Ожерелье из медиаторов

Оказывается, на субботу у Хана тоже появляются планы, причём непредвиденные. С самого утра Феликс кидает его в чат со всеми журналистами их курса, и там начинается бурное обсуждение встречи с кураторами и экскурсии по городу и университету. Благо Джисон проснулся довольно рано из-за внезапного сквозняка, опять же, образованным с подачи Чана, что раскрыл дверь нараспашку и куда-то свинтил, по-видимому, умываться. Спасибо, что окно на всю не распахнул, иначе бы Хан закрылся изнутри и не пустил бы соседа обратно, пока не услышит извинений за столь неожиданный подъём. Но стоит отдать ему должное — час сборов, и вот уже Джисон едет со своим новым солнечным другом на тридцать втором автобусе до вуза, по дороге рассматривая здания, мимо которых они проходили и фотографировались с Хёнджином. Он уже по нему безумно скучает и хочет вновь увидеться. Юноша печатает Хвану сообщение о желании встретиться, и тут же приходит ответ: «Жду тебя завтра около моей общаги ;3». Именно поэтому Хан едет в автобусе и улыбается как дурачок в предвкушении, словно не замечая недоумённый взгляд Ли, сидящего по правую руку. Феликс поправляет воротник идеально белой и просторной рубашки и лямки рюкзака за спиной и смотрит на слегка отстающего от него Джисона, что с безмятежной улыбкой переставляет ноги, оглядывая аллею перед главным корпусом университета. Вокруг много деревьев как лиственных, так и хвойных, таблички-указатели на трёх языках, фонарные столбы, скамейки с резными железными подлокотниками и асфальтированные тропинки, ведущие вглубь кампуса к выглядывающей из-за листвы многоэтажной библиотеке и разным корпусам, некоторые из которых вообще разбросаны по всему городу. Хан ненадолго останавливается перед картой этого обширного по масштабу места и пытается сориентироваться и понять, где есть их, журналистов, корпус. Отсюда пять минут ходьбы по закоулкам за главным зданием, вроде неплохо, могло быть и хуже, главное, чтоб потом пришлось бы сломя голову нестись из корпуса в корпус на разных адресах. Вот смеху-то и возмущений будет. — Идём, — голосом строгой мамочки зовёт его Феликс и берёт под руку, уже издалека видя собравшуюся у вуза толпу студентов, и тот отлипает от карты, следуя с ним. — Мы будем учиться тут недалеко! — изрекает Джисон, выпутываясь из рук друга, и загорается ещё ярче. Удивительно, но кураторами всё не ограничивается — рядом с ними, скорее во главе, стоит профорг, о котором Джисон уже наслышан, но Крис не потрудился объяснить, что он есть такой за фрукт. А он царь и бог всего факультета, несущий за него ответственность по целому ряду вопросов на чисто добровольной основе. Проще сказать, самоубийственная муть. Подписываясь на такое, ты либо должен иметь железные нервы, либо много пить. За здоровье этих индивидов принято свечку ставить всем потоком. А также про них старшие курсы травят много баек, и, как показывает опыт, присутствуют радикальные мнения: либо любовь до фетиша, либо ненависть — середины не существует. Феликс притягивает всех своей общительностью, открытостью и добродушием и необычайно быстро находит их так называемых коллег по цеху, с которыми им предстоит учиться эти четыре года. Вместе они слушают рассказ об университете, обсуждают опубликованное наконец расписание, удивляются набором пар. Особенно их вводит в ступор нечто под названием «Критическое мышление». Чуть позже с этим вопросом пишет Хёнджин, и они с Ханом сходятся на мысли, что это что-то из разряда анализа для дальнейшего обучения, хотя чем-то сверхувлекательным от него явно не веет. Это «мышление» стоит на понедельник лекцией вместе с «введением в образовательную деятельность». По окончании экскурсии, что больше походила на простую прогулку с рубрикой вопрос-ответ, пять одногруппников остаются в кампусе на скамейке и размышляют над предстоящей учёбой. Первая неделя будет вводной, чтобы освоиться и влиться в среду, но потом… — В четверг все студенты факультета журналистики пройдут тест по английскому языку на распределение уровня для последующего разделения на подгруппы, — читает с телефона Джисон и поворачивается к Феликсу, что подошёл почти к краю тротуара и глядит вперёд, высматривая нужный пазик. — Я надеюсь, мы с тобой будем в одной подгруппе. — А ты хоть знаешь свой уровень? Я нет, — не отрываясь от потока машин, спрашивает Ли и вскоре садится на лавочку на остановке, потому что сейчас подъедут не их автобусы. Хан пожимает плечами на его вопрос. Спустя пару минут подходит другая маршрутка с другим номером, вообще не та, на которой они сюда приехали, но судя по указанному пути, что она проделывает, она в принципе может довезти их до нужного места. По крайней мере, так думает Феликс, хватает друга с собой со словами: «в Китай точно не уедем!» и падает в самый конец автобуса, заинтересованно смотря в окно. Джисон отчего-то ёжится, немного брезгливо придвигается к нему, чтобы об него не тёрлись ненароком, и поджимает губы в надежде доехать до общежития целыми и невредимыми. Ли снова, как тогда в аллее, берёт его за руку, прижимая к себе и уверяя, что никто его не украдёт, а юноша глядит вниз и молится всем известным богам, что ему не отобьют ноги до их остановки. Феликс наблюдает за сменяющимися домами и трамваями, памятниками и магазинами, парками и детскими площадками и почему-то нутром чует, что что-то не так. Где их многоэтажные панельки, стадион или хотя бы Макдональдс, которые он видел вчера из такси по пути в общежитие? Людей с каждой короткой остановкой становится всё меньше, пейзажи всё неизвестнее, а глаза Хана под боком всё больше и напуганнее. Так продолжается какое-то время, и внезапно автобус тормозит, заезжая на какую-то площадь со