Ожерелье из медиаторов

Сынмин обещал молчать, молчать до конца дней, молчать даже под пытками, и почему-то эти его утверждения имели под собой почву для доверия. Также вселяет доверие то, что Ким не стал возвращаться сразу через полчаса и даже написал с вопросом, когда ему можно будет зайти. Но Хёнджин тотчас смущается от такой его постановки и отвечает, мол, хоть когда и вообще это они его потеснили своими глупыми проблемами. Вот только он совсем не считает их глупыми, наоборот. Губы Джисона мягкие, требовательные и податливые, отдают тонким вкусом малины и терпким кофе и влажно мажут по щеке, а сам Джисон утыкается лбом в бархатистый бледный свитер на плече Хвана и неуверенно тянется подрагивающими пальцами к его рукам, которые в какой-то момент перестают находиться на талии и безжизненно свисают по бокам. Хёнджин растерянно смотрит перед собой, всё ещё чувствуя мнимое прикосновение к своим губам, и уже готов умереть здесь и сейчас, как неосознанно и на автомате достаёт из кармана зелёных клетчатых штанов жёлтый медиатор в белую полоску. Он прижимается щекой к голове юноши и, поймав его тёплую ладонь, вкладывает в неё пластиковый плектр, другой рукой поглаживая его по немного спутанным тёмным волосам. Хочется так много сказать, но Хан и так всё знает. Хан знает, что выполнил своё обещание. Знает, что доказал себе свою храбрость и решительность действиями, поцеловав самого дорогого человека в жизни. Знает, что может доверять своим чувствам. И знает, что Хёнджин чувствует то же самое. Такой же, как он. Домой Джисон возвращается в приподнятом настроении и наисчастливейшем расположении духа, прижимая к груди жёлтый медиатор и напрочь забывая утреннюю стычку с Крисом, вонючую духовку и момент с Сынмином, который, опять же, обещал смиренно молчать. Только зайдя в секцию, он вспоминает о Феликсе, которому должен вернуть пустой и ещё слегка мокрый после мытья контейнер. Ли сразу замечает его хороший настрой, что становится ещё лучше от яркой улыбки блондина. — Ему понравилось? Ох, я рад! Надеюсь, когда-нибудь я с ним познакомлюсь! — Феликс хлопает в ладоши, искренне радуясь, словно ребёнок на Новый год, и тут у Хана возникает мысль. — У меня тут скоро день рождения намечается, четырнадцатого, и я хочу пригласить вас, — юноша обводит взглядом 187-ую комнату, поднимая глаза к валяющемуся с ноутбуком на верхней кровати Чанбину. — Думаю, Крис не будет против, и тогда я смогу привести к нам Хёнджина. — Так вот как его зовут! — улыбка Ли становится чуть ли не до ушей, и после он добавляет. — А у меня на следующий день! Приходите все! — Спасибо за приглашение. Крис точно будет не против, скорее наоборот. Это он тебе, Хан, скорее закатит вечеринку в честь днюхи, — кивает сверху Со и смотрит за стоящего около порога Джисона, за которым открывается дверь, после чего резко спрыгивает вниз и летит к своему дражайшему дружку-пирожку. — Какие люди в Голливуде! Пуси вернулся! Феликс тянет Хана за рукав, чтобы тот сел с ним на кровати, и они вместе наблюдают за душевной встречей двух закадычных приятелей. Пуси, или же Чон Уён, которого они уже успели окрестить вымышленным и воображаемым персонажем, объявляется спустя невесть сколько дней с тяжеленным рюкзаком за спиной, отрощенными волосами двух цветов и полупустым стаканом колы из Макдональдса. — А я специально для тебя приготовил салат из огурцов, помидоров и болгарского перца, — ехидно растягивает Чанбин, открывая дверцу холодильника, и приглашающим жестом показывает на его недра. — Ты же знаешь, что я их не люблю, — морщится Уён, кидая рюкзак на свою пустующую кровать, на которой даже пакетов уже нет. По всей видимости, Со всё убрал и разложил, какой услужливый и исполнительный. — Поэтому и специально для тебя. — Я вообще не хотел к тебе приезжать, Муси, но понимал, что ты меня даже через телефон достанешь. — Ах ты, ханжа и врушка, всё, забирай свои пожитки и на выход, глаза б мои тебя не видели! А в следующую секунду они снова накидываются друг на друга и расцепить объятия не могут, качаясь из стороны в сторону и визжа как девчонки. Откровенно говоря, Чанбин и Уён пришли на смену первокурсным Чану и Хонджуну, потому что тоже творят всякую дичь, оказываясь вместе в одном месте. Секция ещё могла спать спокойно, когда одного из них в ней не было, но теперь… Феликс всё не может опустить улыбку, пока на них с Ханом не переводят взгляд. — А это что за хлопчики? Все твои? — усмехается Чон, обращаясь к Чанбину, который внаглую допивает его колу, шумно втягивая напиток через трубочку, и, так же смеясь, отвечает: «Наши». — Я твой новый сосед, первокурсник журфака Ли Феликс, приятно познакомиться, — блондин, сверкая глазами, поднимается и протягивает тонкую ручонку новому знакомому. — Чон Уён, историк, думаю, мы с тобой сживёмся, Ли Феликс, — подмигивает тот, двумя руками встряхивая ладонь юноши. Феликс немного тушуется, отводя глаза. — Да я уже тут всё и всем о тебе растрепал, какой ты балбес, разиня и фраер, не захочет он с тобой жить, — уверенно влезает Со и наигранно качает головой, за что его вскоре начинают тормошить за плечи и умолять не вставлять свои пять копеек, когда их не просят, иначе эта монета окажется у него… — А я Хан Джисон из 181-ой, — переводящий на себя всё внимание старших. — У Криса появился сосед?! — Уён с новой силой трясёт Чанбина в своих руках. — Пуси, я тоже был в шоке, уже не думал, что к нему кого-то подселят после Хонджуна, — но тот его уже не слушает, а во всю всматривается в напряжённое лицо Хана и принимает его рукопожатие, некоторое время уделяя его накрашенным чёрным ногтям. Чон не слушает, зато у Джисона весь мир переворачивается. Неужели тот самый Хонджун с плаката и есть исчезнувший с концами сосед Чана? Они ещё долго обсуждают насущные темы, припираются, знакомятся и смеются. Ли достаёт остатки утрешнего брауни из холодильника, и это нравится Чону куда больше, нежели овощи от Со. И всё равно эти двое вместе, несмотря на все колкие шуточки и ироничные фразочки в адрес друг друга. Два оболтуса, которые с каждой взаимной издёвкой и замечанием становятся всё ближе. Почему-то именно на этом моменте, когда клюющий носом Феликс закутывается в цветастый плед с бабочками с ногами на кровати, Чанбин с молчащими наушниками на шее свешивает голые пятки с верхнего яруса, а Уён допивает чёрный чай без сахара, Джисона чёрт дёргает прямо спросить о бывшем жильце 181-ой комнаты. Со даже перестаёт болтать ногами и, немного нахмурив брови, смотрит на лучшего друга с кружкой в руках. Тот, состроив неоднозначную гримасу, вздыхает, отставляя чай, и скрещивает пальцы на столе. — Что именно ты хочешь услышать? — осторожничает Уён, не шибко собираясь развивать данную тему, в которую сам Бан Чан неохотно их посвящал. — Он просто перевёлся и… — Не надо, Уён, эта история целиком и полностью принадлежит Крису, — спохватывается Чанбин, поднимая вверх руку, а Хан уже порывается открыть рот, как его перебивают. — Можешь, конечно, лично у него спросить, но вряд ли он захочет снова в это лезть. Тем более, сегодня воскресенье, и он явно не в ресурсе.

