Amnesie

— Как ты можешь находиться рядом с ними? — сорвался с губ тяжёлый вздох и молодой человек гневно сжал кулак. — Здесь так принято, братишка… — покачал головой старший, мягко укладывая руку на напряжённые и необычно холодные плечи брата, — Первое время вам будет сложно привыкнуть друг к другу, однако, рядом со мной тебе не о чем переживать… В конце концов, он обещал помочь ему… Он обещал… Молчание. Нет, всё совсем не так. Они может быть и привыкнут к нему, перестав называть за спиной цепной псиной коммуниста, а вот он к ним — вряд-ли. Лицемерие, притворство и отвращение, прикрытое улыбкой — он никогда не перестанет видеть это в них. Он никогда не забудет тех слов, что он выслушивал после редких саммитов, где он был, или вычитывал в отчётах ненавидимого всеми Штази. «Ублюдок!», «Цепной пёс!», «Убийца!» — ещё долго будут звучать её голосом в его памяти. Он привык. Привык слышать и понимать, но в одиночестве, а не рядом с братом. — Мне кажется, что как раз наоборот… — медленно и спокойно выдохнул младший, опуская расслабленные руки. — Почему? — недоумевающе спросил мужчина. Конечно ближайшие соседи были скорее всего крайне недовольны их отношениями, но, во всяком случае при нём, не позволяли себе лишних эмоций. — Они все тебя обманывают… — безапелляционно прошептал он, — Все до единого. И даже те, кто хоть немного до роги тебе.

***

— Германия, Вы вообще меня слушаете? — раздался возмущённый голос Евросоюза, вырвавший немца из объятий сладкой дрёмы. Мутный взгляд с трудом различал очертания тонкой фигуры ЕС на фоне белого потолка и стен. Из большого окна лился слабый свет вечернего города, из-за чего в комнате царил приятный полумрак. Возможно, единственная приятная сейчас вещь, не считая мягкой кровати, в которой проснулся немец. — Самым внимательным образом, Евросоюз… — тяжело вздохнул немец, снова закрыв глаза. Голова раскалывалась от боли, ощущения пульсации где-то под сводом черепа, растекающимся в виски и затылок. И каждый звук, каждый лучик света, казалось, мог отозваться внутри новым болезненным уколом. — Не заметно, герр ФРГ, — фыркнул союз, видимо намеренно громко пройдя к постели сонной страны, с мерзким шелестом швырнув пачку документов на прикроватную тумбочку, — Изучайте сами, в таком случае! Я более чем уверен, Вам хватит внимательности и терпения чтобы самостоятельно написать речь своего выступления и исправить все ошибки. А до той поры я буду ждать. Удачи Вам, — скривившись от злости говорил ЕС, тем же громким шагом выйдя за дверь номера, судя по громкому щелчку даже закрыв её. «Господи, спасибо, что он ушёл…» — только подумал немец, бросив на пачку бумаг мимолётный взгляд, щурясь от боли в голове. Много. Даже не берясь предполагать сколько, уже было ясно — много макулатуры, написанной витиеватым и сложным языком, который сейчас воспринимать мозг был не в состоянии. В комнате можно было вешаться, что очень и хотелось сделать. Верёвка бы не упала. «Я же вчера ничего не принимал, кроме таблеток…» — припомнил вчерашний день Германия, закрыв глаза. Почти бессонная ночь, кошмар, совершенно фантастические мечты об отпуске, и с самого утра до поздней ночи работа, пока не приехал Евросоюз, застав немца за приёмом лекарств. Ну и чёрт с ним — пошутил о старости и замолчал. Аэропорт, задержка вылета… Хотя, вид сердитого союза немного поднял совсем вялое настроение — гневное фырканье на всё подряд и мерение комнаты шагами напомнило сердитого ёжика в дорогом офисном костюме. Недолгий перелёт под монотонный бубнёж Евросоюза о речи на саммите и как немцу нужно готовиться, большие проблемы из-за забастовок местных рабочих — и они наконец-то прибыли, очень ранним утром, пока город спал. «Может быть, я просто хочу отдохнуть после вчерашнего дня?..» — промелькнула слабая надежда, но наперекор ей немедленно вылетела иная мысль: «А со вчерашнего ли? Сколько дней ты спишь вот так? С голосами-воспоминаниями во снах, подозрительно быстро переместившимися туда из реальности? Не из-за твоего ли лекарства? Не обманул ли тебя лечащий врач? Может ты сойдёшь с ума от этих воспоминаний и недостатка сна, ФРГ?» «Нет, всё, стоп!» — отмёл все мысли в сторону страна, — «Сначала окно…» Глубоко дыша, мужчина сжал ладони в кулаки, как можно медленнее поднимаясь, запрокинув голову назад, чтобы не потемнело