Драконий университет

      Я напряженно сидел и смотрел на Байлу и Хук. Мысли у меня все время расплывались в что-то неуловимое, но при этом шли непрестанным потоком тревоги, от которого уже начала болеть голова.       Я не хотел сидеть с шестилетней Хук и ее подругой, мне было нельзя этого, но и отказать Наташе я не смог. Она очень торопилась на совещание и смотрела на меня почти с мольбой. «Если за ними не присмотришь ты, то влезет Юйкун, а ее нездоровая любовь к моей дочери вызывает больше опасения, чем благодарности,» — сказала она и посмотрела с отчаянием. Наташа за то недолгое время, что я тут учусь, уже успела мне во многом помочь и поддержать. Наверное, мое нездоровое и боязливое поведение сгладилось отчасти из-за ее и Линши внимательного присутствия.       Я не раз слышал сетования женщины на Юйкун. Ее ситуация вызывала сочувствие. Три выкидыша, развод из-за этого. Одинокая, бездетная, но при этом переполненная чувством материнской любви. Весь этот нерастраченный запас заботы она при всяком случае пыталась вылить на Байлу и Хук. Все бы ничего, но Наташа как-то сказала, что Юйкун иногда будто бы забывается и пытается внушить девочкам мысль о том, что с ней им было бы лучше, чем с родными родителями. Я бы мог списать это на предвзятость Наташи или излишний материнский страх, но и сам иногда случайно замечал Юйкун рядом с факультетом химии, хотя ее кафедра находилась вовсе в другом корпусе. И взгляд у нее при этом, когда она смотрела на детей был, можно сказать, голодным. Глаза на спокойном лице так увеличивались, словно она боялась упустить возможность оказаться рядом с ними.       Поддавшись сочувствию, я взял на себя заботу о Хук и Байлу на тот час, когда у Наташи было мероприятие, но после, когда оказался с ними за столом, уже жалел об этом спонтанном решении, я совершил ошибку.       Мне нельзя было разговаривать ни с кем. Единственное исключение — ответы во время пар. Это было одно из множества условий, на которых Хулэй позволил мне посещать пары. Ребенок ли, женщина, тем более мужчина — ни с кем нельзя было вступить в разговор. Я благополучно со страхом, но следовал этому правилу, хотя это вызывало много недопонимания, злости и обид, про меня даже пошли слухи самого разного характера. Мне было тяжело, но я не мог не держать в голове, что это ради безопасности окружающих и меня. Если кто-то из особенно близких друзей решался подойти ко мне, я тут же делал вид, что у меня неотложное дело, главное не сказать лишнего.       И вот Наташа перерубила все мои старания.       Сначала я переживал, глядя на девочек, что Хулэй может обратить свой гнев и на них или Наташу, даже не думая о том, что это дети. Но потом мои мысли пошли в другую сторону. Я и сам после ужаснулся тому, что смог о таком размышлять.       Глядя на то, как Байлу, сопротивляясь требованиям Хук, рисовала тортик, который увидела у меня в методичке, я невольно вспомнил о ее родственниках. Байлу приходилась племянницей ректору. В университете было очень много родни господина Дань Фэна: кто учился, кто работал, кто руководил. Хотя учреждение половину финансирования получало от государства, можно было смело сказать, что университет принадлежит семье Дань. Мама Байлу тоже работала на какой-то из кафедр, но как ребенок ее дочь, прознав о дочери Наташи и познакомившись с ней, почти все время проводила на кафедре химии с подругой.       Я невольно со звенящей пустотой в груди подумал: если Хулэй, узнав о моем контакте с Байлу и Хук, что-нибудь сделает племяннице ректора, может ли это решить мою проблему? Семья Дань не останется в стороне, она сильна, она сможет уничтожить Хулэя даже просто на юридическом уровне. Может, мне поспособствовать такому варианту развития событий?       