***

Чан лежит на кровати почти без движения. Беготня по залам и общение с посетителями до жути выматывают, словно вытягивая из него жизненные силы. Конечно, благодаря работе он смог вырасти в своих же глазах, обрести кучу новых знакомств среди людей разного уровня и статуса, влюбиться в и по сей день активно борющегося со своими трудностями Минхо, но стоило ли это хронической усталости? Риторический вопрос. Джисон открывает дверь и очень удивляется, потому что она не заперта. Да просто Бан открыл её сразу же, когда признал, что был полным мудаком, и надеялся, что Хани всё же вернётся, но увы. Он проходит в комнату, где ещё горит один плафон, что ближе к выходу, а значит, старший не спит, и снимает толстовку, которая уже где только не побывала. Некоторое время наблюдая за ним краем глаза, Чан садится, упираясь лбом в согнутые колени, и тихо ругается себе под нос, поворачиваясь к юноше. — Хани, прости меня, — он поднимает глаза в надежде, что тот на него обернётся и не станет его избегать, как Хонджун. Ему уж очень не хотелось повторения того сценария. — Я повёл себя ужасно этим утром. Знаешь, у меня иногда бывает такое, но я правда стараюсь себя контролировать. Именно себя контролировать, а не кого-то другого, знакомого или любимого… Мысли опять возвращаются к Хонджуну. Джисон садится на свою кровать напротив и в упор глядит на мнущегося и растрёпанного Бана. — Я ничего тебе не объяснил и стал агрессировать. Я всегда был плохим соседом, — он впивается взглядом в наполовину скрытый плакат на шкафу, и тут на его плечо ложится ободряющая ладонь, а юноша над ним спокойно улыбается. — Это не так, ты очень хороший, Крис, — Хан садится на корточки перед его кроватью и складывает ладони, словно пёс лапки, на краю. — Ты был не в настроении, я могу понять. Да и в воскресенье ты бы всё равно никуда не вышел. Думаю, мы оба немного погорячились. — Значит, ты не соберёшь завтра свои вещи и не уедешь отсюда, как… — Нет, — слишком быстро он его обрывает и после понимает, что зря поторопился, поскольку мог узнать какие-то подробности его прошлой жизни. Ему уже довелось услышать, что Ким Хонджун, пират в шубе со спрятанных плакатов, был его прошлым соседом, который съехал после первого курса куда-то к своей так называемой девушке. И на этом всё. Но почему-то сложив вместе непроницаемую тайну, нежелание старших это обсуждать и сегодняшнее поведение Чана, результатом не видится простая ошибка в выборе места учёбы и разочаровании в программе. В этом замешано что-то посерьёзнее. Самому Крису совсем не хотелось заново вскрывать зажившие шрамы, при этом из раза в раз появляются для этого поводы. Одним из них является нескрываемое любопытство нового соседа, которого, как боится Бан, может постигнуть та же участь, что и Кима. Но именно в эту секунду в голове он делает ключевой вывод — он не любит Джисона так, как любил Хонджуна, и это важный момент. Заметив немного смятённый взгляд юноши около себя, Чан понимает, что сболтнул лишнего, и сейчас последует очевидный вопрос, на который решается Хан. — Уеду, как кто, Крис? — и старший падает назад на подушку, закрывая лицо ладонями. Вот оно снова. Он и предположить не может, как Джисон к нему отнесётся, если узнает о его неудачной первой любви с юношей, что он безмерно пытался контролировать, подмять под себя в обоих смыслах и приструнить и рассчитывал все события и реакции людей наперёд из-за подсознательной тревоги, высокого уровня недоверия к окружающим и перфекционизма. Поэтому он упускает из своего монолога слово «любовь», вырывая большую часть главной и стержневой сути и тем самым словно плюя в лицо их с Хонджуном безумному роману. — Он, — Чан поднимается, срывает закрывавшее плакат серое полотенце и сталкивается глазами с юным собой и навсегда любимым Миньхоном. — Ким Хонджун жил со мной весь первый курс, веселился от души и стоически терпел отвратительного меня, который ещё не понимал, что всё вокруг не умрёт без его просчётов, приказов и наставлений. Слова даются тяжело, но уже не так, как в кресле перед Минхо. Как раньше не болит. Крис приглаживает плакат, похитивший немного воздуха, и аккуратно проводит по лицу Хонджуна, оставшемся навсегда таким же, каким он его запомнил. Уже нет слёз, как в квартире Ли два года назад, нет неловкого молчания, как в 187-ой комнате с Уёном и Чанбином год назад, нет кома в горле, как минуту назад. А Джисон замечает всё, потому что у Бана всегда всё написано на лице, потому что сам смотрит почти так же на фотографию Хёнджина в телефоне, потому что знает, каково это любить такого же, как ты. И не верит своим глазам, боится принять этот факт, теряется в мыслях и ощущениях. Чан явно был в него влюблён и от этого страдал, думая, что делает лучше своему любимому человеку, а на деле выходило наоборот, лишь хуже и в разы. Хан уже начинает жалеть, что заставляет Чана снова переживать определённые моменты первого курса, которые проносятся у того перед глазами от одного лишь взгляда на плакат, ведь именно поэтому он их попрятал, всячески скрывал и молчал, убегая от разговора и меняя тему. — Узнав про этот случай, от меня отвернулась половина