ближе к концу мультфильма их ждал сюрприз: — Внимание, пожарная тревога! Просим вас сохранять спокойствие и покинуть здание. При движении руководствуйтесь схемами эвакуации и световыми указателями выхода. — Аттеншн, плиз, вис ис эн эмёрдженси, — продолжает дальше по-английски Чан, вставая со стула и с ключом направляясь к двери. — Плиз, кип калм энд лив ве билдинг. — Он ёр вэй, плиз, фоллоу эскейп рулс энд экзит сайнс, — заканчивает Хонджун уже с более резким акцентом. — Не у нас? — Вроде не воняет, не у нас, — тот выглядывает в коридор и закрывается изнутри. — Сейчас холодно, не выйдем мы никуда. — А ты знал, что в тревоге на русском ни разу не говорится «пожалуйста», а на английском целых три раза! — Скажи спасибо, что не угрожают, а главное, не в три ночи. Они любили убираться в комнате под «I'm Yours» Джейсона Мраза, подпевая друг другу, любили оккупировать кухню, готовя овощное рагу и дразня приятным запахом всю секцию, любили друг друга, но не говорили этого напрямую и уже давно негласно признали. Новый год они отметили вместе всей секцией, почти как семья, шумно и с размахом. Некоторые, конечно, разъехались по домам, но добрая половина осталась встречать «второй год после апокалипсиса». А Хонджун остался с Чаном за компанию, чтобы ему не было скучно. От историков слышалось: «Здравы будьте, князья и дружина, заступая христиан от поганых полков! Князьям слава и дружине! Аминь!» Международники и зарубежноведы скандировали: «За мир во всём мире, за мирных, смиренных и мировых!» Журналисты кричали: «За весёлые утренние общажные новости и дай бог корру проснуться первым!» И все под звон бокалов выдали: «За тех, кто думает, что мы здесь учимся!» Только тогда Бан увидел, насколько завораживающе и очаровательно блестят тёмные глаза Хонджуна при свете искр бенгальских огней, и услышал его заливистый и почти дразнящий смех. На кухне ещё нет никаких камер, да и не так много налеплено на стенах предупреждений и правил, а все работники и администрация отмечали дома. Поэтому им ничего не мешало включить песни девяностых годов и танцевать до состояния полного изнеможения или тошноты. К утру стоящий за плитами ящик поначалу с двенадцатью бутылками коньяка и вина пустовал, одну пустую бутылку кто-то вообще умудрился вышвырнуть в окно посреди ночи, поэтому они её не досчитались. А помятый Ким, завёрнутый в свой чёрный плащ, проснулся в объятиях Криса на его кровати от дичайшего сушняка. Чан несколько раз за вечер и ночь порывался его поцеловать, как-то привлечь внимание, даже расстегнул несколько пуговиц на своей фланелевой рубашке, но всё осталось либо незамеченным, либо принятым как факт. И ему начинает не нравится отсутствие какой-либо реакции… Почему Ким не действует и не говорит ничего так, как должен? Вскоре грянула сессия. — Сегодня мы едем до корпуса на такси, — ни с чего объявляет Крис, отрываясь от каких-то записей в тетради, и подчерпывает ложкой овсянку. Хонджун чуть не давится бутербродом от такого заявления. — Но у меня денег мало, даже если на пополам, — пытается он вразумить друга. — У тебя наличкой есть сотки, тебе на жизнь хватит. Возьмём с собой ещё двоих, у меня всё схвачено! «Ну, раз ему так спокойней, мне не жалко», — думает юноша. Бан выглядел настойчивым и решительным, ведь обо всём уже позаботился, про всё разузнал и тщательно просчитал, и по первости казалось, что это у него от добрых побуждений. На деле оно и так, но только если это не касается Кима. Хонджун радовался его внимательности, оказанным знакам внимания и похвале чуть ли не на каждое своё действие, всю весну открыто флиртовал с ним, заигрывал и в шутку кусал в плечо, тем самым повлёк за собой необратимый процесс влюблённости, который вспыхнул с новой силой и во всей красе выразился в ночи после тусовки в коттедже. К событию под названием «Пьём, других не зовём, чисто только историко-политический факультет» с припиской «морская вечеринка на коттедже» готовились все без исключения. Их курс решил провести неформальное сборище с едой, напитками, сауной, бассейном, бильярдом, баней на улице, громкой музыкой, ну и программой само собой. Предложений тематики было великое множество: начиная от стиля двадцатых годов двадцатого века и эмо-готами и заканчивая футуризмом и цыганской свадьбой, но вдруг всплыли пираты, морские чудища, Спанч Бобы, и в итоге остановились на всём таком. Для рекламы и афиши провели фотосессию в холле. Общажных подключали словами: «у вас шанс стать известными!». И как только и в чём не фотографировались: с ведром на голове, барабанными палочками, подзорной трубой, гитарой, губной гармошкой, папиросами, канатом из простыни, игрушечными пистолетами, повязками на глаза. Некоторые особо умные в гриме с фингалами и в ушанках, тельняшках и юбках чистили картошку перед объективом. Вариантов получилось предостаточно, но победу одержали самые разызвестные люди курса — инициативный Бан Чан и артистичный Ким Хонджун, плакаты с чьим изображением разлетелись по всему университету, общежитию и прочим локациям большого скопления студентов. Даже дядя бомж с общажной мусорки знал, когда и где будут зажигать историки, зарубежноведы, международники, антропологи и прочие разновидности факультетской фауны. При всём при этом с десяток плакатов перепало самим звёздам на них, и юноши обклеили ими свою 181-ую комнату. В конце апреля было снято громадное здание за городом, куда съехался весь поток в лице полторы сотни этих особей. Мероприятие, хотя это мягко сказано, длилось около суток, но Крису понадобилось два часа и литр самогона, чтобы сделать первый шаг. В какой-то момент, когда заиграла «Sex не любовь» и всем уже стало хорошо и глубоко плевать, они с Хонджуном пропали со всех радаров и наедине заперлись в небольшой комнатке, что была раза в два меньше их общажной. Кима развезло не так сильно, но уже на третьем толчке он ловил вертолёты и жадно хватал губами спёртый воздух, пока ими пылко не завладевал Чан. Белые кудри прилипали к потному лбу и вискам, разум затуманивался, Хонджун стонал так высоко и протяжно, что в одно мгновение Бану снесло крышу. Он не просто целовал его, а оставлял отметины по всему телу, особое внимание уделяя плечам и кусая, как и Ким его, только с большей страстью и желанием. Юноша под ним дёргался и извивался, не зная, куда деть руки, и Крис одним резким движением прижал его запястья около головы, опираясь на них и вдалбливая его в хлипкую на вид кровать с новой силой. Они вместе доберутся до сокровища. Это был жаркий, головокружительный, почти грубый секс, ставший одновременно точкой невозврата и началом конца. Чан стал думать, что Хонджун теперь целиком и полностью принадлежит ему, этим самым предоставляя голос своей внутренней зависимой личности. «Не кидай вилки и ложки в одну кучу», — звучит как безобидное замечание, а потом… «Не смотри в сторону тусовщицы из третьей комнаты», «Сядь и учи со мной, мне нужна пятёрка, а ты меня вдохновляешь», «Мне грустно без тебя, может, ты не пойдёшь сегодня никуда?» На последнее Хонджун сказал «нет», чем вызвал гору негодования в свой адрес, мол, собирающаяся компания отбитая, в место вы пойдёте ужасное и вообще он его сейчас свяжет, а после встречного вопроса: «ты ревнуешь, что ли?» Крис и вовсе поменялся в лице. Он уже видел их парой и всё распланировал, но только самого Кима не удосужился поставить в известность. Тот догадывался, к чему всё идёт, потому что впоследствии Чан стал более активным: каждую минуту пытался завладеть его вниманием на парах, держал его руку в лифте, постоянно обнимал на своей кровати. Из-за тревоги и чрезмерной опеки Бан просыпался по нескольку раз за ночь, чтобы