Вскрывая душевные раны

Болит меньше, когда тебе просто безразлично. Доктор Хаус

      Прошло ещё два дня. Я до сих пор ощущала тошнотворное послевкусие от той инъекции. Конечно, я кричала больше от страха, чем от боли, когда манипулятор медицинской капсулы всадил мне в сердце длинную иглу с размаха, но тошнило меня серьёзно и тогда, и сейчас. Но Гранц не забывал подкалывать меня каждые десять минут весь оставшийся день своего «дежурства». На самом деле мне понравилось с этим весьма импозантным мужчиной проводить время, потому что, во-первых, он уделял практически всё своё время мне и никогда не оставлял меня одну (за исключаем того разговора, на который меня вызвал Айзен и в течение которого мне стало плохо). Во-вторых, я не была в своей комнате взаперти целый день. Гранц водил меня по своим лабораториям, на которые было выделено невероятна огромная территория Лас-Ночес. Его апартаменты походили на ядерную смесь лабораторий Куроцучи и моего брата. Воспоминания о самом дорогом для меня человеке больно ранили. О человеке, для которого сейчас я лишь предательница, разочаровавший его эксперимент по помещению настоящей души в способный к биологическому развитию рейгай, который на какое-то время он считал сестрой. Сестрой, которая вот уже как сто с лишним лет умерла.       Нацуми Урахара — лишь подделка, пустышка. Она была создана для того, чтобы отчаявшийся учёный, потерявший всю свою семью, не остался один без своей второй части — своего близнеца. Связь Эрики и Киске была настолько сильна, что время от времени они плевали на строжайший запрет о личных встречах, лишь бы только увидеть и почувствовать, что они семья. Что они не одни в целом мире.       — Вот, — Айзен положил на кровать передо мной большую коробку. Ещё по две в мою комнату заносили Гин и Локи. — Это вроде картины твоего отца и фотографии из твоего дома.       — Папа рисовал? — я любопытно посмотрела на голубую коробку, после чего моментально вскрыла её. Действительно, там лежало множество холстов и несколько картин в рамках. Пейзажи в основном, очень много изображений неба, некоторые знакомые мне улочки Сейрейтей, поместье семьи Урахара недалеко от Широикири*. Я там очень давно не была…       У отца был явный талан к этому. Странно, что и я, и Киске не умеем рисовать от слова совсем. На этих картинах папа будто запечатлевал свои чувства. Я взяла особенно удачную работу в руки и бережно провела по засохшим мазкам какой-то очень приятно пахнущей краски, сохранившей свой аромат и до этих дней.       — Это прекрасно… — я чуть не заплакала. Это было так замечательно — прикасаться к вещам, которые свои руками создал истинный мастер и знаток своего дела. А когда это и ещё твой возлюбленный отец, воспоминания о котором ты утратил много лет назад, но они всё ещё хранятся в твоей душе, будто она обладает какой-то необычной способностью сохранять их несмотря ни на что — это трогало до физической боли.       Слеза всё-таки покатилась по моей щеке. Её стёр Айзен, слегка улыбаясь, будто понимающе или в попытке поддержать меня. Хотя кто знает, что у него на уме.       Я выложила все картины, и тогда пошли фотографии. На первой же были сами папа и мама. Это их свадебная фотография. Такие счастливые улыбки… Мама, прикрывая в радости глаза, прижималась к приобнимающему её отцу, склонившему к ней.       У папы убранные в косичку на одно плечо белые волосы, сильно оттеняющие его смугловатое лицо, ярко-голубого цвета глаза, почти небесного, повязка, скрывающая его повреждённый правый глаз, и официальное одеяния брачующегося мужчины. Правда, шляпки не было.       У мамы наш с Киске цвет волос. Точнее — у нас её. Его губы подведены алой помадой, а ресницы совсем немного подкрашены. И больше ни грамма косметики. Очень красивая причёска, сдерживаемая золотым обручем — символом невесты в клане Касумиоджи. Яркие многослойные одежды, контрастирующие на фоне её аристократичной бледности. И выражение безграничное счастья и душевного спокойствия на лице.       