UhGood

Черное небо вдали сверкало редкими, но очень яркими разрядами молний. Ветер совсем отдаленно доносил редкие свежие ноты, но даже так было достаточно прохладно. И любой замерз и близко не подходя к воде. Кожа покрылась мурашками, сердцечный стук неприятно отдавал в висках; хотелось укутаться в теплом одеяле и не выходить никуда, но разум желал идти дальше, смотреть в темноту и видеть только ничего. Кеды давно промокли, зыбкий ветер не щадил, пробираясь в самые укромные места, до селе не изведанные никому, но улыбка не сходила с лица, и это пугало. Почему-то пугало того, кто сам был воплощением чужого страха. Намджун практически не сводил темных глаз со своего собеседника, примечая любую деталь — излишки профессии. В его голове никак не могло уложиться, что в мире возможно и такое. Что беззащитным станет он сам. Хищник — жертва. —…и тогда мы взяли черничные пирожные. Не могу сказать, что я был в восторге, но они были неплохие, как тарталетки из кофейни напротив. Хотя нет, те тарталетки были верхом кондитерского искусства. — Юнги резко замолчал, кидая взгляд на притихшего мужчину. Он молчал практически все время, но сейчас особенно затих, словно дожидаясь момента нападения. Его рука лежала поверх чужого локтя, но тепла совершенно не чувствовалось, как будто бы Ким был полностью из льда. Черствый, грубый, холодный. Абсолютно не живой. — Думаю, этот разговор был бессмыслен. — Мин аккуратно достал свою руку из чужого «захвата» и сделал ровно три шага в сторону, увеличивая и так огромную дистанцию между ними. — А вы бессмыслицу не любите. Намджун поднял взгляд, в котором невозможно было что-либо прочесть и впервые выдал эмоцию. Практически не читаемую. Это была грусть. Непонятливая грусть, вперемешку с горечью. — Я люблю слушать. — Я не вижу этого. — Простите…? — Когда человек увлечен хоть чем-то, он старается жить, а вы… вы просто… — юноша запнулся, не имея возможности подобрать слова для правильного изложения мысли. Кто он такой, чтобы сейчас высказать свою точку зрения; пускай и некоторое время назад он без зазрения совести смог сделать это. Намджун молчал. Ждал. Покорно склоняя голову демона внутри себя. — Простите. Я думаю, мне пора, уже поздно, — он взглянул на часы, — слишком… До дома было достаточно далеко, хотя осознание пришло только сейчас, когда стрелка стала подходить к полуночи, а шаг при быстром темпе давал возможность прийти лишь через значительную часть часа. Путь предстоял долгий, холодный и пустой. — Я хочу проводить вас. — Не стоит, — резко отрезал парень и на пятках повернулся в противоположную сторону, оставляя невероятно тонкий шлейф совсем уловимых кислых нот спелых ягод. Намджун стоял. Ждал, не смея идти вперед. Ему дали команду, и другого от него не требуется, хотя уходящие быстрым темпом мысли желали абсолютно другого. Над рекой повисло молчание.