в глазах и голова не разболелась сильнее. Медленно подойдя к окну, страна аккуратно открыл его, глубоко вдохнув, до боли в лёгких. Как чудом спасшийся висельник Герман жадно вдыхал свежий воздух, с каждым вдохом чувствуя, как медленно отступает мигрень, как немного проясняются мысли и даже накатывает лёгкая эйфория, приятно кружащая голову. «Я снова чувствую себя живым…» — подумал немец, и по губам прошла даже лёгкая улыбка, — «Теперь всё остальное…» Сделав несколько широких шагов к кровати, мужчина не без наслаждения рухнул на мягкий матрац спиной, глубоко дыша, не глядя протягивая руку к тумбочке возле постели. «Что он там оставил?» — подумал Герман, аккуратно стащив пачку бумаги на кровать, приподнимаясь и беря самый первый лист. Скользнув взглядом по первой паре строчек, мужчина тут же вернул лист обратно в стопку. По отдельности слова значили хоть что-то, но собираться в осмысленное большое предложение совершенно не желали. Но не зря же союз самым убаюкивающим монотонным голосом рассказывал о грядущей встрече, пока немец быстро всё записывал в телефон. Однако и там, стоило Германии открыть на телефон документ, нечему было обрадоваться. Заметки со вчерашнего дня также ничего не дали — лишь бессвязный текст, набранный в полудрёме, с кучей пометок по типу: «Прочитать утром стр N, строчка Х», «Логическая связка», «Переписать!!!». И маленьким списком стран с их жалобами, с коими вкратце Герман успел ознакомиться в самолёте от ЕС. И больше ничего дельного. «Возможно, это из-за того, что я не принял лекарство…» — предположил мужчина, запустив руку под подушку, легко нащупав наполовину пустой блистер, принимая очередную капсулу. В конце концов, таблетки должны помогать ему. «Хотя что-то не сильно они действуют…» — подумал Германия, глядя в окно. Медленно шёл вечер, укрытый тонким слоем снега город смотрел из окна на мужчину своими яркими улочками, как бы шепча: «Зачем тебе работа сейчас, когда ты ничего не поймёшь? Иди сюда, прогуляйся по улицам…» «Хм… Интересная идея…» — подумал мужчина, быстро встав с постели, выйдя из комнаты. Лучший отдых — это смена вида деятельности. Устал читать отчёты или писать документы — пройдись по кабинету… Почти всегда этот принцип позволял Герману долго работать, практически с самого начала его правления. И если назначенные доктором таблетки не помогли, быть может, старый, проверенный временем способ справится? Поэтому, накинув на плечи пальто, мужчина быстро вышел из номера. Погулять.

***

Прохладный брюссельский воздух даже непривычно приятно обжёг кожу, легко пробравшись через рубашку к телу. Мягкий ветерок слегка потрепал чёрные волосы своим дуновением и немедленно исчез. И только солнце, белый и холодный свет которого пробивался сквозь плотные облака, неприятно резануло глаза. «Великолепная погода…» — невольно пронеслось в голове, после чего, даже не посмотрев карту, мужчина отправился по ближайшей и подозрительно безлюдной улице. Вряд-ли какие-то части города перекрывали из-за прибытия стран на очередное собрание. Скорее всего эта забастовка тому причина… И даже если найдётся какой-нибудь наблюдатель или, ещё хуже, журналист — плевать. Он идёт совсем один. «Нет, к чёрту всё…» — решительно пресёк размышления о чужих проблемах и саммите Герман, — «Я всё сделаю позже… Сейчас главное это разобраться с лекарствами и ГДР…» С самого начала оно подействовало странного. Сведя на «нет» в короткий срок слишком распустившиеся голоса в голове, при этом подарив целый букет странных снов, и более того — воспоминаний. Уж слишком они напоминали нечто заточённое в недрах памяти, с рёвом вырвавшееся наружу, и написанное в той огромной книге. А кроме этого — слишком уж плохо немец стал себя чувствовать. Ранее работая за двоих и не чувствуя дискомфорта, сейчас он бы с радостью бросил папку бумаг в ящик и забыл о них, лишь бы не читать. Но из-за лекарства ли? Или то просто удачный способ свалить все беды на препарат… «И ведь я совершенно не помню его… Даже его смерти. При этом мы были абсолютно одинаковы внешне, по словам того автора и… Сна? Если в этой ситуации вообще можно ссылаться на сны и голоса…» — безнадёжно рассуждал немец, хрустя лёгким снежком, пока мимо проплывали старинные здания. Узкая улочка старого города петляла между высокими белыми домами, старинными кирпичными