Птицы

∞

      Стейн подул на отполированный клинок меча, сдувая пыль после заточки. Лезвие блеснуло в полумраке конюшни серебряным зеркалом и тихо звякнуло о бляхи ножен.       Он собрал лезущие в лицо волосы в тугой хвост и двинулся вдоль стойл, надевая на руки плотные перчатки.       — Валет, — щелкнул зубами вороной конь, когда Стейн распахнул его стоило.       — Грэм, — буднично поприветствовал Ил, отходя в сторону.       На выходе из конюшни он накинул на спину Грэма вальтрап и седло, затянул подпругу, проверил стремена. Застегивая ремешки уздечки, Ил коротко бросил:       — Обход по большому кругу.       Ночь была тихая. Только копыта лошадей глухо топтались по брусчатке двора. Патрульные группы, подобрав поводья, переговаривались и дымили, зажимая между зубами лакричные трубки сигарет.       Когда из конюшни вышел Ил, разговоры стихли. Зазвенели железные кольца уздечек, заскрипели новые седла.       Лошади поднимали головы и нетерпеливо трясли гривами, поглядывая на высокие чугунные ворота Королевского двора.       Наконец Стейн поднял руку, давая отмашку, и первым двинулся к тёмному, будто покрытому слоем сажи забору.       За пределами замка, лишенные факелов и огня, они шли длинной колонной, ориентируясь на тихие пофыркивания лошадей. Справа и слева то и дело слышался шелест степной травы — это Брандашмыг, по-кошачьи сверкая глазами и дергая носом, обследовал территорию.       Он, как было принято, пас лошадей, следил, чтобы ни одна тварь не подобралась к всадникам из темноты прилесья, и провожал патрульных до самых холмов, где могучие дубы сменялись на березняк. Там он замирал, ждал колонну и притирался горячими боками к каждой проходящей дальше лошади, оставляя свой запах.       Не все лошади были этому рады. Периодически в тишине ночи раздавались нервные ржания и испуганные бормотания молодых кобыл, но наездники, натягивая поводья, не давали им сдвинуться с места до тех пор, пока Брандашмыг не оставлял на них свою метку.       В лесах всегда было небезопасно, но ночью, когда к реальным угрозам прибавлялись собственные страхи, причудливые игры света от едва мерцающих лунных нарциссов, отбрасывающие живые тени на изогнутые стволы, было самое время для примет и суеверий. Брандашмыг был не самым опасным хищником, но его запах — концентрированная вонь мокрой кошки с примесями гнили и разложения, в большинстве случаев действительно помогала отпугивать тварей со слишком чувствительным обонянием.       Стейну не нужно было заходить в казармы, чтобы знать, что тела его людей изрисованы защитными символами, нательное белье покрыто вышивками оберегов, а на лодыжках и запястьях под сапогами и перчатками, крепко завязаны красные нити.       Он во всё это не верил, а потому не носил. Удача его ещё ни разу не подводила — там, где другие группы выходили едва живые, его отделывалась лишь легким испугом. Отчасти из-за этого, отчасти из-за его превосходного умения владеть собой и мечом, Ил занимал в придворной охране не последнее место.       Даже сама Королева, падкая на всё, что выгодно выделяется, не упускала шанса держать его подле себя каждый раз, как он был не занят в патруле или на стрельбищах.       Стейн, не имеющий привычки вести долгие светские разговоры, большую часть времени их размазанных по времени свиданий отмалчивался, поглядывая на Ирацибеллу, быть может, слишком пристально, чем того требуют приличия. Но той, похоже, это даже нравилась — из встречи к встрече наедине Королева вела себя с ним все развязнее, всё больше пускалась в рассуждения о тупости людей её окружающих и совершенно не следила за своей прической.       