Байлу слишком громко и раздраженно ответила Хук на ее замечание о том, что цвета ей не нравятся, и я словно очнулся. Приложив ладонь ко лбу, я с ненавистью подумал о себе. Трус. Не могу решить свою проблему и был уже готов пожертвовать ребенком. Взрослый человек желает ребенку тех страданий, которых сам боится только из желания выбраться за чужой счет. Я гадок, низок.       Всеми силами стараясь не допускать новых таких мыслей, я попытался сконцентрироваться на методичке, но у меня не выходило. Хук и Байлу временами дергали меня, о чем-нибудь спрашивая. Да и я сам все чаще смотрел на часы. Если общение с детьми и Наташей Хулэй, может, и спустит мне, то опоздание нет. Через четверть часа я должен стоять на крыльце корпуса и ждать его. Наташа должна уже была с минуты на минуту прийти, но сердце у меня уже в тревоге начало замирать и холодеть.       — Дядя Цю, дядя Цю, — Байлу взобралась на стул рядом со мной и смело взяла меня ладошками за руку. На ней был большой синяк от удара стулом, — у тебя болит рука. Значит ты болеешь. Надо утроить постельный режим. Давай играть в доктора!       Глаза у малышки загорелись, я и раньше замечал, что ей особенно нравится именно игра в доктора. Помнится, что на это обращала внимание даже Жуань Мэй. Эта амбициозная дама искала себе подспорье даже среди детей. Младшая сестренка одного из магистрантов, хотя еще не окончила школу, часто проводит с ней время. Вроде этому поспособствовала ее старшая сестра, которая организовала рок-группу университета.       — Ой-ой, вы меня раскусили, доктор, — я попытался улыбнуться, но не мог не думать, что если Наташа не придет сейчас, то доктор мне понадобится на самом деле.       Я услышал знакомый цокот каблуков по мрамору. Наташа. Не подвела меня. Я с облегчением выдохнул и уткнулся в макушку Хук, которая залезла ко мне на колени, не желая оставаться не у дел.       — Извини, родной, все немного затянулось. Ректор в середине выступления как-то съехал на тему о своем младшем брате - видимо, тот в этом году поступил - и минут двадцать рассказывал о нем, — Наташа, суетясь, раскрасневшаяся взяла на руки Хук и потянула Байлу за собой.       — Похоже, наш ректор броконщик, — я усмехнулся и стал быстро собирать вещи.       — Не часто у этой змеюки на лице увидишь искреннее наслаждение, он непритворно любит брата и не умеет скрывать это, — Наташа рассмеялась, продолжая наблюдать за моими судорожными сборами.       — Это может сыграть с ним злую шутку, — я невольно подумал о том, как Хулэй ловко использует угрозы другим людям, чтобы сдерживать меня. Наш ректор рискует попасть в такую же ситуацию.       Я быстро распрощался с Наташей и побежал к выходу. За спиной я услышал, как Хук обиженно заметила, что я им не помахал им. Да, обычно я прощаюсь и с ними, но у меня уже нет времени. Пять минут на то, чтобы спуститься и встать на крыльце.       Несколько раз поскользнувшись на лестнице, растолкав в проходе и преподавателей, и студентов, спешивших с пар, я, еле переводя дух, встал на верхней ступени крыльца. И ровно через мгновение на стоянке остановился знакомый мне автомобиль. Надо идти.       Напряженно, размышляя о том, знает ли все же Хулэй о моем разговоре с Наташей, я двинулся прямиком к машине. Я открыл дверь и сел на переднее сидение. Он сидел за рулем в темных очках, я не мог понять ни как он смотрит, ни куда именно.       Уже привычно он склонился ко мне, дотянулся до ремня безопасности и пристегнул меня. Это была одна из его прихотей, но мне лучше было просто молчать. Главное, что не бьет. Хотя я всегда в этот момент думал, что даже так он подчеркивает, что я привязан к нему. Он снял с ручника, машина тронулась.       В одно мгновение я увидел, что к нашей машине двигалась Линша. Я попытался сохранить невозмутимость на лице, но внутри ужаснулся: она поняла ситуацию, если она вмешается, то пострадает. Но машина уже спокойно катила по дороге. В этот день Линша в безопасности.       — Как у тебя прошел день? — вопрос задан спокойно, но я ищу в нем осуждение или злость, подозрение.       — Все в порядке. Одну пару отменили, — я старался не поднимать головы.       — И почему же ты не позвонил мне, чтобы я забрал тебя?       Я сжался, но постарался ответить спокойно.       — Не хотел беспокоить. У тебя же как у ректора тоже дела.       — А может, потому что ты общался с той женщиной?       — С какой?       — А, так она еще была и не одна? — я понял, что ошибся в попытке прикинуться дурачком.       — Прости, — я еще не получил причины для извинений, но решил заранее начать. — Нет, я общался только с Наташей. Она попросила приглянуть за детьми.       — Она замужем? — ох, как я боялся этого вопроса.       — Нет… — все внутри меня похолодело.       — А ты и рад на ее виляние задницей реагировать. Что, хочешь стать папашей для ее подонков?       — Нет-нет! Что ты, меня не привлекают женщины. Да и к тому же я живу с тобой, — я в шаге от того, чтобы сломать жизнь Наташе и двум девочкам.       — А если бы не жил?       Что он хочет услышать от меня?.. Разумеется, если бы он не контролировал меня, я бы спокойно общался с друзьями, может, нашел бы себе кого-нибудь для отношений. Но если я все это скажу, он точно изобьет меня.       — Я хочу жить только с тобой, — я почти прошептал это, ужас, который встал поперек горла, не давал мне произнести это громче.       — Потому что такое жалкое и неверное существо готов терпеть только я, — мы остановились на светофоре, Хулэй повернулся ко мне и крепко сжал мое плечо, — уйдешь куда-нибудь вертеть своей жопой — останешься один.       — Да…       Я жалок. Но я ничего не могу изменить.       Машина остановилась. Он вышел, обошел ее и открыл дверь, отстегнул ремень. Я вышел из салона и встал рядом. Хулэй двинулся к дому, я за ним. Не поднимать головы, не здороваться ни с кем из соседей, не отставать больше чем на три шага.       Он открыл дверь, впустил меня. Я послушно встал у дверей лифта. Если в нем кто-то окажется, я должен буду встать за Хулэйем, если нет, то зайти в лифт и встать у стены.       Без происшествий мы поднялись на наш этаж, он открыл дверь. Когда я уже занес ногу над порогом, в спину меня неожиданно толкнули. От неожиданности, держа в руках сумку с тетрадями, я не успел подставить руки перед собой, из-за чего упал, встретив пол подбородком. Нижнюю губу словно обожгло, и тут же она стала пульсировать, в рот и по подбородку полилась кровь — я прокусил ее насквозь.       Я попытался подняться, машинально стирая рукавом кровь, которая не желала останавливаться, но Хулэй, закрыв секунду назад дверь, снова толкнул меня и сел рядом. Новых попыток встать лучше не делать.       — Насколько я помню, мы договаривались, что ты остаешься в этом университете только если твой блядский рот будет открываться в ответ на вопрос преподавателя. Так почему же мы вели милые беседы с какой-то незамужней шлюхой и ее отпрысками? — он помахал телефоном перед моим лицом. На нем было приложение, через которое Хулэй в любой момент мог подключиться к моему телефону, услышать и даже увидеть все, что происходит не только на экране, но и вокруг меня. Глупо было надеяться, что он не знает о моем общении с Наташей.       — И что же мне делать? Кто виноват в том, что ты не слушаешься меня? Эта вертихвостка или ты? — Провокационный ответ. Было бы во мне еще меньше смелости, я бы без заминки ответил, что Наташа. Но я не мог.       — Я. Хулэй, прости меня, это я, — глаза слезились от боли. Я бы заплакал, но боялся, что это разозлит его сильнее.       — Ты в этом уверен?       — Да.       Он повернул мое лицо к себе и с брезгливостью посмотрел на кровь, которая залила уже и шею и пол подо мной.       — Надо бы тебе зашить рот, а ты его еще сильнее расширил, — кожа рядом с носом у него дернулась, словно он увидел что-то настолько мерзкое и безнадежное, что от этого было бы проще избавиться, чем исправить.       — Снимай штаны.       Я вздрогнул. Легко не отделаюсь. Я приподнялся и стянул штаны до уровня колен. Хулэй зашел мне за спину, грубо ткнул меня в затылок, требуя не поднимать головы. Я послушно уткнулся лицом в пол, запах моей же крови ударил в нос. Я почувствовал, как его рука опустилась на ягодицу и потянула кожу.       — Что вверху, что внизу — все нараспашку, — в бок мне прилетел удар кулаком.       «Не правда,» — зажмурившись, в мыслях крикнул я.       Когда Хулэй злился, он думал обо мне даже больше, чем когда он был доволен мной. Как я об этом понял? Потому что все его движения, поступки, слова были вокруг одного стремления — унизить, причинить боли как можно больше.       Разумеется, он намеренно не подумал о том, чтобы подготовить меня. Просто сразу же вошел в меня, а когда я зажался от боли, дернул меня за волосы на затылке. Стало еще хуже: боли больше, к тому же дышать я в таком положении не мог.       — Или расслабляешься, или я точно так же сожму твой член и буду держать его, пока он у тебя не отвалится.       Я пытался, но расслабиться у меня не очень получилось. Хулэй просто плюнул и начал входить с силой. Говорить о том, что это было сексом, у меня язык не поворачивался. Нет. Хулэй просто мастурбировал, используя меня. Я был не более чем игрушкой, которая должна была стоять в удобной позе, не мешая, пока он не кончит в нее. Кончил ли я, получил ли я удовольствие — все это не волнует его.       Хулэй мерно двигался во мне, временами его рука будто бы задумчиво ложилась мне вдоль позвоночника. Я старался быть бесшумным, хотя боль от травм внутри не прекращалась. Иногда его злило и мое молчание, но чаще я получал удары именно от вскриков.       Хулэй пригнулся ко мне, прижал руки к моим ногам и стал двигаться быстрее, скоро кончит. Да, когда у него была цель промучить меня всю ночь, он мог сдерживаться часами, но сейчас он хотел лишь выместить гнев и удовлетворить себя.       В один момент он слишком резко толкнулся в меня, я ударился головой, забывшись, закусил губу и вскрикнул, потому что разбередил только что закрывшуюся рану. Хулэй замер, зло вздохнул, схватил меня за шею и со всей дури приложил меня носом о пол.       — Закрой рот. Если хочешь, чтобы кто-то слышал твои крики и стоны, то могу трахнуть тебя на улице.       Я помотал головой. В прошлом он такое устроил однажды. Выволок меня голого на улицу, бросил посреди тротуара и ушел, закрыв дверь в подъезд. Я несколько часов простоял за мусорными баками, надеясь, что меня никто не заметит. Когда Хулэй пришел, я молил его забрать меня. Но согласился он только после того, как я отсосал ему. Причем поставил он меня так, что я, сосущий его член, был виден всему двору, а он оставался скрыт баками. Когда мы все же вернулись в квартиру, приехали полицейские и долго искали меня. Хулэй меня не выдал, но я все равно трясся в углу — от страха и стыда.       Хулэй снова стал двигаться, вновь долбился в меня, как в последний раз. Я считал его толчки. Это был способ отвлечься от боли, не думать о том, что сейчас происходит. Наконец, он кончил. Я слишком очевидно вздохнул и замер, надеясь, что он не истрактует это как-нибудь неверно, но Хулэю уже было все равно.       — Иди в душ. Только попробуй загадить мне ковер.       Я послушно поплелся в ванную. Мне хотелось бы стоять в душе так долго, как только возможно, но Хулэй часто злился и из-за этого. Он считал, что я дрочу там. Было несколько раз так, что после долгого нахождения в душе, он мастурбировал мне так долго, что я от боли, рыдая, умолял меня простить в том, чего я не совершал.       