постройками, смотрящими в небо острыми сводами крыш, украшенные к рождеству, уходя всё дальше и дальше от отеля. От работы. От проблем там. «Но если принять всё это за правду… Получается, Рейх хотел нашей с братом смерти? И слова из сегодняшнего сна — это о нём? Полосатый это США или Франция, а красный совершенно точно СССР, больше из союзников некому… Ожоги могли быть последствиями войны, кто знает? Как и сгоревший Рейхстаг… Но что тогда всё остальное? Эта духота, жар… Слова поддержки, слова о других странах, обещания…» Резкий хлопок совсем рядом вырвал Германию из собственных мыслей, заставив вздрогнуть и обратить на себя внимание. На невысоком чёрном заборчике, устремившим вверх острые пики, раскрыв чёрные крылья, сидела ворона, смотря точно на потревожившего её прохожего. «Видимо, кому-то я помешал…» — подумал мужчина, грустно улыбнувшись при виде птички, — «Хотя, сколько ты видишь таких, как я, ежедневно…» Он ведь обещал что-то важное, явно не один раз… И будто бы только сейчас вспомнил, что не сдержал слово. Будто бы он ушёл, не остался рядом, когда обещал… — Кар!!! — громко и сердито крикнула ворона, хлопая крыльями и тяжело поднимаясь в воздух, исчезая где-то на территории. За заборчиком возвышалась огромная белая башня, к которой пристраивались две поменьше, с множеством окон, закруглённых наверху, с многочисленными шпилями, устремлёнными в небо, на которых из камня были вырезаны человеческие фигуры. Десятки металлических деталей: карнизы, перегородки наверху, витиеватые решётки-узоры на окнах — всё это уже почернело от времени, великолепно смотрясь на сливочно-белом фоне стен… «Здесь можно стоять вечно, Германия…» — с горькой усмешкой подумал мужчина, передразнив свою же вчерашнюю галлюцинацию, тяжело вздыхая — «А главное, почему это всё началось? Во имя чего?..» Собор величественно и безмолвно стоял напротив, возвышаясь прекрасным дворцом над домами попроще, холодно глядя тёмными окнами на страну. Воздев глаза к одному из верхних окон, Германия сложив руки в замок, прижав их к холодной груди. «Почему именно сейчас?.. Когда в мире так неспокойно и нужно быть максимально внимательным, почему прошлое так усердно напоминает о себе?.. Почему?..» Тишина. Только холодный взгляд старого собора и поднявшийся ветерок едва слышно свистел, пролетая по улице, разнося на своих крыльях снежинки. Может быть с крыш домов, а может и от начавшегося снегопада — не так важно… Не так важно, когда все мысли заняты одним вопросом: «почему?»… Обрывки бессвязного прошлого решили вернуться вновь, нагло врываясь в его одинокое настоящее. Где всё и всегда сводилось к самому обыкновенной логике: другая страна способствует развитию его государства, соглашается с его политикой — значит хороший партнёр, иначе — потенциальный соперник или тряпка, не занимающаяся своим развитием. Нет… Теперь, в этом холодном алгоритме появилась новое противное условие — чувства. Чёрт бы с воспоминаниями, если бы те не занимали собой все мысли, не заставляли просыпаться из-за бредового сна из прошлого, не заставляли чувствовать! Если бы мысль настойчиво не диктовала то, чего быть не может!!! Испания — хороший партнёр, очередной раздел Польши или мысли об итальянце!!! Но главное… Эти глаза… Герман зажмурился, стараясь прогнать треклятое видение минувшей субботы, но этот взгляд, чтоб он провалился, русского… Как будто он увидел в нём того мальчишку восточного немца, обещавшего в детстве остаться… Как будто говоря, уже безнадёжно: «Не уходи…» Кого он ещё мог представить, видя черты лица Германии? Вряд-ли Веймарскую Республику, нет… «Господи… Забери у меня эти чувства, умоляю…» — по замёрзшей коже прокатилась маленькая горячая слеза, быстро сбежав вниз по шее, — «Хотя бы до конца этого года… Чтобы всё прошло хорошо, чтобы это не влияло на моих людей… Прошу…» — Настраивает на размышления, не правда ли? — раздался чей-то мягкий женский голос совсем рядом, заставив немца резко обернуться. Буквально за его спиной стояла невысокого роста женщина, от вида которой испуг немедленно прошёл, а в груди разлилось тепло. Распущенные алые волосы спадали на узкие плечи, укрытые чёрным длинным приталенным пальто. На красном лице, с белоснежной горизонтальной полосой посередине, была мягкая, едва заметная, улыбка, а взгляд серых глаз нежен и даже