множеством таких же маршруток. Вот вам и Китай. Хан уже лезет в карман, чтобы попрощаться с мамой, признаться во всём Джинни и написать Крису, чтоб не ждал, как вдруг в этот момент к ним поворачивается водитель. — А чего это вы тут сидите, потеряшки? Это конечная, — выдаёт он и даже не старается скрыть улыбку. — Извините, а мы не местные, не знали, — не теряется Ли, вставая с места, и направляется к мужчине. Садится на сидение ближе к выходу и заводит с ним беседу, пока дрожащий Джисон в полном шоке плетётся сзади и приземляется неподалёку. — Первокурсники, небось? Хан уже просто хочет попросить открыть дверь, выскочить отсюда и вызвать такси. И пусть он потратит в разы больше, чем на проезд на автобусе, но в общественный транспорт он больше ни ногой. Но он продолжает сжимать ладони на трясущихся коленях под разговоры Феликса и шофёра об университете, семье и городе. — Ого, ваш сын международник улетел работать в Штаты? Повезло, а мы журналисты, только приехали, вот ничего и не знаем ещё, — смеётся блондин, положив ногу на ногу. А Джисон считает, что это им очень хорошо повезло и что сейчас не глубокая ночь. Именно сейчас вспомнились слова Чана. — Ладно, сидите тут, я за кофе себе сгоняю и поедем, — заключает водитель и хлопает дверью. Взгляд Феликса перемещается на поражённого до глубины души одногруппника, который выглядит белее его рубашки. — Хани, дыши, мы не в Китае и никто нас не съест. В конце концов они добираются до знакомой местности, и Джисон выдыхает и едва не начинает целовать ступени при входе в общежитие, а Ли предлагает ему передохнуть в диванной зоне перед турникетами. Пока Хан драматично разваливается на диване, словно только что победил огнедышащего дракона, Феликс осматривает вестибюль с высоким потолком, выглядывает в окно, на подоконнике которого стоит коробка с письмами, почтовыми извещениями и старыми квитанциями, замечает проход во второе крыло, где живут другие курсы и факультеты, тогда как их — в левой стороне, а также небольшой спортзал и стеклянные двери круглосуточной учебной комнаты, куда студенты приходят или учиться, или проводить какие-либо собрания и мероприятия. Чанбин как-то сказал вчера, что эта «учебка» заполняется полностью только в декабре и мае, когда у всех всё горит, подкрадывается сессия и просто невыносимо что-то учить в своей комнате, где, помимо тебя, живут ещё два таких же бездельника, что весь семестр откисали, и только сейчас проснулись. Джисон вскоре выпрямляется и нормально садится, предоставляя место одногруппнику, но тот резко зовёт его и шепчет: «смотри». Из дальнего левого коридора появляется кудрявая шевелюра, на ходу здоровающаяся с вышедшей из своего кабинета заведующей и тормозящая перед турникетом, и под его писк тихо матерится. Бан Чан собственной персоной, разодетый в чёрную расстёгнутую ветровку и неизменные белые кроссовки, бодрый как огурчик, как неожиданно и приятно. Со второй попытки ему удаётся обойти эту упрямую систему безопасности, и он с явным удивлением в глазах замечает привычные лица, приближаясь к ним. — Вот дура, никогда с первого раза не срабатывает. Сколько лет, сколько зим, первокуры, — от того, что Хан вчера провёл аналогии с Феликсом и цыплёнком, ему становится очень смешно от такой вариации слова. — Уже нагулялись, Хани, а чего так рано-то? — открыто усмехается Крис, наклоняясь к нему и заглядывая в лицо. — Да мы тут случайно не на тот автобус прыгнули, могли бы ещё раньше вернуться, — объясняет Феликс, хотя и не понимает, с каким именно расчётом спрашивает Чан. А тот всё не унимается и подкалывает дальше: — И откуда вы досюда бежали? С самого Китая? — Опять этот ваш Китай! — Джисон от негодования аж поднимается и топает ножкой как маленький ребёнок. — Сколько можно? — А что, уже было? Смирись, шуток будет много. Будь моя воля, я бы выбрал учить китайский, но ты же знаешь, я не ищу лёгких путей, — горделиво подмигивает Бан и, посмотрев на наручные часы, хватается за курчавую голову. — Я щас опоздаю! Аньён! — и выскакивает из общежития прямиком в подъехавшую легковушку.

***

Поев богатый багет с дешманским спредом и дочиста протерев стол, Хан бездумно проводит медиатором по струнам гитары на ногах и смотрит куда-то в точку на противоположной стене, над кроватью Чана. Он уже повесил многострадальных «пилотов» обратно, кое-как и не без криков сварил рис, который в процессе варки слипся, стал похож на кашу-малашу и по вкусу вообще получился пресным и несолёным, достал из чемодана свой громоздкий ноутбук, что с Windows XP и грузится дай бог со скоростью черепахи. Этого динозавра даже будить, то есть включать иной раз не хочется, чтоб не выл как буря над ухом. Джисон уже думает, что будет открывать его только в декабре и мае. Тогда же начинается горение задницы? Чтобы зря времени не терять, он решает выучить ещё одну песню, всё-таки запускает ноутбук, выводя на экран наглядный разбор «Звезды по имени Солнце» Цоя с аккордами и табами, и негромко включает композицию на телефоне, тихо подпевая. Плектр слегка зажат между пальцами, проезжается по шести струнам под лёгкий звук и приглушённое пение юноши и вдруг соскальзывает на пол. Хан вздрагивает от пришедшего уведомления из беседы секции о том, что в десять вечера они должны собраться на кухне, чтобы рассказать новеньким о всех правилах и устоях их блока. Ну, надо так надо. Увидев время, Хан летит к окну, чудом не снося со стола и без того живущий на добром слове ноутбук, отмахивает в сторону занавеску и залезает на тумбочку, включая на телефоне фонарик. Спонтанно, просто ни с чего, но он хочет проверить, дома ли сейчас Хёнджин, и увидеть его хотя бы так, хотя бы издалека, хотя бы на секунду. Может быть, это зачатки их