Пышные алые локоны, собранные в огромное подобие сердца на её непропорционально большой голове, постоянно освобождались от пут невидимок и шпилек, падая Королеве на выбеленное пудрой лицо. Но та этого будто не замечала, просто небрежно смахивала их с глаз, распушая еще больше, и к концу встреч куда больше напоминала нелепую помесь льва и пуделя, нежели правящую Королеву Подземного мира.       Неудивительно, что по замку так быстро распространились слухи об их романе — никому ведь и в голову не могло прийти, что сама Ирацибелла, великая и ужасная, могла приглашать в свои покои кого-то просто для того, чтобы выговориться.       Однако отчасти дворцовые всë же были правы. Стейн действительно спал с ней. Однако проблем для службы это не создавало — ни он, ни Королева не были заинтересованы друг в друге в той степени, когда люди уже начинают думать о добавлении стабильности и искренности в совместные встречи.       Их свидания куда больше походили на встречу двух доведенных до ручки — Ирацибелла справлялась с накипевшим словесными тирадами, он получал свою разрядку в сексе, и все были довольны.       Когда за березняком показалась полоса рапсового поля, Стейн притормозил, развернув лошадь и выглядывая в полумраке подъезжающих. Здесь они разделялись.       — Терек на Клио, твоя группа берет у входа в лес южнее. Колл на Буране — ваша группа западнее. Моя на восток, — выдавая каждое слово отрывистой хрипотцой отдал указания Стейн.       Когда темные тени лошадей, разбредающиеся по группам, наконец замерли, Ил посмотрел на небо, прикидывая время до рассвета.       — Через шесть часов встречаемся у северного ивняка. Помним ориентировку — Её Величество приказала уделять особое внимание людям со светлыми волосами.       Постояв ещё с минуту, вслушиваясь в тишину поля, Стейн развернул коня к виднеющейся вдали кромке леса и Грэм, мотнув хвостом, двинулся вперед. Следом за ними потянулось ещё четверо всадников.       Чем дальше они отходили, тем слабее слышались копыта лошадей других групп, притаптывающие землю. Когда же зашли под густые ветви, которые росли настолько низко, что приходилось прикрывать рукой лицо, они окончательно оторвались.       Когда стало посвободнее, один из всадников, едущих сзади, закурил. Запахло травами.       — Угостите? — голос звонкий, мальчишечий, вроде шепотом приглушенный, но все равно отчетливо слышный.       Ил нахмурился, но не обернулся. Знал, что парень за ними увяжется, но что распределен в его группу — об этом не сообщали.       Когда Стейна отправляли совсем далеко, до крайних границ Королевства, он предпочитал набирать себе группу сам. Брал только опытных бойцов с выносливыми лошадьми, знакомых и с переправами через реки, и с ночлежками в лесу, с караулом.       — О, с мятой.       Парня звали Билли. Умом был вроде не обделен — по крайней мере, правила и инструкции по охране замка чеканил наизусть,— но как только дело доходило до крови или до Королевы, не дождавшейся палача и исполнившей свою горячо любимую казнь над каким-нибудь пройдохой саморучно, чтобы тут же повелеть повесить отрубленную голову на кол — этот Билли становился не полезнее кисейной барышни в походе.       Он бледнел до синевы, хватался за всё вокруг будто в тщетной попытке удержаться на ногах. А потом падал, как подкошенный, и выглядел до того неживым, что пару раз неравнодушные дамы, проходящие мимо, кидали в него монеты за упокой.       Такие, как Билли, должны были становиться рукастыми подмастерьями или учеными травниками, но этот парень отчего-то решил променять свое незамутненное будущее на тяжелый меч и узкие сапоги из ребристой кожи.       Когда дубы сменились высокими, шелушащимися соснами, а под копытами лошадей захрустели сухие прошлогодние иглы, Стейн спешился первым.       — Командир, зачем мы… — начал было Билли, но замолк, увидев во вспыхнувшем огоньке спички глаза обернувшегося Ила.       — Марсово поле, — бросил Стейн хмуро, прежде чем отвернуться.       Он закурил табак, который ему притаскивал Белый Кролик с Верхнего мира, и продолжил путь, слыша, как при каждом шаге жесткая грива Грэма скользит по его облегченной кольчуге.       Под ногами сухие иглы быстро сменились оранжевым песком. Стали идти ещё медленнее, чтобы не провалиться в паучьи ловушки, прикрытые тонкими слоями паутины.       — Почему мы не пошли через рапсовые поля? — тихо пробормотал Билли, прижимаясь к своей лошади, будто готовый в любой момент хвататься за её гриву и кричать, чтобы вытаскивали.       Стейн его проигнорировал.       Когда начало светать, они добрались до очередного пролеска. Небо пустило тонкую полоску рассвета на горизонте, трава под ногами влажно заблестела. Начали виднеться домишки первой деревни.       Бородатый мужичок в фуражке, мирно стругающий что-то на лавчонке у крайней избы, завидев их, тут же вскочил и хотел было ринуться в дом, но на полпути поняв, что его заметили, нелепо замер, втянув голову в плечи.       — Здрасьте, — вылупил он свои перепуганные глазенки, пряча в карман выструганную фигурку, и развел руками как нашкодивший мальчишка. — Нету ниче, нету, господьте!       — Патруль Её Величества. Документы предъявите, сэр, будьте так любезны, — Ил с прищуром оглядел его торчащее пивное пузо, на котором фуфайка уже не застегивалась, льняные брюки, испачканные смолой и, обернувшись на своих ребят, дал отмашку расходиться по деревне.       — А чой-то вы у порядошных спрашиваете, а до этих полоумных уголовников никогда не доходите? — набычился мужичок, но шнурок с бусами, служивший здесь за паспорт, поспешно вытащил.       — Дойдем, не волнуйтесь, — лживо улыбнулся Стейн. — Дома ещё кто-то живет?       — Так жена, — сморщился. — Уж с полчаса как на поля усвистала.       Деревню обошли быстро. Двинулись дальше уже верхом, но вместо того, чтобы пойти по прямой тропе, Ил свернул левее, туда, где начинались ивы.       — Командир? — подал голос Джон, один из бывалых, часто попадающий к Стейну в группу.       — В этот раз наведаемся и к проклятым.       — Так это правда… — заволновался Билли. — Что сам Время…       Вокруг стола, не уступающего по длине любому поезду, который могла вообразить себе Алиса, росли ивовые деревья. Ветви их, гибкие, покрытые шершавыми, похожими на кошачьи язычки листьями ползли между рядов и шеренг битых чашек, обвивали важно надутые чайники, простирались над пустыми блюдцами и розетками, которые ещё хранили на своих тонких стенках и ободках, покрытых мшистой плесенью, липкие отпечатки сладких джемов.       Стол казался заброшенным, давно покинутым неряшливыми хозяевами и, если не идти вдоль него достаточно долго, можно никого и не увидеть.       Алиса отодвинула ветви, выдергивая подол юбки у беззубых, но чрезмерно любопытных колокольчиков. Солнце ударило по глазам после полутьмы леса.       — Ты снова отрастил волосы! — воскликнул Шляпник, радостно махая ей рукой.       — Доброе утро.       Из-за стопок перепачканных тарелок и пирамид чашек с темным налетом было видно лишь его цилиндр и белый лоб в обрамлении топорщащихся, как накрученная проволока, волос.       — Не хочешь ли чая? — пискнул, возбуждённо встрепенувшись, Мартовский Заяц, тут же разгребая для нее место.       — Чебрец, мелисса, мята! — ухмыльнулся Шляпник, горделиво поправляя цилиндр. — Готов спорить, если Боги пьют нектар, то вкус его именно такой!       Алиса села в плетенное кресло, аккуратно беря в руки наполненную до краев чашку.       Из-за чайника выглянула мышь Соня, широко зевая и стряхивая с крошечной шпаги капли чая и сахара.       — По мне так, не хватает тысячелистника, — проворчала громко, оскалив в приветствии передние зубки.       — Тысячелистник последние месяцы ужасно фиолетовый, ты же знаешь, — возмутился Шляпник.       — Ты не так смотришь, поэтому у тебя они все фиолетовые! — убрав шпагу, возразила Соня.       Начался спор. Аргументы у обоих были до того абсурдные, что слушать их не было нужды.       Мартовский Заяц дёрнул её за юбку и, пугливо поглядывая на спорящих, нерешительно протянул припасенный сухарик с изюмом.       Алиса приподняла краешки губ в знак благодарности и, осмотрев себя, с тихим треском оторвала с пояса крашеную пуговицу. Заяц принял дар с превеликой осторожностью и тут же спрятал в нагрудный кармашек, светясь довольством.       — Поспорю!.. — тем временем вспыльчиво возразил Шляпник, зазвенев посудой. — Если уж небо — потолок, то очень уж скверный! Постоянно протекает!       Соня, дотащившая до чашки новый квадратик сахара, отряхнула лапки и уперла их в бока.       — Если уж небо — потолок, то земля — пол, — нахохлилась.       — Ужасный пол! — захохотал Шляпник, переворачивая ближайшую стопку тарелок. Те рухнули вниз, на землю, разлетаясь на осколки.       Алиса сидела, подперев рукой подбородок, и медленно помешивала остывающий чай, гоняя по дну случайные чаинки.       Раньше Подземная страна будоражила её любопытство и зажигала безудержный, близкий к маниакальному интерес. Алиса чувствовала потребность спускаться сюда снова и снова, чтобы жадно наблюдать за говорящими цветами и сонно позевывающими деревьями. Она могла часами смотреть за тем, как окунь в рубахе из ближайшей деревни безучастно натирает бокалы за стойкой своего бара; как гусеница, зажав подмышкой кальянную трубку, выдыхает дымные обручи, рассеивающиеся в высоких кронах.       Как Безумный Шляпник — когда-то просто немного чудной Террант — хитро сверкая глазами, опрокидывает в себя чашку за чашкой и травит байки обо всех, кого встречал в своей жизни.              Но со временем Алиса стала ловить себя на мысли, что всё это… приелось. Старые чудеса потеряли свой шарм и очарование, как увядающая роза свои лепестки. А новых все не появлялось — мир вокруг застыл, словно муха в янтаре, далекая от перемен и совсем к ним не стремящаяся.       — Они его боятся, — прохрипел Шляпник, отсмеявшись. — Ветер как-то преподал им дельный урок, вот теперь они и избегают его, точно ужасного листолаза без одежды!       Алиса его не слушала.       Единственное, что спасало ее от страшной скуки — не затихающее предчувствие опасности, щекочущее лопатки. Она знала, что Абсолем уже должен был передать Червонной Королеве пророчество о Бравом дне и воине в белых доспехах. И догадывалась, что Королева уже должна была начать поиски.       Вот только пророчество, появившееся в Свитке одной только крошечной карикатурой, было до нелепого обманчивым.       Алиса знала, что тот Белый рыцарь, изображенный со спины, с большим мечом и развивающимися светлыми кудрями был никаким не рыцарем на самом-то деле. Он не служил и не был предан Белой Королеве, как разом решили все в округе, уже успевшие навестить местного пророка. И уж тем более этот «рыцарь» не стремился одевать на себя тяжеленные доспехи и бездумно хватать зачарованный меч.       В этом Алиса могла быть уверена, потому что — просто смешно! — этим рыцарем по канону должна была стать она.       И каждый раз, сталкиваясь со случайными незнакомцами, любой из которых мог быть подкупным королевского двора, ее нервы дребезжали, словно блюдца на столе, когда Шляпник вытанцовывал на нём джигу, а живот сводило от смеси предвкушения и тревоги.       