Дижонская горчица

2016

      Год подходит к концу. Жизнь оборвалась на предпоследней неделе декабря. В России праздничное настроение появляется за несколько часов до курантов. Шесть дней до Нового года, а мы на кладбище.       Пушистый снег ложится на ограды, памятники и деревья. Я бы назвал похороны красивыми. Прощание молчаливо-трогательное, траурную тишину нарушают лопаты в мёрзлой земле. Не холодно, изо рта вырывается лёгкий пар, умерший не попросит сигарету на могилу. Двое пожилых родственников с одной стороны, двое приезжих пожилых родственников с другой стороны. Черноволосая мадам в возрасте сокрушается на коленях за оградой, муж поддерживает жену. Гостей-скорбящих не приглашали, они сами изъявили желание проститься, похороны организовали на скорую руку. Новость прогремела по «Рен-тв», утро началось не с добрых известий.       Два года назад он не приехал на похороны из-за отпуска в Дубае. Хотел приехать, но не смог. Летняя смерть разлетелась по компании быстро, о зимней в офисе не говорят. Два года назад приезжей пожилой пары не было на похоронах. Статный худощавый мужчина с немецкими скулами и женщина-леди не вопили об утрате, они и сейчас скромно скорбят и еле держатся на ногах.       Под чёрной чернобуркой чёрный юбочный костюм, чёрные туфли и кожаные перчатки от Michael Kors, слёзы скрыты тушью и фетровой шляпкой с вуалью. Я не боюсь, что мадам заболеет. Мадам никогда не болеет, чего не скажешь обо мне. Под чёрной паркой джемпер с рубашкой и галстуком, чёрные брюки, шапка и кожаные перчатки, неотъемлемая часть гардероба — белые носки в ботинках на грубой подошве и набедренная сумка.       Игорь Витальевич с черноволосым пожилым мужчиной поднимают с колен плачущую женщину. Между гостями-скорбящими и нами каменная дорожка и ограды.       — Почему его нет? — спрашивает мадам. — Его не было два года назад, нет и сейчас. Ты что-нибудь знаешь?       — Как и в прошлый раз, я отправил деньги на личный счёт родителей. Я не знаю его, не общаюсь с ним. Не пришёл и не пришёл.       Мадам пронзает Алексея Гамлетовича заплаканным взглядом:       — Не явиться на похороны…       — Это не твоё дело, — спокойный ответ и звериная стойкость. — Мы сами решаем, как проститься и с кем проститься. Он решил так. Не лезь. Не осуждай. Тебе не понять, мне не понять.       Они стоят плечом к плечу. Мадам берёт его за руку, пальцы в перчатках переплетаются.       Гости-скорбящие и родственники по одному кладут цветы на могилу. Снег накрывает последние букеты от мадам Бут и Алексея Гамлетовича.       — Поедешь с нами на поминки?       — Это не моё горе, и не мне вспоминать умершую. Не воспринимай меня чёрствым, — снисходительная улыбка. — Я поеду к себе. Завтра улетаю в Сочи к Арамазду, оттуда в Вагаршапат. Планирую встретить Новый год с Фими и внуками. Не говори Мусе, иначе она растреплет матери, и сюрприз не получится.       — Подвезти?       — Благодарю. Я на такси, — Алексей Гамлетович протягивает мне руку: — Приятно было увидеться, хоть повод не совсем приятный.       — Аналогично, — рукопожатие. — Удачи в Сочи и Вагаршапате. Передавайте привет большой семье.       — Принцесса, не принимай близко к сердцу чужие утраты, — глубокий голос пронзает душу. Мадам Бут по сей день питает запретные чувства к Алексею Гамлетовичу, до сих пор влюблена. — Никто не застрахован от смерти.       — И когда ты их сбреешь? — противница усов прыскает на усы.       — Ношу назло тебе, — он гладит её по плечу. — Фими нравится. Не спорь с Фими.       Снег засыпал цветы на могиле. Я ошибся. Последний букет кладёт мадам Дениз. Синие ирисы. Я ненормальный, потому что только я вижу призрачную мадам Дениз. Она пришла на похороны, как и в прошлый раз два года назад. Она не плачет. Посредник ежедневно сталкивается со смертью. Старые, взрослые, новорождённые, убитые, больные, несчастные. На чёрном мраморе не выбьют новый портрет. На похоронах не хватает главного виновника.       Я покупаю красную икру на Новый год заранее: мадам выбирает, я оплачиваю. Икринки не солёные, блины на молоке, поминки за барной стойкой горчат. Хозяйка и дворецкий за одной поверхностью.       — Спасибо, очень вкусно, — она вытирает рот салфеткой. — Я поднимусь к себе, отдохну немного.       Перенервничала и перевозбудилась. Мадам ненавидит похороны, не была на похоронах тёти Александры. Летнее прощание не смогла пропустить, отблагодарила слезами, добрыми словами и букетом необычных роз. Алексей Гамлетович не приезжал в Москву четырнадцать лет. Мадам часто общается с ним по видеосвязи, обычной и через смс. Реальная влюблённость вылезла из экрана и динамика.       — Не за что. Если понадоблюсь — зовите. Я займусь обедом.       Убираю в холодильник банку с красной икрой, загружаю тарелки в посудомойку. Грохот в коридоре. Мадам неподвижна, загипнотизирована горящим камином. Со стены упал портрет директора Жозефины.       — Мадам?       Не моргает, не реагирует, не видит меня перед собой.       — Мадам?       Осторожно дотрагиваюсь до плеча, тело напряжено. Кукла. Отхожу на шаг. Не шевелится, глаза холодные, в пелене, сердцебиение спокойное. Щёлкаю пальцами перед лицом. Меня нет. Есть только она и зримое только ей одной. Мадам Бут в Астрале.       Меня пугает опущенная на пластинку иголка. Шипение. Я не чувствую призраков в доме, учителя не подскажут, что делать дворецкому Ригеру. Рама на портрете директора Жозефины треснула. Кости скрипят под фраком от помех из музыкального аппарата. Что ты видишь за пеленой в глазах? Какое будущее шокирует тебя?