будущей личной традиции. Джисон любит его. Правда, любит, но как-то по-другому. Любит чувствовать и слышать Хёнджина в мелочах, в мыслях, в запахе. Но это его и пугает. Если однажды его только из-за лживых слухов избили, сломав рёбра, что с ним будет, если эти слухи станут реальными фактами? Иногда Хану хочется спрятаться от всего мира, забрав с собой Джинни, и сделать всё, чего не позволял себе раньше: сказать, что безмерно любит его, его внимание, его голос и присутствие, что находит его в наклейке белки на корпусе гитары, в своих крашенных ногтях, в ливне и лазанье, что хочет прикоснуться к его пальцам, обнять за талию, прижать к трепещущему сердцу и никогда не отпускать. Но Джисон боится. И в первую очередь боится Хвана, который точно знает, чего хочет, и не понимает этого. Хёнджин зачастую делает очень странные вещи, выбивая почву из-под ног и заставляя оцепенеть или затихнуть. Хан верит, что когда-нибудь и ему выпадет возможность удивить его, если не уже. А пока он светит фонариком из окна, намереваясь с минуту на минуту увидеть такой же в здании напротив и в очередной раз раздумывая над вопросом, кто же ему Джинни? Он лучший друг, с которым они могут сутки напролёт дурачиться, обсуждать самые важные дела и полный бред ни о чём, есть из одной тарелки и пить из одной бутылки, мечтать об одном и том же, реветь под девчачие песни и ржать как кони с самого бородатого анекдота, заботиться друг о друге, обниматься под проливным дождём, ночным небом или знойным солнцем, сидеть слишком близко и чувствовать дыхание на себе… Стоп… где же грань? Джисон вовремя выныривает из своих мыслей, замечая появившийся огонёк в окне Хёнджина. Это точно оно — четвёртое справа на пятом этаже. Хван чертит фонариком в воздухе первую букву имени Хана, и тот делает то же самое. Почему, когда дело касается дружбы, то он чуть ли не первым готов сотворить какую-нибудь глупость вместе с Джинни и только с ним, а когда касается любви, то он хочет провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть перед собой его? Юноша улыбается до тех пор, пока невольно не вспоминает их последнюю встречу. Вспоминает, как спьяну порывался поцеловать Хёнджина прямо там, в подъезде, или на теплотрассе, заигрывая так же, как Хёнджин. И тут приходит осознание, что он его уже удивил и сполна, — он их сфотографировал. Рука с телефоном со всё ещё включённым фонариком начинает трястись, горло сжимается и Джисон закрывает себе рот, чтобы не закричать. — Ссыкло! — шипит под нос он, стараясь быстро сморгнуть застилающие глаза слёзы, и опускает голову, сгибаясь. — Жалкий трус! Хан откидывает от себя телефон куда-то на кровать и прячет лицо в руках, сокрушённо падая на подоконник и содрогаясь от беззвучных рыданий. Он совсем не понимает, что он натворил, как это получилось и что будет дальше. Джисон потерялся ни на тёмных городских улицах, ни в автобусных маршрутах, а в противоречивых чувствах. Он должен перестать бояться, должен сам разобраться в себе, должен наконец принять себя после двух лет мучительных терзаний. Слишком много должен… Почему Хёнджин может легко себе позволить дерзкие выходки и жесты заботы, не держать в голове мысль «что между нами?» и просто взять за руку, а Хан нет? Возможно, у Джинни более явные знаки любви, чем у него? Он поднимается, хмуря брови и вытирая лицо дрожащими ладонями, и даёт себе клятвенное и твёрдое обещание: поцеловать Хван Хёнджина завтра.

***

Перед тем, как пойти на собрание, Джисон моет лицо ледяной водой, чтобы хоть как-то избавиться от опухших глаз от долгого плача. Почему его прорвало на слёзы именно сейчас, когда через несколько минут он предстанет перед сборищем незнакомых людей? Потому что он слишком долго пытался игнорировать свои чувства, убегал от них и скрывался — прятался от себя. Он ещё не знает, что подумает и решит Хёнджин, но завтра всё образумится. Смотря на своё отражение в зеркале над раковиной, Хан замечает мелькнувшего в коридоре Чанбина, спешащего на кухню, и это знак, что начинается сбор, а у него нет никакущего желания там быть. Но Крис сказал надо, иначе можно многое упустить. Через пару мгновений Джисон стоит на кухне, оперевшись на стол сзади и скрестив руки на груди. Феликс прибегает едва ли не последним и встаёт около Хана. Чересчур радостный и воодушевлённый по сравнению с ним, идеальный контраст. Собрание ведёт высокая девушка с длинными густыми волосами, что представилась старостой, и рассказывает что-то о важности уборки за собой во время приготовления пищи, что тут тоже установлена камера, которую можно наблюдать в углу на потолке, что в обязанности дежурной комнаты входит вынос мусора из урны около стола и контроль за чистотой кухни в целом, чтоб не заводились тараканы. Важный момент — полы, туалеты, душ и всё такое мыть и драить не нужно — на то есть уборщица, которая приходит через день, так что всего лишь стоит облегчить ей задачу. Половину Хан не слушает, потому что рядом с ним Ли усиленно строчит в беседу самые ключевые моменты, и сосредотачивается на физиономиях обитателей секции. Такое чувство, что пара-тройка из них вылезла из комнат впервые за несколько лет. По виду стереотипные четверокурсники. Есть и те, от которых веет какой-то враждебностью, видимо, это на них недавно наткнулся Феликс. Женская часть коллектива держится обособленно, шесть девочек постоянно шепчутся и переговариваются. По списку из беседы их человек двадцать, но здесь наберётся около пятнадцати, не больше. Девушка говорит, что к ней нужно обращаться по любому поводу, что касается жизни в секции, и просит задавать вопросы, а Джисон уже мысленно находится под горячим душем и нежится в кровати. — Ну, если всем всё ясно, тогда бразды дежурства