проверить, с ним ли лежит Хонджун. Его кровать большую часть времени оказывалась смята от того, что на ней всегда кто-то был. Но вдруг Ким перестал в ней нежится, как и в принципе перестал подолгу находиться в комнате рядом с Чаном. Он буквально переселился в душноватую тесную учебную комнату с начала мая, оправдывая это тем, что нужно сдавать все дедлайны и готовиться к экзаменам. Вот только Крис знает его от и до, что раньше бы он предложил ему позаниматься вместе, и в один прекрасный день заметил уведомление о сообщении от какой-то девушки, когда Хонджун на пару секунд оставил телефон и вышел с лентой жизни до уборной. Чан был готов рвать и метать. Так вот почему его Миньхон больше не проводит с ним всё свободное время. Его стала бить сильная тревожность, ведь он начал терять Кима, который только и рад ускользнуть из его лап. Вернувшись в комнату, Хонджун понял, что всё кончено, — у Бана всё написано на лице, — понял, что диалог неизбежен. Уже не было никаких «мы» и «вместе» — они превратились в «жертва» и «маньяк». Ким перестал узнавать своего добросердечного и любимого Чанни, потому что, как он позже поймёт, это было лицо маньяка контроля. — Ты меня душишь, — заявляет Хонджун, с вызовом смотря на юношу напротив. — И в прямом, и в переносном. — Я думал, тебе нравится жёстко, — пробует отшутиться Крис, пожимая плечами, а после берёт одну из безжизненно свисающих по его бокам рук и сжимает в своей бледной ладони. — Прости меня, я просто теряю голову, когда вижу тебя, — говорит так сладко, как мёд в уши заливает. — Я не хочу делать тебе больно. — И всё равно делаешь, — фыркает Ким, изо всех сил сдерживая непреодолимое желание вцепиться ему в глотку. — Я изменюсь, поверь. Я стану лучше, я исправлюсь, — быстро произносит кудрявый юноша, целуя его ладонь и прижимая к своей щеке. — Я сделаю всё, чтобы ты не уходил. Только останься со мной. Хонджун отчего-то верит ему, верит, что доживёт до лета и сессии, верит, что снова полюбит Чана, как раньше, в самом начале их пере-дружбы и недо-любви. И, о чудо, его Чанни всё-таки возвращается со своими милыми, осторожными и заботливыми словами, словно никуда и не уходил. Бан и сам не понял, в чём, собственно, была разница — он всегда был самим собой, разве нет? Ну, бывало, слегка перебарщивал, навязывал свою точку зрения, ограничивал, но не со зла же! Хватило его ровно на две недели, потому что мысли, словно смертельный кислотный яд, разъедал факт, что Хонджун пытался от него отстраниться, уйти, бросить его. Ровно две недели Крис поиграл нужную ему роль, чтобы усыпить бдительность, изображал из себя что-то другое — какого-то третьего себя, которого Хонджун совсем не понимал, но против себя не попрёшь. Как раньше не будет. Их последний секс был отвратительным. Чан в прямом смысле потерял голову, со злостью и диким страхом в глазах закрывая Хонджуну рот широкой ладонью и приказывая молчать, на что тот ему едва не сломал руку и сбежал в соседнее общежитие, со слезами в глазах стуча в дверь Сонхва. А на следующий день, вернувшись после двух пар, Крис падает на колени на пороге комнаты, в которой ничего от Хонджуна не осталось, даже записки. Он лично перерыл каждый угол, перевернул всё вверх дном, сорвал со своей стены плакаты с Кимом и в истерике забился на кровати, что уже успела утратить его запах. Чан не вставал несколько дней, живя с хаосом в комнате и бурей на душе, что смела ветром из него всю жизнь и желание делать что-либо. Над уже бывшей кроватью Хонджуна напротив ещё висело четыре плаката, с которых на сломанного Криса смотрели два влюблённых дурака. Их навсегда оказалось таким коротким. Необходимо было принять, что Бан Кристофер Чан не может всё и всех контролировать, что мир по отношению к нему жесток и непредсказуем, что люди не обязаны слепо верить, следовать и повиноваться.