секции и некоторые одногруппники, — Чан стискивает кулаки, процедив сквозь зубы: — А друзья стали врагами, с которыми никак не выходит наладить отношения до сих пор. Ты ещё не сталкивался с парнями из четвёртой и восьмой комнат? Хан мотает головой и не догадывается, что уже видел их. Но с рыжим и долговязым успел сцепиться только Феликс. — Чхве Сан, Сон Минги и мы, — глубоко вздыхает Крис, садясь уже сбоку от юноши на его кровати. — Мы были неукротимой компашкой, но тогда как те двое действовали скрытно и незаметно для глаз остальных, мы с Миньх… — он замирает на полуслове, чувствуя невозможную тяжесть во всём теле и укол ядовитой иглы в сердце. — С Хонджуном буйствовали открыто, делали невообразимые вещи и активничали, где только можно. Актовый зал в Центре культуры, универские аудитории, кампусные курсы древнегреческого, пятая общага, коттедж — мы наследили везде, и из-за этого неожиданное отчисление Хонджуна восприняли как нельзя бурно и агрессивно, потому что катализатором его решения, как выяснилось, был я. «Как ещё нас тогда из общаги не турнули за все проделки?» — мысленно удивляется старший. Чан не считает должным упоминать ни уже выпустившегося из университета биолога Сонхва, ни своего настоящего любовника Минхо, ни последующую после трагичного расставания апатию, практически переросшую в депрессию, потому долгое время молчит в ожидании хоть какой-то реакции со стороны слушателя. Но Джисон не может произнести ни слова, только тишком всхлипывает и часто моргает, чтобы загнать слёзы обратно. Эмоциональность даёт о себе знать в самый что ни на есть подходящий момент. — Он заслуживает большего, и я надеюсь, что теперь он счастлив. Но я до сих пор безумно скучаю по нашим вечерним посиделкам за ноутбуком и сумасшедшим выходкам, — заканчивает с тяжёлым вздохом Бан, опуская голову и глядя на свои руки, уткнутые локтями в голые колени. Такой себе выходной получился, устал всё равно как в будни. — А ты чего хнычешь? — он с улыбкой поворачивается к Хану, у которого глаза на мокром месте, а пальцы теребят новый жёлтый плектр. — Грустно всё это, — выкручивается Джисон, растирая слёзы по щекам, и мысленно борется с желанием напрямую спросить, любил ли Крис его, но понимает, что уже и без того залез слишком глубоко в его личную жизнь. В своей бы сперва разобраться. Он оставит все догадки при себе и поделится только с Хёнджином. С Хёнджином, которому целиком и полностью доверяет свои тело и душу. И именно тут его посещает нужная мысль. — Я хочу тебя спросить ещё кое о чём. Чан на секунду хмурится, словно занимая оборонительную позицию, поднимается, подхватывая полотенце, и вешает его на крючок, снова закрывая плакат, что служит порталом в беззаботный и наивный первый курс. Краем махровой ткани он промакивает глаза и наконец разворачивается к задумавшемуся соседу. — Надеюсь, ты меня больше не будешь пытать, — усмехается старший, снова укладываясь на свою кровать и заворачиваясь в лёгкое салатовое одеяло. — Вообще я хотел пригласить тебя на свой день рождения в среду, — уверенно проговаривает Хан, кивая самому себе, и продолжает разглядывать медиатор в руках. — А ещё хотел позвать друга из соседней общаги, и… Глаза Криса буквально вспыхивают, загораясь какой-то идеей. — Неужели намечается пьянка? Ох, как в старые-добрые. Прости, Иисус, рано я зарёкся завязать. С августа прошло всего ничего, — он драматично прикладывает ладонь ко лбу, бубня под нос что-то про машину, ром и потерянные серьги, но Хана больше интересует другое. — Так каково твоё решение? Мы можем тут потихоньку посидеть? — выжидательно спрашивает юноша, склоняя голову вбок. По реакции старшекурсника мало что можно понять, рад он грядущей пирушке или же никогда не хочет впредь видеть бутылки с алкоголем, и без разницы, какие именно и с чем. — Разумеется! — тот аж взмахивает руками, лёжа на спине. — И не потихоньку, а с размахом! Но только без битого стекла, прошу. Неожиданно Хан вскакивает с кровати и подбегает к окну, чуть ли не залезая на подоконник, и только уж Бан был готов рвануть за ним и крикнуть, что от радости самоубиваться не надо, даже если надеяться, что сможешь на крыльях любви долететь до общежития напротив, как Джисон включает на телефоне фонарик и с счастливой улыбкой машет им в окно. Старшекурсник недоумевает и смотрит за отдёрнутую занавеску, словно сможет что-то увидеть с кровати, но одного взгляда на радостного Хани ему достаточно, чтобы всё понять. — Это Хёнджин, мой лю… — смеётся младший и вовремя себя поправляет, краснея до ушей. — Лучший друг, да. Я очень хочу, чтобы он к нам пришёл. В этом полусвете и бликов от огонька Джисон выглядит таким очаровательным, как и тёмные глаза его прошлого соседа при мерцании искр бенгальских огней под Новый год. Когда-то у Чана было много лучших друзей и один любимый, и все они приходили сюда, шумели в этих светло-голубых стенах и беззаботно наслаждались грядущей студенческой жизнью. Лишь посреди ночи Чан вспоминает, что друзей в секции как таковых у него практически не осталось, а отвернувшиеся только и ждут, чтобы сделать какую-то пакость в отместку за его грандиозный прокол.