Oh my love my darling

I've hungered for your touch

A long lonely time

      Пятьдесят лет проносятся вмиг. Я помню маму и папу, помню, как в мою комнату заходят директор Жозефина и Сильвен, помню, как забываю родителей. Пансион, неудобный костюм дворецкого, толстые ноги мадам Фату, твоё рождение. Твои непослушные волосы, мои пальцы, заплетающие французские косы, наш первый поцелуй и бутылка пино-нуар на Рождество, твои песни из будущего на моих губах. Твоё слёзное признание в любви у меня на шее, мои грязные руки пачкают белую блузку. Твоя обида, твой гнев, твоё бунтарство. Наши обручальные кольца и фиктивный брак. Постоянная череда мужчин, и ты не смотришь на меня, когда увлечена другим. Твой голос в реанимации, а в ответ моя тишина. Ты живёшь, потому что я так захотел — я не дал тебе умереть, толкнул в жизнь и последовал за тобой. Потому что я не могу без тебя. Я всё умею в жизни, но не умею жить без тебя. Ты приютила котёнка, но ты не выбросишь на проезжую часть старого манула. Меня раздавит машина, потому что я не сдвинусь с места, потому что ты не прикажешь следовать за тобой, потому что тебя рядом нет.       Ты видишь мои мысли, что я скрываю за преданностью и послушанием. Мои непростительные и чистые мысли. Я люблю тебя все твои 48 лет, но ты меня не любишь. Разлюбила — я принял это. Люди не влюбляются в зрелом возрасте заново. Я не виню посторонних и тех, кто встал между нами. Я знаю, ты не будешь вечно со мной, потому что я не буду вечно с тобой. Я буду любить тебя столько, сколько мне отведено времени — всю мою жизнь, но ты не будешь любить меня всю жизнь, потому что мы — салемская ведьма и дворецкий.       Мы не учли это, да? Пока мы живём — мы вместе, но, как и другие мужчины до меня, мне придётся уйти раньше. Что будет после? Что будет с тобой? Ты вытащишь моё сердце и законсервируешь?       Судорога мощным ударом подкашивает ноги. Мадам не успевает упасть и удариться головой — я подхватываю её.       — Посмотри на меня, — поддерживаю за талию и плечо. — Вернись, — приподнимаю. — Сейчас же вернись! Вернись ко мне, — нервничаю. — Перестань смотреть… — глаза широко раскрыты, голова запрокинута, губы сухие. Она плачет. — Там нет ничего! Это не то будущее, Гайя! Этого будущего не будет!