Я вышел из душа, Хулэй на кухне заварил чай и велел идти туда. Он усадил меня на стул и приподнял мое лицо. Я знал это выражение. Да, оно все такое же безэмоциональное, но в чуть сведенных бровях читается что-то похожее на сочувствие. Как будто это не он избивал меня четверть часа назад. В этом человеке словно умещалось сразу две личности — одна меня била, другая после этого с волнением лечила меня.       — Сейчас приложим лед и сделаем что-нибудь с твоей губой, — он достал из холодильника мази, лед, пластыри и антисептик.       Лед он через ткань приложил к моему носу и лбу и велел держать. Я старался не поднимать на него глаз, это могло его разозлить, но следил за его руками.       — Кто, если не я, присмотрит за такой неумехой как ты. Если бы не я, пришлось бы сейчас в больницу идти, чтобы губу зашивали, а мы сейчас просто стянем концы. Рубец, конечно, будет, но зато зашивать не придется, — он осторожно касался марлей моего лица. Я мелко дрожал, но терпел, про себя думая, что если бы не он, то раны в принципе не было бы.       — Замерз? Да, ты же после душа. Смотри не заболей, — от таких слов мне было тошно. Я знал, что это все ложь, что одна моя ошибка и меня снова будут бить. В самые худшие времена, когда Хулэй полностью отрезал меня от людей, я действительно начинал сомневаться и верить, что он меня любит, что только он один волнуется обо мне. Отчасти я верил в это, потому что никто не приходил за мной, никто не спасал меня. Я даже начинал жаждать его лживой ласки, я был готов любить его, пусть только не бьет, не делать всего того, что его бесит, пусть только не бьет. Если я не нужен миру, то пусть он заботится обо мне, пусть только не бьет. Я буду послушен.       Слезы все же полились, когда он стал стягивать концы раны на губе, внутри я весь сжался, но он, нарушив мои ожидания, как это часто было, что часто меня пугало даже сильнее насилия, приложил ладонь к моей щеке осторожно погладил большим пальцем.       — Потерпи немного, мы же не можем тебя оставить так.       Обработал он и огромный синяк на боку, которым наградил меня там же на входе, а после привычно потребовал встать и наклониться. Помню, раньше я сначала упрямился, за что получал новые травмы, но сейчас ни стеснения, ни гнева уже не было, я знал, что проще послушаться.       — Только я готов наносить мазь там такому грязному человеку. Ты же понимаешь это? — я коротко кивнул. Сейчас я делал это вынуждено, просто зная последствия. Но был период, когда я начинал свято в это верить. Я чудом не умер тогда как личность.       Он протянул мне чай, вставил в него соломинку, потому что из-за губы мне было теперь сложно питаться чем-то кроме бульонов или жидкостей.       — Ну вот и все, — он попытался поймать мой взгляд, но у него не вышло. Он присел передо мной. — Ну ты же знаешь, что я это все делаю не просто так. Зачем же ты меня злишь и вынуждаешь так себя вести?       — Прости меня, мне очень жаль.       Я говорю это механически и про себя думаю: как долго я смогу держаться за реальность, когда я снова начну путать доброту с ложью из нужды? Пока этого не произошло, я должен придумать способ вырваться отсюда. Нужно придумать, куда мне сбежать, где найти защиты.       Хулэй дождался, когда я выпью чай и потянул меня к кровати. Когда Хулэй хочет спать, должен спать и я. Даже если не хочу, даже если я уже несколько недель не могу сделать домашнее задание.       Я лежал на занемевшем боку, обвитый его руками, чувствуя, как он выдыхает мне в шею. Странная пустота внутри. Почему-то мне кажется, что я должен плакать, или искать выход, или просто задушить его, пока он спит, но я ничего этого не делаю. Просто лежу, смотря в пустоту, жду, когда я и сам смогу уснуть.