переходят к первой комнате. Тут есть её представители? — Хан возвращается в реальность после тычка в бок и ойкает, привлекая на себя всё внимание. — Я из первой, — отзывается он, пряча руки в карманы. — О, у Бана пополнение! В кои-то веки! — выпаливает какой-то рыжеволосый парень в спортивках в дверном проёме и что-то принимается печатать в телефоне. Джисон не оценил юмора и просто кивает девушке, которая сразу же всех распускает, а сама идёт мыть посуду, что была оставлена ею же в раковине. Юноша быстро топает по коридору к себе, как его догоняет Ли. — Ты расстроился, что сейчас ваша очередь дежурить? — спрашивает блондин, выглядывая из-за плеча. — Не беспокойся, я могу тебе помогать за Криса! Только скажи. — Нет, — отрезает тот, резко останавливаясь перед дверью. — Я просто устал, — и заходит внутрь, но не закрывается. Феликс считает это шансом войти и проскальзывает за ним. Хан утыкается лицом в подушку, положив руки вдоль туловища, и совсем не хочет шевелиться. Эти самокопания такие энергозатратные. — У тебя что-то случилось? С мамой поссорился? — всё не отстаёт Ли и садится на стул, где обычно сидел Чан. — Расскажи, тебе станет легче. — Нет, всё нормально, — упрямо бурчит он в подушку. Не привык он к чужой посторенней заботе, доброте и вниманию и не знает, как нужно поступать и реагировать, так с ним мог обходиться только Хёнджин, которому он всецело и полностью доверяет себя и свою жизнь. Эх, опять Хёнджин! — Ненормально, — почти грозно заявляет Феликс и кладёт руку ему на голову, поглаживая и немного взъерошивая каштановые волосы. Так легко, непринуждённо, будто делал это всегда. Джисон перестаёт дышать, жмурясь сильнее, и неосознанно сжимает руки в кулаки, из-за чего касания прекращаются. А ведь Чан говорил, что со временем недоверие, скованность и замкнутость пропадут. По-видимому, с ним это произойдёт поздно, нежели рано. Опешивший Ли прижимает ладони к груди, наблюдая за поведением друга, и искренне надеется, что этот жест его никак не разозлил. На самом деле он больше смутил его. Хан с красным лицом поднимается, садится на ноги и вздыхает. — Ничего я не знаю и не умею, — произносит он и бьёт кулаком ни в чём не повинную подушку. — А вот это нормально, — усмехается Феликс, уперев руки в боки, и вдохновенно продолжает: — Мы ещё совсем молоды и многого не понимаем, поэтому нас бросают к таким же, как мы, консервироваться в социуме, узнавать и учиться новому! «К таким же, как мы», — Джисон цепляется именно за это и думает о Джинни. Он такой же, верно? Нет, Ликс не поймёт, и он его потеряет. А солнечный мальчик говорит за двоих: — Если ты паришься из-за совершённых ошибок, не знаю, то это тоже нормально, друг! — он всё-таки осмеливается положить руку ему на плечо и слегка похлопать в знак поддержки. — Все ошибаются, ошибки делают нас лучше. Главное, вовремя их исправить. Что-то в его речах всё же есть, что-то важное, что может иметь к Хану прямое отношение, вот только, что именно, он не в состоянии понять. Значит, он уже положил руку на раскалённую печь, может быть, пора обжечься? — Спасибо, Ликс, что ты здесь, — всё, на что хватает Джисона, и он встречается с ним взглядом, в котором видит прямой намёк на чистосердечие. — Если что, я всегда готов помочь, — Феликс лучезарно улыбается, как обычно, щурясь, и поднимается. — Ты завтра дома? — Нет, уйду напротив к другу, — почему-то от последнего слова потеют ладони. — Надеюсь, ненадолго. — Ты дружишь с ними? — Ли не глядя указывает в окно и принимает в ответ кивок. — Ого, там же исследователи естественных и языковых наук ютятся! — А ещё дизайнеры, — Хан больше начинает волноваться. Ещё секунда, и он спалится. — И твой друг дизайнер, — даже не вопрос. — А хочешь, я завтра испеку брауни, и ты его угостишь? Блондин буквально загорается этой идеей, более того, желает опробовать кухню и плиты, в частности. Джисон принимается отнекиваться, мол, завтра зайдёт в магазин по дороге и что-нибудь купит, но Феликс прямо настаивает, и не остаётся ничего, кроме как согласиться. Ли радуется и увлечённо проговаривает свой план на день, надеясь успеть всё сварганить до ухода друга. С щелчком открывается дверь, и две пары глаз устремляются на вошедшего. — Опять вы кричите, — выдыхает Чан, перешагивая порог из последних сил, и ставит очередной контейнер на холодильник, наклоняясь к зашнурованным белым кроссовкам, одна из которых немного запачкана грязью, что становится причиной ещё одного недовольного бубнежа старшего. — Ты сегодня аж на полчаса раньше, — замечает Хан, взглянув на время на телефоне. — Короткий день. — Прямо уж очень значительно короткий, я посмотрю. Ты на ногах еле держишься, — хмурит брови Ли, но тот его будто не услышал, отдавая распоряжение: — Молодёжь, кто-нибудь проверьте душ, — и ложится на спину на заправленную кровать, закрывая глаза. Напоминает одного деятеля из мавзолея или фараона из саркофага. Первокурсники смотрят то на него, то друг на друга, но в итоге Феликс предлагает свою кандидатуру для столь важного поручения. Он, попрощавшись с Ханом и пообещав ему бомбический брауни, лучше, чем кекс у девчонок, на что Чан открывает один глаз, идёт в коридор, откуда вскоре кричит в их открытый настежь проём «свободно!» и топает к себе, по пути прикидывая, всё ли у него есть из ингредиентов для завтрашнего кулинарного шоу. Крис со своим фирменным стоном великомученика восстаёт из гробницы, хватает полотенце, снова открывая обзор на злополучный плакат, и шаркает в душ, захлопывая его дверь так, что стены комнаты, в которой остался сидеть один Джисон наедине со своими размышлениями, вздрагивают вместе с Джисоном среди четырёх светло-голубых стен. Завтра ему предстоял поцелуй с Хван Хёнджином.