Они такие… не такие, как я и Бьякуя. Точнее, наша фотография с помолвки и фотография моих родителей были почти одинаковые. Правда, в нашем случае там эмоции выражались ярче, в силу возрасте: не было этого умудрённого годами спокойствия. Но папа и мама всегда были такими. Почему же у нас всё с Бьякуей так сложилось? Где же я прокололась? Может, это от того, что даже будучи Урахарой Эрикой я почти не виделась с матерью? Нас ведь разделили с Киске в детстве, и она стала растить его, а отец меня. Я просто не переняла от неё этой истинно женской мудрости. От отца же мне достались сострадание к каждой букашке и какой-то неординарный характер: максимализм, хитрость, пытливость, шило в одном интересном месте.       Я отложила фотографию в сторону, чтобы потом установить на алтарь памяти дорогих мне людей. Дальше в коробочки лежал конвертик. С подписью «наши мечты». Я уже собиралась читать стикеры с какими-нибудь мечтами (ну а что я ещё могла подумать из названия), но достала из него лишь один чёрный лист. Это было УЗИ. Наше УЗИ. Не в смысле моё (вообще-то я ещё девушка, если честно (да я даже никогда не целовалась! (хотя мне уже больше ста лет!!!))). Эти маленькие человеки, запечатлённые спинкой друг другу, — это была я и Киске. Такие крохи… Такие лапочки… Ну всё, я снова плачу.       Я поймала себя на мысли, что если бы не вот это вот всё, то обязательно бы женила на себя этого… как его там я называла? Сгусток сексуальной отчуждённости. И если бы он отпирался, я бы зачала от него пару деток, а потом развелась — и мне счастье, и ему какая-никакая выгода. Ну… наверное.       Да уж. Чем дальше моё сердце разлагается, тем более бредово я мыслю. Меня начинает это тревожить.       Потом была семейная фотография. Папа, мама, а на их руках два больших свёрточка, перевязанных голубой и алой ленточкой.       Потом несколько фотографий меня, Киске, была по две штуки и наших родителей.       В конце лежала картина. Там была написана я. То есть, взрослая я. Её не мог создать отец — его не было на свете, когда я была в этом возрасте.       — Твой лик написал Соджун-сан, — словно прочитав мои мысли, озвучил Айзен. У меня что-то такое щёлкнула в памяти. Соджун вроде рисовал. Правда, не очень часто, и вообще завязал с этим, когда занял высокую должность в иерархии синигами шестого отряда. — Ты ведь у них жила после того, как Кассиопею убили.       Я кивнула, переведя взгляд обратно на картину. Масляные краски потемнели с годами и лак, которым была покрыта картина, немного потрескался, но всё равно переливами блестел в свете факелов, освящающих комнату. Внизу была длинная надпись мелким шрифтом: «Моему лучшему другу. Спасибо тебе за то, что ты есть. Ты редчайшая драгоценность, которую мне посчастливилось отыскать в скучной обыденности этого мира».       Распущенные волосы были более натуральными, более похожими на настоящие, чем мои сейчас. Их цвет был копией цвета волос Киске, как и должно быть у близнецов, а не те золотые нити, как у меня сейчас. Расслабленная улыбка на лице, эта я не была обременена любовными проблемами. И взгляд был чистый, спокойный и прямой.       Хотела бы я снова стать такой? Отказаться от всего, что произошло со мной как с Урахарой Нацуми и стать Урахарой Эрикой? Это было заманчиво, ох как заманчиво. Но я не готова была отказаться Хисаны, Рукии, Рангику, Гина и… Бьякуи, которых я познала только после той катастрофы. Много от кого я не могла отказаться. Наверное, я всё же никогда бы не изменила своё прошлое.       — Думаю, ты не будешь любоваться собой каждый день, — Айзен взял картину, когда я отложила её к работам отца. — Я повешу её в галереи, если ты не против.       В галерее висело множество картин, включая изображений Айзена, Ренэйт, которая Галлея, их сына Локи. Ну и некоторые другие. Соскэ вообще был ценителем искусства, поэтому таких побрякушек у него там много в отдельном помещении, не только картины. Зачем ему там мой фэйс вешать? Но против я не была.       Я отложила картины отца обратно в ящик. Не знаю, как скоро смогу их повесить, да и где? Пусть пока тут полежат. Фотографии родителей я отложила к фото в рамках — их я собиралась вставить в специальный альбом, любезно предоставленный мне Айзеном.       Локи поднёс настоящий сундук, после чего разлёгся на моей кровати и начал заново конопатить снимки. Я же открыла увесистую крышку его ноши. Здесь было множество богато расшитой одежды, а также украшения, ленты, заколки, даже два веера. Это всё принадлежало моей матери, как меня оповестил Соскэ. Хотя я и сама это поняла.       