Дижонская горчица

2014

      Для встречи с клиентом из ВКонтакте Паскаль подобрал строгое платье с пикантным вырезом и длинным рукавом.       — Застегнёшь? — стою лицом к зеркалу в гардеробной.       Паскаль без перчаток, взволнованными пальцами поднимает язычок молнии. Путь от ягодиц до линии плечей заканчивается на выдохе.       — А туфли какие?       Взгляд мечется от серёжек-колец в ушах к полкам с обувью. Лакированные туфли Manolo Blahnik на семисантиметровом каблуке. Паскаль опускается на колено: предложение обуться не игнорируется.       — Я похожа на ведьму? — поправляю длинный кулон-ручку на шее.       — Честно? Нет. Вы похожи на блистательную и успешную мадам.       — Так и знала, что не нужно посещать косметолога.       Она приходит в среду вечером. Паскаль вежливо помогает снять пуховик, она не отказывается от помощи. Ей — 23, небольшой рост, широкие плечи под чёрным кардиганом нараспашку, худые ноги в зауженных джинсах. Рубашка в бело-серую клетку, под ней футболка, под ними второй размер груди, под рукавами мелкие татуировки. Тракторная подошва осенних ботинок оставляет на полу следы. Бенуа берёт швабру. Ей тяжело идти, идёт вразвалку, Паскаль поймает в случае падения, но она не упадёт. Ей не хватает опоры, женственности достаточно на хмуром лице. Я знаю её имя, и к какому парикмахеру она ходит каждые три месяца. Она ненавидит длинные волосы, платья, ни разу не вставала на каблуки — и не встанет.       Я выбираю гостиную для оказания услуг, потому что незачем демонстрировать ведьминский кабинет. Камин, кресла, рояль, музыкальный аппарат и шахматный столик. Что нужно для уюта? Не котёл же выставлять, не развешивать же тсантса на окнах.       — Добрый вечер. Присаживайтесь, — показываю на соседнее кресло.       Шесть лет она — инвалид. Жизнь расписана по дням, особые часы в особые дни. Это случилось внезапно и случайно. Я не виню генетику, халатность врачей и не зависящие от нас факторы. Некоторые моменты и состояния нельзя логически объяснить. Вылечить — не вылечишь. Принять под сжатые зубы.       — Добрый вечер. Спасибо.       Паскаль поблизости. Я не застрахована от неожиданностей, неизвестный гость не хвастается здоровьем.       — Чай, кофе, воду? — я не курю, не выпиваю вино — перед ней невежливо. Моё уважение — предложение внимания.       — Нет, благодарю, — поднятая ладонь. Её жесты тяжело читать, её карие глаза — выбитые окна.       — Обращайтесь ко мне «мадам». С каким вопросом или вопросами Вы ко мне пришли?       Я не возьму от неё деньги. Уважение клиентов — плата, тысяча, две, пять, пятьсот рублей. Я не отказываюсь, любезно принимаю и после сеанса отдаю Паскалю на бензин «Фантому».       — Меня зовут Матильда Алексеевна Баголей. Родилась 1-о сентября 1991-о в Москве. Жила на Кутузовском проспекте, переехала в Ясенево. Окончила педагогический университет, работаю коррекционным педагогом в школе-интернате. Шесть лет назад стала инвалидом, — подворачивает рукав кардигана: вздутая вена на предплечье. — Перенесла операцию. Через день езжу на гемодиализ. Врачи так и не назвали точную причину моего недуга. Генетическая предрасположенность, падение на льду, удар дверной ручкой по спине. Вариантов много, исход один — это я перед Вами.       «Почему она рассказывает о себе? Клиенты приходят услышать о себе от Вас», — Паскаль за креслом Матильды.       «Потому что она пришла услышать не о произошедшем».       Её лицо невозможно читать. Мысли и эмоции — соль и сахар. Она умеет врать правдиво. Она защищается. Её душа обёрнута в бетон.       — Многие приходят с сомнением, что перед ними ведьма. Вы не сомневаетесь в моих способностях, проверка и доказательства не уместны.       — Дедушка говорил, что у нас в роду были ведьмы. Деревенские, знаете ли. Не проверяла, ещё не родилась к тому времени. Я верю в существование ведьм, но больше всего я верю в предсказания. Сорок пять лет назад цыганка на вокзале предсказала моей бабушке встречу с моим дедушкой. В день смерти дедушки я слышала его шаги по ковру в коридоре. Я встречалась с необъяснимым. Ведьмы не пугают, не отпугивают. Мой вопрос звучит следующим образом, — пауза, — когда я умру?       — Зачем Вам знать? — царапаю ногтем подушечку пальца.       — Шесть лет для меня много. Сколько ещё продлятся мои страдания?       — Вы не доживёте до 30-и… — неожиданно вырывается.       Я вижу, когда, как и с кем она умрёт. Я вижу вперёд на год, на два. Десятка скрыта. Я знаю, какую роль она сыграет в будущем и кем станет лично для меня.       — Умереть можно на следующий день после двадцатилетия и не дожить до 30-и десять лет. Умереть можно за два дня до тридцатилетия. Видите, какой провал. Я прошу назвать точную дату.       — Что Вы сделаете к этому времени?       — Научусь гордо носить свою ничтожность.       — Медицина продвинется в процессе очистки крови…       — Повезёт другим, — резко перебивает холодным тоном. — Я порадуюсь за других. Дата, мадам.       — Я назову год. Вы не заставите меня озвучить день и месяц, — она выжидает. Приговор звучит: — 2020-й.       