***

Девять утра. — Внимание, пожарная тревога! Просим вас сохранять спокойствие и покинуть здание. При движении руководствуйтесь схемами эвакуации и световыми указателями выхода, — и дальше то же самое, но уже на английском, и по несколько раз, на что Чан фыркает всякие проклятия в адрес этого несправедливого мира и отворачивается к стене, ещё выше натягивая одеяло к голове, хотя, кажется, больше некуда. Этот неумолкающий мужской голос — первоклассный будильник в любое время дня и ночи, а также спонсор ночных кошмаров всех общажных. Джисон резко подскакивает, не успевая толком открыть глаза и осознать ситуацию, прыгает в свои тапочки и судорожно ищет паспорт, а это вошканье лишь сильнее выбешивает Криса в его единственный выходной, который уже подпортился каким-то горе-шеф-поваром на кухне, что, по всей видимости, опять забыл про свою кипящую гречку на плите и ушёл восвояси. Не впервой, плавали уже. И он понимает, что каждый год история повторяется — именно в первые месяцы жизни в общежитии из-за не освоившихся и неумеющих пока готовить студентов случаются по большей части ложные срабатывания пожарной сигнализации, поскольку эта хрень реагирует на любой, в прямом смысле любой, запах, будь то резкие духи или малейший дым. Исключение — четвёртая комната, парни которой там уже не первый год парят и им ничего за это не было и вряд ли будет. Их будто сам бог оберегает от участи быть пойманными пожарными и штрафа. Но Хан обо всём этом не знает, потому, в панике натянув толстовку на пижамную футболку, подбегает к Бану и начинает его трясти. — Крис, вставай, мы сейчас сгорим! — вот и закончилась его общажная жизнь. Он уже думает, как доложит маме о том, что станет жить на улице, потому что съёмку квартиры они не потянут, или будет куковать у Джинни в комнате на коврике около его кровати и оберегать его сон. Такая мысль его почему-то привела в странный восторг, что он будет жить с Хёнджином, но всё-таки не хотелось особо менять своё место обитания. — Закрой дверь на ключ изнутри и ложись спать, Хани, я устал, — мычит Чан, никак не шелохнувшись, и продолжает тихо сопеть в подушку. И вот опять нужно закрыться, как и в случае с протравкой тараканов. Что тут за традиция не следовать предписаниям свыше и банальным правилам безопасности? Как они ещё все живы после такого образа жизни? Телефон Джисона разрывается от уведомлений и сообщений насчёт этой пожарной тревоги, а он не бросает попыток разбудить соседа под дикий ор диктора из динамика над дверью, который всё предупреждает на двух языках. — Это серьёзно, кажись, я чую запах гари! — он озирается на выход из комнаты, и Крис одним сильным движением скидывает с себя его руки. — Дверь закрой, говорю, — звучит уже в разы устрашающе и сердито, и старший, в конце концов, тянется к своему телефону, сонными и слипающимися глазами проверяя беседу секции. — Пиздец, — и вновь утыкается в одеяло. — Я не хочу тебя тут оставлять, — обиженно произносит Джисон. — Ты что, самоубийца? От такого сравнения у Криса внутри всё холодеет, и он садится на кровати, становясь похожим на грозовую тучу, и пусть растрёпанные светлые кудряшки всегда делали из него милого и пушистого, сейчас они сродни змеям Горгоны, потому что Хан замирает на месте при виде настолько раздражённого и злого Чана. — Или ты сейчас же унимаешь свою истерику и закрываешь дверь, или вали на улицу, но я не пущу тебя обратно до конца дня, ясно? Джисон обомлевает, качая головой. От прошлого добродушного и приветливого Криса не осталось ни следа. Неужели его настолько сильно вымотала работа? А что будет, когда начнётся ещё и учёба? Он не понимает, что с ним происходит, потому на ещё большей панике выбегает в затянутый дымом коридор один, даже не удосуживаясь закрыть дверь, из-за чего та хлопает ручкой по двери второй комнаты. — Ах ты, сука! — Крис аж задыхается от такой наглости, не то что от вонищи, и, наплевав на камеру в углу, наполовину показывается в секции и с грохотом закрывается ключом. Если ещё кто-нибудь его сегодня потревожит, он начнёт убивать. Спустя несколько минут старшекурсник осознает, что снова дал слабину перед внутренним маньяком контроля, которого неоднократно загонял в глубины своего разума, и в итоге выпустил его наружу на виду у и без того напуганного Хани. Минхо постоянно говорил, что стоит бороться с излишней тревожностью и желанием всё контролировать, и даже доказывал ему на своём же примере благодаря врождённой флегматичности, мол, я же не пытаюсь за всем следить, и мой мир из-за этого не разваливается. Хоть они оба те ещё перфекционисты до головной боли, у Ли мир разваливается совсем по другой причине. Но Чан не хочет в данный момент так загоняться и просто корит себя до самого вечера. Джисон быстро перебирает ноги, спускаясь по ступеням с восьмого этажа, потому что лифтом пользоваться в таких случаях категорически нельзя, и, проходя мимо вахты, замечает на долю секунды стоящего там с опущенной головой Феликса, и на это мгновение сжимается сердце. Это из-за него, что ли? Выйдя на улицу к внушительному скопищу студентов и кутаясь в толстовку от пронизывающего сентябрьского ветра, он смотрит на подъехавшую пожарную машину, из которой выходит пара мужчин в обмундировании и с бумагами. Юноша успевает подслушать разговор недалеко стоящих от него парней, и, как оказалось, одного из них, рыжего, он видел вчера на кухне. Тот самый шутник-любитель. — Цыплёнок всё спалил там, хочет, чтоб мы побегали с утра пораньше, жопу поморозили. Да и похуй, я всё равно собирался курить, — и достаёт сигарету, начиная дымить, от чего Хан морщится и отходит, но так, чтобы продолжать их слышать. Значит, это был Феликс. Как же ему довелось сжечь кухню? Его теперь выселят?! Но слушать дальше не получается, потому что кто-то шибко умный включает музыку из машины, припаркованной около здания. Под песни Меладзе Джисон наконец берёт в руки телефон, печатает Джинни о случившемся и вскоре видит, какой бомбёж устроили в их беседе. Понятно, тут не только Крис скажет «пиздец». Мысли опять возвращаются к нему, и эта ситуация, безусловно, оставляет некоторый отпечаток. Что это вообще была за техника манипуляции? С чего вдруг Чан так взъелся, что практически выгнал его из их же комнаты? Ой как не хотелось принимать факт его двуличности, но всё наталкивало на это. В какой-то момент машина сигналит и уезжает, заставляя возвращающихся в общежитие жильцов толпиться у двух входов и турникетов. Хан с мрачным выражением лица