На самом дне лежала бронзовая шкатулочка округло-выпуклая. Её бока украшали двенадцать знаков зодиака в виде символичных фигурок из того же металла. На крышке красовалось солнце, а на дне луна. В сердцевине луны была прорезь для ключика. О, так это музыкальная шкатулка! Ключик, к слову, лежал здесь же, в сундучке. Я приняла его за подвеску на цепочке, ан нет.       Я открыла крышку. Сразу бронзовый ангелочек на гибкой ножке выпрямился, устремившись куда-то в бок, не по феншую. Содержимого не было. Дно и изнанка крышки были раскрашены в звёздное небо, очень искусно. Мило. Работа явно на заказ.       Я завела шкатулочку, три раза прокрутив ключ. Ангелочек медленно и плавно закрутился. Чуть резковатая, но всё равно нежная мелодия звонкими нотами полилась из механизма. Похоже, что это колыбельная. Никогда прежде не слышала эту музыку, хотя я в этом поприще сведуща. Очень красивая, так бы и слушала её всё время.       Но мелодия быстро стихла. Я прикрыла шкатулочки и прижала её к груди. Что-то, а эту вещь я больше никогда никому не отдам и не оставлю пылиться в сундуке.       — Это свадебный подарок твоей матери от твоего отца, — снова просветил меня Айзен. — Он сам сочинил музыку, а шкатулку сделали лучшие мастера из Общества душ.       Я кивнула, чуть сильнее стискивая вещицу.       В следующей коробке по аналогии находились вещи отца. Помимо одежды, среди которой было хаори капитана второго отряда Готей-13, тут лежало завёрнутая в покрывало дорогая катана из высококлассной и ультратонкой стали с гравировкой из непонятных букв. Фамильный меч семьи Урахара, который должен был достаться старшему близнецу, то есть Киске, на его двухсотый день рождения. Смертоносный не меньше, чем любой занпакто.       Я почувствовала, как Айзен пристально наблюдает за мной. Да, у меня в руках опасное оружие, но неужели он думает, что я собираюсь использовать его? Серьёзно? Да у меня еле хватает силы на ногах больше десяти минут стоять, я чуть не умерла несколько дней назад (в очередной раз). Или он что, ждёт от меня действий? Надеется, что я что-нибудь предприму? Или хочет узнать, что я выберу: попытку сбежать с помощью этой катаны, которую, естественно, он быстро пресечёт, или сделаю вид, что у меня и мысли об этом не возникло.       Я отложила катану обратно в сундук. Навряд ли она мне понадобится. Соскэ промолчал, ну и шут с ним.       В остальных коробках было примерно тоже самое: всякое барахло, детская одежда на мальчика и девочку, какие-то игрушки. Среди этих дорогих и весьма презентабельных даже спустя две сотни лет игрушек лежала соломенная кукла, привлёкшая моё внимание. Но даже когда я взяла её в руки, в моей памяти ничего не колыхнулось. Что же она здесь делает? Я ощущала себя этой куклой, которое так ярко выделялась на фоне мягких зверушек из чистого шёлка и настоящего бархата.       Мы закончили осматривать вещи из моего фамильного дома. Айзен принёс их сюда будто в надежде, что я что-нибудь вспомню из прошлой жизни, но ему не удалось практически ничего. В моей голове было пусто, и в тоже время она была забита смертью, что вот-вот нагрянет мне в гости. Я собрала то, что мне не понадобиться обратно, и коробки с сундуком унесли куда-то. Я обещала себе, что обязательно потом заберу вещи родителей, если у меня будет… если я в принципе буду, ну то есть буду жива. Под конец нашего междусобойчика мне стало плохо, поэтому Соскэ с сыном вышли из покоев, обязуясь отправить ко мне Гранца на осмотр и Койота с Лилинетт. Со мной остался Гин.       — Как ты себя чувствуешь? — он подошёл ко мне и насильно усадил на кровать. Я чувствовала, что и сама хотела уже оказаться в более удобном положении, в котором ноги не гудят, но испытывала какое-то возбуждение после контакта со своей историей. С тем, что связано с моей семьёй. — Лоли сказала мне, что сегодня ты снова плохо спала.       — Можно, пожалуйста, только не про чувства сейчас, — я обречённо усмехнулась и уткнулась лбом в его плечо. — Особенно про мои.       — Это дань вежливости, — протянул он в ответ. — Я-то знаю, что херовее многих.       Мы замолчали. Слова здесь были не нужны. Каждый из нас думал о своём. Он наверняка о Рангику и о той жопе, в которую я втянула его. Я о своей судьбинушке. Как же мне хочется наплевать на всё и убежать. Обратно в Сейрейтей. В прекрасное поместье Кучики. Как я могла представлять его как клетку? Оно идеальное! С прекрасным садом и прудом. Хочу обратно. Туда. Хочу к нему. В его тёплые крепкие объятия. Только в них я чувствовала себя защищённой. Даже если он меня не любит… Но ведь он говорил, что хочет быть со мной. Хочет «насыщаться» моим присутствием. Звучит странно, но разве это не значит, что я нужна ему? Хочу быть ему нужной. Люблю его.       