***

Как назло, утром в понедельник Крис встречает в курилке около общежития не очень дружелюбного обитателя секции, а именно рыжую персону из комнаты 184, и сразу же хочется засунуть в рот не одну сигарету, а целых три. Он старается игнорировать Минги до последнего, но тот совсем не торопится уходить. Высокомерным взглядом осматривает склонившегося над урной и стряхивающего пепел Бана, переминается в шлёпках на босую ногу и длинной рубашке, из-под которой виднеются не то трусы, не то шорты, сжимает двумя пальцами почти сожжённую до фильтра сигарету, но не уходит. Из здания под шум приближающегося чёрного хёндая выбегают Хан и Феликс, нарядные для первого учебного дня. Джисон всё утро впопыхах искал в чемодане и шкафах чёрные брюки и галстук, а Чан сказал, что он наденет их сейчас первый и последний раз, и это уже проверено годами, его друзьями и им лично. Ли выглядит одетым попроще, но всё ещё по-школьному, что делает из него совсем юного белобрысого мальчика в синей курточке с полосатым воротником. Они явно опаздывают, раз за ними подъехало такси, но внезапно Хан замечает курящего Чана, и вот они уже бегут к нему вдвоём, что не ускальзывает от пытливого взора Минги. — Вот ты где! — Джисон расплывается в улыбке и моментально морщится от сигаретного дыма. — Ну и дрянь. Я не закрывал комнату, а то пришлось бы тебе лезть через окно. — Не страшно, мне не впервой, — отмахивается Крис, одной рукой держа рюкзак запыхавшегося Феликса, пока тот на второй раз завязывает шнурки. Где-то в стороне тихо прыскает со смеху Сон, (потому что действительно не впервой ему пришлось бы лезть через окно в свою комнату), и Ли тотчас вскидывает голову, подозрительно зыркнув и щурясь на рыжего юношу. — Что ж, нам пора, ещё увидимся! — первокурсники на прощание машут рукой и прыгают в автомобиль, скрываясь за поворотом. Чан тоже решает уже вернуться в комнату, бросает догорающую сигарету в урну, предварительно сплюнув, как вдруг за спиной разносится язвительное: — Ты и его трахаешь? — Рот закрой, — шипит блондин, резко оглянувшись через плечо. — А что, за два года сменились ориентиры? — Минги вскидывает брови, пряча руки, которые явно чесались, в карманы чёрных шорт. Всё-таки это были шорты, и слава богу. — Хотя не важно, ты же не умеешь любить, только контролировать и подчинять. Почему-то на долю секунды от таких умозаключений и выводов другого человека становится больно в груди. Их удивительная развесёлая дружба превратилась в мерзкую, выпотрошенную и гнусную неприязнь, что проявляется в каждом слове, жесте, взгляде. Всё благодаря одному противоречивому характеру, впоследствии кровью, потом и душевными истязаниям претерпевшему существенные изменения. Но только было уже поздно. — Это всё в прошлом, — Бан сжимает кулаки, делая небольшой шаг навстречу бывшему приятелю, доставшему пачку Мальборо и вновь закурившему. — Я изменился, в сотый раз говорю. — Охотно верю — сам брехун, — Сона вовсе не впечатляют его аргументы. Остался чересчур необратимо чёткий и неизгладимый отпечаток. Об этом думает и Чан и приходит к мысли, что было бы очень неплохо, если бы Хонджун самолично влепил ему этот самый отпечаток подаренными ему яркими тапочками. — Минги, — как-то отчаянно зовёт он, признавая, что ничего не может противопоставить его нападкам. — Если ты ещё с ним общаешься, скажи, как он. Даже не говори, где он, просто скажи, что и как. Из раза в раз, от встречи к встрече, и одна и та же просьба. Крис просто хочет убедиться или же глупо заставить себя поверить, что его Миньхон счастлив где-то там далеко. Счастлив без него. — Не буду я тебе ничего говорить, — с явным отвращением на лице фыркает рыжеволосый юноша, потряхивая сигарету в пальцах. — Хонджун сам с тобой порвал и ясно дал понять, что не собирается больше с тобой иметь дел. И вообще, что я тут с тобой распинаюсь. И он уходит, растоптав недокуренную сигарету, как и надежды Чана на налаживание отношений.

***

Феликс очень нравится Хёнджину, тогда как Феликс без ума от Хёнджина, Джисон просто в шоке с них двоих, а Чонхо приходится отвечать на кассе за троих. — Может, вы сначала закажете, чего хотите, а потом мы все дружно всё обсудим? Наша очередь, — предлагает Чхве, слегка толкая замеревшего Хана в бок. Пришли называется журналисты в блинную в университетском Центре культуры заточить фаршированных блинов, а наткнулись совершенно случайно на какого-то дизайнера с испачканными в пастельной гуаши пальцами и громадной сумкой, наполненной всякими художественными штучками-дрючками. Этот недо-дизайнер поначалу шёл с очень подавленной миной, но завидев своего знакомого, налетел на него как вихрь на округу и начал было жаловаться в своей выдающейся актёрской манере на их довольно большую группу студентов и странные лекции по неведомой фигне, пока из-за спины Джисона не выплыл солнечный Феликс. И тут закипела настоящая беседа. Вскоре она продолжается с новым порывом после того, как они с горем пополам отыскивают свободный столик в этакий час пик, точнее сорокаминутный перерыв между парами, когда, наверное, весь университет ломится во все близлежащие столовые, буфеты, кафе и магазины. Да не наверное, а так и есть. Ли занимает место по правую руку от Хёнджина, тем самым забивая его в угол, и Хан начинает внутренне бушевать, что не успел сесть рядом с Хваном, и падает с другой стороны. Он соврёт, если скажет, что в упор не замечает заинтересованные и изучающие взгляды Феликса на любимого Джинни, а от его последующего комментария Джисон широко распахивает глаза и едва ли не роняет на свои идеально чёрные брюки шмотóк красной рыбы из откусанного блина. — Ты такой красивый, прямо принц из сказки! — хихикает блондин и наконец отрывается от лицезрения неописуемой красоты, переводя всё внимание на свой блин с