Дижонская горчица

      Второе утро с Хельгой — кофе. Третье утро с Хельгой — кофе. Мы мало разговариваем, но его дыхание за закрытой дверью громче орущей сигнализации посреди ночи. С каждым днём моё настроение не улучшается. Я смирилась с новой должностью и каторгой с 9:00 до 18:00. Курю в женском туалете, когда Хельга куда-то сматывает. Раз-два-три-четыре-пять затяжек, выкинуть, пописать, жвачку в рот. Стаж курения двадцать два года — сложно терпеть четыре часа до обеда. Если Хельга не курит — это его проблемы. Другой бы, работая со мной, давно закурил. Не сказать, что я веду себя плохо. Я знаю свои обязанности, запомнила пункты трудового договора или как это называется. Меня не проведёшь, на шею не сядешь. А я бы попрыгала на шее Хельги — проломила бы, а то ходит вечно довольный-недовольный, зыркает: либо ждёт, когда я подохну, либо, когда я обосрусь.       Последний день. Завтра я официально в своём первом отпуске. Понятия не имею, что это такое, и что мне делать, но я жду отпуска.       — Подготовьте сводку выручки от весенней коллекции 95-о года.       Я отрываю глаза от монитора и вижу перед собой хуйло в болотно-коричневой тройке и полосато-красном галстуке. Цвет месячных. Полоски яркие, тёмные, бледные. Оборотень воняет сексом, оприходовал за углом «оборотниху». Хельга — мизогинист, кого же он трахает? Себя. Правая рука завсегдатая бара «Маленький с маленькой головкой». Мужчины с маленькими пипирками часто промышляют эгоизмом. У тебя два сантиметра в брюках и километр в голове.       — Сводку выручки? — в 95-м я наслаждалась жизнью в Лионе, пока ты в 95-м продавал колечки и серёжки.       — Свяжитесь с моим бывшим секретарём и узнайте, в какой папке на компьютере хранятся отчёты за 95-й год. Догадаетесь, — склоняется над монитором, — где достать номер телефона?       — Поскребу по сусекам, — неизвестные слова принято произносить уверенным тоном.       — Одобряю. Давно пора отпилить ногти, — съёбывает. Давно пора подпилить тебе язычок.       Отправляюсь в поисковый поход по компьютеру. Ввожу в строчку «1995». Ничего. Батон, а ты уверена, что в 95-м были компьютеры? «Кадруша, поделись телефончиком левой тёлки-секретутки из 95». Ха-ха. Ха-ха. «Здрасьте, я — новая рабыня Хельги, не подскажете…»       Новая рабыня — первая рабыня. У Хельги не было до меня секретарей. Наебнул. Запутал. Ебучая кочерыжка.       — Он меня за дуру держит? — предъявляю Анетте. — Я настолько тупая и немощная, что не догадаюсь о базе? — трясу распечатанной сводкой за 95-й год. За минуту допёрла о наёбе. — Я ему «носильщица кофа» и набитая пухом красивая кукла для издевательств?       — Успокойся, не нервничай, — мягкий голос Анетты — подушка, куда я падаю, чтобы выплакаться. — Я не знаю, зачем он это сделал, но уверена, Фусик не издевается над тобой таким образом. Проверяет сообразительность.       — Проверяет?! А какого чёрта он берёт меня, — прозвучало «берёт!» в смысле сильно и больно, — в секретари? Проверять?! Почему Вы меня не проверяли? Женская солидарность существует, но не в ней причина. Вы видели во мне помощницу, смышлёную девчонку, с которой легко найти общий язык, с которой незазорно посоветоваться и поделиться хорошими новостями и плохими, удачей и провалом, а Фусик видит во мне исключительно Батон! Белый Батон для битья.       — Галь, Фусик тоже советуется и делится рабочими успехами. Поверь. Он умеет слушать и прислушиваться.       — Ха! Фусик только и делает, что портит настроение!       — У него не бывает плохого настроения на работе, а если и бывает, он тщательно скрывает. В его удручённом состоянии никогда не виноваты сотрудники.       Бабы не дают. А какая нормальная баба даст ненормальному мужику? Я лучше бабе повожу клитором по клитору, чем подавлюсь маленькой пипиркой. Смачный «тьфу» на тебя!       — Поехали в понедельник на пляж? — предлагает Анетта. — Отдохнём, позагораем, поболтаем, как бывшие начальница и секретарь вне работы, — у неё двухнедельный отпуск.       — Я не дам Вам сейчас точный ответ, мне надо подумать, — и пристроить Паскаля.       Стучусь к Фусику. У Фусика трясётся Усик на табличке, потому что я долблю его! А у меня трясутся сиськи.       — Обязательно стучать головой? — претензия на фигурной верхней губе сменяет безмятежность на нижней после «войдите». — Бережёте руки, чтобы громко печатать на клавиатуре?       — У меня сильные руки, — широко расставляя ноги, подхожу к столу. — А берегу я другое место, — пронзаю взглядом.       — Лучше бы голову, — Хельга взирает под наклоном снизу вверх. — В старости все её теряют.       — До старости мне далеко, — кладу распечатанные листки. — Как просили — сводка за 95-й год.       — Замечательно, — цепляет пальцами за краешек. — Без труда нашли номер Любови? — левая бровь изгибается, как кость при переломе.       — Быстро нашли общий язык с Вашей «Любовией», — Хельга продолжает издеваться, что ж, подыграем.       — Поразительно, как женщины находят общий язык, когда их языки соединяет мужчина.       — Мне больше нравится наблюдать за двумя мужчинами в одной женщине, — шах и пошёл на хуй. — Я свободна, или мне ещё позвонить, — несуществующей бабе, — кому-то?       — Берегите язык, — на морщинистой коже вылезает щетина, — и связки. Когда человек долго и много разговаривает, связки садятся, а Вы впридачу курите.       — Посадили свой голос неконтролируемой разговорчивостью? — мужественный, богатый, интригующий, выразительный. Хельге подошли бы французский и большой член.       — Я знаю, когда вовремя остановиться, — перебой пальцами по столу. — Не подавитесь жвачкой. Вы интенсивно жуёте после перекуров в туалете. Я переживаю, что раздавлю Вам рёбра, делая приём Геймлиха.       — Уже не знаете, как заползти мне в сердце, как отложить личинки заносчивой мухи.       — Это заба-а-а-вно, — Хельга откидывается на спинку кресла, ставит руки широко на столе. — Молодая, но очень противная мадам.       Старый, вкусно-вонючий мужлан с длинным языком — а как он всякий раз ставит засос на шею? — большеносый, черноволосый, вечно с недовольной рожей, словно пожрал невкусное говно, с белыми, как фарфоровые чашки бабки Шурки, зубами и маленьким членом. Я буду без конца трындеть, что у Хельги маленький член, потому что у хуйло колючие кусты в паху и неработающая пипка.       Я на пляже! Я в отпуске третий день — вообще, первый, а до этого были обычные выходные после рабочей недели. Я в модном купальнике и черепаховых очках. Я в окружении орущих-в-реку-ссущих детей и пузатых мужчин в плавочках. Паскаль в шортиках, Паскаль плавает, Паскаль ныряет и выныривает, Паскаль без накладок на соски. Паскаль тоже в отпуске.       — А когда к нам придёт новый дизайнер? — я на полотенце, ступни в песке — мне хорошо, орущие-ссущие дети уже не так раздражают.       — Завтра. Совсем молоденький, в прошлом году окончил художественный ВУЗ.       — Света перейдёт к нему?       — Ага.       — А Вы? Будете искать новую помощницу?       — Нет, наверное. Как-то же без тебя справлялась, — Анетта улыбается. — Нормально справлялась.       — И зачем же Вы меня тогда взяли?       — Ты напомнила мне Фусика, — она переворачивается на живот, подкладывает под подбородок кисти. — Мы создавали в мастерской наши первые коллекции: он исполнял роли дизайнера, литейщика, ювелира, а я смотрела на него и его руки с восхищением. Фусик разбирается в камнях и людях, с Фусиком безумно интересно работать.       — Угу-угу, ну да, ну да, — я шарю в камнях, но я не хуйло.       Паскаль выходит из воды: шорты прилипли к ляжкам, мокрые волосы очерчивают накаченную грудь, ручьи бегут по животу. Русские женщины становятся незамужними. Анетта не обращает внимания на Паскаля, на секундочки задумывается о чернобровеньком и черноглазеньком. Паскаль отдыхает на полотенце подальше от нас, чтобы не смущать обожжёнными руками, обнажённым торсом, чтобы не мешать женскому разговору.       Звонит маленький, красный, с маленькой красной антенной и узенькими кнопочками. Мелодия звонка настолько громкая и дурацкая, что дети на полотенцах орут и ссут. Незнакомый номер. Я знаю всех, кому давала номер. Подлива прикалывается?       — Одиннадцать часов. Почему Вы не на рабочем месте? — Хельга. Я обсираюсь.       — У меня отпуск… Я в отпуске.       — Почему я не знаю, что Вы в отпуске? Почему меня не предупредили?       Алло, дядь, мы говорили об этом. Я предупреждала, когда ты забирал меня в конец коридора. Дуру из меня строит. А я и вправду сомневаюсь, предупреждала или нет. Виноватой выставляет. Свою тупость перекидывает на мою бестолковость.       — В следующий раз приклею на лоб бумажку: «В отпуске с такого-то по такое-то». До свидания, Алексей Гамлéтович, — сбрасываю. Ты ебанутый, скажи честно? — Придурок.       — Что он хотел?       — Меня на работе. Я же его при Вас предупреждала. Было такое?       — Да, помню.       — Значит, я не перегрелась на солнце, — накрываю лицо соломенной шляпой, загораю телом. — А у него задница горит, как это так: игрушки-Галочки нет на работе, некого шпынять.       — Ой, Галя-Галя, — Анетта ложится на бок. — Забавные у вас отношения.       — Оборжаться можно, — скидываю шляпу, лезу в пачку за сигаретой. — Так смешно, что я кручу педали велосипеда в Кащенко. Не успела насладиться началом отпуска — нет, надо позвонить и испортить настроение! Я на другом конце города, а он и тут достал меня.       Анетта откровенно ржёт надо мной:       — Можно? — тянется к сигаретам.       — Берите, — передаю зажигалку. — Чем я ему насолила?       — Ничем, — Анетта выпускает дым и поправляет лямку купальника. Много татуировок: цветные, чёрные, маленькие рисуночки, руны, надписи. — Это Фусик. Фусик так общается. Думаешь, со мной он пушистый и ласковый? Никогда не был, — она замечает мою заинтересованность разрисованным телом. — Нравятся татуировки? Могу подсказать тату-мастера, не первый год к нему хожу, хорошо набивает.       — А? Нет. Я не любитель татуировок. На других они красиво смотрятся, но себе бы я не сделала. Боюсь жужжания и боли, — так сказала, будто описала Хельгу. Жужжит и причиняет боль. — А Фусик знает, как его кличут в компании?       — Знает, — Анетта усмехается. — Я его не называю Хельгой. Мне нравится, когда он надевает кожаный костюм. Фусик подчёркивает строгость.       — Он женат? Есть семья? — отпиваю воду из бутылки.       — Мы не говорим о личном. Тема семьи — табу. В базе сотрудников он записан как холостяк. За тринадцать лет, что я его знаю, Фусик ни разу не вступал в романтические отношения с сотрудницами.       — В Москве, в России, потому что чёрт знает, чем он занимается в своих детищах-лицах компаниях.       — Я бы не сказала, что он вообще засматривается на женщин. Или мне кажется.       Потому что ебанутый. Я говорю: ебанутый! Насколько себя нужно не уважать, чтобы влюбиться в Хельгу? Чтобы впустить в «чистилище»? Фу! Фу! На языке горечь от воображения физического контакта с Хельгой. Зараза. Заразный. Тыкнет головкой — помрёшь.       Паскаль с Леопольдом, Бакстером и креветкой смотрят по телевизору «По имени Барон». Как выглядит Леопольд, он же Лео? Как из могилы. Кожи нет, кости наружу — пара кусочков мяса застряла под грудиной и рёбрами, глаза мутные без радужек и зрачков, ушных раковин нет, про ногти все забыли, но спасибо, что в кожаных штанах и тапочках. Я блеванула, когда увидела его. Леопольд и Дениз не расстроились. Дениз тут же распылила новую порцию щебня, а Бакстер с креветкой в пасти побежал на кровать. Семейная пара Вавилов-Бонне в гостях у семейной пары Рутгер-Батон. Дружим семьями, как вы понимаете. Семейная «стрелка».       В ванне две голые ведьмы, бутылка Абрау Дюрсо, клубника в глубокой тарелке и бутерброды с «Докторской» колбасой и Маасдамом. Запах зашибись. Дениз в сеточке, чтобы не намочить волосы. Сестринский вечерок за закуской и выпивкой.       — Я тебя не спрашивала, — сижу жопой на пробке, руки закинуты на бортики, — потому что стыдно и неудобно. Можно спросить сейчас?       — Про родителей? — клубника летит по пищеводу. — Как и ты, плакала. Прости, я следила за тобой и Паскалем, приглядывала, боялась, вы свихнётесь. Я чуть не свихнулась. Сейчас получше, гораздо лучше. Бенуа помог, аккуратно поставил на место мозги старой тётке.       — Как у них дела? — за неделю дружбы с Дениз я не поднимала тему мёртвых.       — Бенуа говорил, что хорошо.       — Почему Бенуа? Почему не Анн Ле и Габин?       — Они приняли решение не выходить на связь, не мучить меня присутствием. Вот смысл смерти — умирать навсегда. Я очень хочу обнять маму, папку и дядю, но понимаю, что встреча с ними морально раздавит меня. С некоторыми мёртвыми даже Посредник не желает встречаться.       — Как ты живёшь с таким даром? С такой… — оглядываю прозрачную грудь.       — Особенностью организма? — она обводит рукой торс. — Привыкла, да и дискомфорта никогда не ощущала. Во фрикшоу удобно быть необычным бок о бок с необычными.       — И с мужем тебе повезло, — чокаюсь с воздухом. «Cheers!» — Красавчик, я не шучу.       — Он добрый, заботливый, но, как понимаешь… — грусть в прозрачных глазах. Дениз подошли бы карие Габина.       — Фаворит, — киваю. — И кто у тебя?       — Привлекательный мужчина, — она присасывается к бокалу, смешно пьёт «не любительница выпивать». — Очень привлекательный, а я вот такая, — со смешком на губах подставляет ладонь к неосязаемой груди.       — И как быть? Нет лазейки?       — Не сказала бы, что лазейка, но выход есть — в теории. На практике — мы просрали выход.       — Что это значит?       — Мёртвый не может быть с живым. Мёртвый с мёртвым, живой с живым. Чтобы быть с фаворитом, мне необходимо воскреснуть, а тётушка Аннабель умерла. Упси-дупси.       — Это ты так Хорхоллю называла? — с подозрением отпиваю из бокала.       — Ага, нормальная баба была. И Ариель тоже — всю зарплату тратила на наряды, шопоголик, но вкус отменный. Они мне заменили подружек, я ведь не общалась с ведьмами моего возраста.       — А ты что-то умеешь помимо Посредничества?       — Не очень. Телекинез слабенький, Пирокинез не даётся, звёзды в небе соединяются в созвездия членов или средних пальцев. Телепортация? Я быстро бегаю. Левитация? Я вновь быстро бегаю. Предвидение? Камни и карты, как звёзды, — Денис показывает средний палец. — Папкин Астрал соединился с Посредничеством. Мне не скрыться от смерти и мёртвых.       — Ты предсказываешь смерть? — беру бутерброд с крышки унитаза.       — А так хотелось жизнь, — Дениз упирается виском в настенную плитку.       Выстрелы. Телевизор. Парни громко смотрят сериал. Я вспоминаю, как застукала Габина под шифоновым платком и его предсмертные слова.       — А ты наблюдала за мной и Паскалем только в дижонской больнице и Москве? В пансионы не заглядывала?       — Не-а, — Дениз ворует Маасдам с колбасы. — Только с родителями созванивалась через платок. Я попросила не вызывать меня в пансион, не хотела светиться. И да, — кивает, — я тебя слышала. Припугнула протухшим потофе. Извини, я не со зла.       — О чём вы разговаривали с Габином? — подаюсь вперёд. — Чью смерть ты проверяла?       — Я проверяла многие смерти, в том числе тех, кого ты знала лично. Скажем, я подпольно работала на Совет — проверяла, все ли умерли после сожжения у столбов. Давай, — Дениз улыбается, — задай главный вопрос.       — О ком говорил Габин перед смертью? Кто жив? Кого я похоронила в мыслях, а она выжила? Орор?       Дениз выдерживает паузу перед ответом:       — Орор и Франсуа мертвы, — добавляет с улыбкой: — Орор и Франсуа переродились.       Глаза намокают. Моя лучшая подруга и лучший друг Паскаля переродились. Новые тела, старые души. Новая жизнь.       — Ты встретишь их, — Дениз проводит кончиками пальцев по предплечью, — но они тебя не узнают, они тебя не знают. Прошу, держи себя в руках и дай им возможность любить друг друга в новой жизни. Вот увидишь, в этот раз у них всё получится.       — Но кто жив?       — Без понятия, — Дениз пожимает плечами. — Когда ты застукала папку под платком, мы разговаривали об Орор и Франсуа — я проверяла их. Но у папки вечно были дела. Он неугомонный, всюду рыщет, как пёс. В опасные дела он не посвящал меня. Я не отвечу тебе, кто жив, потому что те, кого я проверяла — мертвы. Думай, вспоминай. Может, кто-то из старых приятелей или родственников?       — Да какие родственники? У меня ты и полоумная бабка Ракель, но бабка-то жива. Я её не хоронила… физически. Немного поехала крыша у старухи, бывает. Умные ведьмы не связываются со свихнувшимися ведьмами.       Боковым зрением наблюдаю странное движение: призрачная креветка подползает под дверью.       — Бакстер не углядел, — смеётся Дениз.       — Охренеть! Захотела искупаться, — креветка прыгает в ванну. — В аквариуме с остальными она не спит, с мальчишками сериал не смотрит, — креветка улыбается усиками и наяривает круги между нами.       Усик. Усик-Фусик. Иди на хуй, у меня отпуск и сестра-призрак с парнем-мертвецом.       Какая же хрень Красная Площадь. Ничего не поняла. Ходила в кедах, потому что по брусчатке невозможно цокать на каблуках. К Ленину не заглянула — я не любитель рассматривать мёртвых, достаточно Дениз и Леопольда. Побегала по ЦУМу, побегала от Паскаля по ЦУМу. Зашла в ювелирный магазинчик — так себе предложения, не в моём вкусе. А Хельге бы понравилось.       За неделю отпуска я созвонилась со Светой трижды: новостей нет, Хельга спокойный. Конечно спокойный, меня-то нет! Хельга скучает. Новый дизайнер Игорь шарахается от одного вида главного директора. Света не секретутка, Света — нянька. «Но рисует офигенно, — призналась она, — лучше Вадика». Зато Вадик хорошо трахается. В машине, на горке, в кабинете сачковал, а в кровати старается. Пока я трахаюсь с Вадиком на цветастых простынях, Паскаль ждёт в «Победе».       Новый маникюр от бабки Шурки, новый педикюр от Паскаля. Сбросила отросшие иголки с головы, намазалась слоем загара, набрала лишние килограммы. Хорошо отгуляла отпуск, соскучилась по друзьям, немного по работе. Ною из-за предстоящей встречи с Хельгой.       Меня целуют подруги-секретутки и девицы с ресепшена, меня обнимают техники и дядя Митя, мне дарят комплименты мужчины из соседних компаний в лифте. Меня встречают, как звезду, по мне соскучились.       — Здравствуйте. Я — Игорь Витальевич, новый дизайнер.       Здравствуй, малыш. Малыш вылез из колыбельки, малыш дышит мне в пупок, малыш зарабатывает больше меня, у малыша плохое зрение. У малыша в голове: «О-о, женщина-статуя». Спасибо, что не суёшь пиструн под юбку. Обидно за Вадика, Вадика променяли на малыша.       Девять утра, а Хельги нет на месте. Пять минут десятого, а чашка кофе ожидает, но Хельги нет. Я выполняю работу, не забыла обязанности, помню, что сделать, если принтер зажуёт бумагу. Звонит Анетта из отпуска — просит изнасиловать «Эксель». Это я могу!       Хельга приходит к одиннадцати. Приходит и проходит мимо. И тебе «здрасьте», я выпила остывший кофе — говно, не потому что остыл, а потому что без сахара. Через десять минут игнорирую затянутые подтяжки на пуговицах и васильковую рубашку с тёмным галстуком. Продолжаю насиловать «Эксель». Ножки стула царапают пол. Хельга присаживается справа-сзади на расстоянии двух метров, лопатки упираются в спинку, задница на краешке, колено на колено, ладони на верхнем колене.       — Вот мы и на свидании, — голос — выстрел. Я была жива, меня убили. «До свидания, Алексей Гамлéтович». Язык мой — враг мой. — Вы не рады?       — На седьмом небе от счастья, — увлечена буквами, цифрами и звёздочками, не кошусь направо, закрываю ноздри верхней губой.       Прохладное шампанское, мокрые камни, горький мёд, сырое мясо, дым от костра. Расплывчатые очертания лица, тёплые брюки, мягкая рубашка, ботинки на тракторной подошве и белые носки. Волнистые волосы жёсткие, если я запущу пальцы. Морщинистая кожа гладкая, если я накрою ладонью. Запах обманывает, оборотень — не милый щеночек.       — Скажите, как получилось, что в компании никто не знал о Вашем отпуске? — под длинными рукавами васильковой рубашки волосатые предплечья, прозрачные пуговицы приглаживают шерсть на груди и животе. Я представляю Хельгу волосатым и потным под одеждой, рыхлым и со складками по бокам, с грязью в пупке и отросшими на ногах ногтями. Раздражительных людей принято принижать.       — Компания — один человек? — громко и быстро щёлкаю мышкой. — На двери кабинета отдела кадров три дня висел листок с просьбой подтвердить отпуск — листок с фамилиями сотрудников. Если Вы забыли, моя фамилия Батон, но Вы можете называть меня виноватой. Без оплаченного отпуска нельзя перевести сотрудника на новую должность — это Вам подтвердит отдел кадров…       — Потяните рамочку за угол вместо того, чтобы бездумно щёлкать мышкой, высчитывать в уме трёхзначные числа и действовать мне на нервы.       — Я делаю, как мне удобно! — акцент на «мне».       — Усложняете себе жизнь, — голос тише. — В последние дни я засомневался, что поступил разумно, взяв Вас в секретари. Могли бы потрудиться и перед отпуском оставить мне флешку с бланками и сканами. Вы не заметили моё присутствие? Я не стёр отпечатки пальцев с мышки и клавиш, но отрегулировал кресло.       Правая рука не отпускает мышку. Чёрт. Моя жопа не почувствовала чужую жопу в кресле. Да почему его так много?! Почему он появляется, чтобы подолбить меня?       — Могли бы, — отвожу глаза от «Экселя», — не бубнить в первый день отпуска, а спросить, где я оставила флешку. Я бы ответила: «В ящике с канцелярией», — показываю на закрытые жалюзи. — Если бы Вы попросили доступ к моему компьютеру, я бы назвала пароль — 1968, но он не запоролен, а Вы переходите границы, — смотрю на Хельгу, ответный взгляд с прищуром. Ожидание облизывает губы. Ожидание похотливо дышит приоткрытым ртом. — Чего Вы добиваетесь? Моего увольнения? Моих слёз? Думаете, что, убегая с работы в слезах, я прокричу: «Самая глупая в мире авантюра — быть Вашим секретарём!» Вы проверяете меня и ошибаетесь. Мне нравится, — улыбка наслаждения. — Вы — моральный садист, но я не моральный мазохист. Я не мышка, когда я в гневе — не пищу, но и Вы не кошка. Меня не спугнуть мурчанием.       — Как отгуляли отпуск? — радостная интонация. Мои слова пролетели мимо ушей. — Хорошо отдохнули? Набрались сил?       — Вполне. Если назойливый комар будет высасывать из меня силы, я прихлопну его.       — Но досада останется, потому что перед смертью комар успеет укусить, и выберет он место, до которого не дотянуться, чтобы почесать. Я вижу, как хорошо повлиял на Вас отпуск. Я немного в смятении, — подтягивает ноги, мнёт стрелку на брючине. — Не сочтите меня трусом или грубияном. Вы придерживаетесь дресс-кода, отпилили ногти и каблуки, но, как бы не прятаться под одеждой, вульгарность в глазах, на губах и языке. Вы — инфекция, а я не прихватил маску и презерватив. Вы молодая, распутная, безнравственная. Я беззащитен перед Вами. Успокойте мою душу, — перекладывает ноги. — Предоставьте сегодня до вечера справку об отсутствии венерических заболеваний.       Шлюхой меня назвал! Венерической шлюхой! Инфекция. Зараза. Потаскуха. Раздвигаю ноги перед мужиками, прыскаю разъедающую кислоту на члены. От нервов дёргается глаз. На трусах предупреждение: «Опасно! Чернобыль!» Мужчины с маленькими членами не достают до корня языка, поэтому требуют минет каждые два часа. Женщин тошнит не от размера, а от колючих лобковых волос. Оборотень сбрасывает чёрную шерсть в рот.       — А если я не предъявлю справку?       — Я не допущу Вас к работе, — Хельга наклоняет голову. — Подпишу официальное отстранение в отделе кадров и на вопрос «Где Галина Батон?» отвечу: «Заболела страшной болезнью. Наверное, лечится».       — С Вашего позволения, — унимаю пульсацию в голосе, выключаю компьютер, не сохранив насилие «Экселя», — я отлучусь проверить гениталии. Со здоровыми гениталиями проще решать конфликты, — забираю сумку. — Отпустите? — возвышаюсь над Хельгой.       — Подсказать специалиста?       — Спрошу у бывшего секретаря «Любовии».       — А Вы смышлёная.       Хельга остаётся на стуле, провожает меня взглядом. Я задерживаюсь у порога.       — А Вы мелочный, — обзываю через плечо. — Выбираете бесплатный велосипед, а не машину, покупаете на две недели банку кофе, а не тратите ежедневно монетки в кофейном аппарате. Справка бесплатная, презервативы дорогие. Вы меня не проверяете, Алексей Гамлéтович. В очередной раз ошиблись.       — Вы тоже ошиблись.       — В чём же?       — Во всём, — второй выстрел в лоб. Добил.       Каблуки-копытца несутся в туалет. Долбануть кулаком по раковине, умыться, позвонить. Алло, блять!       — Он совсем офигел! — брожу по туалету. — Какая наглость! Какое хамство!       — Ты только из отпуска вышла, в чём тебя уже обвиняют? — в проститутской пизде!       — В беспорядочных половых связях!       — Он тебя обозвал? — со смешком спрашивает Анетта.       — Велел провериться на венерические заболевания! Типа я настолько хорошо отгуляла отпуск, что моя зараза передастся по воздуху!       — Или через кровь, — что? Подложу в пиджак трусы для месячных, заражу «женской проказой». — Записывай адрес поликлиники, где работает хороший венеролог. Проверься ради себя, а не ради Фусика. Галь, врач замечательный, расскажет, покажет, объяснит.       Какой врач? Какой венеролог? Я трахаюсь с Вадиком! Я трахаюсь в презервативе! Шлюха в зеркале? Я вульгарно себя веду? Пристаю к ебанутому? Я чистая, Хельга будет очень грязным.       «Я уезжаю, оставляю тебя одного», — спускаюсь на лифте.       «Куда? Как поедете? Вы не умеете водить машину».       «На метро. Паскаль, мне надо. Без вопросов, все вопросы дома».       Какое, блять, метро? Мы однажды спустились и не нашли выход — катались по кольцу, а кольцо круглое.       «Какое мудачьё! Какое хуйло! — курю под шифоновым платком на лавочке. У коня под Багратионом пластиковая бутылка-член. Не знаю, кто такой Багратион. — Идите сюда с Леопольдом — заберите его на тот свет!»       «Ему ещё рано, — Дениз готовит обед в трейлере, — он не сделал все дела».       «Ты видишь Хельгу? Видишь его смерть?»       «Я? — что-то стреляет в кастрюле. — Я — Посредник, смерть не скрыть от Посредника».       — Мам, смотри, — мальчишка тычет в меня.       «Брысь отсюда! — посылаю ему в голову. Я занята, я в платке. Помехи. У Дениз звенит серьга. Для разговора она надевает специальные серьги — как сотовый телефон. — Денисыч, я подарю тебе новые серьги, твой мобильник барахлит. Напомни, что нужно для наведения порчи?»       «Кровь, — шипение. — Да блять! Сраные мухоморы».       Я больше не приму от неё вкусности. Она мухоморы в воде варит. Попить кровушки Хельги? Я аккуратно тебя кусну.       — Мёртвая верховная, помоги, — крещусь перед спуском в метро.       Фотографирую глазами схему проезда, еду назад, а мне вперёд надо. Возвращаюсь. Выбираю правильный путь. Правая губа чешется — я ничем не больна. Телекинез помогает не опозориться в поликлинике. Второй этаж, налево по коридору, пустой холл. Очередь внутри или нет очереди? Стучусь, а мне в ответ дружелюбное «да-да» женским голосом. Пожалуйста, пусть будет не «да-да».       — Здравствуйте, — здоровается рыжеволосый мужчина в очках.       Оу. Оу-оу. Ой-ой-йошеньки. Какой ты интересный. Таких я не встречала. Какая необычная у тебя жизнь. Какой ты гибкий и податливый.       — Мне нужна срочная справка, что я здорова или больна. Говорю сразу: я предохраняюсь, ни на что не жалуюсь. Поработаем? — отставляю ногу в сторону. Куда садиться? Когда трусы снимать?       Сигарета в мундштуке, пластиковая бутылка над яйцами коня Багратиона, справка в сумке. Я здорова. Чудесный приём, тёплые руки врача. Возбудительно. Батон, не кончи раньше времени. Жвачка во рту — моя губка. Сейчас кое-кто охуеет от моих здоровых губок.       Стучу «тук-тук-тук». Прилепляю жвачку на дальний верхний зуб. «Войдите», и я вхожу. В меня вошло много мужчин, но ебанутым вход воспрещён. Молча кладу на стол справку.       — Не сомневался, — Хельга пробегает глазами диагноз, подпись, печать. — Не обижайтесь, Галина Петровна. Я не желаю Вам зла. Вы же не убьёте меня? — карие глаза уставшие.       — А Вы? — провожу кончиком языка по верхним зубам. — Я жду обещанного выстрела в сердце.       — Я предпочту умереть от заражения.       — Это легко. Венеролог поведал мне, что через слюну возможно передать самое страшное, смертельное заболевание. Я отравлю Вас, а после Вы меня застрелите.       — Справка — фальшь? — откидывается на спинку. Уставший. Мешки под глазами. — Как же Вы хотите нравиться. Как же Вы хотите ублажить меня. Риски заразиться через слюну крайне малы, венеролог обдурил глупого пациента.       — Незащищённый оральный секс. У Вас нет презерватива, я балдею от естественности.       — Я сделаю вид, что не услышал. Покиньте кабинет.       — А кто сказал, что я заражу таким низким, — не опущусь перед тобой, — способом? Хочу побыть комаром. Было бы забавно, если бы комары сосали сперму, но мне достаточно капли крови. Обещаю, Вы не почувствуете укус.       — Обещаю, Вам не понравится моя кровь. Выйдите на минуту. Я позову обратно.       Порок — это Шерл, турмалин цвета вороново крыла. Порок пахнет топливом, по вкусу отдаёт металлом, как рифовый камень. Порок лечит, как зверобой, и убивает, как спирт в крови. Порок — это не смазка, это сухость. Порок — это не крик, это молчание. Порок — это не стальные браслеты на запястьях, это тотальное обездвиживание одним взглядом. Порок — это не абсцесс, это регенерация. Порок — это не грязь, это правильная сервировка обеда. Порок носит белые носки с грубыми ботинками и малиновый засос на шее. У порока широкие брови и усталый взгляд. Какой порок на вкус? Металлический или опьяняющий?       