Я сильнее стиснула пальцами левое предплечье Ичимару — он обнял меня, пока мы вот так молчали. Точнее почти вдавил меня в себя своей хваткой. Моя поддержка и опора, мой лучший друг. Что будет, если я останусь без него? Даже и думать об этом не хочу.       — Цветочек… — вдруг позвал меня Гин хрипловатым голосом. Я вопросительно посмотрела на него. — Я всё хотел отдать тебе кое-что.       Он полез в карман своих хакама и пошарил там рукой. Спустя около пяти секунд он вытащил оттуда за цепочку моё обручальное кольцо. Я почувствовала, как в удивлении мои глаза расширяются. Я-то думала, что потеряла его, или что его отняли и выкинули вместе с моими вещами капитана третьего отряда.       Я протянула руку, чтобы взять его, но Гин снова удивил меня. Он занёс его где-то над моей головой и проделал с ним какие-то манипуляции. Оказывается, он расцепил цепочку и вынул её из кольца, после чего взял моё левую ладонь в свою правую.       — Я сохранил его. Подумал, что оно слишком важно для тебя, чтобы вот так глупо его лишиться, — перевернув мою руку под удобным углом, он отделил мой безымянный палец от остальных и медленно надел на него золотой обруч. — Может с ним на пальце хотя бы на какое-то время и хотя бы иллюзорно, но ты почувствуешь себя счастливой?.. Типа, представляя себя невестой своего возлюбленного. Кажется, девочкам нравятся розовые сопли и фантазии о лучшей жизни, — он усмехнулся. Я отчего-то тихо рассмеялась, скорее всего из-за того, что была на нервах, и из-за того, что Гин иногда выдавал до истерики доводящее сумасбродство. — Прости, но большего я не могу тебе дать.       — Ты даёшь мне достаточно, чтобы я не грезила о днях освобождения, которые принесёт мне моя кончина, — я не стала тут же срывать кольцо с пальца, лишь обвила его торс и сильнее прижалась к нему. На какой-то миг мне показалось, что холодный металл обжигает. — А её приближение можно и ускорить.       — Как ты красноречиво завуалировала суицид, — Гин вздохнул, укладывая свою щёку на мою макушку по своему обыкновению. — Думаю, Хисаги бы тебя с ногами оторвал, когда узнал, насколько ты подвешена на язык. Ему нужны такие ребята в газете.       — Хочу домой… — я прикрыла глаза, глубоко выдыхая. Ичи-тян сделал тоже самое.       — Да. Я знаю…       — Обещай, что ты вернёшься домой, даже если со мной что-нибудь случится, — я не хотела думать об этом, но и исключать худшего в такой ситуации было бы очень опрометчиво. — Что примешь предложение Генрюсая-доно вновь стать капитаном третьего отряда и…       — С тобой ничего не случится, цветочек, — оборвал посредине фразы меня Ичимару, на мгновение слишком сильно стискивая в объятиях. Будто бы для того, чтобы я замолчала и больше не говорила такого. — Я не позволю тебе умереть.       — Но если случится… Это не мультик и не любовный роман. Это жизнь. А в жизни обстоятельства бывают сильнее нас, — я оторвалась от тёплого мужского тела, отстранившись от Гина и заглянув в его глаза. Прямой контакт всегда убедительнее. — Прошу тебя. Обещай. Я не хочу умирать, зная, что искалечила ещё и твою жизнь.       — Я… — он замолчал, закрыв рот. В его взгляде отразился долгий мыслительный процесс, но в итоге он всё же сказал:       — Я обещаю тебе.       Я облегчённо выдохнула, даже улыбнулась. Его руки силой вернули меня на место, и мы продолжили спокойно сидеть в обнимку, пока он снова не заговорил:       — Но и ты пообещай мне, что будешь бороться. Бороться до конца. И что ты вернёшься к этому благородному дурню и заставишь понять его, как сильно он ошибался, когда отталкивал тебя. Чтобы он больше никогда не отпустил такое золото, — я почувствовала, как Гин поцеловал меня в макушку. Тепло сразу расплылось по моему телу от сердца. — Ты, конечно, лучшего заслуживаешь, но на первое время и он сойдёт.       — Сойдёт, — усмехнувшись, согласилась я. Гин хрипло рассмеялся, оставшись довольным своей шуткой. Хотя наверняка он это шуткой не считал. — Мы будем счастливы, — у меня новая мантра. Может, если убедить себя в этом, у нас всё наконец будет хорошо?       — Да. Да, я обещаю тебе.