Матильда прижимает подбородок к пуговицам рубашки. Переваривает. Нервный смешок и блеск в глазах. У неё не будет мужа, не будет детей. Она не хочет этого сейчас и не захочет к 29-и годам.       — Шесть лет, — произносит шёпотом. — Ещё шесть лет. Потерпи счастливые шесть лет.       «Вы не солгали?» — Паскаль смотрит на меня.       «Смерть не обманывают».       — Вы довольны? — перекладываю ноги, отрываюсь от спинки кресла.       — М-м, да, — прищуривается. — Вполне достаточно. Спасибо за предсказание, — залезает в нагрудный карман рубашки. — Проверим через шесть лет.       — Не надо, — останавливаю протянутые пять тысяч. — Я не возьму. Я оказываю услуги бесплатно.       С заминкой, с провальной попыткой оставить деньги на журнальном столике она отказывается от благодарности и поднимается из кресла. Паскаль на подстраховке.       — Вы никогда не задумываетесь о других.       Моё замечание разворачивает Матильду на кривые девяносто градусов.       — А обо мне кто-нибудь задумывается? Никому нет дела. Пытаетесь вызвать жалость к родителям? Поплачут и успокоятся. Они не верили моим слезам.       — Поэтому перестали их показывать? Слёзы — слабость, но Ваши слёзы — это гнев. Вы перестали о нём думать, потому что он о Вас никогда не думал. Вы же понимаете, что были тогда маленькой.       —…и здоровой… — ей важно выздороветь ради себя, повысить самооценку прямой спиной.       — А если он задумается?       — Я не поверю.       Она потерянная и шокированная. Вопрос о смерти привёл к диалогу о похороненных чувствах.       — Вы уже поверили, когда приняли от него подарок на двадцатилетие. Почему Вы без трости?       — Потому что… — она переступает с пятки на мысок, — в оружии без патронов нет смысла. Извините, мадам, мне пора.       Потому что трость — единственная вещь, напоминающая о нём. Как нелепо — вас связывает трость. Ты и он на лавочке у соседнего дома перед его отъездом, ты опираешься на трость, он проводит с тобой последние минуты, он в разводе. Три звонка в год: его день рождения, твой день рождения, Новый год. Ты нужна ему для меня.       Матильда задерживается у шахматного столика.       — Играете? — бесшумно подхожу на каблуках.       — Меня пытался научить ученик — безрезультатно. Не люблю игры, в которых нужно думать.       — Вам ближе чёрные или белые? — я сбоку на расстоянии вытянутой руки.       — Белые грязные, чёрные всегда чёрные. Мне нравится чёрный цвет.       — Вы — чёрная королева?       — Нет, — смешок. — Я — мелкая пешка, противник съест меня первым ходом.       Достаю из рукава платья серебряную иголку:       — Возьмите. Безобидный оберег. Не бойтесь, не уколитесь. Другие уколются.       — От чего он сбережёт? — спрашивает надменным голосом. — Меня от меня?       — От непонимания, грязных мыслей и неприятных слов. Люди ненавидят ошибаться в людях, но как же люди расстроятся, что наговорят на Вас чепуху.       — В шестом классе, — она забирает иглу, — мальчик постарше обозвал меня трансвеститом. Было очень обидно. Я пожаловалась на него его же классному руководителю. На следующий день этот мальчик бегал за мной по школе с извинениями. Я не простила. Мне плевать на людей, мадам, — сжимает иглу в кулаке. — Меня давно перестали удивлять люди. Всего наилучшего.       Паскаль помогает Матильде с пуховиком, я подкуриваю сигарету в мундштуке.       — Разве Вы не хотите видеть мир в ярких красках?       Она завязывает шарф вокруг шеи. В последнем осеннем месяце она пользуется летними духами.       — Рай — это цветочное поле, — улыбка надежды. — Через шесть лет увижу.       Она уносит лёгкую дисгармонию из ведьминского дома. Вздох облегчения. Злость утомила Паскаля. Доброго человека легко превратить в озлобленного. У Матильды в роду действительно были ведьмы. Предчувствие не выводят в отдельный дар. Матильда живёт кратковременными яркими моментами, ей хватает пары встреч в год. Она не вынесет взрыва красок. В её чёрно-белом мире нет места ярким цветам.       На яшме перепрыгивает белые клетки по диагонали, на начальной позиции обсидиановая фигура справа от королевы.       Мы немножко конфликтуем характерами с Дениз. Не ругаемся, не обижаемся, но порой высказываем претензии. Мне не нравится, что она не подходит к серёжкам, когда я звоню. И ладно, если бы это были единичные случаи. Бакстер нашёптывает мне, что Дениз отлучается к какой-то девочке.       «Алло? — под шифоновым платком идут гудки. — Алло? Опять свалила».       Со свечой и ножом иду охранять панночку. Прости меня, верховная. В трейлере Вавилова-Бонне нет кладовой, камина и стиральной машинки. Сжигаю свечу в кладовой и разрезаю пространство.       — Ля-ля, ля-ля, — Леопольд кормит рыбок и креветок в аквариуме, Бакстер помогает. — Кушайте-кушайте и не подыхайте.       Мадам Гайя Бут in da house.       — А-а-а-а! — великан лезет, режу матрас то ли дивана, то ли кровати, пробираюсь наружу. — А-а-а!       — А-а-а-а-а-а! — Леопольд в страхе отскакивает от тумбы с аквариумом и падает на задницу. Бакстер переворачивается в воду. — А-а-а-а, блять! Что это, нахуй, такое?!       — Бу-у-у-ут! — подтягиваюсь за одеяло. — Га-а-йя Бу-у-у-ут!       — Фу-ты, блять… ты ебанутая, конечно! — Леопольд держится за сердце, за область, где у живого человека сердце. — Я чуть не помер и не обосрался. Нет, кажется, что-то подтекает из жопы.       — Где твоя? — прыгаю на пол. — Не отвечает на звонки.       — Она… — пустые глазницы мечутся… — пошла закрывать на ночь Носика.       Бульканье превращается в тявканье. Бакстер выныривает, прихватив с собой свеженький трупик креветки.       Чую обман и запашок разлагающегося тела. Раскрываю шкатулку с украшениями — серьги-телефоны сверху.       — И куда ускакала овца? — сжимаю пустой пах.       — Ауч! Больновато, — Леопольд морщится. — Члена нет, но кусочки плоти остались.       — Где призрачная мамзеля? — протыкаю глазницу.       — Гуляет-гуляет, — убирает мою руку. — Хватит меня мучить! Что за издевательства над мёртвым?       — Девочка? — вскидываю сбритые брови. — Она у девочки?       — Да, — Леопольд выдыхает. — Пожалуйста, не выдавай меня. Дожил, блин, получаю люлей от полоумных ведьм. Связался на свою голову с ведьмами! — Бакстер залезает к нему на коленки.       — Не переживай, не выдам. Оставлю смс. И ты мне не скажешь, что за девочка?       — Я боюсь тебя, а Дениску люблю и боюсь одновременно. Извини. Я не лезу в её дела.       Дениз появляется в ведьминском кабинете ближе к полуночи. Сделала свои делишки, да? Спортивные штаны, кроссовки, смятая пачка сигарет торчит из кармана джинсовки.       — Я прочитала твоё смс, — отхлёбывает из колбы оранжевую муть. «Фанта» собственного производства. — Ростки на глазах — это нормально, потом срежешь.       Подкуриваю перед ней сигарету в мундштуке:       — Ничего не хочешь мне сказать? — выпускаю дым ноздрями.       — Маловато газиков в газировке, — дурочкой прикидывается.       — Где ты была?       — Гуляла по кладбищу. Развлечение у меня такое и неоплачиваемая подработка.       — Ты всегда носишь с собой серьги-телефон — когда не надеваешь, кладёшь в карман. Куда ты уходишь, раз не берёшь серьги?       — Ты была у меня в трейлере? — резко отходит. — Пытала Лео?       — В трейлере была, но не пытала Леопольда, — я стёрла следы преступления и порезанный матрас. — К какой девочке ты ходишь?       Дениз злится: ноздри раздувает, губы напрягает, сжимает кулаки.       — Что такого я спросила? Что ты от меня скрываешь? Дениз, именно это меня и бесит в тебе, — стряхиваю пепел на пол. — Ты вечно что-то утаиваешь и недоговариваешь. Почему я тебе всё рассказываю? Почему ничего не скрываю?       — Ты скучно живёшь, Бут! — сарказм — её нападение. — У меня цирк, кладбища, походы за ручку с душами, передача весточек из мёртвого мира в живой, уход за Лео, уход за аквариумом с дохлыми рыбами! Можно уделять в день минуточку себе любимой?       — Можно не утаивать и один раз сказать, что за девочка, чтобы я отстала. Чем дольше ты скрываешь свои делишки, тем больше у меня появляется сомнений.       — Каких сомнений? В моём назначении в новый Совет? Да мне это на хрен не нужно! — замолкает. Подыши и успокойся. — Девочка видит мёртвых. Я хожу к ней, чтобы… поддержать в нашем нелёгком даре. Вот и всё! — расправляет руки: — «Надеюсь, поверит. Звучит ни хера не убедительно».       Склоняю голову к плечу. Мощный Телекинез читает все мысли, вплоть до тех, что ты блокируешь.       — Ну и ведьма-сучка же ты, — губки бантиком, стряхиваю пепел.       — Я?! — показывает на себя. — Это я-то сучка?! Читаешь запрещённые мысли? Сестрица-мастерица! А сама-то! Сама-то!       — А я что? — в недоумении. — Я к девочкам не хожу и не скрываю этого. Я вообще невинна перед тобой.       — Ты… — ух, она мне врежет. — Ты целовалась с моим папкой! — выпучивает прозрачные глаза.       — Я сосалась со своим прапрапрапрапрапрапрадедом!       У матросов есть вопросы? Я — Габин в девятом поколении, Дениз — в первом. Когда все считали, что моя салемская прапрапра-какая-то-там-бабка плясала на лугу и горела на костре, прародителем Бутов был Габин. Удачно закинул зёрнышко в фаворитку. Кто мы? Не так важно. Ладно, Дениз — моя тётка, я — её племянница. Какая ты мне тётка? Пф! Где мы? Риторический вопрос.       Дуется-дуется. Щёки надуваются и не лопаются.       — Коза драная! — ножкой топает.       — Всё? — стряхиваю пепел. — Выпустила внутреннего беса? Я не знала в тот момент, что целуюсь с дедом, и вообще-то он меня поцеловал, а не я его.       — И он тряс перед тобой членом, и он залез к тебе в кровать?       — Да, — невозмутимость. — Я не при делах была. Успокойся, Дениска. Габина нет, но зато есть мы. Мы есть у него. Успокоилась? — беру за руку.       — Дай мне побеситься, — стряхивает. — Пока. Я пошла беситься. Спокойной ночи.       Вот так мы боремся характерами. Дениз врёт и раздражается, что я лезу в её жизнь. Копия Габина. Щелчком подметаю пол, закрываю на ночь котельную. Я забыла телефон в директорском кабинете. В коридоре по зеркалу звонит Нантар из Индии.       — Эй, как настроение?!       