And time goes by so slowly

And time can do so much

Are you still mine

      Мне — 88. Морщинистый, виски не брею, обычная короткая причёска, лицо гладкое — потому что она не любит щетинистых и бородатых, спина болит, спина кривая. Форма дворецкого без фрака. Зелёный галстук расслаблен, верхняя пуговица сорочки расстёгнута. Другой дом, другая спальня. Жаркая и солнечная весна во Франции. Несколько дней назад мы отметили наши 88 и 86 лет. Скромно, в кругу старых и новых друзей, получили милые подарки. Ты молодая, ты — салемская ведьма. Я — старик и до сих пор твой дворецкий. Делаю последние шаги к кровати. Мы договорились, что ты не воскресишь меня. Я сохранил здоровье ради тебя, не заболел смертельной болезнью. Просто хочется спать. Я не устал быть твоим дворецким. Гайя, я засну, и всё будет хорошо.       Она видит мою смерть в Астрале. Она показывает мне мою смерть.       Я подхватываю её на руки и несу в спальню на второй этаж. Каблуки слетают на лестнице. Через плечо вижу, как директор Жозефина поднимает с пола портрет в треснутой раме.       — Мадам Ракель! Мадам Ракель, Вашей внучке плохо! Помогите! — кладу мадам Бут на кровать.       Она в Астрале, она не может из него выйти — попала в личный ад, а я не знаю, как помочь ей. Дурак! Дурак, Ригер! Лучше бы не кулинарией и садоводством занимался, а обучился бы азам колдовства!       — Помогите… кто-нибудь, — держу её за руки. — Мадам Ракель, мадам Фату, мадам Дармон… господин Габин… Пожалуйста, кто-нибудь!.. Вытащите Гайю из Астрала.       Элвис просит о любви. Твоё сердце замедляется в Астрале вместе с моим.       — Нет… нет… — прижимаю длинные пальцы с мраморным маникюром к губам, — не смей! Ты не умрёшь из-за меня там! Я не умру из-за тебя здесь! Мы что-нибудь придумаем… Гайя, нет… — слёзы текут. — Мы обязательно что-нибудь придумаем! Вернись ко мне сейчас. Зачем тебе старый дворецкий в Астрале, когда есть я не такой старый? Прошу, вернись… Пожалуйста. Я больше не буду выбирать для тебя юбку с шортами. Куплю другую и куплю отдельно шорты. Я перестану о тебе мечтать…       Целую губы, щёки, скулы. Моя магия — любовь к ней, мой дар — любовь к ней. Вытираю её слёзы, окропляю своими. Всё, что я могу сделать — разговаривать и не выпускать из объятий. Она робко отвечает на мои поцелуи. Я чувствую на губах мнимое тепло.       — Мадам? — глажу ёжик и сбритые хмурые-не хмурые брови.       Радужка чёрная, зрачки суженые, сосуды лопнули в белках. Реальная смерть растрогала меньше, чем астральная.       — Ты… ты… — она накрывает пальцем ямочку на подбородке, длинный ноготь посередине на губах. — Паскаль… — вторая ладонь на щеке, слеза вытекает из уголка глаза.       — Знаю. Это не важно. Не важно, что Вы увидели в Астрале. Вы со мной: живым и здоровым, Вы жива и здорова.       — Через тридцать восемь лет ты умрёшь…       — Не скоро, очень не скоро. Мадам, так много времени. Не думайте об этом. Думайте о жизни, а не о чужой смерти.       — Я разъединю сердца, — признаётся шёпотом, — разъединю нас.       С рождения служишь дворецким, умираешь человеком в одиночестве. Хорошая жизнь, хороший конец.       — Замечательно, — стираю слезу с её щеки. — Вы найдёте нюанс, о котором говорил Сильвен, лазейку. Вы насладитесь долголетием салемской ведьмы, а я с честью проживу отведённые мне годы. Восемьдесят восемь лет, мадам, это очень достойное сожительство.       — Но я не хочу нас разъединять, — она расстёгивает на мне сорочку. — Ты прожил без меня первые два года жизни, я и дня не проживу без тебя.       — Но со мной Вы не проживёте до трёхсот лет. Я не дам Вам жить века.       — А я не хочу, — тянет за галстук. — Мой смысл жизни в тебе.       Порыв — другого объяснения у меня нет. Контролируемый — страшное признание. Я в сознании освобождаюсь от сорочки и брюк, я в полном сознании снимаю с мадам Бут юбку и блузку. Я без стеснения оголяюсь и, не задумываясь ни на секунду, делаю то, что делают мужчины — раздеваю женщину. Между нами всегда возникали преграды: люди, одежда, моральные принципы, правила. Кожа соприкасается с кожей, гениталии упираются в гениталии, губы впиваются в губы. Физическое возбуждение в первоначальном смысле. Стыда нет. Дворецкий совращает ведьму, ведьма не трогает интимные места девственника. «Ты — девственник, Ригер. Не стыдно? Чем удивишь мадам Бут?» «Не я выбрал такую жизнь, мне её навязали в детстве», — объясняю целомудрию в голове. «Но ты не отвернулся от него, ты следуешь вонючему целомудрию. Твоё целомудрие воняет духами Jardin и женской смазкой. Чувствуешь? Ты пачкаешься её смазкой. Вытри рот от поцелуев и приступай к делу».