***

И поэтому он сейчас сидит в кресле, в незнакомой квартире на незнакомой улице, где-то вдали от всего, с незнакомым юношей, который вытягивает его душу с ментального дна и разбирает по кубикам, показывая каждый из них со всех сторон. Даёт себе второй шанс стать снова взрослее. — Сонхва пришёл ко мне, как только увидел, что я перестал появляться в сети и отвечать ему. Пытался что-то сделать, поговорить, но в итоге догадался сам, — рассказывает Чан, низко опустив голову и вяло рассевшись в кресле, будто вот-вот, и он сползёт на пол. — А потом привёл к тебе. К слову, на экзамены я так и не пошёл. Минхо всё надеется, что он хоть раз, да поднимет на него взор, но Бан продолжал смотреть в одну точку с обильными слезами в глазах, стекающими ему на чёрную футболку, и шмыгать носом. Это очень серьёзный случай, что знаний Ли может просто не хватить. Он знаком с намного квалифицированным психотерапевтом, который в силах помочь Крису, вот только вряд ли его хватит на второй такой же пересказ, раз он даже Сонхва ничего не говорил толком. — Я хочу умереть, меня больше здесь ничего не держит, — и в словах Чана Минхо узнаёт себя недавнее время назад. Он до сих пор делает пометки и считает количество дней, когда задумывается о смерти. — Теперь ты видишь, какие последствия за собой влечёт твоя мания? — осторожно спрашивает Ли, заглядывая ему в лицо в попытке поймать его взгляд. — У меня мания? — глаза Криса тотчас расширяются, и Минхо заходит в тупик. Но только он может раскрыть ему глаза, а примет ли Чан это и осознает — уже другой вопрос. Он глубоко вдыхает, смотря прямо ему в глаза, и говорит, как есть. — Ты слишком тревожный человек, Чан, ты уверен, что всё зависит только от тебя, что всё должно идти по плану и никак иначе. Ты совершенный перфекционист, и считаешь, что если отпустишь ситуацию, то планета взорвётся. Это идёт из детства, твои родители сверхопекали тебя, причём в таком же стиле, не думая особо о том, как ты себя чувствуешь, а только так, как они это видят. Вот ты от родителей отвязался, и модель поведения перенеслась на Хон… — тут Ли замолкает, замечая, как дёрнулись брови Бана, и быстро исправляет: — Другого человека, только теперь ты сильно привязан к нему, одержим им по-своему. Твои действия неосознанно принесли ему вред, потому что тебе всё казалось правильным. Поэтому, когда у тебя не осталось человека, которому ты посвящал жизнь, началась бессмыслица и депрессия, потому что ты больше ничего не хочешь. Минхо буквально прочитал его, сделав выводы из его тяжёлого рассказа, но не ему ставить точку в данном случае. — Хонджун боялся меня, а я боялся, что он уйдёт, — изрекает Чан, кивая самому себе и неотрывно глядя в карие глаза своего психолога. Ли не знает, справится ли он самостоятельно или нет, но всё равно предложил ему посетить знакомого психотерапевта и… — Ты что-нибудь слышал о сублимации? Говорят, рабочая штука, — в дверь начинает скрестись Суни. А через неделю Бан устраивается на работу, в которую через пару месяцев пристроит своего хорошего знакомого-психолога из педуниверситета уже из-за его неприятностей. Общими усилиями они пытаются выбраться из омута жизненных проблем, цепляя друг друга и подтаскивая вверх, чтобы снова не слететь с отвесной скалы. На удивление столь резкое расставание с Хонджуном заставило Криса переосмыслить свою жизнь, взять себя в руки и суметь справиться с ненавистной зависимостью самолично. Он услышал свою историю из уст Минхо, что указал на особенности