сжимает в кармане телефон и паспорт и понимает, что сейчас ему идти назад к Крису совсем не вариант. Зато можно выцепить Чанбина или самого виновника торжества Феликса и посидеть у них. Быть может, там и третий сосед объявился. Кое-как затолкавшись в лифт, потому что пешком топать на восьмой этаж, уж это извините, Джисон жмётся к стене, дабы избежать нежелательного контакта с незнакомцами, и через несколько минут оказывается в своей «почти сгоревшей» секции. Он проходит на кухню, где ещё остался едкий запах гари, и чувствует холод от полностью раскрытой двери балкона. Всё из-за неисправной духовки, из которой несёт, как от пылающей покрышки, а на конфорках плиты стоит оставленный противень с тестом. Вот оно что… На кухне появляется Ли с немного отёкшими глазами, который молча ставит лист в соседнюю духовку, как ему сказали, более рабочую, настраивает температуру и кивком головы предлагает Хану пройти к себе. — Я ничего не спалил, — оскорблённо утверждает Феликс на кровати, прижав ноги к груди и обняв их, и глядит вниз, чтобы не пересекаться с двумя недопонимающими взглядами. — Печка ещё до меня была сломана, а мне никто ничего не сказал, потому что у нас секция придурков. Меня сейчас староста поймала и сказала, типа правой не пользуйся, она дымит. Да я заметил, дорогуша! Зато ходит вся такая важная-бумажная, модная пенка с кислых щей. На этом моменте Джисона прорывает, сидит на своём излюбленном месте, за столом у окна, и ржёт, перетягивая теперь на себя всё внимание. Такого выражения он ещё ни в жизнь не слышал. Чанбин спустя время тоже заражается его хохотом, и вот они уже оба угорают с говора друга. — Да ну вас, двоих! У меня стресс, а вам всё ха-ха! — Так мы не над ситуацией, а с модной пенки! — сквозь дикий смех проговаривает Со и хлопает себя по коленям, а Хан утирает выступившие слёзы, старательно пытаясь успокоиться, но его разносит только сильнее при виде насупившегося лица Ли. — Ой, Ликс, прости, — выдаёт юноша, через слово вдыхая. — Я тебя на вахте видел с охранниками. Это они тебя поймали? Что говорили? Тебя выселят? Вот это уже посерьёзнее будет. Чанбин перестаёт смеяться, желая услышать ответы на вопросы Джисона. — Нет, я просто поставил духовку разогреваться, а она как давай вонять, — тут глаза Феликса от возмущения становятся раза в два больше. — Сработала пожарка, ну, и они меня по камере сразу нашли, прибежали. А я что, стою, поскольку я не виноват в беспечности администрации и плотника. Они провели меня вниз, сказали на бумаге описать, что случилось, пообещали разобраться и сделали предупреждение, всё. — К слову, это были не охранники, хотя они и любят себя так величать, — добавляет Со и идёт к холодильнику, на ходу рассказывая: — Это оперотрядники, такие же студики, как мы все, только более напыщенные и привилегированные. Ничего особо не делают, только прессуют, ловят пьяниц в коридорах и стучат в дверь, если вы шумите посреди ночи. Ещё в особо запущенных случаях заставляют писать объяснительные, но это больше относится именно к спалившимся во время попойки. — Не хотелось бы на таких наткнуться, — ёжится Хан, принимая у него вскрытую пачку песочного печенья. — А откуда ты знаешь? Тебя ловили? — Мне как-то Крис рассказывал, что их неожиданно поймали на лестничной клетке, когда они пьяные спускались на этаж ниже к МО-шникам, а потом сидели на ступенях и корявым почерком царапали эти извинения. — Они? — подаёт голос Феликс, выгибая бровь. — Он и его бывший сосед. Тут Хана как громом поражает. Опять всплыл этот без вести пропавший сосед Чана. Кто он, где он сейчас, что случилось и почему он сменил место жительства? По словам самого Чана, тот съехался с девушкой два года назад, но почему всё окутано такой тайной, словно его приняли на службу в сверхсекретную организацию. В голове роится множество вопросов, но Джисон отваживается задать только один, надеясь не огрести за выпытывание таких подробностей. — А что с ним стало, если не секрет? — Он перевёлся, не понравилось ему здесь. — Жить или учиться? Замерев на пару секунд, Чанбин убирает печенье ото рта и щурится на друга перед собой, тогда как Феликс ощущает какую-то повисшую напряжённую ауру, сгущающуюся вокруг него. — К чему такие вопросы, Хан? Джисон часто моргает, признавая, что зашёл слишком далеко с этим блиц-опросом, и отмахивается, мол, просто интересно было, не хочешь — не говори. Ли уходит на кухню проверить бисквит, приоткрывает дверцу духовки и улыбается. Всё в порядке, ещё минут пять, и можно доставать. Пока блондин смотрит на проезжающие мимо автомобили из окна, из четвёртой комнаты выходит высокий рыжеволосый юноша с пустой бутылкой из-под минералки. Он, закатав рукава длинной чёрной и незастёгнутой рубашки, набирает в неё воду и поворачивает голову к Феликсу, стоящему спиной с кухонным полотенцем. — А вот и причина смуты, — не удерживается он от комментария, вынуждая того развернуться и взглянуть на него и его полуоткрытое туловище полностью невозмутимым взглядом. — И тебе доброе утро, — хмыкает Ли, поражая своим глубоким голосом. Рыжий не может мысленно соотнести увиденное с услышанным и морщится. — Минги, куда пропал?! — слышится из его комнаты, и юноша отходит назад, бросая напоследок: — Попадись ещё, цыплёнок, я тебя первым отсюда выпну. Почему-то у Феликса появляются предположения, что именно этот парень в своё время тоже прокололся в чём-то подобном и это его болевая точка. Но отбросив эти детские и мнимые угрозы, он со спокойной душой семенит в комнату с противнем, где его встречают радостными возгласами, за что получают в беседу секции сообщение от Чана «хватит орать» явно в их адрес. — Что-то он злой сегодня, — прыскает со смеху Чанбин, разливая кипяток по кружкам, и отдаёт одну с принтом «ничоси» Хану. — Ах, да, воскресенье же. Для него это очень веский аргумент. — Мы с ним немного повздорили, и он закрылся, отказавшись меня пускать, — Ли поднимает глаза, полные нескрываемого удивления. — Это поэтому ты до сих пор в пижаме? Так и знал, что он тиран! Собака на сене! — Скорее волк, он буквально хотел меня загрызть, если я не повинуюсь. Я могу его понять, но потрудился бы он хотя б объяснить, что ли, — расстроенно говорит Джисон и глядит в кружку. — Да не бери в голову. С Чаном лишь иногда бывает трудно, — вносит свою лепту Со, наблюдая, как Феликс режет свежий и ещё горячий брауни. — Так-то он хороший парень, но уж больно сильно запаривается и много думает, от того и бесится, что всё идёт не по его плану.