тянущейся моцареллой. — Буквально модель из Парижа! — Феликс! — не удерживается Хан, тихо топая ногой по привычке, и хмурится, после чего со смущённой улыбкой смотрит на Хёнджина, что немного ёжится и взором впивается в его краснеющее лицо. — Ты его вгоняешь в краску. — Да? А мне кажется, наоборот, тебя, как я погляжу, — он принимается жевать, прикрывая рот тонкой ладонью, и вскоре уже гортанно смеётся от реакции Джисона. — Не кипишуй, друг, не съем я твоего живописного прынца. От столь низкого смеха Чонхо поднимает глаза. Вот так белобрысое чудо в синем и с блестящей цепочкой в ухе. Его больше удивило это, нежели подкаты Ли, которые даже подкатами можно назвать с натяжкой, по его нескромному мнению. Хван всё глядит на своего взволнованного бельчонка, размышляя, насколько сильная ревность начнёт одолевать его, если он просто приобнимет Феликса. Чисто гипотетически. — К слову, о живописи, — перед тем, как задать вопрос всё ещё молчащему не то в смятении, не то в раздумьях Хвану, Чхве делает глоток какао и смотрит на его пальцы, сжимающие пластиковый стаканчик американо. — Вы на первых парах уже рисовали? — Ах, нет, — отмирает Хёнджин, раскрывая ладонь и цокая на замаранную в краске кожу. — Лекции выдались слишком скучными, и я не терял зря времени, рисуя в скетчбуке новой гуашью, — в этот момент он наблюдает за жующим Ханом, с которым лично выбирал баночки и тюбики в специализированном магазине незадолго до переезда, и пододвигает к себе норовящий сползти с колен чёрный сумарь. Именно для Джисона в комнате 253 стоит почти дописанный холст, а на нём городской парк на берегу реки, коричневые скамейки и юноша с гитарой, с которым он готов провести всю оставшуюся жизнь. Фотография с камеры, конечно, тоже может передать всё изящество и великолепие, но Хвану очень хотелось воссоздать увиденную картину самому. Хотелось изобразить Хан Джисона таким, каким он был во время их первой прогулки. Открытым, свободным, счастливым. — А угрюмый чего такой был? — летит второй вопрос, а затем следует рассказ. О том, как Хван рисовал, а Сынмин не мог из-за него спать. — Он грозился меня прибить, если я не выключу лампу, и предлагал мне выйти в коридор и рисовать на кухне, но там камера, и я не хочу, чтоб за мной наблюдал вахтёр! На что Ким мне говорит, мол, там сегодня вахтёрша, и вообще, будь тут третий сосед, они бы с ним вместе меня придушили посреди ночи. На минуточку! Время было десять вечера! Я даже не понял, была ли где-то там шутка или нет! — он выдаёт это с бешеной скоростью, приправляя всё активной жестикуляцией, вычурными телодвижениями и выразительной мимикой, что даже невозможно решить, за чем именно следить: за его тирадой или театральностью. — Джинни, зная твою извечную привычку преувеличивать всё, создаётся ощущение, что ты преувеличиваешь. Будто вахтёрше есть до тебя дело, — со всей напыщенной серьёзностью заключает Хан и после приглушённо смеётся в ладони, что ещё пахнут сливочным маслом от блина. — Вы пожили вместе меньше двух недель, и это не повод строить оскверняющие его имя домыслы. — Ты ещё своего Чана не знаешь, Джисони, — парирует Хёнджин, подаваясь вперёд, и хмыкает, пожимая плечами. Феликс сбоку только и успевает, что бегать глазами то к одному, то к другому. — Ох, какой кайф, что я живу на квартире, — с облегчением вздыхает Чонхо, поудобнее располагаясь и разваливаясь на сидении, и прикрывает глаза в надежде минут десять, но вздремнуть. — Вообще-то знаю! — вскидывает палец Джисон, но стопорится на мгновение. Не очень-то хорошо разбалтывать всё, что с таким трудом изливал ему вчера Крис, потому он снова находит выход из положения. — То есть, я мало что о нём знаю до момента знакомства, и он ничего особо не говорит или говорит с дикой неохотой. Чуть позже он узнает, что Чан якшается с психологом, благодаря которому может умело втереться в доверие, расположить к себе, плыть по течению и доверять своим чувствам.

***

Обменявшись номерами и соцсетями, Феликс написывал Хвану каждый день, а потом в какой-то момент и вовсе сбежал посреди их уже традиционного вечера обсуждений всего и вся под предлогом забыл купить кое-что и пропал на пару часов. Что же такого он забыл купить, что настолько трудно найти в ближайшем магазине? Хан тогда очень недоумевал, зависая в комнате на пару с одиноко бренчащей гитарой, поскольку другие два дружка-корешка тоже пропали с поля зрения, закрыв свою комнату и куда-то сбежав, а Хёнджин после встречи фонариками почему-то отвечал редко, пока вдруг не перестал быть в сети без пожелания спокойной ночи. Всё это очень напрягало. Немного поучив английские базовые фразы и выражения для теста на распределение, на основе результатов которого его определят в учебную группу, соответствующую его уровню владения языком, протерев после позднего ужина стол до блеска и проиграв на гитаре пару-тройку песен, Джисон садится на кровать ближе к полуночи, настраиваясь ложиться спать и понимая, что уже никого не дождётся, даже Чана. А зря, потому что именно ровно в двенадцать ночи в комнату влетает шумная компания студентов с музыкой, яркими пакетами и безгранично праздничным настроением и окружает Хана, стоящего около стола у окна. Зардевший Джисон прижимает ладони ко рту, с набегающими на глаза слезами смотря на Криса, который держит разноцветный бумажный пакет с выглядывающими из него бутылками и совсем не выглядит уставшим до смерти, на Феликса, который так неожиданно и надолго слинял без весомых причин и теперь с лучезарной улыбкой протягивает плоскую тарелку с круглым вишнёвым чизкейком и горящими на нём свечами в виде цифры «18», на Уёна, который поёт «Хэппи Бёздей ту ю» и размахивает коробкой импортных на первый взгляд шоколадных конфет, на Чанбина, который одной рукой снимает всё на видео с