Я не чувствую себя выше на каблуках. Перед Хельгой принято снимать корону. Кожа на щеках сухая, на губах не хватает блеска, под веками провалы. Ярёмная вена спокойна, малиновый засос прямоугольной формы. Приковываю глаза к резкой морщине-чёрточке на подбородке. Хельга рисует путы на шее, перешагивает ресницами губы и впивается взглядом в мокром поцелуе. Капля крови на безымянном пальце левой руки — сбоку на подушечке. Чистые ногти, подстриженные ногти, гладкие фаланги. Пальцы тянутся к губам, останавливаются. Добыча пришла к оборотню. Страх? Интерес выталкивает вторую каплю крови. Упрямые люди — кареглазые. В молчаливой схватке нам не хватает воздуха, горла сушат желания. Я смыкаю губы выше прокола, кончиком языка уношу на жвачку каплю крови. Палец скользит обратно, оборотень отступает. Я не разрешала. Проталкиваю в рот, помогаю губами, складываю язык в трубочку, создаю вакуум. Минет с пальцем, как мастурбация душем. Эскиз. Неудачный набросок. В помойку. Оборотни не служат людям, ведьмы не преклоняются перед мужчинами. У порока сладкая кровь. Сахарная. Порок слаще ягодной жвачки.       Напоследок Хельга касается подушечкой нижней губы по середине и подносит к носу блестящий палец:       — Пахнет сигаретами и жвачкой, — новая капля не появляется на проколе.       — Не отказываюсь от привычек.       — Как Вы ко мне обращаетесь? — опускает руку. — По имени отчеству. Напомните.       — Алексей Гамлéтович.       — Гáмлетович, — оборотень вытягивает шею, дышит со мной одним воздухом. — Вы не читали Гамлета? — я читала Пушкина — не понравился. — Молилась ли ты на ночь, Дездемона?       Сейчас как ляпну.       — Иисус Христос — суперзвезда, — я не сру, но на меня вновь смотрят, как на обосравшуюся.       — «Во истину и ложь вполне свята, — шаг в сторону, правый ботинок за левым. — Пускай ты в деле возседатель трона, — вперёд, дыхание заглатывает ухо: — Для жизни ты обычная раба, — пауза. — Она тебе ошибок не простила, — Хельга заходит за спину, — зато их вкус-сплетение безупречий, — затылок покрывается ледяной коркой. — Подруга бед, спутница строптивых, — придыхание спускается по шее на левое плечо, — зовёт за стол и зажигает свечи, — «свечи» на нижней губе облизывают мочку. — Тут нет друзей, — сухой хрип кусает правое ухо. — Всё больше или меньше. Я верю вам и вы мне, — подбородок не касается плеча. — Так и быть. Ты тут чужой, — рука проводит линию поверх лопаток, — хотя по факту здешний, — голос занимается незащищённым сексом, поочерёдно входит в уши. — Но это не должно кому-то льстить», — Хельга обходит слева и встаёт перед глазами. Хельге подошли бы французский и двустволка. — Вы не читали. Прочтите. Потом расскажете. С Вашего позволения я перекушу в одиночестве.       Меня немножко подолбили и красиво, по-быстрому отымели. Я возбудила ртом, в меня кончили голосом.       — Принести кофе? — интересуется помутнение.       — Три стакана воды, — Хельга с огромным усилием опускается в кресло за столом. Устал как после настоящего секса. Садится боком, расстёгивает верхнюю пуговицу. — Оставьте меня одного.       Лучше не трогать мужика после секса. Батон, какого секса? Ничего не было. Подумаешь, пошептал на ушко, а ты обкончалась хлеще, чем с Фабрисом. Что я хотела сделать? Вода в кулере не отвечает. Кровь. Порча. Прочитать какого-то Гамлéта.       «Мадам? Вы… Вы не одна?»       «Одна, а что?»       «У Вас сильно билось сердце. Подобный ритм я ощущаю, когда Вы… не одна, а с мужчиной. Вадим Андреевич приехал?»       «Нет. Нет. Я… я не занималась сейчас сексом, сердце подскочило просто так», — Батон, да что за бред?!       Поздний вечер. Квартира бабки Шурки. На блюдечке дневная жвачка, травки-муравки, иголки, жопки огурцов и кожура маринованных помидоров.       — Не говори, что съешь эту колючку.       Паскаль с бабкой Шуркой пьют чай из блюдечек — чай из самовара — и закусывают вишнёвым вареньем на сладких булках.       — Пизда ему, — обвязываю жвачку восьмым слоем травы. — Пробью, нахуй, днище. Будет срать дальше, чем видеть.       — Что он сделал? — бабка Шурка ловит пальцем варенье на подбородке.       Морщина на подбородке, палец во рту, печальный взгляд. Печальный не потому, что я плохо сосала и облизывала, а потому… почему-то. Разочарование в себе — лучше бы во мне. Батон, выкинь из головы оральный секс! Лишь бы что-нибудь всунуть.       — Отправил на исследование пизды! — Паскаль закрывает уши. — Считает меня венеричкой, королевой планеты Венеры!       — Прошмандовкой, — смеётся бабка Шурка. — А вдруг он подкатывает к тебе? Проверяет твою…       — Пиздосью! Не дам! Засранцам не даю!       — Ты заколдуешь его срать?       — Да. Так, заткнулись оба, не отвлекайте, — втыкаю последнюю иголку, зажигаю церковную свечку. Взмах руки: — «Алексей Гамлетович Фусик. Порча на понос. Понос — вода, без каши. На сутки. Завтра. Начало в нуль-нуль-нуль-нуль по Москве. С любовью, Батон», — поджигаю жвачку-колючку. Колдую.       — Эх, Алёшенька, — причитает бабка Шурка, чавкая булкой с вареньем. Паскаль громко хлебает из блюдечка. — Запасайся туалетной бумагой.       — Алёшенька? — говно скатывается на языке. Мерзенько. — Алёшка, пожарь картошку? Хорошего человека Алёшей не назовут.       — Навряд ли после порчи он тебе что-то пожарит.       — Шурик, у тебя есть Гамлет «Дездемона»?       — Гамлет или Дездемона?       — И то и другое. Алёшка сказал прочитать «Дездемону» Гамлета.       — Пашенька, — толкает в бок Паскаля, — поищи в книжном шкафу на полке с Донцовой.       Время проверять. Приезжаем на работу за пятнадцать минут до начала смены. Прямиком из лифта понесётся в туалет? Пожалуйста, надень кожаный костюмчик — в нём жарко, он прилипает, брюки трудно снимать, но труднее сдерживать задницу.       — Вы кого-то ждёте? — Игорь подкрадывается.       — Потоп. Я заказывала без примесей, — не свожу глаз со стеклянной двери. — Не отвлекайте, Игорь Витальевич, боюсь пропустить.       Хельга в вельветовых брюках, дедушкиной жилетке и клетчато-шерстяном пиджаке. Уверенный, выспавшийся, с чистой головой, побритый, в белых носках. А понос?       — Где красная дорожка и фейерверк? — останавливается передо мной в конце коридора.       Я повторяю: а понос?!       — В Голливуде оставила. Принести кофе?       — Вам не идут рюши, — оглядывает блузку. — Они не сочетаются с короткой юбкой и каблуками. Благородные девицы не бреются почти налысо. Принесёте кофе после обеда в конференц-зал, — Хельга проходит в стеклянный кабинет.       — У нас внеочередное собрание? — догоняю.       — Не у вас, а у меня. Приедут мои коллеги по ювелирному мастерству. Не опозорьте меня.       — Я? А Вы себя не можете опозорить?       — Я? — с хриплым смешком. — Не представляю возможности.       Где понос?! Неужели накрыл другого Алёшеньку Фусика? А я планировала до вечера просидеть с Дездемоной Гамлета.       После обеда в конференц-зал заходит группа мужчин и женщин в костюмах. На правах секретаря я кладу перед Хельгой заранее подготовленную охрененную речь.       — Галина Петровна, принесите кофе, — пластырь на среднем пальце правой руки. Утром не было.       