Ееее, капуста!

      Но планы на субботу накрылись медным тазом: заместитель директора, Бесре’аль, объявил, что намечается выставка, и всем стоило явиться в актовый зал в четыре часа, после окончания учёбы. Все желающие также могли поучаствовать в выставке, и, раз уж явление на выставку было обязательным, Жопашник стал рисовать картину.       Позировать вызвался Владимир, хотя его никто и не просил… Но отказывать и терять такой шанс Алекс не посмел. Рисовать он умел, и довольно неплохо, поэтому было решено стараться — то, что Вова сам пришёл к нему с этим предложением, облажаться было выше его гордости, поэтому кисти в зубы — и вперёд!       — Так… Встань пожалуйста вот так, — Алекс передвинул за плечи покорного Владимира ближе к себе, от напряжения высунув язык. — Всё, идеально!       — Ещё бы, — хмыкнул сосед, довольно щурясь. Лучи заката красиво падали на светлые пряди, переливаясь оттенками золотого.       Прорисовав контуры, Жопашник пригляделся к форме лица, а потом к тому, что получилось; вышло весьма похоже. Он стёр лишние линии и разделил лицо на три части, подметил уши. В голову вдруг пришло осознание, что затея — невероятно глупа и смешна, но неожиданно ему было наплевать на чужое мнение. Главное то, что эту идею он хотел высвободить во всей красе, постараться. Те люди, мнение которых уважается им, не будут смеяться, а за искреннюю, поистине детскую восторженность Влада можно жертвовать мнением других.       Главное, чтобы ему понравилось.       Рука двигалась всё увереннее, картина приобретала детали и, отойдя на небольшое расстояние, Алекс заметил потрясающее сходство с его натурщиком. Ну, почти. Глаза вышли до ужаса кривыми, и парень был рад, что Владимир не видел этого. Благо, намеченные линии легко стёрлись, и теперь карандаш осторожно скользил по холсту, то и дело отрываясь на мгновение. Спустя минут десять глаза получились как надо, и теперь стоило заняться волосами. Тут ладонь Владимира, не удержавшись, зарылась в волосы, и причёска сменилась.       — Стой смирно, раз сам вызвался!       — Да что не так? Ты же волосы ещё не начинал рисовать, — отмахнулся блондин, но застыл, как и сказано.       Когда всё было более менее готово, Алекс наполовину стёр карандаш, и взялся за краски, чуть поколебавшись. Краски никогда особо не нравились ему, но должно получиться неплохо. Холст принял алые цвета. Переход между темнотой комнаты и яркостью предзакатного неба вроде получался, но, боясь испортить хорошую картину, Алекс отошёл, и присмотрелся. Сюда не хватало ещё некоторых вброшенных оттенков лазури и лёгкого зелёного.       Вообще, этим можно было гордиться. Уроки в художке не прошли зря, и пусть в голове почти ничего не осталось, руки действовали привычно, по наитию. Удовлетворённо вздохнув, он вытер со скулы оранжевую краску и улыбнулся. Владимир, наблюдая за ним, не выдержал и, оббежав мольберт, взятый у худкружка, присвистнул.       — Откуда столько таланта, сладкий? — в бархатном баритоне Вовы послышались нотки расположения.       — Тебе… нравится?       — Ты ещё и спрашиваешь?! Конечно! — он порывисто взглянул на часы и охнул. — Уже два часа прошло. Как ты смог восстановить закат, если он давно прошёл?       — Не знаю… Запомнил, походу, — неловко потёр затылок Жопашник.       Владимир зачерпнул пальцем краску с палитры и мазнул по носу менеджера. Он последовал примеру Вовы, и прочертил нестройную линию на щеке, задев подбородок. Тот запоздало стёр немного и посмотрел на ладонь — там красовался ярко-розовый. Влад фыркнул и пихнул Алекса на его же кровать. А Жопашник, в свою очередь, схватил блондина на рукав, и они вместе упали на кровать.       — Интересно, что скажут, если сюда кто-нибудь войдёт? — ехидно поинтересовался сосед.       — А тебе не похер?       Он пожал плечами, и вдруг провёл рукой по щеке Алекса, спустившись на шею и несильно сжав. Голубые глаза жадно впивались в черты лица лежащего под ним товарища, стараясь запомнить каждую мелочь. Большой палец лежал на сонной артерии, ощущая, как быстро бьётся венка. Алексей прикрыл глаза и покраснел, вжимаясь в постель.       — Слезь, пожалуйста, — прошептал Алекс.       И Владимир бы последовал его просьбе, однако густой румянец на щеках соседа мешал. Мешал отвести взгляд. Он, повинуясь внутреннему голосу и дурманящему наваждению, осторожно, робко склонился и поцеловал своего недохудожника в губы. Тот рвано выдохнул, почти застонал, уперев ладони в грудь парня. Самому же нравится, чего упираться?.. Сердце бешено стучало в грудной клетке, грозя вырваться наружу слишком поспешно. В животе что-то закрутило, внизу стало пульсировать.       Владимир отстранился, пытаясь унять возбуждение и коря за это себя. Мало ли, вдруг не сдержался бы, и тогда Алекс ещё два дня ходил бы с больной задницей… Это казалось неправильным. Мама ведь выпнула его сюда, чтобы девку себе нашёл, отучился, и приехал домой совершенно другим, а он тут хуй знает чем занимается, да и с учёбой несерьёзен.       — Увидимся на выставке, — бросил он вместо прощания и захлопнул за собой дверь, пряча раскрасневшееся лицо в ладонях.