фотоаппарата Хвана, а второй регулирует громкость песни на своём телефоне, и наконец на Хёнджина, который чудесным и невообразимым образом оказывается в его общежитии, берёт его за руки и проводит на середину комнаты. — Вы что, с ума сошли? — выдыхает Джисон и под громкий возглас остальных порывисто обнимает Джинни, оставляя на плече его белого свитшота крупные непролитые слёзы, и тот как можно незаметнее и непринуждённее чмокает его в щёку, приговаривая: «я с тобой, бельчонок». Он с ним, и они снова вместе! — Загадывай желание! — объявляет Феликс, когда музыка затихает и выключается свет, будто оставляя Хана наедине с его мыслями и светящимся тортом на расписанном блюдце. За секунду найдя глазами Хёнджина, уже что-то прячущего за спиной, юноша улыбается шире, сверкая дёснами, и задувает свечи, прикрыв глаза. Времени думать не так много, и всех своих желаний он точно не загадает. «Хочу никогда не остаться одному». Желание проносится эхом в сознании, на некоторое время заглушая все голоса и аплодисменты в этой вновь светлой комнате. Все, кроме голоса Джинни. — С совершеннолетием тебя, Джисони! — Хван достаёт из-за спины завёрнутую в лиловую обёрточную бумагу, прямоугольную коробку и передаёт имениннику, который уже растерял все слова. Их освещают частые вспышки камеры Хёнджина, наказавшего Чанбину не жалеть памяти и фотографировать каждую эмоцию на лице его любимого бельчонка. Те причём действительно меняются слишком часто, но по большей части можно сказать, что Хану одновременно хотелось дико веселиться и громко разрыдаться. Подарком, на который они все скинулись, служит новая и совсем не дешёвая селфи-палка, что уже второй год находится в списке желаний Джисона, и сейчас он держит в руках свою давнюю мечту. Он прикрепляет к ней телефон, вытягивает на максимальную длину и поднимает над всеми, призывая улыбаться и радоваться. Благо улыбок и радости у них в избытке. На снимке позади всех Чан делает знак V перед лицом и обнимает взъерошенного Феликса за угловатые плечи, Чанбин не упускает возможности похвастаться открытыми бицепсами, этим самым заставляя Уёна наигранно удивиться, показывая на них, и Хван стоит совсем рядом к смотрящему в камеру Хану и тыкает указательным пальцем в его пухлую левую щёку. Рассматривая фото, Джисон прикладывает ладонь к лицу, словно ещё чувствует на коже прикосновение, и к нему на кровать подсаживается Хёнджин с какой-то квадратной доской в руках. Кажется, что вокруг них ничего не происходит и они тут одни. Джинни очень хочет прижаться уже губами к его мягкой щеке, за которую тот всё держится. — Что это у тебя? — интересуется Хан, опуская глаза на квадрат в целлофане. — Теперь оно будет у тебя, — Хван аккуратно снимает с холста шуршащую плёнку и показывает ему, ставя на колени. — С днём рождения, бельчонок. Это запечатлённый акварельными красками, сабельными и овальными кистями и золотыми руками Хёнджина пейзаж городского парка с их первой совместной вылазки. Полотно расписано в красочных, слегка водянистых, изумрудно-лазурных тонах. Но большее внимание Джисона привлекает сидящий с гитарой на скамейке молодой музыкант, в пальцах которого виднеется крошечная зелёная точка — его первый медиатор. Он с очаровательной улыбкой перебирает струны, поёт песню Земфиры и выглядит очень счастливым, воодушевлённым и лучистым, прямо как ясное солнце, которого так не хватало в тот пасмурный день. — Я не стал делать небо тусклым из-за тогдашней плохой погоды, поэтому пусть хотя бы на картине всё будет ярко и идеально, как ты, мой… — договорить Хвану не дают и заключают в чувственные объятия. Не будь тут ребят, его бы ещё наградили пылким поцелуем, но он более чем рад и этому. Хан прижимает Хёнджина к себе и цепляется за его белый свитшот, сжимая в пальцах хлопковую ткань. — Я люблю тебя, Джинни, — шепчет он ему в шею, тепло выдыхая каждое слово и принимая взаимный ответ, и обещает найти достойное место для его дорогого подарка. Они проводят всего несколько минут в руках друг друга, когда кажется, что проходит вечность, ведь обниматься можно бесконечно. Но вскоре Хван берёт ладонь юноши, поднимая с кровати и стирая тонкие дорожки слёз с обворожительных щёк своего бельчонка, и ведёт к столу, где остальные уже притащили кружки и стулья из другой комнаты и вскрыли бутылку шампанского. — Вы не думайте, что шампус только для девчонок, — заметив укоризненные взгляды первокурсников, хмыкает Чан и разливает золотистый алкоголь по кружкам, в которых обычно были лишь чай да кофе и ничего крепче. — От него вполне реально сразу улететь, потому что его всё пьёшь и пьёшь, а потом не считаешь нужным вовремя остановиться. И вообще, мне стоило нервов стащить его с работы, так что цените труд старших и дорогое удовольствие! Ли по привычке ставит ногу на стул, вглядываясь в содержимое излюбленной белой кружки с гжельской росписью. Для разогрева пойдёт. И перед тем, как всем дружно чокнуться, как в прямом, так и в переносном смысле, блондин решает произнести тост, возвысившись над всеми и едва не столкнувшись головой с плафоном, свисающим с потолка. — Хани! — произносит он звучно и с выражением, привлекая внимание. — Я поздравляю тебя, такого озорного паренька, с восемнадцатилетием! Желаю тебе в жизни видеть всё в ярких красках, ценить молодость, пользоваться каждой возможностью и не упускать любовь! Я так рад, что мы с тобой одногруппники и живём в одной секции, да и разница у нас с тобой малюсенькая. Лёгкой учёбы и верных друзей под боком, за тебя, мой друг! — а уже допив залпом своё шампанское до конца, добавляет: — Кстати, провести Хёнджина сюда оказалось проще, чем два пальца об асфальт. Всем достаётся по куску чизкейка, и в какой-то момент Джисону кажутся свечки с торта съедобными, на что Хёнджин ему говорит проверить и