Музыка орёт, Нантар за диджейским пультом в одном наушнике и очках с жалюзи. Нантар на рейве с верблюдами и бедуинами.       — Замечательно, но у тебя лучше.       — Зацени футболку, — вытягивает руку с телефоном.       — Нантар, это бабский топик, — морщу нос.       — Бабский?! Мне сказали, унисекс.       — Сомнительный секс.       Нантар не меняется. Нантару — 57, а такой же красавчик, как на балу в Аббатстве Мон-сен-Мишель. Он не женился и не завёл семью.       В кабинете набираю Люси. Кто спит в полночь? Ведьмы не спят в полночь. Мне необходимо пожаловаться на тётку, блин! Паскаль слушает мои жалобы с выражением лица Дэвида Швиммера из «Друзей»: молча кивает-кивает. Паскаль спит.       На звонок отвечает Подлива:       — Люсичка немножко не может сейчас подойти к телефону, — он за рулём, он быстро ведёт машину.       — Что такое? Куда вы едете? Внезапный отпуск в Дубаи? За новыми лифчиками?       — Она рожает, у неё отошли воды.       — Как рожает?! Куда? — Люси рожать через две недели, поэтому я спрашиваю «куда».       — Я рожаю! — доносится дикий рёв с задних сидений.       — Только не в «Гелике»! — молится Подлива. — Только не… — оборачивается, — да куда?.. Бля-я-я-я-я-я-я-я-ть!       — Не буду мешать, — отключаюсь, незаметно ухожу с вечеринки.       У них невероятная гармония в отношениях. Через неделю после знакомства подали заявление в ЗАГС. Люси хвастается сексом с Подливой, Подлива хвастается сексом с Люси. Я — слушатель секса. Превосходно. Кроме меня и Паскаля никто не помнит страпоны в Подливе. Чудно. Из отведённых тридцати пяти счастливых лет брака они прожили первые два года. Как быстро появляются дети у влюблённых пар.       Паскаль отлично «помогал» мне с матками Микаелы, но Паскаль категорически отказывается «помогать» с глазами. Третий день бегает от меня и моей ложечки для арбуза. «Отстаньте! Мне нравятся мои зелёные! Не отдам!» Кто его мучает? Я? Вообще не трогаю.       — Иди сюда, кому сказала! — поднимаюсь на четвёртый этаж. Сейчас закроется на чердаке и вылезет через окно.       Бабушка Ракель вышибает дверь кладовой:       — Не трожь Пасюську, дурная девка! — преграждает коридор.       — Проверить, — убираю ложку в карман ведьминского фартука, — и только-то.       — Проверь себе мозги!       — О, и правда! Снадобье из медуз настоялось.       Я знаю, как заболевает Паскаль — медленно, поэтапно. Сначала насморк, потом горло, следом температура, потом двойная порция насморка и красного горла. Бледный, потный, без фрака, в расстёгнутой жилетке готовит овсяную кашу.       — А-а, а, а-а-а-апчху-у-уй! — кидает сопли в кастрюлю с овсянкой.       — Добрейшее утречко, — верчу маской для сна. — Это что такое?       — Заболел… — голос как после перелома носа. Паскаль дышит ушами.       — И заражаешь меня. Быстро поднялся на чердак, разделся до трусов и лёг в кровать.       — Я ещё… а-а-а-а, — волосы в носу щекочут, — а-а-апчху-у-й! Завтрак Вам не приготовил.       — Ты сейчас готовый приляжешь на пол.       Паскаль в трусах трясётся под одеялом и стучит зубами. Фрак без складочек висит на вешалке, сорочка без складочек висит на соседней вешалке под жилеткой. Болеет человек, за собой не следит, но одежду по утрам гладит.       — Открой рот.       — А-а-а, — высовывает язык.       Свечу фонариком — горло краснющее. Кашляет, булькает подо мной. Лоб — кипяток, пузырь надувается на ноздре.       — Где ты вечно подцепляешь заразу? Температуру после сна мерил?       — Тридцать семь с небольшим, — гундосит. — Обычная простуда.       — Не похоже.       — Вы не врач, — дуется.       — Градусник, — градусник с письменного стола прилетает в руку.       — Я полтора часа назад, — бубнит с набитым ртом, — мерил под мышкой.       — О-о-о-о, спаси тебя и меня, верховная! — протираю конец о пижамную рубашку, засовываю правильно. — Там точнее, да?       Тридцать девять и шесть. У-у-у. Вот где он подцепляет болячки?       — Я вызываю «скорую», — кладу градусник на прикроватную тумбу.       — Не надо! Достаточно таблэтки и чая. И Вашего колдовства.       — Ха! Чего удумал! Сейчас приедут злые тётки и вылечат тебя.       Как звонить в «скорую»? Врача на дом не дождёшься, к большому мальчику в прошлом году так и не пришли из поликлиники. Набираю «скорую-не-такую-и-скорую», параллельно закусываю недоваренную овсянку киви.       — Мужчина, — повторяю в двадцатый раз новой тётке, успела позавтракать и вновь проголодаться, — 48 лет, температура, как возраст, потеет, замерзает, задыхается соплями. Что? Нет, больничный лист не нужен, я — работодатель, я не уволю его. Что? Вы не приедете? Идите в поликлинику? Да идите Вы сами!.. — сбрасываю.       Топот сверху. Ловлю Паскаля на лестнице в брюках, распахнутой сорочке и незашнурованных ботинках.       — Далеко собрался?       — Кружку отнести и поставить вариться курицу на бульон.       — Тебе невтерпёж? — вырываю кружку.       — Обед для нас, — глотает сопли. — Я вчера не готовил, перед сном вытащил из морозилки курицу.       — Паскаль, пожалуйста, перестань одеваться. Ляг и болей нормально. Я улажу возникшие трудности с едой и твоим лечением.       — Вы вызвали «скорую»? Отметите заказ.       Тяну за руку, захват для переворота. Паскаль на спине пыхтит. Телепортация. Перебрасываю раздетого Паскаля в кровать, накрываю одеялом.       — Полежи спокойно пятнадцать минут. Без происшествий и куриных бульонов, я тебя прошу.       Свеча, нож. Иду за панночкой. Не удосужилась переодеть розовую пижаму. Настроенная на масштабную Телепортацию кладовая открывает путь в разные точки мира. На севере Венгрии, на Земпленских горах отдыхает после гастролей «Карнавал Бизарре». Шатры, трейлеры, поезд без железной дороги, клетки с животными и закусочные без продавцов.       Дениз на скамеечке рядом с трейлером Габина стирает на дощечке в тазике полосатые семейники Леопольда. Дениз в летнем платье, наушниках и с убранными в пучок волосами.       — «All the single ladies. All the single ladies! Now put your hands up!» — опасное влияние музыкального вкуса Люси. — Уоп, уоп, о-о-оп, оп, о-о-оп.       Самуэль бросает мягкий детский мячик Носику, Ричард под контролем Августа снимает афиши, Лалита в тенёчке расчёсывает желтоглазого волка. Леопольд под гавканье Бакстера выбивает тапочкой ковёр. Весело тут у вас. Мы с Паскалем бывали в цирке, отмечали дни рождения Дениз и Леопольда, но не посещали представления. Я храню билетик в «Карнавал» для живой Дениз.       — «Сингл леди-и-и-и-и!» — сто баллов из ста.       — Бьёнься, — подхожу к Дениз, наушник слетает, — ты хреново поёшь. Заканчивай стирку трусов и пошли со мной.       — Чё? Куда? — в соседнем тазике плавают призрачные пираньи.       Свист слева. Самуэль строит глазки и губки. Опять с бабской подводкой и в кожаных штанишках Билла Каулитца.       — Что за розовую попку к нам занесло? — старый бабник.       — Сэм, подводка потекла, — провожу по скуле.       — Да? — Носик кидает ему в голову мячик. Мафиози отлетает на три метра. Самуэль-Туз при жизни был гангстером.       — Нихера себе, — Леопольд отвлекается от ковра.       — Галь, чё пришла? — спрашивает Дениз.       — Паскаль заболел, а у меня сегодня прогон коллекции в офисе и обрезание ростков с выращенных глаз. У него высокая температура, врачи не идут, до врача не дойдёт, но это не проблема. Паскаль рвётся готовить и убираться в доме. Поможешь?       — С готовкой, уборкой и лечением Павлика?       — Я сунула ему в рот подорожник с чесноком перед телепортацией. Приглядишь за ним, пока я дела делаю? Покушать мне и ему приготовишь?       — У тебя доставка еды из ресторанов!       — Паскаль не ест еду из ресторанов дома. Считает, что в доставку добавляют несвежие продукты.       — А суши хавает, как миленький!       — Это другое, это не высокая кухня. Чего ожидать от суши? Ну что? Поможешь до вечера? Мне отпросить тебя у Леопольда или у Августа?       Дениз бросает трусы в тазик к пираньям:       — Больших девочек не отпрашивают. Лео-о-о!       — Да, детка? — мёртвый, склизкий и в пыли.       — Достирай труханы! И мои заодно!       — Но… — получает от Носика мячом в голову.       — Спасибо, дорогая, — Дениз благодарит слониху.       Самуэль пошатываясь и кряхтя поднимается с травы, Леопольд прилёг на ближайшие полчасика.       — Всем досталось, — Самуэль приглаживает растрёпанную причёску. — Почему Носик всегда на стороне девочек?       Призрак хозяйничает в доме-дурдоме — а как назвать нашу шизофриничную? Пока варится грудка на бульон, Дениз моет люстры на всех этажах. Паскаль спит с мокрой тряпочкой на лбу. Я в розовых пижамных штанах под столом, костюмной жилетке и пиджаке по видеосвязи проверяю осеннюю коллекцию.       «Ты в трусах снизу?» — смс от Игоря.       — Раер, что Вы делаете под столом? — спрашиваю в камеру. — Примеряете женский браслет на лодыжку?       — Извините, мадам Бут, — кладёт телефон на поверхность.       «В твоей розовой пижаме», — пишу в ответ. Игорь застенчиво улыбается.       «На краю стола маска для сна. Тебя видно».       Я заказала у Дениз на ужин «Русское» жаркое в горшочках: свинина, картофель, майонез, сметана, зелень под хрустящей сырной корочкой. Финальный прогон коллекции прошёл успешно, переделываем женский браслет — крупное плетение смотрится интереснее. Перекур на улице. До вечера прохожу в розовых штанах.       — Галь! Где свинина? — Дениз кричит из кухни.       — Где-то в магазине.       — Нашла в морозилке!       Выкурив две сигаретки, иду проверять Паскаля на чердаке. Лежит-сидит, на ногах одеяло, на груди волосы, под спиной подушка. Ложка летит в рот. Бабушка Ракель в бигуди поит куриным бульоном.       — Не дадим Пасюську в обиду!       — Не буду мешать, — незаметно ухожу с вечеринки.       — Галя! — кричит Дениз из кухни. — Где нож для мяса?!       Телепортируюсь. Дениз орудует топориком.       — Галя, отмена! Я нашла топор! — рубит мёртвую свинью.       Бабушка Ракель и Дениз уходят под вечер. Ужин в кровати. Паскаль хлюпает лапшой, я воняю ему под носом горшочком со свининой и картофелем. Паскаль втягивает сопли и не чувствует специи, довольствуется диетическими тефтельками.       