радостен. — Испугали, тётушка, — с беззлобным смешком произнёс мужчина, подав женщине руку, — Позволите? — Как официально, Германия, — закатила глаза на жест племянника Австрия, неспеша и аккуратно приобнимая его. Конечно, насколько могла позволить их разница в росте. Ведь как бы тётушка не старалась стать хоть чуть-чуть повыше, сгибать спину приходилось Герману. Впрочем, от этого он только улыбался, как сейчас, мягко обнимая плечи единственного близкого сердцу страно-человека. Единственный родственник и лучший друг, который не стремился как-то задеть или навредить ему, ни в начале его правления, ни сейчас… Единственная, к кому он мог обратиться, когда чего-то не понимал или не знал в молодости, и кто никогда не отказывала в помощи… Даже не столько, как стране, сколько человеку. — Но, что ты здесь делаешь, Австрия? — отстранился Герман, в конце концов их могли увидеть, по привычке сложив руки на груди, поближе к телу, — Саммит только завтра. — Я приехала пораньше и решила прогуляться, — мягко сказала австрийка, и голос её почему-то отозвался в груди неприятной дрожью, но тут же нахмурилась, смотря на лицо племянника, — Боже мой, Германия… Ты совсем не отдохнул после прошлого саммита? Ещё и пальто расстегнул… — Отдохну на рождество, после этого саммита, — отведя глаза тихо произнёс немец, мысленно добавив: «Как провинившийся подросток отчитываюсь матери, что поздно лег спать из-за грядущей контрольной… Боже, сколько тебе лет, Германия?..» Хотя… В каком-то смысле так и было для немца. Про пальто и странное, будто бы скрежет от осадка, чувство старательно умолчав. — Такими темпами отдыхать будет некому… — и грустно и сочувственно сказала женщина, покачав головой, — Лучше бы ты поспал в номере, а не гулял в такое неспокойное время… — Время никогда не бывает спокойным, — усмехнулся мужчина, пряча лёгкий нервный смешок. И правда… О чём он вообще думал, выйдя гулять один по бастующему городу? Где ни одной живой души ему не попалось, не считая вороны. Ещё и вышел налегке, забыв даже шарф в отеле… Лучше бы он поспал в такое неспокойное время, а не бродил тут с «коллегой»… — Может быть, пройдёмся? — подал руку женщине Герман, лишь бы уйти подальше от этого собора, от этого места… Немой кивок в ответ, но руки Австрия спрятала в кармане, не спеша направившись рядом с родственником по улице. Мимо вновь проплывали дома, стены храма, снег медленно кружился и падал вниз, оставаясь на пальто, волосах… В безмолвии наблюдая за их неспешной прогулкой. «Как удачно мы встретились…» — подумал Герман, чуть улыбнувшись, — «Теперь я не один, отлично… И скорее всего она что-то знает о том времени и может помочь… Хотя бы прояснить историю с ГДР…» В конце концов, она почти ровесница Третьего Рейха и, если немцу в очередной раз не изменяла память, тётушка даже была на стороне его отца. Осталось только подвести и… — Так, куда ты думал съездить в отпуск, мальчик мой? — вдруг прервала его раздумья женщина. — Скорее я мечтал, а не думал. В Токио, — шатко и уклончиво вздохнул Германия, стараясь не смотреть в её сторону, боковым зрением заметив улыбку Австрии, — Отдохнуть от проблем здесь… Увидеться с Японией… Сколько бы лет он и Япония не сотрудничали, сколько бы деловых разговоров и неофициальных встреч не прошло, каждой новой Герман искреннее радовался. Официальная встреча или «как будто совершенно случайный» разговор за пределами работы — всё равно. Вновь увидеться с почти что своей копией — спокойной, трудолюбивой и умной девушкой — было бы счастьем, в условиях работы с… некоторыми членами ЕС. Вот только говоря это родственнице, на душе странно, будто давно забытая, кошка скребла длинными и острыми коготочками… Сейчас вонзит, сейчас сделает больно, снова поможет этим… — Япония была бы очень рада тебя видеть, — с тихим смешком проронила австрийка, весело улыбнувшись, будто думала о чём-то исключительно забавном. — Действительно? — с лёгкой надеждой спросил мужчина. — Да. Вы мило смотритесь вместе, — хихикнула тётушка, чем немедленно заставила племянника прикусить губы от внутреннего возмущения. Ну, впрочем, только она и могла так шутить над ним. — Австрия!.. — даже слишком сердито сказал Германия, остановившись, хмурясь и скрещивая руки на груди от вида совершенно искренней улыбки старшей, что плохо скрывала по-родственному