Oh my love my darling

I've hungered hungered for your touch

A long lonely time

      Громкий припев с первого этажа опускает лицо под живот.       «Ведьму можно трахнуть язычком. За это не сжигают. Язык и пальцы. И она получит удовольствие, и ты кончишь от её стонов, и вы не помрёте. Запомнил?» Запомнил, господин Габин. Пальцы не задействую — ей не приятны мои пальцы. Язык глубоко не засовываю, прохожу поверхностно, больше уделяю внимания половым губам и бёдрам. Я не умею пользоваться членом. Зачем нужен член? Правильно, мочиться. Ригер, в старости ты хуже мальчишки. Она постанывает, накручивает на пальцы волнистые волосы, двигает моей головой в удобном себе темпе. Я не кончаю возбуждённым членом от её стонов. Почему? Что ещё сделать? Что я делаю неправильно? «А ты знаешь, как правильно?» — целомудрие опускает член. «Конечно, я же видел, что делали с ней мужчины». «Мужчины. А ты не мужчина. Она не трахалась с девственниками».       Прочь. Стоны громче, губы на грудь. Трусь пахом о бедро. Все мужчины рождаются девственниками. Чем я хуже? Чем отличаюсь? В 88 останусь девственником — подтверждения не требуются. Мадам замолкает, учащённо дышит, пальцы на спине расслабляются. Она игнорирует мои ласки, она смотрит в угол спальни. Оборачиваюсь — никого.       — Мадам?       — Тс-с, — накрывает мои губы. — Молчи. Она говорит.       — Кто?       — Мадам Хорхолле.       Я отскакиваю от неё, не отводя взгляда от пустого угла. Нас застукала верховная — пускай и мёртвая, пускай до главного мы не добрались. Мадам Бут внимательно слушает, в глазах озарение и ужас. Через несколько секунд на лице маска отчаяния.       — Что она сказала? — провожу по щеке. Секс забыт, эрекция спала. Я быстро возбуждаюсь и быстро успокаиваюсь.       — Она рассказала про белый шербет, — дыхание сбито. — Ведат — её палач, её дворецкий. Сколько прожил Ведат, Паскаль?       — Не знаю… лет… пятьдесят?..       — Столько же, сколько Хорхолле. Человек прожил триста лет, как и салемская ведьма-верховная.       «Умирать не больно. Когда от тебя остаётся только сердце — это очень больно».       — Но как? — опираюсь на вытянутую руку. Музыка на первом этаже смолкает.       — Хорхолле поила Ведата белым шербетом…       — Турецким сладким напитком? — похоть поработила воспитанного дворецкого. — Извините, я перебил Вас.       — Снадобьем, его нет в книге снадобий, Хорхолле сама разработала рецепт. Она поила Ведата красным шербетом, чтобы убить, и белым, чтобы возродить. Это не воскрешение, это новое рождение — перерождение. Хорхолле вынашивала Ведата в себе, рожала и… продолжала любить. И так до следующего обличия Ведата. Секрет долголетия дворецкого известен, Паскаль, — мадам проводит рукой по груди. — Ты проживёшь со мной триста отведённых мне лет.       Отсаживаюсь, прикрываю гениталии. Какая же глупость этот секс!       — И Вы… Вы будете вынашивать меня, как ребёнка? Растить, как ребёнка? Обучать дворецкому искусству до той поры, пока я… не состарюсь вновь?.. — с волнением всматриваюсь в глаза.       — А потом вновь убивать и возрождать.       — Нет, — мотаю головой. — Нет, это очень жестоко. Я не заставлю Вас убивать меня каждые восемьдесят лет.       — Согласна, перерождение не наш вариант, — она подсаживается. Я в смущении от притягательной наготы. Выбирать для мадам наряды — это одно, я всегда одет, а сейчас мы оба голые, и на её груди следы моих поцелуев и твёрдые соски.       — Наш вариант — разъединение сердец. Никто не умрёт, никто не переродится. Вы заживёте долгожданной жизнью с фаворитом, родите ему детей, продолжите род Бутов, я не помешаю при условии, если Вы решите оставить меня в качестве дворецкого. А если вам с мужем не понадобится прислуга, я… я уеду куда-нибудь далеко и попрошу не искать меня.       — Ты будешь со мной, Паскаль, — она убирает обожжённые руки с гениталий. — Вместе до конца, но до конца ещё очень долго. Одно сердце на двоих, одна жизнь и одна смерть. Не через тридцать восемь лет, гораздо позже. У тебя будет одно лицо, — обхватывает лицо, — и одно тело, и один характер. Мой Паскаль Ригер — котик манул.       Заново. Вторая попытка. Она снизу, я сверху. Я не возбуждаюсь. Она целует меня, мнёт ягодицы и спину, а я ничего не испытываю, кроме неловкости. Закрываю глаза, отгоняю несуразицу происходящего и отстраняюсь.       — Простите.       — Если мы завтра умрём, ты переспишь со мной сегодня?       В 22 года я ответил «да», в 50 я отвечаю:       — Нет.       — Почему? — она не выпускает меня из цепких рук.       — Потому что кардинал Вольф ещё не причислил меня к…       — Ерунда, Паскаль! — она злится. — Потеря девственности не доказательство греховности!       — Потому что я не могу… — признаюсь тихим хрипом, — я хочу и боюсь, я не хочу. Мне неловко. Мне постыдно. Мне неприятно думать, что Вы… не получите удовольствие со мной, что я не справлюсь — не удовлетворю Вас. Мадам, я не умею… В 12 лет мальчики впервые мастурбируют, а я в этом возрасте сдавал мадам Фату прачечное искусство и сажал с Бенуа кипарисы.       — И ты был круче всех мальчиков, а сейчас круче всех мужчин.       Но ты всю жизнь выбирала других. Согласился бы я четырнадцать лет назад на секс с тобой? Да. В нашей однушке в Зюзино. Мои руки не болят, твои руки жирные от скумбрии. Ты не влюблена в Алексея Гамлетовича и не встречаешься ни с месье Сантарелли, ни с Вадимом Андреевичем, ни с Игорем Витальевичем. Мы гуляем вечерами в парке, и иногда ты поёшь Круга в «Рюмочной». Мы спим в одной кровати, и часто ты целуешь меня. Ты ломаешь ногти о крышки из-под кильки. Ты громко смеёшься и вытираешь жирные руки о меня. Согласился бы я год назад на секс с тобой? Да. В коридоре после выпитого снадобья. Я согласился, а ты не спросила. Мы почти были у цели, но нам помешали. Жаль, что нам помешали. Я бы не сожалел, потому что это был не я, за мои действия отвечала сладкая ваниль, но поверь, я безумно хотел тебя и не остановился бы, если б не пожар.       Сколько времени я потерял? Много. Если ты разъединишь наши сердца, я не воспользуюсь случаем, потому что помню, каким хороши дворецким был для тебя. Почему меня нет в созвездии? Почему звёзды такие жестокие?       — Почему любовь обязательно выражать сексом? — боюсь встретиться взглядом. — Почему нельзя демонстрировать любовь иначе? Почему нельзя, — поднимаю на неё мокрые глаза, — смотреть и видеть ответную любовь? Почему нас учат неправильной любви?       Она в нижнем белье и блузке — на мне. Я в боксерах и брюках — под ней. Прилив нежности — не более. Она не сотрёт воспоминания о сексуальном порыве, а я не хочу забывать, как она испытывала небольшое удовольствие от меня. На языке её любовь, во рту её поцелуи, по телу её прикосновения, на пальцах обручальные оникс и гагат. Мадам Бут не убьёт меня и не законсервирует моё сердце. Порезать и закрыть в железную банку вместо кильки — запросто, а я и не против.       «Показать тебе, — голос господина Габина в левом ухе, — что я скрываю от неё?»       «Если это секс, не поделитесь презервативом? — обнимаю улыбающуюся мадам. Она уже продумывает новый рецепт белого шербета. — К своему стыду я позабыл о нём, а у мадам Бут не решился попросить».       «Нет, Паскальчик, в таких делах презерватив не нужен».       Я старше, чем сейчас, но гораздо моложе, чем в астральной смерти. Комната, в которой я умру. Кровать, на которой я умру. Весна и Франция. Я узнаю Дижон по запаху. В голове осознание, что мы живём половой жизнью, позади не один секс, впереди не последний секс. Я не умру в этой комнате на этой кровати. Мадам Бут меня околдовала во всех смыслах. В двухэтажном доме живут не двое, не трое, нас больше. Я привык к такой жизни — безусловно не сразу. Мне нравится быть счастливым.