Жанчик подрос, Жанчику — два с половиной годика. Он уже потихонечку двигает ножками и ручками, громко смеётся и мило коверкает слова.       — Паська! Паська! — сжимает кулачки, вырывается из рук Жамеля. Слепой мальчик чует запах Паскаля и слышит голос через толстые стены дома.       — Шевалье Жанчик приехал! — Паскаль забирает его. — Как Вы? Как долетели? — прижимает к груди голову, поддерживает предплечьем под попу.       — Сумно, очень сумно в самооте. И дядьками воняет.       — Он весь полёт трындел без остановки, — Жамель тащит в готическую спальню три чемодана. — Дядьки ему воняют, тётки… — ударяет красный чемодан о ступеньки. — Ой, бля-я-я-я… Микуся, я сломал твой чемодан, шторки перевесили.       — Тётьки тозе воняют, — поддакивает Жанчик на Паскале.       — Но одна тётка вкусно воняла, — оборачивается Жамель.       — Молочком с кофетками.       Жанчик изменил родителей. Жамель перестал ходить патлатым и бородатым, выглядит опрятным, мужественным и статным северянином. Микаела слезла с антидепрессантов, она часто улыбается и радуется мелочам, как Жанчик. Операция и терапия помогают, врачи-люди сделали своё дело. Жанчик окреп, в три годика начнёт принимать снадобье на медузах для перезапуска головного и спинного мозга. Я использовала останки самой древней медузы на Земле. Я обокрала канадский музей! Ладно, не я, а бабушка Ракель. Жанчик будет принимать снадобье раз в год в течение пяти лет. Побочных эффектов нет, зелье безопасное.       Бабушка Ракель кормит Жанчика йогуртом с «Юбилейным» печеньем. Перед операцией мальчик должен быть сыт и доволен. Он засыпает в кроватке с летучими мышками.       — Возьми меня за руку, Ригер, — Жамель шевелит пальцами. — Страшно, пиздец.       — Паскаль, меня тоже.       В ведьминском кабинете за ведьминским столом муж и жена, папа и мама, а между ними Паскаль. Я выбрала у Жамеля левый глаз, у Микаелы — правый. Они носили год солнцезащитные очки с одной линзой, часто смотрелись в зеркало, часто любовались друг другом и окружением. Пили зрительное снадобье — восстанавливали хрусталики. У Жанчика будет идеальное зрение. Жирным слоем наношу густую мазь собственного приготовления из можжевельника вокруг выбранных глаз. Микаела и Жамель не почувствуют боль, но психологическое волнение у Жамеля зашкаливает.       — Помни, ты делаешь это для Жанчика, — Микаела переплетает пальцы.       — Глубокий вдох, — Жамель вдыхает со мной, — и… — быстро прокручиваю ложечкой для арбуза. Синий глаз ожидает Жанчика на деревянном блюдечке. — Больно?       — Темно слева. Не, не больно, но я услышал, как что-то хрустнуло.       — Ложка, у меня рука потненькая. Миша, теперь ты.       Микаела пищит и смеётся от неожиданности. Старая ведьма выжила из ума. Серый глаз ожидает Жанчика на деревянном блюдечке рядом с синим.       — А вы и одноглазыми неплохо смотритесь, — оцениваю издалека. — Оставляем?       — Я тебе сейчас эту ложечку засуну в…       — Я поняла, конь. Замолчи. Сначала Миша, потом ты.       Выращенные из глаз покойников глаза — мне сегодня глаза будут сниться — выглядят мёртвенько. Когда их вставляешь, прости, верховная, в живого человека, они скучают по старому умершему, поэтому мутнеют, но через полтора часа срастутся с новыми владельцами. Пока Жамель и Микаела остаются слепыми на один глаз.       Для Жанчика я беру пластиковую мерную ложку и лавандовое масло. Руки трясутся, страшно калечить ребёнка. Жамель раскрывает веки левого глаза — прокручиваю, Микаела раскрывает веки правого глаза — прокручиваю. Паскаль обмахивает меня полотенечком и вытирает испарину со лба. Бабушка Ракель на цербере-качалке пьёт чайный гриб. Родительские глаза прирастают мгновенно. Временная повязка, чтобы не чесать. По моим расчётам Жанчик обретёт зрение сразу, как проснётся.       Носик дёргается.       — Цветочками пахнет, — Жанчик неумело потягивается. — Паськой пахнет. Тесется-тесется, — вертит головой, — потесите.       — Жанюш, подожди секундочку, открой глазки, — бабушка Ракель капает из пипетки на повязку масло из крапивы.       — Не визу.       Жамель развязывает повязку. Пятеро склоняются над Жанчиком.       — У меня была кошка породы кхао-мани, — мягким голосом протягивает бабушка Ракель, — один глаз зелёный, второй голубой.       Левый глаз синий, правый серый. Лучик солнца засвечивает левый. Синий раскрашивается в зелёный. Жанчик широко улыбается.       — Важны его первые слова, — бабушка Ракель шепчет Жамелю, — первая реакция.       Паскаль выглядывает у меня из-за плеча.       — Паська! — Жанчик заливается смехом. — У Паськи д-ы-ы-ка вот тута, — прикладывает палец к подбородку.       Я облегчённо выдыхаю. Получилось. За Жамеля и Микаелу так не волновалась, как за Жанчика. Бабушка Ракель массажирует шею. Я вновь справилась.       — С пробуждением, шевалье Жанчик.       — Первые слова, — Жамель бубнит Ракель. — Ригер, ну как обычно! Как обычно!       