Чайник в столовой не успел остыть после обеда. Ложка кофе, без сахара, залить кипятком. Официант несёт кофе. Официант заходит в конференц-зал. Каблук подворачивается и отваливается. Довыёбывалась! Чашку не роняю, кофе на блузе и полу.       Хельга с ухмылкой наслаждается позором:       — Заново, — рисует пальцем в воздухе круг. Повтор.       Забираю сломанный каблук, сваливаю. Босиком спускаюсь в столовую, босиком возвращаюсь с новым кофе.       — Займитесь саморазвитием, — выгоняет Хельга.       Читаю Дездемону, Гамлета не нахожу. «Уильям Шекспир» — написано на обложке. Ненавижу стихи. Где понос? Где сюжет?       — Я просил, — натянутыми связками произносит Хельга после собрания. — Я предупреждал. Что сложного вести себя нормально?       — Я всего лишь оступилась, — откладываю Гамлета-Шекспира, прячу под столом ботинки Паскаля. Сломанный каблук приклеен, туфля сохнет в комнате отдыха техников.       — Вы всего лишь надели запрещённую обувь. Вы не умеете носить каблуки, Вы не умеете ходить на каблуках, как по красной ковровой дорожке.       — Научите?       Хельга упирается кулаками в стол, тянется лицом над монитором:       — Ходить на каблуках учат на панели. Вы в центральном филиале. Не забывайте своё место.       — Перед Вашим большим носом?       — Под моими колёсами. С каблуками разобрались. Перстни сами снимите, или мне помочь?       — Нет, — сжимаю пальцы. — Не сниму. Нельзя снимать.       — Вросли? — открытый перелом брови.       — Да, — пошёл на хуй! Обручальные кольца не снимают.       — Снять, — приказ. — Я запрещаю секретарю носить перстни с дорогими камнями.       Поднимаюсь, надвигаюсь:       — Нет, — твёрдое. — Я не лезу в Ваши камни, не лезьте в мои. Я буду ходить на работе в скафандре, чтобы не раздражать Вас лысиной, но перстни никогда не сниму.       — Снять, — строго в губы, в нос.       — Нет, — принципиально в глаза. — Режьте пальцы, я не сниму добровольно.       Сто пудов ты что-то принимаешь, потому что невозможно быть таким говном. Часы бьют начало седьмого. Паскаль разогревает «Победу» на парковке, я припираю ягодицами заднюю дверцу и прокручиваю гагат. Хельга выкатывает велосипед. «Пока-пока» с охранником.       «Сломайся. Порви цепь. Колёса, спуститесь». Хельга крутит педали, специально не поворачивая голову на парковку. Делай вид, что не замечаешь бритоголовую благородную девицу. «Упади. Вперёд носом через руль». Не падает. Догоняет Багратиона на коне с бутылкой вместо члена.       — Это невозможно! Такого не бывает! — жду, когда Паскаль поменяет постельное бельё.       — Чего «такого»? Понос пролетел мимо твоего Лёши? — Дениз мерит мои каблуки.       — Понос! Велосипед! Мало того, что с защитой от прогляда, так ещё неприкосновенный!       — Спереди закрыт, — Дениз прикладывает платье, смотрится в зеркало, — тылы прикрыты. Чудный творожок.       — Лёша, — передаю Паскалю подушку. — Лё-ё-ё-ша. «Лё-ё-шя-я», — как мамочка сыночка. — Хорошего человека Лёшей не назовут. А если добавить в кофе землю с кладбища?       — Ты хочешь, чтобы он помер или обосрался? — не стесняясь Паскаля, Дениз снимает футболку, чтобы померить платье. Паскаль уходит из комнаты, прикрывая ладошкой глаза.       — Чтобы, — перестал быть говнюком, — отстал от меня. Денисыч, ну серьёзно, — падаю на кровать, — что за детский сад? У кого писька длиннее? У кого яйца тяжелее? У кого лоб твёрже?       — Так а что вы хотите? — Дениз трясёт сиськами в моём платье. — Вы трахаетесь мозгами, а не письками. Не кончаете, расходитесь в разные стороны. Может, пора кончить?       — Стукнуть его по башке после словесной перепалки?       — А-м, — она прикусывает губу, — найти пересечение. Тугой узел на длинной верёвке, — скрещивает лодыжки. — Ты его «тюк», — тычет пальцем воздух, — а он не разглаживает место «тюка». Он тебя «тюк», а ты не рычишь ему в ответ.       — Чего-о-о-о?       — Ничего, — Дениз снимает платье. — Не колдуй повторную порчу на понос. Хватить мучить диареей другого человека из-за своей ненависти.       Казалось бы, обычный рабочий день. Кондиционеры пыхтят, Паскаль меняет кулер Хельги, я делаю перерывы каждые двадцать минут — отдыхаю от компьютера за чтением Гамлета. Ненавижу стихи, теряю нить сюжета. Нахуй мне рифма?       Незадолго до обеденного перерыва по коридору летит знакомая аура. По рынку ходит тётка с мини-кухней на колёсиках под зонтиком, в офисе появляется рожа, которой не должно быть.       — Приветики!       — Ты что тут забыл?! — выкидываю в мусорку фантик от конфеты.       — Шабашка! Турецкие лифчики и кофточки. Предлагаю девочкам, — заходит Подлива с клетчатой сумкой.       — Какие, нахер, лифчики? — шепчу, чтоб Хельга не услышал. — Ты в курсе, куда припёрся? «Черкизон» в другой стороне.       — А чё я? Первый раз чё ли? Я шабашу здесь пять лет, — Подлива вынимает из сумки товар. — Тёлкам таскаю лифчики и трусики, а Анетте — рубашки и шляпки.       — Анетте?!       — Ей, ей, — держит чёрный лифчик. — Смотри какой. Кружева на чашечках, пояс эластичный, застёжка, — переворачивает, — на крючочках, а лямки…       — Подлива, ты в ювелирной компании впариваешь мне лифчик! — между прочим, хороший.       —…тоненькие, длинные, регулируются, — хмурится: — Мы же договаривались на «Давид». Ты посмотри на чашки, — гладит ткань. — Я вижу их на твоей груди.       А я вижу, как ты стоишь на коленях с высунутым языком, словно цирковой пудель. В шёлковых трусах, в чёрных носках и ботинках, с волосатой грудью.       — Возьмёшь трусики? — по бокам и на жопе кружева, на лобке прозрачно, сверху бантик. — Будет комплект. Отдам за сотку, почти даром.       — Лифчиковый бизнесмен! — прыскаю. — Умеешь же впаривать. Беру, — лезу за кошельком. — А что у тебя ещё? — заглядываю в клетчатую сумку.       — Футболочки хлопковые, — кладёт на стол футболки-рубашки в упаковках — такие носит Вадик. — Можно под пиджак, можно без пиджака. Тоже по сотке. Возьмёшь футболку — отдам с лифчиком и трусами за сто пятьдесят.       — Беленькую, — а что я всё в блузках? — А нежных расцветок нет?       — Во, розовенькая.       — О, беру, — отсчитываю деньги. — И Анетта прям разрешает тебе торговать в офисе?       — Конечно. Мы не чужие люди.       — В смысле?.. — заглядываю в глаза Подливы: Анетта трахает его раком и обливает воском волосатую грудь. Зря заглянула.       — А? — жуёт губы. — Да ничего такого. Мы друзья с Анеттой, — ага, охрененные друзья!       Ручка на двери опускается. Я быстро кидаю покупки в дамскую сумку. Подлива отходит от стола.       — Что здесь происходит? — Хельга в замешательстве.       — Мой, — спасаю Подливу, — молодой человек навещает меня, — Подлива косится. — Не совсем молодой, мой возрастной человек, — по-другому не объяснить морщины и седые волоски в бороде и на висках сорокалетнего мужчины.       Хельга медленным шагом надвигается на Подливу. Упругие чашечки в клетчатой сумке хреново поддерживают самоуверенность мачо «Черкизона». Хельга в тёмно-синей тройке, Подлива в чёрной двойке с галстуком — бизнесмен. А они похожи: оба черноволосые, оба взрослые, оба носатые. Подлива — метр шестьдесят, в Хельге больше метра восьмидесяти. Оборотень принюхивается к шакалу. У Хельги расширяются радужки, у Подливы краснеют веки.       — Ара, — что, простите?       — Ара, — подтверждает или бросает в ответ Подлива.       — Брус шпановый, — говорит на ухо Хельга. — А после? — опускается до шёпота.       — Какая разница? — Подлива нервничает. — Я Вас не знаю, пришёл не к Вам, а к…       — Орли, — звучит как рык. — Мардагайл.       Подлива в страхе отступает на шаг. У оборотня смертоносное дыхание. Подлива бросает на меня быстрый взгляд — на скорлупе трещина, в белке лопнул сосуд.       — А после кто? — повторяет Хельга.       — Извините, — Подлива перебирает сумки ручки. — Извините. Я пойду… — шакал убегает, поджав яйца под опущенным хвостом.       — Я всегда считал, — Хельга запрокидывает голову, — что высокие женщины не выбирают низкорослых мужчин. Женщины удивляют, — цок языком. — Впредь не соединяйте личное с рабочим. Не лепите горбатого, не выбирайте маслобоев и не встречайтесь с «самолётами».       Я не прикасаюсь к тесту, не люблю сливочное масло и не катаюсь на самолётах. Ебанутый. Конфетку в рот.       Лифчик с трусами поберегу, а розовая футболочка заправлена в юбку карандаш. Туфли лодочки в сеточку на двухсантиметровом каблуке подошли бы бабке Шурке, но не мне. Правила. Ебанутые правила ебанутого.       «Мне придётся сегодня задержаться», — говорит Паскаль за дальним столиком.       «Почему?» — закусываю куриный суп чёрным хлебушком.       «На двадцать первом этаже открывается ресторан. Директор ресторана попросил у Алексея Гамлетовича двух техников для установки оборудования».       «Хорошо. Я подожду тебя. Завтра всё равно суббота».       Я поела, почти наелась. Допиваю компот — он откликается отрыжкой в стакан. Почти хорошо, но кое-чего не хватает. Иду на мойку с подносом, попутно благодарю тётю Юлю за обед. Чёрный сгусток дыма. Задерживаюсь на мойке, заглядываю за угол. Чёрный сгусток формируется в чёрный ботинок, белый носок и серую брючину. Хельга сидит боком за столом, прислонившись спиной к стене. Стаканчики с водой, коробочки с едой, порезанные овощи. Обедает. Он обедает отдельно от сотрудников. Он уставший, кожа бледная и потная.       — Поздравлю тебя первая, — кадруша ловит меня на мойке. — Лучший работник июня Галина Батон. Фотографию вывешу в понедельник. Любуйся и не зазнавайся.       — Кто так решил? Хельга под дулом пистолета?       — Не знаю, кто держал пистолет, но Хельга без колебаний назвал твоё имя.       Сигаретка на улице. Особая жвачка — кусочек селёдочки с лучком. Да, я притащила на работу банку селёдки — вечером Паскаль разобрал-собрал, за ночь рыба и лук промариновались маслом.       — Чем пахнет? — Хельга принюхивается, ноздри раздуваются, ушные хрящи двигаются.       — Ничем, — проглатываю лук, закрываю ящик под столом на ключ. — Ничем не пахнет. Ногами моими пахнет, лодочки в сеточку работают.       — Отказались от каблуков? Правильное решение, — на водопой к кулеру.       Семь вечера — Паскаль трудится на этаже ниже. Семь вечера — Хельга ушёл в шесть. Я не заметила, как он ушёл, отлучилась в туалет. Подёргала ручку кабинета — закрыто. Семь вечера — я читаю Гамлета и ем селёдку. Быстрее доем селёдку, чем дочитаю Гамлета. В половину восьмого Паскаль отдыхает в кресле — не пущу за руль уставшим. Закимарил. Я дочитала Гамлета. Глоток сладкого чая и два кусочка селёдки.       Поворот ключа, ручка опускается. Хельга замирает при виде спящего Паскаля без куртки и селёдки на вилке для устриц.       — Я думала, Вы ушли, — наслаждаюсь пропитанным маслом луком.       — Я затаил дыхание, когда Вы дёргали ручку. Решил задержаться перед выходными, подобрать камни для осенней коллекции.       — Я прочитала Гамлета, — съедаю последний кусочек. — Отелло задушил Дездемону. Вы не похожи на мавра с подушкой. Вы задушите меня голой рукой не из-за ревности. Гамлет потерялся. Я не нашла в книге Гамлета.       В пустом офисе, при спящем Паскале оборотень сбрасывает шерсть.       — Селёдка в масле — вот, чем пахло, — Хельга запирает кабинет. — Я помню запах селёдки в масле.       — Простите, не угощу, всё съела.       — Я бы отказался от предложения.       — Вы закончили на сегодня работу? — опускаю вилку в банку.       Оборотень сбрасывает мышцы и надевает серую тройку. Вытянутая морда сплющивается в лицо, острые зубы стачиваются.       — «Я жду тебя: единым взором надежды сердца оживи иль сон тяжёлый перерви, увы, заслуженным укором…»       — Онегин — козёл, — кривлю губы. — И что в нём нашла Татьяна?       — Вы читали Пушкина? — удивляется Хельга.       — Мне не нравятся стихи. Лучше бы поэты писали о сексе, чем о неразделённой любви и пустых страданиях.       — Я полюбил стихи после 40-а. Лучше заниматься сексом, чем писать о нём.       Паскаль стонет и просыпается. Хельга не снится, Хельга — оживший кошмар.       — Зачем Вы выбрали меня лучшим работником июня?       Хельга подбрасывает ключи на ладони:       — Спасибо за работу. До понедельника, — когти не царапают пол, грубые ботинки забирают последние сомнения.       С высоты двадцать второго этажа крошечная точка становится катящим велосипед человеком. Он неудобный, как сидушка, он железный, как руль, он скользкий, как масляная цепь. Он с зубьями. Он — ретро. Он рядом.       — «На меня красиво падал лунный свет… Я не отражался в окнах — в чём секрет. Солнце село — я уже не человек, человек».       Неожиданная облава в субботу. Паскаль стоит на выходе из палатки, я душу лямками лифчика связанного трусами Подливу.       — Что он тебе сказал? — пытаю!       — Ничего! — Подлива выплёвывает стринги. — Я не помню!       — Ты убежал, как в жопу ужаленный!       — Время поджимало, — отговорка на потном лице. — Шабашка не в одном офисе.       — Он сказал: «Орлы» и «Мордобой». Что за, нахуй, орлиный мордобой?!       — Да не знаю я! — на улице шум и нерусская речь. — Мусора поганые, — Подлива дёргается. — Отпусти меня, и валите отсюда, пока нас не задержали! Вы красивые и я в женском белье.       Так я и не узнала, в каких орлиных мордобоях участвует Хельга.       Июль начинается с нового образа и новой тактики. Трахаясь в воскресенье с Вадиком, я думала о другом мужчине. Не представляла.       — Чего ты хочешь добиться? — спрашивает Дениз на задних сидениях «Победы».       — Правды, — затягиваюсь сигаретой в мундштуке. — Хочу, чтобы его мысли стали действиями. Он принижал меня целый месяц, а в итоге что? Я получаю премию. Узел на верёвке. Кто бы мог догадаться, что узлом станет селёдка?       — Которую он не ест, но помнит запах. Странновато звучит, ты не думаешь?       — Я думаю о том, как чёрный сгусток формируется в человека. И имя этого человека — Лёша. Ничего не напоминает? — смотрю в зеркало заднего вида.       — Хорошего человека Лёшей не назовут, — Дениз мотает головой. — Ты напоминаешь верховную.       — Хорхоллю в чашечках-зонтиках? — хмурю брови.       — Твои чашечки ничуть не хуже, лежат дома.       «Пам» — лифт привозит на этаж Паскаля в чёрной тройке с зелёным галстуком и лучшего работника июня. Десять утра — лучшие не опаздывают, лучшие приходят вовремя. За четыре месяца я ни разу не надевала на работу платья. Белое, струящееся, без рукавов, без спинки, прозрачное. Сорок второй размер ноги засунут в розовые туфли на одиннадцатисантиметровых каблуках. Лёгкая ткань сдерживает грудь, шея затянута ошейником, поводок ударяет оголённую спину. Не ведьма. Мадам. Классические акценты на глазах и губах. Чёрная подводка защищает от злых духов. Карамельная помада не просит поцелуев.       Паскаль открывает передо мной стеклянную дверь.