добрый смешок. Да как она посмела это сделать?.. Они просто хорошие коллеги… — Разве я не права, милый? Хах… — посмеиваясь от реакции младшего спросила женщина, прикрыв широкую улыбку рукой, но ненадолго. Вдоволь похихикав, Австрия взглянула на побледневшее лицо Германии, с искренним беспокойством, тихо сказав: — Но… Всё же, Токио довольно далеко. Может быть, стоит выбрать место поближе? Например… — женщина сделала к Герману небольшой шаг, — Альпы? Сейчас там много снега, мало людей и тишина… Ты бы мог выспаться там, отдохнуть от подчинённых и коллег… Альпы, Альпы… Старый дом, горный воздух и страх. Сейчас точно сделает больно, сейчас точно будет плохо!!! Тёплые ладони родного страно-человека уже потянулись к дрожащим и побледневшим от холода и двойственности пальцам немца, но как только австрийка коснулась его рук, так сразу же отдернула свои, словно обожглась. — Ты замёрз, Германия… Руки совсем ледяные! — тонкие пальцы Австрии быстро запахнули пальто, аккуратно беря руки племянника в свои, неспеша пойдя в таком положении по улице, приговаривая: — Германия, так нельзя… Ты ведь никогда не любил холод, что случилось? Вдруг ты заболеешь? — Страны не болеют человеческими болезнями, — едва шевеля замёрзшими пальцами произнёс мужчина, — В большинстве случаев… Только сейчас, когда по негнущимися ладоням побежали толпы мелких острых иголок, особенно не жалующих суставы, мужчина осознал, насколько замёрз. Руки совсем ледяные… Прогуляться без тёплого шарфа, расстёгнутом пальто, в полном одиночестве по городу, где идут забастовки… Просто гений мысли. «Интересно, если бы я не встретил Австрию… Как скоро я бы понял, что произошло?» — отвлечённо и мимолётно подумал Германия в протяжном некомфортном молчании, пустым взглядом смотря под ноги, — «Когда пришёл бы в номер и не почувствовал рук? Если бы я вообще дошёл, а не присел отдохнуть где-нибудь и задремал… Ты стареешь, Герман, с этими таблетками… Скоро придётся искать приемника, хах… А ведь ты даже не спросил, что хотел у неё… Хотя… Есть ли уже в этом смысл?» — Эх, в какой момент ты стал так похож на него… — прошептала женщина, качая головой. «Хм… Ну, что ж, вот и шанс, ” — тут же подумал Германия, как можно более непринуждённо и ненавязчиво спрашивая: — М? На кого я стал похож? — Да так… На брата… — всё так же тихо и даже прохладно сказала тётушка, даже ускорив шаг, отпуская уже более-менее согревшиеся руки племянника. — Это естественно, ведь мы близнецы, — как можно более искренне постарался изобразить улыбку Германия, пряча руки в карманы, — И абсолютно одинаковы… — Нет, ты не прав, милый, — немедленно возразила Австрия, даже чуть фыркая, будто племянник сказал несусветную глупость, — Ты и ГДР были одинаковы только внешне. Действительно, вас было сложно отличить, ведь даже ваша манера держаться на людях была идентичной… Но, возможно ты этого и не видел, как люди вы были совершенно разными. Ты никогда не любил холод, свежий воздух… В детстве тебя было невозможно вывести из дома, особенно там, где ты оказался после… — тон будто бы резко потерял всю свою серьёзность, а в серых глазах немец заметил отблеск тревоги. — Я понял тебя, — чуть кивнул он, ведь, в конце концов, они оба понимали о чём идёт речь и лишний раз вспоминать это событие едва-ли стоило. — Кхм, да… Ты был милым интересующимся ребёнком в пределах своего окружения, и довольно нелюдимым… — подвела итог тётушка, с лёгкой тоской произнеся последние слова, убрав свои руки в карманы пальто. — А ГДР был совсем другим… — уже холоднее продолжила она, — Ему всегда было жарко, душно… Ваш отец часто и вполне заслуженно ругал его из-за долгих простаивания у окна. Он постоянно пропадал где-то в саду или на террасе, если тебя не было рядом с ним… — голос заметно понизился, повисла немая и напряжённая тишина, из-за которой Германия вновь взглянул на лицо Австрии. Холодное и сосредоточенное, будто бы та говорила не об усопшем племяннике, а о серьёзном, практически смертельном, сопернике. «Что-то здесь не так… Да, он был в социалистическом лагере, но, вроде бы, ничем не запомнился, как страна…» — подумал немец, постаравшись сделать голос как можно более заинтересованным: — А… дальше? — Он… Был угрозой всей Европе, Германия… Я не хочу обидеть тебя или твоего брата, прошу понять меня правильно, — тяжело