его поведения, и понял, насколько отталкивающе и чудовищно вёл себя по отношению к Киму, который сейчас ничего знать и слышать о Чане не хочет. Слишком больно он его ранил. Но сам Чан время от времени вспоминает свой весёлый первый курс, свою необузданную первую любовь, свой страстный первый секс и напоминает себе обо всём этом, глядя на чудом уцелевшие четыре плаката их бесподобного дуэта, перечитывая их с Хонджуном переписку в соцсети, прослушивая песни, под которые они танцевали до упаду и пели до срыва голосов. Первый курс канет в самые приятные и самые болезненные воспоминания. Но как раньше не болит. Проблемы у Минхо появились с заявления мамы, сообщившей, что они переезжают в новую большую квартиру к её новому молодому человеку и поближе к его университету, но только теперь Ли должен будет сам оплачивать свою учёбу. И вот тут всё рухнуло. У Минхо в карманах мелочь на проезд туда-обратно и булку с чаем из буфета, ключи, которыми удобно открывать пивные бутылки, и мятные жвачки, поставляемые Бан Чаном. Это и есть его имущество, что уж говорить про заработок. Именно здесь и поспевает Крис с его предложением работать вместе с ним за компанию. Вроде платят неплохо, да и Чан ещё ни разу не жаловался. Бан работает официантом в роскошном гриль-баре, вакансию которого нашёл на последней странице сайта для подработки. С учёбой не задалось, с любовью тоже, может, тогда обзавестись выгодными знакомствами, работая в людном месте, где тебя ещё и кормят бесплатно. Лафа, не иначе. Минхо, когда зашёл в ресторан, сразу захотел выйти из него и никогда сюда не заглядывать, но Чан, следующий за ним по пятам со своей вернувшейся харизмой и откуда-то взявшемся умением убеждения, уверил, что тут ему ничего не грозит, да и он будет всегда рядом. Так они и зажили, учились и работали, как вдруг однажды Ли со своей барной стойки увидел, как с Баном, который принимал заказ у столика неподалёку, стали не скрытно так и даже упрямо заигрывать и выпрашивать номерок две расфуфыренные девушки. В тот момент сердце подскочило к горлу и не опускалось обратно, пока к нему не подошёл всё это время сохранявший на лице натянутую улыбку Чан и не закатил глаза со словами: «Кое-как отвязался». Как гора с плеч, Крис не дал им ни номера, ни повода больше к нему подлизываться. Но что это было за чувство, почти заставившее Минхо сорваться с места и увести его куда подальше от этих девиц, кто-нибудь знает? Зато Бан знает, что у него не отец, а отчим, но до сих пор называет его с матерью родителями и наивно верит, что они ещё смогут ужиться и притереться друг к другу. Вот только по-настоящему притёрлись только Чан и Минхо, а отчим, который вечно куда-то пропадает в разное время, возможно, работает или бегает к другой семье, в их съёмной квартире сидит ради маминых денег, большая часть которых уходит на оплату жилья, а Ли вынужден платить за своё обучение сам, раз недостаточно умный для перевода на бюджетное место, куда он всё ещё метит, несмотря на прибавившуюся работу, и поэтому жутко задалбливается, стараясь успевать везде. Впоследствии он станет принимать ноотропы, чтоб избавиться от угнетающих судорог, бессонницы, последствий невротической депрессии и выйти из состояния, которое развилось на фоне стресса. Аминалон, азалептин, флуоксетин, вортиоксетин, и это неполный список, который висит у него на системном блоке рядом с наклейками-вкладышами Love is и цветными стикерами для заметок с количеством дней, когда он хотел умереть.