Одна часть Алисы хотела, чтобы ее нашли — как ребенок, спрятавшийся в укромном местечке во время игры в прятки, вибрирует от нетерпения всем своим существом, мечтая, чтобы его отыскали, чтобы он смог запечатлеть, впитать в себя эмоции водящего, горделиво приосанившись от похвалы за хорошо выбранное место. А другая часть, напряженная и опасливая, голосом Томми советовала убраться подальше, пока не поздно. Уверяла, что опьяняющий риск не стоит того, чтобы приносить ему в жертву свою собственную безопасность.       И Томми, безусловно, был как всегда прав.       Но поздно было уже.       Потому что Алиса внутренне сгорала от предвкушения.       — Погадай, а! Погадай! — из чайника выскочила мокрая Соня.       Алиса медленно моргнула.       Рассеянно перевела взгляд на трясущуюся мышь в тяжелом от влаги кафтанчике. Одним глотком допила свой чай и с тихим стуком перевернула чашку прямо на скатерть — по и без того не слишком белой ткани потекли желтые пятна.       Делать это без капли магии в теле было окрыляюще легко. Алиса не выдавливала из себя предсказание капля за каплей, с трудом сдерживая тошноту, не давала обещаний и не принимала обязательств. Она просто говорила приставучей мыши то, что та хотела услышать.       Дождавшись, когда стекут последние капли, Алиса перевернула чашку обратно и заглянула внутрь, отпихивая сующего свой любопытный нос Зайца.       — На что гадаем? — спросила без интереса.       — Когда я совершу свой первый подвиг? — Соня зажала в лапках хвост, покусывая его от нетерпения.       — Вижу ворона без клюва.       Мышь положила лапку на бортик фарфора и жадно впилась взглядом в кучку мокрой заварки, размазанной по дну и стенкам.       — Берегись острых когтей, но не бойся злых клювов, они тебе препятствовать не будут, — добавила Алиса, после недолгого молчания.       Соня приосанилась, с подозрением оглядывая сидящего рядом Мартовского Зайца.       — Все слышали? Я лично прослежу, чтобы в следующий раз вы остригли себе все когти так коротко, как только можно.       Заяц сделал страшные глаза, а Шляпник, так явно перебарщивая с театральностью, что Алисе стоило больших усилий не поморщиться, икающие захохотал, вскакивая и хрустя ботинками по осколкам.       — За это надо выпить, господа!       Алиса не сразу его узнала. Когда сквозь заросли ивняка один за другим вышли патрульные, она допивала третью чашку.       Смутная тень воспоминаний коснулась её сознания только тогда, когда они встретились взглядами.       Стейн выглядел куда старше, чем в их последнюю встречу. Он вытянулся и окреп, огрубев корой, как дуб. И теперь совсем не походил на того коротко стриженного мальчишку в пыльной одежде, под которой краснели подростковые высыпания.       — Чабрец, мелисса, мята, заварили мне и на-ка, — придушено забормотал Мартовский Заяц, дико косясь на лошадей.       Алиса вгляделась внимательнее, рассматривая заострённые линии скул, узкий лоб, напряжённую челюсть.       В Стейне было что-то шакалье — хищно-острое, злющее, совсем непривлекательное. Особенно во взгляде — терпком, как дым от кострища, колючем, как заросли дикого шиповника.       Он отталкивал, будто с ног до головы состоя из всего того, что другие не признавали, и существо Алисы, взбудораженное до крайности, металось между отвращением и заинтересованностью.       Шляпник за столом едко захохотал, завидев дворцовых, и тут же закашлялся, подавившись. Проглотил вставший поперёк горла кусок, отложил хлеб с маслом и вытер слезы.       — Сля-я-якоть под ногами, гря-я-язь под сапогами, стра-а-ажники Кровавой, снова тут как тут! — затянул, даже не потрудившись убавить громкость, а потом, без перехода, громким шепотом заговорил, обращаясь к Алисе: — Смотри, дорогой мой, кто к нам пришел!       