вздохнула женщина, заворачивая за угол территории собора, на другую улицу, поменьше и ещё тише, чем предыдущая, — Но ГДР был страшным человеком, Германия… То, что ты помнишь о вашем совместном правлении — прекрасная картинка, но совершенно не отражающая действительности, Германия… «Совместного правления?!» — воскликнул внутри немец, но виду не подал, — «Когда это произошло? В восемьдесят девятом? Вряд-ли… Вряд-ли, иначе был бы бюрократический ад из-за его смерти…» Я обещаю со всем разобраться… — Пражская весна и восстание в Польше это отлично показала… — горько вздохнула женщина, опустив взгляд на хрустящий под ногами снег, — Он без колебаний подчинился этому комми, и даже не осудил своих людей за многочисленные убийства… А как он рвался повторить то же самое с поляками… А его разведка, которая принесла столько ненужной головной боли странам и сломанных людских жизней… Эх… Он мог бы быть хорошим государством… Если бы не рос рядом с СССР… Ведь они старались в борьбе за общее дело… Помогали друг другу, старались, не жалея себя… И предательство — худшее из того, что они выбрали… А эта сообщница проклятого капиталиста только и может, что мешать!!! «Нет, она права!» — встрепенулся Германия, но промчавшаяся по улице маленькая машина заставила отвлечься от собственных мыслей. Подняв голову, мужчина обнаружил уже не маленькую тихую улицу, а относительно оживлённое местечко, с проезжающими тут и там машинами и редкими прохожими. Впереди уже виднелся небольшой переход через маленький проезд между домами, возле которого, однако, горел красный сигнал низкого светофорчика. «Подождём…» — подумал Германия, прикрыв глаза, — «Вот чёрт, как мы далеко от отеля… Сколько придётся идти обратно… Одному… Хм… Но, я смогу обдумать всё, что получил из этой беседы… Может быть, даже составить более полную картину? Эх, и чем я только занимаюсь?.. Что угодно, лишь бы не читать те листы…» На другом конце ярко засветился зелёный и две страны почти синхронно шагнули на переход. Мерзкий писк светофора отсчитывал каждый шаг, каждый звонкий удар каблука о брусчатку. Сейчас длительность каждого писка должна увеличиться… Должна, просто обязана, пока не превратиться в монотонный протяжный звук… И снова духота… Не смотря на ледяные руки, снова стало настолько жарко, что хотелось просто снять пальто и пойти в лёгкой рубашке… — Германия! Плечо немца крепко схватили руки тётушки, вырвав из раздумий, и только тогда Герман с ужасом увидел, что едва не вышел на проезжую часть дороги. Не хватило нескольких шагов… — Кхм… Благодарю, Австрия… — тихим и поникшим голосом проронил мужчина, рефлекторно обнимая себя руками и отходя подальше от края, мысленно говоря: «Идиот… Мало того, что ты решил прогуляться налегке и замёрз, так ещё и под машину чуть не попал, ФРГ!» — Может быть, ты всё же пойдёшь в отель? — искренне волнуясь, спросила тётушка, мягкими и тёплыми ладонями проводя по впалым и холодным щекам племянника, — Ты очень устал, мой родной… Настолько устал, что не видишь мира вокруг… Иди в отель, отдохни, и даже не думай о работе, милый… «Как же ты права, Австрия…» — думал немец, но в ответ просто кивнул женщине, аккуратно убрав её руки с впалых скул. Не хотелось бы повторения тех случаев, когда его и другую страну сфотографировали вместе и обсуждала половина мира… — Пожалуй, я соглашусь с тобой… — почти шёпотом сказал младший, пряча руки в карманы пальто и неловко улыбаясь. — До встречи на саммите? На что в ответ получает лишь обеспокоенную, любящую улыбку и тихое: — До встречи на саммите, Германия…

***

Кожу немилосердно кололи мелкие иглы… По всему телу пробегали маленькие иголочки, втыкаясь в каждую клеточку, особенно выворачивая суставы пальцев, пока внутри не разольётся блаженное тепло и расслабление. А болезненные покалывания унесёт вода. Горячий душ был самым лучшим средством против холода по телу, уже не слушающихся конечностей и бодрости. Вместе с приятно стекающей с тела воды, незаметно утекали и все те силы, которые были у Германа на прогулке — вся бодрость от холода, все странные и двойственные чувства от встречи любимого родственника… Оставался только монотонный стук сотен капель воды о кожу. А может и сквозь неё? «Впервые в жизни я чувствовал такую неприязнь к ней…» — подумал Герман, подставив горячей воде лицо, — «Что же