но ᴨᴩоᴛиʙ ʍоᴋᴩоᴦо ʙᴇᴛᴩᴀ ᴄʍоᴧиᴛ ʍоя ᴄиᴦᴀᴩᴇᴛᴀ,

онᴀ хочᴇᴛ ᴨобыᴄᴛᴩᴇᴇ иᴄᴛᴧᴇᴛь.

я ᴦоᴛоʙ удиʙиᴛьᴄя обнᴀжённыʍ ᴋᴧючицᴀʍ

и ᴨоняᴛь, чᴛо ᴛы — ʙᴩᴀᴦ ᴄᴇбᴇ.

      Стук каблука выводит сотрудников из кабинетов. Тот, к кому я пришла, ожидает в конце коридора. Иди сюда, будем драться!       — Охренеть, какая ты! — обалдевает Света, когда я прохожу мимо неё.       «А-а-а-а-а», — дизайнер Игорь лишается девственности во второй раз.       «Решительная и твёрдая. Такой её делает чёрный гагат», — улыбается Анетта. — Утро доброе, Галина, — почтительно кивает. — С началом недели.       — Доброе утро, Анетта Вальтеровна, — Паскаль следует за мной, несёт сумку — без селёдки.       «Звёзд не трахают, — держится за дверной проём Максим, ювелир. — Звёздами восхищаются», — прикусывает губу, следуя взглядом за просвечивающими сквозь платье чёрными трусами.       «Ха-ха! Батон, а поудачнее не могла сфотографироваться? — смеётся Дениз у кабинета кадруши. — У тебя щёки больше моих ушей».       «Не ржи! Я почти дошла. Не смеши меня».       Хельга заворачивает в мой кабинет. За ним. Ни одного пропущенного, ни одного сообщения. Не лезет ко мне, не отчитывает, не ищет. Знает, что я приду — и вот я перед ним под работающим кондиционером. Тёмный костюм из плотной ткани, кипенно-белая рубашка и красно-полосатый галстук. Мы не жених и невеста, я не собираюсь тебя соблазнять. Я покажу тебе, какая я мадам. Кого ты явишь мне?       Паскаль кладёт в кресло мою сумку:       «Удачи, мадам. Если что — зовите».       Хельга косится на Павла, который не выглядит, как Павел.       — Это-вы-зов? — проговаривает по слогам.       — Соответствие. Лучший работник июня, секретарь главного директора компании не серая мышь. Я не упаду в Ваших глазах, — надвигаюсь, ведя длинными пальцами по столу, — с высоких каблуков. А если Вы подставите подножку, — тянусь к уху, — удержите меня за поводок, чтобы я не так больно упала, — застёгиваю невидимую молнию на брюках.       — Вы не полностью одеты, — не опускает глаза на грудь и просвечивающиеся трусы. — На Вас мало одежды.       — Я не замёрзну, не переживайте. А если и замёрзну — не попрошу согреть меня.       — Каблуки и откровенный наряд придают Вам дерзость. Далеко убежите от моей непоколебимости? — Хельга ведёт ладонь по столу. Стоп. Меньше сантиметра между нашими пальцами.       — Попробуйте побыть внезапным. У меня получилось удивить Вас, — бессовестный оскал.       — Чем же? Внешним видом? Я не удивлён. Я в первый день назвал Вас вульгарной.       — Но Вы меня такой не считаете, — чуть ближе, чуть плотнее. — Лё Ша.       — Бестактно, — мотает головой.       — Лё Ша. Вы говорите по-французски? Вам подошли бы французский и расстёгнутые верхние пуговицы.       — Нет, — он ближе, чем безымянный палец во рту, он слаще сладкой крови на языке. От карих глаз не оторваться, зрачки не разглядеть.       — Le chat. Слышали? Это не Ваше имя. Это Вы. Будьте «Котиком», а не камнем-обманкой. У меня получилось Вас удивить, Лё Ша? — хватаю за узел. Один-единственный узел на длинной верёвке.       Хельга накрывает мою кисть на узле. Прикосновение прохладное, как охлаждённое шампанское, и тягучее, как горький мёд.       — Принцесса играет в королеву?       — Принцесса? — ухмылка вскидывает бровь. — Браво. Вы поразили меня в сердце. Я не воскресну.       — Котики не убивают, — улыбка. Он впервые улыбается. — Котики играются с Принцессами. Не наряжайте меня, я не люблю такое, и не устраивайте чаепития.       — А пузико разрешите почесать? — касаюсь галстука.       Хельга дышит в шею:       — Если Принцесса принесёт кофе.       — С удовольствием, — отхожу от стола, — но сначала поправлю трусики, — провожу по тонкому платью. Не клюнул. Не оторвался от лица. — Надолго ли Вас хватит?       — Я терпеливый.       — «Сложно быть рядом с русской принцессой».       — Я смеюсь над трудностями.       — Я множество раз смеялась над Лё Ша.       — Я слышал, — вторая улыбка под опущенными веками. — Принцесса долго несёт кофе, — третья улыбка под морщинами вокруг неотразимых глаз.       С ухмылкой разворачиваюсь к выходу. Спиной и ягодицами ощущаю жар. Царапает до крови. Он будет смотреть на меня, когда я его не вижу. А я не могу его увидеть.

ᴄᴧожно быᴛь ᴩядоʍ ᴄ ᴩуᴄᴄᴋой ᴨᴩинцᴇᴄᴄой,

ᴛᴀᴋ ʍноᴦо ᴄᴛᴩᴇᴄᴄᴀ, ᴛᴀᴋ ʍноᴦо ᴄᴛᴩᴇᴄᴄᴀ.

ʍнᴇ ᴄᴩᴇди дᴩузᴇй ᴛʙоих ᴛᴇᴄно,

но ᴛᴀᴋ инᴛᴇᴩᴇᴄно, ᴛᴀᴋ инᴛᴇᴩᴇᴄно.