***

— Эх, не смогу я тебя протащить, — расстроено вздыхает Чан. — Там же турникеты в этом году поставили, отпечатки, все дела. Можно беспалевно моими, конечно, воспользоваться, типа твои не могут сработать, и проскочить, но это очень рискованно. Они стоят около входа в ресторан, как обычно будут делать всегда, в ожидании такси, а пока точат лясы обо всём на свете. Вот сейчас, например, разговор у них идёт о возможностях Минхо пробраться в общежитие, но только все шансы равны нулю, да и исход одинаков. — Нас спалят, и меня вышвырнут, — слишком безэмоционально отвечает Ли и держится за голову. Сегодня был самый тяжёлый рабочий день в жизни Минхо. С самого начала своей смены, в три часа дня, он по привычке начал ни с того ни с сего, наблюдая за посетителями в баре, анализировать их и вести в голове беседы с самим собой, как делал в школьные годы. «Ох, этот паренёк за барной стойкой уже давно. Выглядит нервным, растрёпанные волосы. Смотрит в сторону выхода, вероятно, кого-то ждёт. Задумался и не замечает происходящего вокруг. Кажется, он не собирается ничего заказывать. Стоит спросить, всё ли в порядке, заодно предложить чего-нибудь, может помогу расслабиться». «Молодая девушка, она выглядит так, будто торопится. Неаккуратные движения и клацанье по экрану мобильника. Сказала, что хочет что-то простое, расслабиться и уткнулась в свой телефон. Одета вполне неплохо, аккуратно причёсанные волосы. Вероятно, у неё сегодня свидание. И скорее всего, оно уже прошло, раз она зашла сюда. Редко кто захаживает в подобные места, чтобы набраться смелости». «А вот эти двое забавные, заказали напитки покрепче. Заметный мерч, я даже решил отметить их классный вид. Пришли, чтобы повеселиться, два друга, две родственные души, всегда вместе, готовы к приключениям. Что же, возможно, они главные герои какого-то романа. Надеюсь, героини у них тоже есть. Не успел расспросить, похоже, у них своя атмосфера, и я буду делать только свою работу — подавать им выпить. Разговоры — дело вторичное, хотя и довольно занятное. В некоторой степени благодаря ним я так хорошо умею понимать людей, в каком состоянии они ни были, и поддержать разговор, даже если мне этого не особо хочется». «А это у нас кто? Интересная персона, строгий костюм, разве что не хватает дипломата, как в тех фильмах про агентов. Стильный и серьёзный. Интересно, где он работает. Заказал безалкогольный. Неужели работает вечером. Или внеплановый вызов? Выглядит подавлено. Как ни странно, такие люди — отличные собеседники на пять минут. Можно узнать что-то интересное. Журналист, интересуется местными новостями. Такие люди хорошо знают своё дело, где искать информацию, места и людей. Но, кроме пьяных драк, любовных интриг, приколов Чана и пропавших на день подростков особо острых свежих историй нет. Приятно было немного отвлечься разговором». «Вселенная будто мысли читает, порой подкидывая посетителей, не подходящих по критериям для этого места. Хотя, спору нет, подростки довольно часто заходят повеселиться или погрустить, есть у нас цены, которые не бьют по карману. Тут у них только две причины. Либо забыться в новом окружении, отойти от своих подростковых проблем, либо найти новые знакомства. Этот парень, похоже, из второй категории. Засматривается на компанию девчат. Строит планы, как подкатить. Сразу вспоминается тот случай с Крисом и выпрашиванием номера. Жду, когда мальчишка подойдёт с какой-нибудь девочкой и предложит ей выпить за свой счёт. Как банально, но работает отменно». Доанализировался до такого, что по ошибке выпил не те таблетки, и уже в восемь вечера его начало клонить в беспросветный сон, хотя Чан уже принялся шутить, что тот пьёт на рабочем месте и даже не зовёт. В рот случайно попал антипсихотик, который используется как ингибитор нервных импульсов, чтоб мозг не перегружать. Успокаивает и отключает эмоции, а через два часа после приёма ты сонный мертвец. Одним словом, снотворное, и кушать хочется всегда. Повезло, что в это время было мало народу. — Чан, я таблетки перепутал, — тихо зовёт Минхо, а сам из последних сил держится за стойку, выслеживая расплывающимся взглядом светлую кудрявую копну волос. Тот же громко беседует с милым и довольно богатым мужичком лет за пятьдесят и предлагает, что выбрать из закусок, мысленно умоляя Ли