тебя так в ней раздражало, братишка? Уход твоих людей к ней или ко мне?» Закрыв кран и выйдя из ванны, мужчина тут же укутался в полотенце, чтобы не замёрзнуть опять, мельком взглянув в зеркало. Отражение выглядело плачевно. На Германию смотрел измождённый частыми недосыпами молодой человек, с тёмными кругами под глазами. И без того впалые скулы выглядели ещё более впавшими, а взгляд выглядел разбито и замучено. Вы ненавидите меня? Будто бы спросило отражение, на что немец бессильно опустил голову, прикрыв глаза. Сжав край полотенца, мужчина отошёл от проклятого стекла, взяв заранее взятую свежую одежду. «Вряд-ли лично тебя…» — мысленно ответил Герман, надевая футболку и шорты, выходя из комнаты, но даже сквозь опущенные ресницы видя отражение… И, кажется, оно улыбнулось ему вслед. «Это всего лишь воспоминание, ФРГ… Отдохни, хотя бы десять минут, и оно растает, как снег на лице…» — мысленно произнёс мужчина самому себе, в тщетной попытке поддержать. Всего десять минут… Всего десять минут отдыха и он снова примется за работу — обязательно всё прочитает, всё прокомментирует и напишет самую блестящую речь для саммита… Но всё это через десять минут. Вы любите меня? «Угу…» — в своих мыслях ответил немец, чувствуя, как уже расслабленное тело медленно тонуло в мягком матраце постели, как одеяло не спеша тяжелело и, кажется, окончательно приковывали к постели… Десять минут… Всего-то десять минут.

***

«Всего десять минут…» — думал мальчишка, смотря, как стенки часов медленно ползли по циферблату, лениво приближаясь к заветной цифре. Десять минут и он будет свободен от этого скучнейшего занятия — уроков, под строгим надзором опекуна. Всего-то десять минут и вместо вечно холодной и придирчивой надзирательницы придёт единственный родственник… — Не отвлекайся, — фыркнула женщина у окна, читавшая какой-то свой важный документ, — Или ты бы хотел снова получить дополнительное задание и несколько ударов линейкой по рукам? –Non, madame, — быстро протараторил мальчишка, на что опекун только устало прикрыла глаза, тяжело вздыхая, как будто фраза ребёнка резала нежный слух женщины. — Твой акцент просто ужасен… «То же самое я могу сказать о вашем обращении с окружающими…» — подумал мальчишка, продолжая выводить в тетрадке вензелястые прописные буквы, мельком глядя на аккуратные белые часы на полке. Шесть минут… Выводя очередное заковыристое слово, мальчишка заметил, как изящная женская рука потянулась к часам, с явным желанием убрать. — Не трогайте, пожалуйста! — подскочил на месте ребёнок, в ответ на что получил строгий взгляд, от которого хотелось вжаться в стул. Таким взглядом смотрел на мальчика только самый худший опекун, который, к счастью, сейчас был за Ла Маншем… — Тогда не отвлекайся на них, молодое государство, которое даже править самостоятельно не может! — прошипела, как змея, женщина, с ощутимым ударом ставя часы на подоконник, — Даже страной тебя нельзя называть… Ты только зона оккупации, и только по милости союзников ты ещё жив, хотя после того, что сделал твой папаша тебя не должно здесь быть! Четыре минуты… Терпеть. Нужно терпеть. Терпение и смирение — вот то, что поможет выслушать всё это спокойно… По крайней мере, так говорил другой опекун… Сглотнув комок в горле, и глубоко вдохнув, мальчик вернулся к домашнему заданию… Осталось несколько строчек… И его отпустят. Отпустят от этой вечно недовольной всем тётки вниз, к другой… Она ведь обещала приехать и навестить его… — Перестань так громко дышать! — снова сделала замечание женщина, фыркая и удаляясь с бумагами за дверь, но оно пролетело уже мимо ушей. Ей всё и всегда не нравится. За редким исключением вино и она сама — остальное её раздражает. Это мальчишка успел усвоить за столь короткий срок. Минута… Последние буквы он выводит с особой тщательностью, но те продолжают напоминать что-то покосившеесе набок, с неровными элементами. И только точка выходит очень даже красивой. Стрелки сошлись на нужном часе — теперь он официально свободен! Отложив перьевую ручку, мальчишка быстро спрыгнул со стула, как можно тише подкрадываясь к двери, даже придерживая цепочку на руке — то немногое, что осталось у него от семьи. Дверь мягко открывается, стоит только её толкнуть, выпуская его в широкий коридор. Со стен за маленьким беглецом смотрели портреты, провожая