убедиться. И если однажды Хёнджин ему скажет с крыши прыгнуть, он не задумываясь прыгнет. В итоге Хан морщится, а Джинни заливисто смеётся, сгибаясь пополам. — Ох, но удивили вы меня знатно! — признаётся вдруг Джисон, убирая подальше от себя оказавшийся таким невкусным фигурный парафин с цифрой «8». — Когда дверь резко дёрнули, я подумал: всё, либо воровать, либо насиловать пришли. Сначала все поуходили, а потом налетели как коршуны. Во все времена первый курс всегда большую часть застолий говорит об экзаменах, это уже аксиома. Перваши оживлённо обсуждают попавшиеся им задания и полученные баллы, после к ним в разговор вливаются Уён и Чанбин, у которых пока ещё тоже свежи воспоминания, а Чан наблюдает за младшими со стороны, пододвигает к себе тарелку с куском вишнёвого чизкейка, что Хван и Феликс искали по всему району, совершая чуть ли не рейды и набеги на разбросанные по округе пекарни, и подпирает подбородок ладонью. Чон сначала рассказывает о варианте по истории, после чего встаёт и наглядно показывает, как из аудитории вывели одного школьника с запаленной шпаргалкой. Ли жалуется, что их класс слишком долго везли на место проведения экзамена, поскольку все школы ближайших посёлков и деревень должны были съехаться в одну большую где-то недалеко от города. А Хан и Хёнджин идут ещё дальше, заглядывая в школьные времена, когда они только-только начали узнавать друг друга и позволять себе вольности. — Однажды на до боли скучном уроке мы с Джинни на спор прыгали из окна на первом этаже, — как-то уж больно весело начинает Джисон, ловя недоумённые взоры, в частности, со стороны Бана. — Ну, мы на уроке поспорили, что вместе сможем спрыгнуть, а выпрыгнули уже на перемене, ведь поддержка, взаимопомощь и общее дело творят чудеса, и мы остались целы, — продолжает Хван, хватая спокойно лежащую на столе ладонь юноши и убеждённо сжимая у всех на виду. — Мы держались за руки, думали об одном и том же, хотели какого-то экстрима, разнообразия, что ли. Хан активно кивает на каждое его слово, берёт кружку и допивает остатки светлого шампанского, слегка морщась. — Правда, потом в школу вызвали маму Джисони, а одноклассники, — к горлу на секунду подступает тошнота, потому что одноклассниками этих гиен вряд ли можно назвать. Хёнджин уже думает, что не стоило упоминать про их пожелание: — Они предложили ему прыгнуть сразу с крыши школы в следующий раз. Нахмурившись, Крис не понимает, что за идеология преследует этих двоих, раз они рвутся к протесту и готовы натыкаться на опасное осуждение людей, и это не то чтобы его подкупает, просто немного настораживает. — А ты, Хван? — задаёт вполне логичный вопрос Чанбин, до этого разглядывавший с Чоном наклейки на холодильнике. — Тебя это никак не коснулось? Джисону становится душно, а о себе вдруг напоминает сломанное когда-то ребро. — Там были некоторые сложности, — неохотно говорит Хёнджин, перебирая в руках пальцы Хана, что совсем поник, пока не вспоминает кое-что более смешное и не меняет тему в надежде замять всплывшие на поверхность события. — Нас также возили классом за тридевять земель на какой-то концерт! — оживляется юноша и отправляет в рот немного чизкейка. — Мы на него сгоняли просто так, а на обратке тупо ели снеки в начале автобуса всем на зависть. Ещё охранника в красивой форме похитить хотели, но не вышло. Вскоре Хван раскладывает по полочкам всю цепь своих изменений: от тихого затворника, который боится ошибиться, до смелого сорванца, теряющего голову в школе вместе со своим бельчонком. Видно, ему тогда точно крышу снесло, когда Хан сказал: «меняйся!» Но это было прекрасно. Больше всех восхищается Феликс, подбадривая Хёнджина, мол, так и надо, нельзя стоять на одном месте, что любые обновления и изменения только к лучшему и всем идут на пользу. На это Чан поднимает взгляд, отрываясь от поедания торта, и ощущает что-то колющее в груди. Отголоски его первого курса, когда пришлось копаться в себе и меняться, чтобы не доставлять людям, особенно любимым, неприятности, проблемы и боль, причём неосознанно. Дабы потопить неприятное чувство на душе, Крис вскрывает вторую бутылку, но уже ликёра, и тотчас в него впиваются несколько взоров. — Я не знал, что вы пьёте, а что нет, поэтому будете пить, что имеется, — сказал как отрезал. Ликёр идёт ещё лучше, Уён на какой-то минуте второго часа ночи начинает клевать носом, Чанбин медленно качается под незатейливые звуки гитары на ногах Джисона, напевающего «Звезду по имени Солнце», а Хван грезит быть на месте этой гитары и так же сидеть на его коленях. Под конец песни сбоку шмыгает носом Ли и кладёт голову на плечо Хёнджина, захватывая его руку. Тот замирает, не в праве пошевелиться, отчего-то скованный по всем конечностям, и приходит к выводу, что это не те касания, о которых он мечтал, но не менее приятные, даже тёплые и осторожные. А глаза остаются прикованными к жёлтому медиатору в пальцах Хана, что не может не радовать и не вызывать улыбку. Сделав пару глотков кофейного ликёра, Джисон жмурится и принимается закусывать тортом Джинни, который сидит без движения в объятиях Феликса. Юноша, заметив это, забывает про ложку с нежным ягодным суфле во рту, широко распахнутыми глазами глядя на развернувшуюся картину. Ли совсем разморило, и теперь он откровенно спит на его Хёнджине. Внутри всё болезненно сжимается и после расползается ядом. Ревность, сильная ревность. Вот только Хван не намеревался вызвать её таким образом и уж точно не в такой обстановке. Напряжённую атмосферу разряжает нежданно-негаданно проснувшийся Чан, которого уже нехило штормит, но он этого никогда не признает. — А хотите сказку?! — спрашивает настолько громко и внезапно, что Уён неподалёку аж дёргается, прижимая к себе пустую кружку, чудом не выпавшую из руки, а Феликс от