На руках мамы и папы Жанчик знакомится с комнатой, игрушками, Софой, ведьминским домом и улицей. Сидит на Паскале в «Фантоме», крутит руль. К обеду Микаела и Жамель видят новыми глазами. Маленький колдун с непробудившимся даром Воскрешения в два с половиной годика подмечает мелкие детали, игнорируемые зрячими.       Я поставила себе цель: приготовить все снадобья из книги снадобий. Пока варится одно, я собираю ингредиенты для другого, пока настаивается тридцать второе по списку, я перемешиваю в котле пятьдесят первое. Галочка в голове — девяносто девятый уровень пройден успешно. Сотое снадобье на сотой странице «Авамори Бэндзайтен». Снадобье любви. «Сильное возбуждающее средство». Ведьминские способности читают в чернилах директора Валравенс. Бонус — рисуночки. Статуя полной женщины с восьмью руками и неизвестной мне гитарой и глиняный стаканчик. «Готовить и подавать в глиняной ёмкости», — советует Валравенс. Попробуем? Закроем геш… гес… закроем книгу снадобий. Пять капель эфирного масла апельсина, три капли экстракта ванили, восемь капель эфирного масла бергамота, одна капля эфирного масла сандала. «Снадобье получится белого цвета и безвкусным. Легко подмешивать в любые напитки». Валравенс, а ты не шалила любовным зельем с Габином? «Готовое «Авамори» поставить на три дня в темноту». За работу.       Большая чёрная блузка с увеличенными плечами и пуговицами-обманками, широкие льняные брюки с высокой посадкой, песочный кожаный ремень с золотой бляшкой. Ведьма в Bugatti. Лакированные туфли-лодочки с красной стелькой на двенадцати сантиметрах. На шее розовый перец и чёрная смородина Agent Provocateur Fatale, на шее золотая цепь с крупными звеньями и подвеска-монета. Возбудись и возбуди меня. Возбудись и раздень меня.       Паскаль вытирает пыль с портрета Орор.       — О-о, ты здесь. А я как раз тебя ищу.       — Что угодно мадам? — руки за спину.       — Отложи тряпочку и сними перчатки.       — Новые эксперименты? — с энтузиазмом смотрит на глиняный стакан.       — Усовершенствование старых. Я приготовила для тебя оздоровительное снадобье, оно снимет покраснение и напряжение с рук, разгладит рубцы.       Паскаль без опасения принимает глиняный стакан:       — Не плюнете?       — Я плевала в тот раз, чтобы ты выучил русский. Паскаль, надо выпить быстро.       — Пахнет вкусно, — принюхивается. — Ваниль, апельсин.       — Достаточно сладости и без чаинок.       Паскаль выпивает за два глотка тёплое снадобье. Я отставляю стакан Телекинезом на тумбу к пыльной тряпочке и перчаткам.       — Как ощущения?       — Сладко, приятное послевкусие. Мне понравилось. Результат сразу или через время?       — Ты хочешь меня?       — Что, простите? — не верит ушам.       — Ты околдован любовным снадобьем. Прости, я соврала. Это последнее снадобье в книге, а ты — единственный подопытный. Что чувствуешь, глядя на меня?       Опущенная голова и кулаки. В отличие от меня, Паскаль не красится, Паскаль медленно седеет серебром. Страсть не вспыхивает в одночасье. Страсть сдерживается за закрытыми веками, но прорывается через морщины на лбу и возле глаз. Паскаль не задыхается от перевозбуждения, Паскаль медленно дышит носом. Самоконтроль в широких плечах под фраком и сдержанность в венах на шее. Терпеть до последнего, а у последнего есть смысл?       Он берёт меня за руку, накрывает щёку, трётся о пальцы и вдыхает Provocateur с запястья. На шаг ближе. Под чёрной блузкой нет бюстгальтера, чёрная блузка расстёгнута до ремня. Нос с горбинкой задевает золотую монету. Мой пёс не угрожает, мой пёс не разгрызает плоть. Лакированный брог, лакированная туфля, лакированный брог, лакированная туфля. Широкая стойка. Паскаль резким движением спускает с плеч блузку. Глаза в глаза, там возраст 49 и 47. Мы прожили почти полвека бок о бок. На шее кровавые следы от ржавой цепи. Паскаль молчит, его слова — его чувства и руки на груди, его мотивы — вниз от ключиц до рёбер и обратно. Его любовь тёплая в линиях на ладонях. Страсть поджигает угли под подошвами Crockett & Jones Coniston.       Пах примагничивает пах, обожжённые руки блуждают под блузкой. Его согласие в глазах. Последнее напоминание о мальчике на чердаке — ямочка на подбородке. Любовь не передаётся языками и спермой. Преданность упирается во властолюбие — лоб в лоб. Вдребезги, осколки не собрать, металл не восстановить. Поддаться, чтобы не сожалеть.       Аргентинское танго — ногу в колене на талию, вторую согнуть. Он надвигается, поддерживая за поясницу и бедро, я опускаюсь, выскальзывая, как красная стелька из лакированной лодочки. Кладёт на пол, отжимается на ладонях и отталкивается. Сколько раз я лежала под мужчиной с раздвинутыми ногами? Сколько раз Паскаль стоял передо мной на коленях? Я надела брюки, потому что нравлюсь ему в брюках. Он хрипло стонет, приподнимая брючину на вытянутой ноге, трётся носом о голень, имитирует проникновенные движения пахом. Одной рукой расстёгивает пуговицы на фраке. Одним пальцем расцепляю цепочки на жилетке. Волнистые волосы мокрые на висках. Мои беспорядочные половые связи взъерошили аристократичный андеркат.