взглядом до широкой лестницы, откуда слышались два голоса. Оба женские, но один — прохладный и уставший, жалующийся на мальчишку, а другой… Её… Тёплый и нежный, словно мамин… — Он просто невыносим, милая… Я совсем не знаю покоя из-за него… — Возможно. Но, … отдавать его … было бы ещё хуже… — обеспокоенно произносит самый тёплый голос на свете. — Впервые я не соглашусь в отношении бывшего мужа… — фыркнула опекун, — Впрочем, мальчик что-то задерживается… Повисла секундная тишина, после которой послышалось фырканье и цоканье каблуков нелюбимой надзирательницы. Видимо, мальчишку засекли… — Милый, я знаю, что ты на лестнице. Выходи, её нет, — тихо и ласково зовёт его она… Мальчик тихо выглянул из-за угла, расплывались в счастливой улыбке. Это действительно она… Внизу, она приехала, сдержав общение… Почти бегом, перепрыгивая ступеньки без страха что-то повредить себе, мальчишка спешил вниз, к ней… А глубоко внутри, готовое вырваться с радостным возгласом, застыло её имя…

***

— …! — оскалился он, глядя в ненавистные глаза единственного родственника, который стремился навредить. Злоба и боль по всему телу подкрепляли огонь гнева к этой самодовольной барышне, погрязшей в капитализме. — Я требую от Вас прекратить оказание помощи беженцам из моих территорий в …! Это нарушает целый ряд договорённостей, принятых без Вашего участия. Собеседница напротив только ухмыльнулась, вытянув губы в узкую нитку. Сложив руки в замок, она, самым спокойным голосом проронила: — Я вынуждена Вам отказать. Люди, проживающие в Дрездене, Лейпциге, восточном Берлине, хотят видеть своих родственников, например, в Шварцвальде, Штутгарте… А правительство нескольких собравшихся земель, решившее с помощью сторонников, что оно независимое государство им мешает. И мне, как давнему союзнику, ничего не остаётся, кроме как помочь несчастным восточным немцам. Разве я не права? Да как она посмела это сделать?! Сказать это так прямо, пусть в неформальной обстановке… «Правительство нескольких собравшихся земель», вздор!!! — Нет, — спокойно отрезал он, расправив плечи, — Тот факт, что Вы не признаёте моего существования, как страны, ещё не значит, что я буду молча смотреть, как Вы нарушаете соглашения. — И что Вы собираетесь делать, герр …? Расстреливать собственных граждан? Останетесь без людей, — саркастично заметила женщина, но тут же сделала голос тише, хмуро глядя на юношу напротив, — В этом вопросе мы с Вами никогда не найдём единого решения и все Ваши попытки его отыскать — пустая трата времени. Вы без колебаний подчинитесь СССР, и даже не осудите своих людей за многочисленные убийства чужого и вашего народов… Если в Вас осталось хоть немного уважения к семье, настоящей семье, к тому, чьё имя у Вас на руке, Вы согласитесь с таким положением дел. У одного народа только одна земля и только один правитель. Женщина легко встала из-за стола переговоров, поправив рукава пиджака, не отводя взгляда от ненавидящих лично её глаз. — Народ и территория выбрали явно не Вас. И чем быстрее Вы это поймёте, тем скорее Вы увидите ту ложь, в которой живёте. Что Вас все обманывают, … И только цоканье каблуков повисло в воздухе…

***

— Опять сон… — пробормотал немец, даже не открывая глаза, только укрываясь одеялом с головой. Десять минут уже скорее всего давно прошли и ему срочно нужно садиться за чтение и написание речи… Нужно, но не необходимо. Запустив руку под подушку, нащупав блистер с таблетками, немец сжал его в кулаке, слегка поморщившись от режущего чувства. Они ни черта не помогают — только провоцируют эти сны, а голоса, видимо, вернулись из-за привыкания к лекарству… — Значит, к чёрту тебя… — процедил сквозь сжатые зубы Германия, отпустив блистер, — Иначе завтра я не смогу провести саммит… И тогда всё точно пойдёт плохо… Великобритания выйдет из ЕС, Швеция и Дания тихонечко проигнорируют программу по приёму беженцев, а троица возмущавшихся и вовсе могут пойти на союз с Россией… Будь он проклят. Мы были самыми близкими союзниками… — Хватит! — рявкнул мужчина, открыв глаза, резким движением схватив с тумбочки стопку листов, принявшись за чтение самого первого, читая быстро и жадно, лишь бы не слышать голос. Работа не ждёт. Работа не оставляет ни во время галлюцинаций, ни во время приятного общения с родственником… Работа спасает его.