неожиданности заваливается на ноги Хвана, чем вызывает гневное возмущение, написанное прямым текстом на красном лице Джисона. — Ну вы чего такие кислые, ребяты? Чан уж было затаивает обиду, присасываясь к горлышку пустеющей с каждым его глотком бутылки ликёра, а Хан берёт себя в руки, точнее Хёнджина поперёк груди, подтаскивает к себе вместе со стулом и держит, положив подбородок ему на плечо и свирепо дыша в ухо, от чего тот немного содрогается, но не отстраняется и никак не противится — уже готовенький. — На Руси, далёкой, древней, жил старик в одной деревне, и имел он, лиходей, трёх здоровых сыновей, — принимается разглагольствовать захмелевший Крис, припадая спиной к шкафу, внутри дверей которого спрятаны остальные три плаката былой молодости. Он рассказывает что-то долго, иногда повышая интонацию, качаясь в разные стороны, хихикая с самого себя же, что Джисон теряется и улавливает только отрывками. — Старший умный был детина, водку жрал он, как скотина, средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак. Как на прошлую седмицу кто-то спиздил всю пшеницу. Тут хихикает уже не только Чан, но и Чанбин, всё ещё не сражённый силой высокого градуса. Хёнджин на груди Хана молча показывает на оставшийся кусок чизкейка и открывает рот, явно намекая себя покормить. Вот тут сердце Джисона делает кульбит, и он немного подрагивающей рукой, не то от вдруг прилившего адреналина, не то от действия алкоголя, подцепляет торт и аккуратно кладёт на язык Джинни, который вскоре бормочет «шпашибо». А сказка всё сказывается: — Старикан во всю орёт, волоса на жопе рвёт. «Ну-ка, братцы-тунеядцы, не пора ль за дело взяться?!» — Крис ни с того ни с сего затихает, опуская голову, и снова застаёт врасплох сидящего подобрав ноги под себя Феликса тем, что с придыханием повествует дальше: — Только начало смеркаться, старший сын стал собираться. Наточил топор до звону, ёбнул литр самогону и сказал, что он врага приведёт хоть за рога. Он едва засел в засаду, враг подкрался к нему сзаду… Практически все замирают в ожидании, даже полусонный Чон, время от времени оповещавший, что он пока тут. Расслабившись, Джисон до упора припирает микроволновку, на которую облокачивался плечом, и поудобнее хватает Хёнджина, чтобы по мере его хотения снова покормить тортом. — Не помню, и короче, со средним такая же шляпа, — хмурится старшекурсник, потирая глаза, и вновь выжидает, когда может заставить всех дрогнуть. — Только начало смеркаться, младший сын стал собираться. Подпоясался бечёвкой, сел под куст на изготовку. Глядь, вдали огонь искрится, это скачет Кобылица, — именно здесь он начинает максимально оттягивать момент, из-за чего Феликс думает, что на этом всё и пора по норам разбегаться, но не успевает он опустить ноги на пол, как Чан вскакивает с места, вскидывая руки вверх, и басисто ставит жирную точку в своей сказке: — Он ей впился в волоса! Та взвилася в небеса! Хан неосознанно и быстро прижимает высоко хохочущего в голос Хвана к себе, буквально прячась за него. Чанбин сочно матерится и уже потом смеётся, называя Криса тотальным идиотом. Уён окончательно просыпается и даже не думает, что уснёт в ближайшие часы. — Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец, — завершает Бан, бесшумно хлопая в ладоши и лыбясь. — Ох, боже, Крис, я знал, тебе нельзя пить, — вздыхает Чон, поднимаясь со стула и разминая затёкшее тело. — Кто тебе шутки пишет? — Вся жизнь — это одна сплошная шутка, знаете ли, — старший смотрит на первокурсников и наконец вспоминает главное: — Ёшкин дрын! Ребяты, время третий час, а нам завтра на пары. На этой ноте дёргается Хёнджин и начинает паниковать, мол, как он подшофе зайдёт в своё общежитие, если едва может ровно стоять на ногах. Уж было вызвавшийся проводить его не менее трезвый Джисон внезапно меняет своё мнение, предлагая ему заночевать тут, и эта затея активно поддерживается Уёном, который, перенося стулья обратно к себе, принимается рассказывать, как они с Чанбином уснули в обнимку на задних сидениях автомобиля на прошлый день рождения Криса. Хан не сразу, но припоминает то видео из машины, что взялась не пойми откуда, да и Уёна в ней ещё не было. Видимо, в ту ночь много весёлого случилось. Всё бы хорошо, если бы сам Крис не чувствовал себя как на иголках во время его быстрого повествования. Мало ли чего лишнего ляпнет и вбросит. С горе-ловеласом прокатило, но если бы перваши услышали, что у Чана есть даже не подружка, а дружок, от вопросов он бы так просто не отмахнулся и не смог перевести разговор в другое русло, как делал обычно с темой плакатов. Но вроде бы всё затихает, когда более-менее здравомыслящий Чанбин уводит засыпающего на ходу Феликса, и в комнате 181 снова воцаряется привычная тишина. Закрывая дверь и тихо составляя пустые бутылки к мусорному ведру, Бан оборачивается на кровать Джисона, на которой теснятся два тела, укрытые одеялом. Как легли, так и уснули. Этот Хёнджин для него точно любимый лучший друг. Почему-то он узнаёт в них себя и Хонджуна и вновь мысленно даёт себе пощёчину. Если Чан будет вспоминать свою первую любовь так часто, то уже через пару лет от его морального «я» не останется ничего. Надо опять отвлечь себя работой. Взяв в руки телефон, блондин обомлевает от количества сообщений в беседе секции по поводу соблюдения тишины в столь поздний час и кладёт на них большой болт, заваливаясь спать. Хан сопит на боку, пуская слюни в подушку и положив руку поперёк туловища Хёнджина, что лежит на спине, дышит через нос и сквозь сон сжимает его ладонь в своей. А на столе покоятся палка для селфи, расписанное полотно и два телефона, на которых каждый вечер в восемь часов включается фонарик. На первую пару они так и не пошли, будучи в крепких объятиях друг друга и не в состоянии проснуться.