***

      В Зал спешили все: слова заместителя и самого директора не игнорировались. Кто-то — таких было совсем мало — шёл с холстами, с остальными принадлежностями, протискиваясь через толпу. Алекс поблагодарил свою предусмотрительность, и был в стороне от всей толкучки.       Неподалёку стояла Надя, смеясь со своей подругой Бернадетт, и периодически кидала презрительные взгляды на брата. Жопашник недовольно поджал губы, и отвернулся, зашёл в Академию к выставке. Там уже собралась приличная очередь, текущая к арочному проходу, к деревянным воротам.       Алекс, махнув рукой на весь этот бардак, устроился у стенки, терпеливо ожидая, когда все зайдут.       В толпе замаячила знакомая белобрысая макушка, но подбегать, пробраться через весь зал к Владимиру — совсем не уважать себя. И, упёршись бараном, Жопашник решительно отвернулся.       Не зря их погнали сюда заранее; пропустить всех учеников за слишком короткое время не прагматично. Очередь контролировал Бесре’аль, грозно возвышаясь над шумными студентами. Впрочем, его «грозный» вид легко нарушался торчащими в виде ушек котика волос, и веселили некоторых девушек рядом.       Постепенно входной зал опустел, Жопашник уже зашёл, когда прибыл преподаватель труда и по совместительству химии. В пушистых, кучерявых, каштановых волосах запрятался воробушек, светлая рубашка с короткими рукавами была немного испачкана краской, а в руках на этот раз — список учеников или художников картин на выставке. Желающих оказалось совсем немного: помимо Алекса, были ещё пару девушек с драмкружка, один подтянутый паренёк со спорткружка, и ещё Костадин стоял рядом со своим другом-единомышленником. Остальные все с худкружка.       — Приветствую всех участвующих, и вас, мои дорогие! — подмигнул мистер Уистлер. Активно жестикулируя руками, он руководил студентами, затаскивающими свои картины.       Перед показом своей работы стало страшно. Неуверенность навалилась с новой силой. Сердце учащённо билось в груди, не желая успокаиваться, и Жопашник порывисто смял рукав в ладони. Чей-то взгляд сзади прожигал насквозь, потела шея. Раньше Алекс не верил в ощущение чьи-то взглядов, но теперь всё переменилось.       Участников выставки вызвали с их работами. Сглотнув ком в горле, Алексей поплёлся к мистеру Уистлеру на своих ватных ногах, стараясь не спотыкаться. Угол холста неприятно резал руку, призывая хозяина бросить картину где-то в стороне от выставки прочих картин.       «Соберись! У тебя лучшая работа! Восьмое чудо Света нахуй!» — воскликнул внутренний голос, такой сильный, что возникали сомнения, кому же этот голос принадлежал.       Сжав всю волю и смелость в кулак, он ускорил шаг и чуть не врезался в девушку с худкружка. Та рассерженно шикнула на него, и отошла подальше. Извиняться было поздно, поэтому Алекс оставил нарисованного Владимира у приглянувшейся стойки. Все картины были аккуратно и бережно завёрнуты в чёрную, не прозрачную драпировку.       Спрятав вспотевшие ладони в карманах, он наблюдал за директором, деканами, и мистером Уистлером. Учитель трудов вступил на возвышение к студентам, и поочерёдно, нарочито медленно и торжественно, стал раскрывать творения, высвобождать из тёмной однотонной обёртки.       И вот, пришла очередь Алекса.       Драпировка слетела, как ему показалось, громче остальных, предыдущих, и обнажила портрет Владимира, его лицо в солнечных лучах.       Секунду, две… Молчание. А затем — визг, аплодисменты, сокрушающие воздух актового зала. Если бы кто-то остался снаружи, то точно подумал бы, что тут, внутри, взорвалась бомба; настолько перестарались фанатки блондина.       Наконец, когда преподаватели смогли успокоить восторженных поклонниц, мистер Уистлер подошёл к Патице, что-то шепнул ей на ухо, и девушка обеспокоенно и торопливо, совсем не разборчиво, забормотала в ответ. Преподаватель нахмурился было, но взгляд его смягчился, и он покровительно, ободряюще положил ладонь на её плечо.       — Не бойся, милая, всё будет хорошо… — смог услышать Жопашник. И Патица кивнула, явно не соглашаясь со словами учителя. Мистер Уистлер улыбнулся, подмигнул, а затем развернулся к публике, и произнёс: — А сейчас мы увидим шедевр великолепной Патицы!       