Но Алиса смотрела и так. Напоминая сама себе безумного ученого, увидавшего новый объект для изучения, она не сводила со Стейна пристального взгляда, пытаясь увидеть там, над головой, его душу.       Тщетно, конечно. Вместо однозначной формы она видела лишь ее размытый силуэт, жалкий отголосок, достаточно четкий, чтобы узнать его на фоне других таких силуэтов, но все же катастрофически недостаточный, чтобы оценить красоту души в полной мере.       Укол разочарования был как никогда болезненен — не быть способной использовать то, что за столько лет стало таким же привычным, как дыхание, было отвратительно. И Алиса, ненавидевшая чувствовать себя слабовидящим, теряющимся при свете дня, была вынуждена довольствоваться тем, что имеет.       — Шляпник, — бросает Стейн, не спеша слезать с лошади, и щурится неприязненно.       — Доброго дня, Валет! — резво салютирует тот креманкой, из которой брызгами разлетается желтый, давно растаявший крем. — Чаю?       — Документы предъявите, — сурово хмурит брови один из патрульных, чуть вытаскивая меч из ножен.              Алиса отводит взгляд от всадников. Стягивает с шеи нитку бусин и небрежно бросает на стол, не меняясь в лице. Это не должно выглядеть, как вызов или пренебрежение, и не выглядит — в этом она уверена — но соскочивший и подошедший к ним патрульный смотрит на нее с раздражением.       Бусы на нитке гладкие, покрытые лаком, все условные знаки видны отчетливо — не придраться. Поэтому Алиса смотрит прямо, не меняя своей расслабленной позы, лишь слегка придерживает соломенную шляпу при дуновении ветра.       — Все в порядке, мадам, — неохотно признает патрульный, хмуря кустистые брови, и отходит в сторону. К Шляпнику обращается уже не сдерживая пренебрежения:       — Нелегалов приказано приводить на суд, — с намеком кладет руку на рукоятку меча, но Шляпнику будто все равно.       Улыбается безумно, но смотрит на Алису нечитаемым взглядом — видно, углядел красную бусину на ее нитке. Редкость среди простых людей, но Алиса никогда ему ничего о себе и не рассказывала.       — Берем его, — голос Стейна режет внезапно выросшую между ними стену. Шляпник скалится, поднимаясь сам, и отвешивает поклон ей на прощание.       — Ах, какие ночи белые, черные, крови много! — и хохочет, не сопротивляясь, когда молодой патрульный, подбежавший на подмогу, испугавшись его резкого голоса, пихает Шляпника в спину.       Алиса провожает их взглядом. Соня, помчавшаяся вдогонку с боевым кличем, теряется в зарослях травы.       Мартовский Заяц неуверенно дёргает её за край юбки.       — Они у-ушли?       Алиса оборачивается. Смотрит на плешивого, выдирающего от нервов собственный мех с ушей Зайца и крошечная улыбка появляется на еë бледных губах.       — Ушли.       Заяц смотрит испугано.       — А Шляпник? О-он...       — Тоже ушёл.       Заячий нос безостановочно дёргается, точно силится уловить в воздухе еë, Алисы, страх или панику, но их нет. Она спокойна и тиха, точно море в штиль.       Мартовский Заяц тоже успокаивается. Возвращается его извечная взбудораженность — и вот он уже разливает им чай трясущимися лапами и, заикаясь, рассказывает всë те же истории, что до этого рассказывал Шляпник, выдавая их за свои.       Через месяц они встречаются снова в таверне «Святое пристанище». Убогое место с хорошим, однако, поилом и эффектными официантками, привлекающее всех отчаянных повес и гуляк, точно морской маяк плутающие лодки.       Стейн почти никогда не бывал в этой части столицы, но слышал, что в этой таверне, принадлежащей одному не бедному купцу, люди закладывают последнее имущество, продавая ушлому хозяину свои тела и души ради одного вечера блаженного беспамятства.       Таких людей, как этот купец, Ил презирал и знакомств с ними не имел, но сейчас по долгу службы был вынужден искать с ним встречи.       