подождать. Но Ли не может ждать и в любой момент свалится без сил. Вскоре старший успевает подоспеть к нему вовремя и, взяв под мышки, волочет его на кухню, усаживая на стул под взволнованные взгляды поваров. — Есть хочу, — сонно мямлит юноша, не глядя пододвигает к себе пластмассовую миску с нарезанным хлебом и жуёт, пока не отключается. Зажигая сигарету и переваривая случившееся за день, Чан поворачивается к совсем недавно проснувшемуся и всё держащемуся за голову Минхо и хмыкает: — Вот напугал же ты нас! Хорошо, что второй бармен был на месте, а то мы бы так глубоко сели в лужу. Ты себя изводишь, Хо, — он заботливо убирает прядь его русых волос за ухо и смотрит некоторое время. У Хонджуна тоже были русые волосы, и уши тоже проколоты. Он будет преследовать его ещё долгое время. — Кстати, я всё забываю спросить: ты смотрел нынешнюю Олимпиаду в Сочи? — Крис, ты слишком громко думаешь, помолчи уже, и без тебя тошно, — фыркает Ли, прямо как Суни, когда его мордочку ладонью захватываешь. — Но это не важно, я просто хотел там побывать. Там же море! А я так хочу увидеть море! — Чан поднимает голову и видит звёздное небо. — Разве ты ни разу не хотел прикоснуться к чему-то далёкому, неизвестному, прекрасному? Чан мечтает о море, Минхо мечтает об авансе. Минхо как можно шире открывает слипающиеся глаза и видит Криса. И вот оно снова это чувство покалывающего трепета в груди. Он хочет прикоснуться, но это не такое далёкое, как море, не такое неизвестное, как космос, но такое прекрасное — сам Бан Чан, особенно, когда тот смотрит настолько тёплым и восхищённым взглядом и выпускает в прохладный августовский вечер сигаретный дым через рот. — А я уже, — выдаёт Ли и берёт старшего за руку, как вдруг глядит ему за спину. — Смотри! Чан на пару мгновений замирает, дабы осознать услышанное, пытается понять, правильно ли он подумал, но тут его внезапно сбивают с мысли, указывая на околачивающийся пушистый комочек на освещённой фонарём остановке напротив. Минхо, не долго думая, делает шаг к тротуару, смотря на проезжую часть и изредка проносящиеся машины, и норовит перебежать дорогу, как его останавливает испугавшийся Крис. — Ты куда, с ума сошёл?! Но юноша, всё ещё держа руку блондина, вместе с ним делает рывок вперёд под его отборный мат и оказывается на другой стороне, наклоняясь к перепачканному грязью рыжему пушистику. — О, господи, вся жизнь перед глазами пронеслась. Я аж вспомнил, где я учусь! — причитает Бан, отдышиваясь, и находит Минхо сидящим на остановочной лавке с котом на коленях. — Ты ж сейчас весь вымажешься, опять мать орать будет. — Плевать, — бурчит Ли, осматривая животное. — Он уже довольно взрослый, но очень худой и… ох, нет, — он замечает при тусклом белом освещении рану на его передней лапе, гладит кота по голове. — Не плачь, малыш Дуни, ты теперь со мной, — и поднимает на Чана решительный взгляд. — Завтра я иду в ветклинику. И мне абсолютно насрать, что мне скажут дома.

***

— Ты был слабым человеком. Надеюсь, я не стану, как ты. Не знаю, зачем я сюда пришёл именно сегодня. Даже за жизнь не хочется говорить спасибо, и то испорченную. Минхо часто шутит про суицид и давно уже потерял грань, разделяющую хороший искромётный юмор и колкое завуалированное желание выпилиться. В это воскресенье он стоит около могилы покойного отца, который наложил на себя руки, и почему-то Ли чувствует, будто принимал в этом участие, будто это случилось из-за него, будто на протяжении года жизни в той квартире дух мужчины зазывал его сделать то же самое. Но тогда проблемы Бан Чана отвлекли его от саморазрушения, вынуждая заполнить голову мыслями о помощи несчастному кудрявому юноше, нежели душевными раскопками. Крис до сих пор с ним и обещает быть, потому что смог перебороть себя, загнать свою помешанную на контроле личность в самый дальний угол сознания, стать лучшей версией себя — благодаря Минхо и ради Минхо. — Мне просто было интересно, как ты тут, не более того. Меня же не было на твоих похоронах, — щурится юноша, впиваясь пристальным взором в фотографию на железной плите. — Не думаю, что твоя смерть что-то изменила. Только побои прекратились, но взамен их ты решил мне преподнести неожиданно резкие судороги, да? Ответа не будет, да и Ли его уже знает. И страдает по сей день. — Как же меня всё заебало.