И, когда пришло время снимать тёмную, самую длинную драпировку, свет вырубился. Все затихли. В звенящей тишине что-то оглушительно звякнуло, упало на пол. Сзади стали толкаться, шептаться, пытаясь увидеть, что произошло со светом, и кто-то наступил на ногу. Мгновение спустя свет снова зажёгся, и у выключателя стоял Костадин, недобро сощурившись, словно ища, какая мразь выключила свет. Однако, когда его взгляд переместился со студентов на возвышение, совсем рядом с ним, он сделался удивлённым, глаза сразило раскаяние, и Костадин прикусил губу, сведя брови вместе.       Не удержавшись, Алекс посмотрел туда же. И мысленно стал сочувствующим, что не смог предотвратить этого, — огромная картина с изображением некогда, несомненно, красивого пейзажа, была испорчена красными, огромными брызгами.       Вести это дело взялся Костадин, опрашивая всех кого ни попадя. Скривившись и не желая смотреть, как он доводит стоявшую впритык к возвышению Венди до белой колеи своими идиотскими вопросами, Жопашник решил поступить по-своему — найти реального виновника испорченной картины. Но его будто сковало, мурашки пронеслись по коже.       Обернувшись наконец на тот снедающий его нервные клетки взгляд, Алекс увидел рыжую девушку с пронзительно-зелёными глазами. Нет, в самом деле, пора с этим заканчивать! Правда, явно не сейчас. Сейчас — Патица, а потом уже всякие рыжие сталкерши.       Ещё менее органично на этой выставке выглядел только Владимир: посреди всеобщего гомона и взволнованности, он скучающе, совсем не интересуясь трагедией, рассматривал резные фигуры на потолке, орнамент на полу, вазы на постаментах, но только не саму картину с красными разводами. Такого Алекс вовсе не понимал. Как можно быть настолько безразличным?! Подходить к нему в этот момент расхотелось, поэтому Жопашник решительно развернулся и пошёл к Костадину.       — Давай вместе узнаем, кто это сделал! — предложил парень, и встретил снисходительный взгляд, полный скепсиса.       — Ты со мной? Ну уж нет, Алексей, помощь мне твоя точно не нужна. Ты не умеешь во всём этом разбираться, так что позволь лучше мне найти виновника, — товарищ по группе поправил очки, и повернулся обратно к допрашиваемой Ане. — Ну так что? Будешь говорить правду, или мне с твоим «ну не знаю я» идти к директору, и там мы уже всё обсудим?       — Что?! Да как ты смеешь обвинять меня в этом?! — окончательно разозлилась художница, и отвесила гитаристу пощёчину.       Воспользовавшись дезориентацией Костадина, Жопашник утянул Ану подальше от одногруппника, чтобы ещё и драка не случилась.       — Эй! А ну отпустил! — она попыталась вывернуться, но Алекс уже сам отпустил руку девушки и капитулировал.       — Слушай, можешь подробно рассказать, что видела? От Костадина банальной вежливости в таком плане ждать не стоит, поверь.       — Ну… В общем, я видела не больше, чем остальные, — замялась Ана. — Кто-то выключил свет, а затем этот пузырь, — девушка кинула злой взгляд на Костадина, — включил его обратно.       — И… всё? — Жопашник почти расстроился. Прокручивая у себя в памяти то, что ему удалось узнать об Ане и Патице за прошедший семестр, и кое-что вспомнил. — Подожди, ты, кажется, недолюбливаешь Патицу, верно?       Но прогадал.       — И что с того?! — моментально вспыхнула студентка, однако от леща воздержалась. — Это же не значит, что картину испортила я!       Сконфуженно извинившись, он ретировался с укромного уголка актового зала, и двинулся к пейзажу. Прямо около картины что-то снова звякнуло под ногами. Алекс опустил взор на серебристую вещицу, и крепко сжал в руке. Надо спросить Уистлера.       — Мистер Уистлер! — окликнул он преподавателя. Густые брови вопросительно взмыли вверх, немо спрашивая. — А вы не знаете, чьё это?       — Ох, мой дорогой друг, это — инструмент скульптора, — как само собой разумеющееся сказал мужчина. А потом зачем-то добавил: — У меня в худкружке только один скульптор — Ана. Можешь отдать ей.       — Спасибо, — Жопашник кивнул, и уже собрался уйти, как вдруг одна мысль промелькнула в голове. — А где можно посмотреть запись с камер?       — На этаж ниже, вторая дверь слева, — печально улыбнулся мистер Уистлер и повернулся обратно к Патице.       На записи особо ничего нового не было, но вот… некоторые студенты сдвинулись с первоначальных мест, а ближе всех к выключателю оказалась Патица. Пересмотрев ещё раз запись, он смог заметить, как девушка быстро прошмыгнула под руку преподавателя и сошла с возвышения, как раз к выключателю.       Примчавшись обратно на выставку, Алекс оглядел Патицу, и увидел на синем берете маленькое пятнышко красной краски.       Догадка образовалась быстрее мысли, а значит, ему надо приняться за окончательное разоблачение.