ᴀɴᴅ ᴛɪᴍᴇ ɢᴏᴇs ʙʏ sᴏ sʟᴏᴡʟʏ

ᴀɴᴅ ᴛɪᴍᴇ ᴄᴀɴ ᴅᴏ sᴏ ᴍᴜᴄʜ

ᴀʀᴇ ʏᴏᴜ sᴛɪʟʟ ᴍɪɴᴇ

      — Что мы приготовим на обед?       Я оборачиваюсь на голос и встречаюсь с двухцветными с рождения глазами: левый карий, правый зелёный, чёрные непослушные волосы заплетены во французские косы. Передо мной верховная. Она с рождения в превосходстве владеет всеми стихиями. Моя любовь — отдельная стихия, необъяснимая, уникальная. Я не её дворецкий во фраке с цепочками на жилетке. Мне посчастливилось завоевать её сердце с первого взгляда, а она полюбила меня, как только открыла двухцветные глаза.

ɪ ɴᴇᴇᴅ ʏᴏᴜʀ ʟᴏᴠᴇ

ɪ ɴᴇᴇᴅ ʏᴏᴜʀ ʟᴏᴠᴇ

ɢᴏᴅ sᴘᴇᴇᴅ ʏᴏᴜʀ ʟᴏᴠᴇ ᴛᴏ ᴍᴇ

      Я поднимаю её на руки и получаю привычные поцелуи в щёки.       — Луковый суп?       — Ты порежешь лук, а я, — она показывает на себя, — багет. Я уже нарвала тимьян, — прижимается щёчкой. — Знала, что ты захочешь луковый суп, — в груди сияет двойное сердце.       — А ты споёшь мне, чтобы я не плакал во время нарезки лука?       — Что-нибудь весёленькое, а не как ты — мурлыкающее, — она смеётся. — Я люблю старые песни.       — Я пою тебе на ночь, чтобы хорошо спалось.       — Пойдём готовить луковый суп и петь дурацкие песенки!       Что нужно для счастья? Любовь. Я самый счастливый, потому что самый любимый. Я прошёл длинный путь. Сожалею? Ни о чём. Верховная колдует на кухне: Телекинезом чистит лук, включает плиту, достаёт посуду и заворачивает на мне рукава сорочки. Моя белая королева поёт Стиви «If I live to see the seven wonders» и режет багет за тумбой для первого блюда из книги рецептов. С её появлением кухня — личная территория дворецкого — стала нашим ярким созвездием. Верховная знает наизусть все рецепты из моей книги рецептов и, конечно, попробовала не по одному разу.       Я так и остался котиком манулом для одной-единственной, но для другой ведьмочки, сочетающей в себе бунтарство и послушание, я стал… И я мечтать о таком не мог.       В Астрале прекрасно, но пора домой к моей мадам, а то она засопела у меня груди, пока мы готовили луковый суп и пели Стиви Никс. Я целую её в нос и улыбаюсь. Со мной ты будешь счастлива. С вами я буду счастлив.       «Постскриптум. Большой привет от мадам Гайи Бут. С любовью, Паскаль Ригер», — передаёт Паскаль из Астрала, наслаждаясь луковым супом с багетом, приготовленным в паре с верховной.