дᴀ ϶ᴛо ᴨᴩо нᴀᴄ — ни дᴀᴛь, нᴇ ʙзяᴛь.

ᴛуᴛ ʙᴄё ᴨᴩоᴄᴛо, ʙᴇдь ᴄ нᴀᴄ нᴇчᴇᴦо ʙзяᴛь.

      Последний дижонский дворецкий-девственник. Паскаль притягивает меня к паху. Попросит — сделаю, не попросит — не дотронусь. Не настаиваю. Паскаль лучше меня знает нетронутый организм. Позвоночник складывается в сколопендру. Мы не задумываемся о презервативе, наша защита — два чёрных льна на ширинках. Девственники не оставляют после себя гондоны на автобусных остановках. Зубы вытаскивают блузку из брюк, пальцы расстёгивают песочный ремень. У манула мягкие клыки и вырванные когти. Я помогаю ему достичь равновесия возбуждения. Мои подростковые сексуальные помысли преобразовались в тиски на паху. Его юношеские раздумья на губах поднимаются по телу быстрее сырной корочки на горшочке с жаркое. Золотая подвеска-монета в зубах. Манул подступил к мышке. Молния вниз. Молния вниз. Поцелуй падает с купола целомудрия прямиком в губы.

дᴀ, нᴀʍ нᴇхᴇᴩ ᴛᴇᴩяᴛь!

      Вот, мам, мы и пришли к этому. Смотри, не отворачивайся, не стыдись меня. Я с дворецким, верховная с дворецким. Прости, мам, я не вижу тебя за лицом Паскаля и не отвечу на твои нравоучения из-за его языка во рту. Ты выбрала для меня правильного мальчика. Я не слышу, что ты говоришь о моём предназначении. Ты красила губы в алый, мои губы покраснели и набухли от его поцелуев.

дᴀ, нᴀʍ нᴇхᴇᴩ ᴛᴇᴩяᴛь! дᴀ!

      Фрак в сторону. Оттянуть резинку боксеров. Прижать вытянутые ноги к его груди. Гореть нам завтра в аду, а послезавтра ехать на пикник с корзинкой кильки и бутылочкой Периньона. В камине включается огонь, пламя набрасывается на кресла. Взрыв без жертв. Паскаль отскакивает к стене с портретами, прикрывает руками лицо.       «Она видела!.. Она видела! — повторяет в припадке. — Она сказала, что видит нас!»       — Паскаль? — натягиваю брюки, запахиваю грудь.       Паскаль в ужасе шарахается и убегает за огнетушителем.       — Следишь, сука? — спрашиваю в пылающий камин. — У моего дворецкого есть член, у твоего отрезано подчистую. У моего дворецкого большой член, у тебя огромнейшее самомнение. Пришли мне деньги на новый камин, новые кресла и новый журнальный столик. Впредь не порть мою мебель, — ударяю по полу, тушу огонь.       Мы молчим. Разговариваем на языке «да — нет», «доброе утро — спокойной ночи», «завтрак, мадам — обед, мадам — ужин подан, мадам». Он поливает цветы, подкачивает шины «Фантому», подметает листья на участке. Самую длинную фразу Паскаль сказал три дня назад вечером: «Прошу меня извинить, мадам, за непростительный инцидент в коридоре». Галочка напротив снадобья «Авамори Бэндзайтен», убираю книгу на верхнюю полку.       После безэмоциального «спокойной ночи, мадам» проходит полтора часа. Я никогда не подсяду на «Дом 2». И как Паскаль смотрит его по утрам? Я засыпаю быстро, когда устаю. Паскаль засыпает ещё быстрее, когда с утра до вечера работает по дому. Он не понимает моего неожиданного появления, закрывает обнажение одеялом. Я молча залезаю в кровать и кладу голову на грудь.       — Мне не спится, — жалуюсь, как в детстве. — Можно поспать с тобой?       Он не обнимает меня и тихо сопит в потолок. Я обнимаю его за живот и вспоминаю, как неправильно-хорошо было в коридоре.       «Не пла-а-а-ачь, — запевает «псевдоБуланова» справа от Паскаля, её выдают папиросы на связках, — ещё-ё-ё а-адна-а о-а-асталась но-о-о-чь у на-ас с тобо-ой. Ещё-ё-ё а-а-дин день прошепчу…»       «Блин, ну, Денисыч, что за песня? Мы и так грустим, давай повеселее что-нибудь».       «Ещё-ё-ё-ё-ё, — громко! — а-а-адин последний ра-а-а-аз! — вот дура, сейчас выкину её из кровати. — Но ты не плачь», — успокаивающе-подбадривающе.       Я не плачу. Луна светит в окно. Я не призналась Паскалю — я его не заколдовала. «Авамори Бэндзайтен» получилось: карликовые корпс-цветки запахли ванилью и распустились. В глиняный стакан Паскаля я не добавила сандал. Дворецкий по сей день любит ведьму. Паскаль испытывает ко мне возбуждение и без снадобья.