***

С мыслью о поцелуе Хан идёт к соседнему зданию. Сегодня это свершится. Не важно как и не важно где. Он поцелует Хван Хёнджина. Юноша в ожидании опирается на железные поручни, что с обеих сторон ступеней при входе в седьмое общежитие и с которых уже слезла краска в некоторых местах, и держит в руке пакет с довольно большим контейнером с фиолетовой крышкой, наполненным бисквитом. Обещанный подарок от Феликса, половину которого пришлось с боем отвоёвывать у Чанбина. Хоть Ли говорили, что он накладывает много, он ответил, что это наоборот мало. Одетый в кашемировый бледно-розовый свитер и зелёные штаны в клетку, Хёнджин уже мчится к нему на всех парах, перепрыгивая ступени и маневрируя на поворотах, и встречает его порывистыми объятиями, почти снося с ног. Джисон успевает подумать, что если и полетит вниз до асфальта, то только с Джинни в руках. Хван держит его так близко, кладя подбородок на плечо, и сжимает так сильно, что уже давно зажившее ребро начинает покалывать. — Это тебе, — протягивает он пакет, наконец отлипая от высокого юноши. Тот достаёт увесистый контейнер и двумя руками немного встряхивает, всматриваясь в мутные прозрачные стенки. — Выпечка? Ты сам стряпал? — Хёнджин изумлённо хлопает глазами, расплываясь в широкой улыбке. Он выглядит таким счастливым от того, что Хан сделал что-то лично для него, и даже не хочется признаваться, что это от Феликса, которого он никогда не видел. Но это дело поправимое, ведь скоро день рождения. — Нет, это от одного очень хорошего соседа по секции, — улыбается Джисон, в смущении убирая руки назад. — У тебя такие хорошие соседи, бельчонок! Идём к нам! Весь путь до турникета Хан молится, чтобы его отпечаток сработал и его не турнули отсюда куда подальше. Его успокаивает Хван, что стоит по левую сторону, и они одновременно прикладывают большие пальцы к датчикам, затем следует привычный одобрительный писк и зелёный свет. Джисон не верит глазам — ему удалось пробраться в соседнюю общагу к Джинни! Сегодня точно необычный день. Смеясь, они проскальзывают к лифту, дожидаясь его и входя, где уже Хёнджин спрашивает: — Ты почему в пижаме-то? И Хан рассказывает всё, о чём не изложил в сообщениях: о сумасшедшем Бан Чане, о странных жителях секции, о Чанбине, о Феликсе и пожарной тревоге в девять утра. Хван заинтересованно кивает, иногда реагируя: закатывая глаза, чересчур громко охая и вскидывая руки. Это выглядит так забавно, словно он действительно там был, всё видел и примерно такие же чувства испытывал. — Бедный мальчик, он, наверное, так перепугался, как и вся округа, когда услышала вашу тревогу — орёт она шибко громко, — с этими словами Хёнджин открывает дверь своей комнаты с номером 253. Комната, по размерам и наполнению напомнившая 187-ую, наполнена светом, несмотря на тёмные бордовые шторы, сдвинутые в один край, и около окна нет стола. Серый холодильник немного выше и полок на стене над обеденным столом больше. За кроватью Хёнджина, что находится в том же месте, что и кровать Хана, стоит ещё запечатанный мольберт, а на подоконнике уже знакомые ему краски и кисточки, которыми они закупались перед переездом. Одна койка снизу и вовсе пустует, сверкая пружинами, и тут Джисон невольно вспоминает почти мифического Чон Уёна — он вроде есть, а вроде и нет. С верхней кровати свисают ноги черноволосого юноши, сидящего с толстенным словарём на коленях. — Знакомьтесь! Ким Сынмин, это мой друг Хан Джисон, журналист, — начинает Хёнджин, предварительно сменив шлёпки, и встаёт между ними, показывая то на одного, то на другого. — Хан Джисон, это мой сосед и переводчик Ким Сынмин. Пока ребята обмениваются любезностями и пожимают руки, Хван смотрит на выражение лица своего бельчонка, а у самого внутри от произнесённого слова «друг» прямо свербить начинает. Какой же он друг ему, если Хёнджин не первую ночь представляет мягкие губы Джисона, его бездонные карие глаза и тёплые руки с короткими крашенными в чёрный ногтями. — А ты чего в пижаме? — и Хану приходится всё пересказывать по третьему кругу за день. Они сидят втроём вокруг стола с кусочками брауни и кружками чая и кофе (Джисону он уже приелся за несколько дней, и он попросил имеющийся у них в наличии растворимый кофе в пакетиках), обсуждают предстоящую учёбу и расписания, которое уже сделали всем. У всех них будут английский язык и введение, но не у всех будет то необычайно многообещающее «Критическое мышление». — Как круто, к моему счастью, мне оно не грозит, — убрав руки за голову, кичится Сынмин и вдруг что-то вспоминает: — Кстати, походу, я тебя видел, Хан. Это ты вчера был около университетской карты с каким-то белобрысым пареньком? Я просто шёл после экскурсии и заметил вас там. Юноша активно кивает, и после они уже оба рассказывают Хёнджину про все корпуса, должности и фишки, когда по окончании слышат: — Нам тоже устраивали, но я не смог пойти. В большей степени шокируется Хан, потому что ему об этом ни говорили, ни писали, и ощущает какое-то паршивое чувство, ведь мог бы взять его вчера с собой. Он недоумённо смотрит на него, не понимая, как тот мог от него что-то утаить. И, сказать честно, он и правда от него много утаивает. — Я гулял с Джисони в тот день! — придвинувшись на стуле, Хван приобнимает его и дружески хлопает по плечу, улыбаясь. Он бы ни за что не отменил ту встречу с Ханом из-за какой-то экскурсии, на которой скажут то же самое, что уже есть на сайте, картах и беседах. — Мы устроили свою экскурсию, а потом пели песни до утра! Да? Он поворачивается к Джисону, оказывается с ним почти вплотную, прямо как на трубах, и внезапно переживает эффект дежавю, а перед глазами мелькает точь-в-точь такое же смущённое лицо Хана — не хватает лишь его цепких пальцев на подбородке. Тот бегает немигающим взглядом то к широко раскрытым глазам, то к приоткрывшимся пухлым губам. Вот он, его шанс выполнить своё обещание. Джисон докажет себе, что по-настоящему любит Хёнджина, несмотря ни на что, что умеет проявлять чувства и сделает это перед Хёнджином, что способен на большее, чем просто взять Хёнджина за ручку и смотреть в глаза чуть ли не с вызовом, что не трус и не тряпка, которым все его считали, как и он сам. Одно движение вверх, лишь податься к его губам и прижаться своими… прямо перед Сынмином! Всё длится практически мгновение, а им кажется, что проходит вечность. Хан первым отшатывается назад, скрывая внутреннюю обиду и ненависть к себе за раскатистым смехом, потому что едва ли не забыл о присутствии Кима в комнате, помимо них. Какая жалость! Хёнджин наигранно-легко отталкивает его и отъезжает обратно, фыркая «дурачок» в