…

Солнечные лучи буквально прожигали все вокруг, палили, вызывая ужасное состояние не только внешнее, но и внутреннее. Казалось, иссохло все, без исключения, без права на второй шанс. Такого погода не приносила лет пятьдесят точно, и природа тоже старалась противиться, не желая упереть от иссякаемой жажды. Осень не щадила, хотя казалось, что было где-то начало июня. Майка все время наровила сползти с плеча, а туника, повязанная на поясе слишком сильно грела поясницу. Юнги чуть не выл, но продолжал идти, держа в руках пакет с выпечкой. И надо же было насмотреться американских фильмов и взять «крутой» бумажный пакет без ручек. Пальцы устали, руки тоже, а прохожие, которых было гораздо больше, чем обычно на выходных, наровились сбить с ног. «И какого черта им дома не сидится…?!» — яростно воскликнул Юнги у себя в голове, продолжая злиться на все вокруг. Он хотел пить, ужасно устал, и даже не мог поправить давно сползшие на нос черные очки. Беспомощность убивала. До дома оставалось совсем немного, и кажется, что асфальт вот-вот расплавиться. — Помощь? — Мин уже желал сказать острое словцо, но тут же осекся, понимая, что голос пренадлежит совсем не тому, о ком он думал без малого десять с половиной дней. Быстрым шагом его догонял сосед, совсем недавно заехавший, но уже вдоволь обжившийся в маленьком подъезде. Он остановился напротив омеги и неловко улыбнулся. — Спасибо, но осталось не больше десяти метров, думаю, я справлюсь, — Юнги старался вложит в голос всю любезность, но получилось, как он понял по лицу собеседника, не очень. Он бы может и попытался сделать лицо попроще, но внутри бурлило столько всего, что раздражало практически все. — И все же… я думаю, — он бегло оглянул парня, —…и эти пять шагов будут убийственны. Как говорится, пока дают, бери, и Мин, совсем недолго противившись, протянул пакет в крепкие, совсем не уставшие руки. Глубоко выдохнув, он разумнул плечи и поправил очки, совсем чуточку горблясь, давая затекшим мышцам прийти в тонус. — Спасибо. — Та не за что, — они вместе двинулись ко входу, — вы… ты, — сосед глянул на Юнги, следя за реакцией, но не найдя ничего, кроме усталости, продолжил, — совсем никакой. Что-то случилось? — Из вежливости? — Мина чуть передернуло. Он не особо любил такие расспросы, особенно в таком состоянии. — Что? — Ничего. Нет, все в порядке. Просто сплю плохо. Ничего сверхъестественного. — Это хреново, я вот, когда спать не могу, все время хожу курить. Думаю, с такими темпами меня ни одна лошадь переносить не будет, — Ын рассмеялся — так его звали — но почти сразу замолк, понимая, что шутка была не понята, или просто не зашла, судя по скверному выражению лица рядом идущего. — Слыхал еще, что свежий воздух помогает уснуть. — Буду знать, — коротко ответил второй, не желая продолжать бесячий диалог. — Только не выходи на улицу в такой поздний час, а то как не выйду, все время под окнами стоит огромная черная тачка. Так смотри, возьмут и увезут. Иногда из нее мелькает огонек сигарет, а может и сигар, я без понятия, но выглядит устрашающе. — Я понял, спасибо. Юнги чуть не вырвал из рук так сильно надоевшего соседа пакет и закрыл дверь, , совсем не помня о том, как быстро дошел до четвертого этажа. Усталось брала свое, и хотелось лишь принять холодный душ и выпить прохладительный напиток. Юнги ненавидел жару. Мечты о дожде становились действительно желанными.

…

Ночью можно все. Так говорили все и всегда, во все времена, будь то старина или новизна. Люди любили темноту, ведь только она давала возможность возрождению чего-то невозможного, небывалого и невероятно желанного. Ночь — прекрасное время, чтоьы творить, создавать, мечтать, исполнять, жить. Чувствуя прохладный ветер, становилось дышать как-то совсем просто, легко. Легкие, словно родившись только что, вдыхали раз за разом приличную порцию свежего глотка жизни, подпитывая и так сильно истощенный организм. Волосы чутка развивались, и под сжатыми пальцами приносили прятную, даже манящую боль. Спать на хотелось от слова совсем, м ничего так не завораживало, как смотреть на полную Луну, сидя на подоконнике. Юнги сжал рукой свои отросшие волосы, чуть потянув. В голове был ужасный туман, который путал все мысли. Вот он, совсем один бредет по ночным улицам, ужасно обиженный, грустный, можно даже сказать сломленный. Надеющийся услышать отдаленные шаги сзади. Но нет… Совсем ничего. Он даже хотел обернуться, но решил, что не станет, храня в душе невероятную обиду. Оглянув темную дорогу, он не сразу заметил черный авто в тени. Неужели, что-то такое он вроде бы как видел, или даже слышал, но вот где… память отказывалась подсказывать. Но почему-то казалось, что здесь нет ничего такого плохого. Там, в тени, в самой темноте не было ничего страшного, было пустое, холодное, ужасно одинокое, испепеляющее взглядом и пеплом сигареты, видной практически тонким светом. Как такое возможно. Оно манило и отталкивало, пугало и завораживало. Совсем так же, как и… Юнги невольно коснулся нижней губы, словно пробуя на вкус запретные слова. Одна мысль о том, что все, что он знал, мог себе позволить стало большим. Нет, этого быть не может. Но если и так, то почему которую ночь подряд он разбирает все ситуации с ним детально, думая, разбирая, чтобы он мог сделать такого, или к чему бы привел иной исход. Ведь не уйди он тогда, уже одиннадцать дней назад с берега, чтобы бы дальше, и было бы оно. Но размышлять об этом уже слишком поздно, и время тоже давно за полночь. Неужели то, что он так долго отрицал стало явью? Это пугало, до дрожи в коленях, потому что признаться себе проще, чем кому-то, и если кому-то это впринципе нужно. Проще жить так. И с этой мыслью он Мин уснул на подоконнике, совсем не ожидая с утра встретить головную боль, ужасную, ноющую боль в спине и курьера, держащего коробку сладких пирожных, которых невозможно найти во всем городе, но тех самых, с невероятной начинкой и сладким послевкусием, о котором так неумолимо исторгался Юнги.