шутку, только чтобы не спалиться перед соседом, который, казалось, уже увидел достаточно, но виду не подал или же не захотел этого признавать. Нет, он чётко и ясно всё видел… Сынмин всё это время молча наблюдает, немного сжимая пальцами кусок бисквита, даже боится что-то сделать или сказать, словно тем самым отвлечёт этих двоих от чего-то судьбоносного, и догадывается, от чего именно. — Я всё правильно понял? — негромко, прямо-таки шёпотом спрашивает он, наконец откусывая брауни и пододвигая к себе кружку. — Нет! Неправильно! Ничего ты не понял! — Хван от потрясения хлопает по столу, заливаясь краской и поджимая подрагивающие губы, и нависает над Кимом. — Позор, — Джисон ставит пятки на край стула и прячет алеющее лицо. — Может, мне выйти из комнаты? — Боже, нет, как ты мог такое подумать, Ким! — Какой позор, — продолжает ныть в сложенные на коленях руки Хан. — Сынмин! — отчаянно и как-то сипло просит Хёнджин, которого буквально добивает адреналин. — Просто… тихо. И Сынмин понимает, что это намёк на молчание, без слов клянётся своему соседу молчать до конца своих дней и подходит к бьющемуся в панике Джисону. — Друг, — он зовёт его тихо, спокойно, без всякого осуждения в глазах и кладёт ладонь ему на трясущееся плечо, и тот всё-таки поднимает голову, встречая лёгкую улыбку Кима. — Я никому не скажу. «Как ты смотрел на него», — остаётся невысказанным. Сынмин не понял, кто из них больше влюблён, но ему это и не нужно понимать. Хан не знает, насколько можно доверять ему и можно ли вообще. Это должно было остаться исключительно между ним и Джинни. И даже, если бы он точно мог предсказать такой исход, тогда бы не задумываясь поцеловал его — раз Ким всё равно это увидит. Таким образом, Джисон снова приходит к выводу, что он настоящий трус, ссыкло и тряпка, которой и то стрёмно подтирать полы, потому что она только и делает, что хнычет, прячется и постоянно сомневается. Просто-напросто в один прекрасный день он так оттянет момент, что обнаружит Хвана уже с другим или, ещё чего, с другой. Слёзы норовят хлынуть из глаз, и он тотчас срывается с места, чуть не опрокидывая стул и не сбивая Сынмина, и громко запирается в туалете, сдавленно плача и содрогаясь от рыданий. Жалкий слабак! — Джисони! — подскакивает Хёнджин и почти хватается за ручку двери из комнаты, как его за запястье хватает Ким и качает головой. — Не трогай его сейчас, оставь его. — Как это оставить?! — возмущается юноша, дёргая на себя руку, которая скована довольно сильной хваткой. — Ему плохо, и я хочу его успокоить. Отстань, Ким! — Он вернётся, — сдержанно говорит Сынмин, будто со знанием дела, и, как только видит смирение соседа, отпускает его, садясь обратно на своё место. — Значит, ты мне не веришь? — В нашем случае я могу верить только Джисону, — решительно выдаёт Хван, сжимая кулаки по бокам. — Нам с этим жить и от этого страдать. Ким вздыхает, бездумно допивая остывший чай. Уже не в первый раз он становится очевидцем любовных терзаний. Всё всегда происходило на его глазах, но без его участия. Он оставался словно вводное слово, которое можно смело вычеркнуть из предложения без потери смысла и которое он так любит использовать в своей речи. Его никогда не волновали все эти перипетии любви и страдания, но он научился извлекать из них выгоду. — Я оставлю вас, — внезапно поднимается Сынмин и обходит замеревшего по середине комнаты Хвана. — Давай, иди, растрепи всем своим переводчикам, что живёшь с ненормальным! — срывается Хёнджин, до сих пор до конца не разобравшись в ощущениях, мыслях и ситуации в принципе, и падает на стул, стискивая голову в ладонях. Его маленький бельчонок закрылся ото всех и плачет в мизерной комнатке совсем один, а он стоит и разглагольствует. Он никогда ни в чём не был уверен. — Зачем мне это? — Ким выглядит оскорблённым, разводит руками. — Я наоборот облегчу вам жизнь, — и выходит за дверь, а после слышится хлопок двери из секции. Теперь и Хёнджину хочется волком выть. Почему всё вышло именно так? Почему он не доглядел и быстро потерял разум? Почему в простом телефонном разговоре с Ханом он не мог переступить через себя и назвать его привычным «бельчонок», будучи с кем-то, зато сегодня чуть ли не поцеловал его перед соседом, который одному богу известно что сейчас о них думает и с кем это обсуждает. Хван теряет счёт времени, несколько раз порывается встать и пойти к Джисону постучать, но всё послушно ждёт его, оттягивая ворот свитера, пока в какой-то момент дверь не открывается, являя потрёпанного юношу в ярко-синих пижамных штанах и клетчатой толстовке поверх такой же ярко-синей футболки. С его щёк неустанно стекают солёные жгучие слёзы, крупными каплями срываясь с подбородка и разбиваясь под дрожащими ногами. Хёнджин встаёт со стула и делает шаг к нему. Ему невыносимо больно видеть своего любимого бельчонка таким измученным, выжатым и разбитым, каким его довелось видеть лишь однажды. В кровати, с бинтом на груди и укоренившейся боязнью людей. Но сейчас Хану попало не по рёбрам и даже не по голове, больнее — по сердцу. Джисон лишь несколько секунд выдерживает жалостливый взгляд Хвана и поскорее хочет закрыть его глаза, чтобы он так никогда больше на него не смотрел. Только не с жалостью, только не с болью, только не с тоской. Потому что такое Хан может увидеть в зеркале, а Хёнджин не он. Хёнджин смелее, решительнее, надёжнее и сильнее. Он в этом точно уверен, знает и лично видел не раз. И Хан искренне хочет стать таким же, хотя бы ради Джинни, если не для себя. А с самим собой у него есть давние счёты, с которыми он сейчас намеревается расплатиться. Джисон за секунду пересекает комнату, сокращая до минимума разделявшее их расстояние, притягивает Хёнджина к себе за шею и с тихим вдохом прижимается к столь желанным пухлым губам, вовлекая его в лёгкий непринуждённый поцелуй. Хван резко вдыхает, пробуя новое ощущение на вкус, и кладёт руки на тонкую талию юноши, чуть сжимая в пальцах ткань толстовки. Сердце колотится как умалишённое, все мысли, жившие в голове Хана, улетают далеко в космос, оставляя его наедине с его Джинни, чей пульс так отчётливо ощущается на кончиках пальцев на его шее. Он приоткрывает глаза, на одно мгновение замечая трепет ресниц напротив и скопившиеся на уголках глаз слёзы, и медленно отстраняется, аккуратно разрывая связь. Хёнджин чуть прищуривается и, положив ладони на щёки Джисона, смотрит вглубь карих глаз, словно изо всех сил старается найти ответ на какой-то извечно волнующий вопрос. Жаль, что сейчас он ничего не может вспомнить, кроме приятного отпечатка его губ на своих и факта, что первый шаг сделал Хан Джисон.