Внутри шумно: захмелевший бард горланит непристойные частушки, трое мясистых бородачей, устроившись в углу, гогочут, свистя крутящимся между столиков официанткам в коротких юбках с кокетливыми рюшечками. Какой-то тип с чисто выбритым черепом визжит, не то смеясь, не то плача, и взывает к своему Богу. В мешанине тел и звуков удушливо пахнет потом, самогоном, видно добро разлитым по деревянному полу и жареным в масле мясом.       Стейн брезгливо отталкивает со своего пути полуголое тело, булькающее в дуэте с бардом на последнем издыхании, и пробирается к барной стойке, спеша как можно скорее расправиться со всеми делами и выйти на свежий воздух.       Но за барной стойкой никого нет, только тянутся ряды пустых кружек и рюмок, которые одну за другой сгребают на подносы подлетающие официантки и уносят куда-то в боковую дверь.       — Хозяина позовите! — окликает он ближайшую, но не может быть уверен, что та разбирает его просьбу в этом гомоне.       И когда Ил, плюя на все, уже хочет пойти прямо на кухню и трясти кухарок, что-то вынуждает его обернуться.       На другом конце стойки, где столешница причудливо уходит в закуток с широким подоконником, не виденный ни с входа, ни с зала, сидит Сара.       На секунду Стейну кажется, что зрение его подводит — так уже было там, на поляне Безумного Шляпника, когда он увидел еë впервые за много лет, повзрослевшую, совсем не похожую на ту дрыщавую девчонку с нечесанной копной волос из прошлого, которую он похоронил в своих мыслях в тот же день, как она покинула его дом.       Ил не знал, как Сара тогда выжила, теперь куда больше осознавая реальную опасность местных чащ — не мог предположить даже. Но когда увидел еë лицо, затемненное полями шляпы, на котором также, как и тогда, читалась причудливая смесь любопытства и опаски, уже не смог просто снова выкинуть его из головы.       В чем-то они с Сарой были похожи — интерес ко всему неизвестному и непонятному вечно тяготил и его, побуждая на опрометчивые, не всегда оправданные риски и поступки.       Он подошёл и сел на стул рядом. Заглянул в сшитые страницы, лежащие перед ней, и в столбиках чисел, разбавляемых короткими приписками, узнал книгу бухгалтерского учёта.       — Работаешь здесь? — недоверчиво спросил, когда она подняла взгляд.       На ней было платье из ситца, сидящее ладно по фигуре, но совершенно противоположное тем, что были на местных работницах. Никаких рюшей и оборок, только широкий пояс из тёмной кожи, да бархатный треугольный воротник, украшенный посередине искусно вырезанным из дерева завитком цветка.       Сара склонила голову, окидывая взглядом его лицо и плечи.       — Красивые глаза, — вдруг сказала она. — Береги их.       Стейн вскинул бровь.       — Живу, — Сара приподняла уголки губ, наслаждаясь его коротким замешательством. — За это, — указала на книгу.       — Живëшь в этой дыре? — колюче хмыкнул Ил, облокачиваясь на стойку и щурясь. — Нравится местная компания?       Но Сара шпильку проигнорировала. Только с каким-то непонятным, быстро промелькнувшим в глазах ликованием, поддалась ближе и улыбнулась.       — Мерлин, да ты совсем не изменился, Стейн.       — А должен был? — ухмыльнулся, решив умолчать о том, что это, вообще-то, не так.       Он изменился ровно настолько, насколько меняется человек, переживший всех своих кровных родственников, первых напарников и большинство сослуживцев, раз за разом выигрывая гонку на жизнь с обстоятельствами и смертью.       Сара тоже стала другой — тогда, у Шляпника, он этого не заметил, но сейчас отчётливо видел залëгшие под глазами тени, складку между бровей, искусанные губы. Волосы, заплетённые в тугие косы, оборачивались вокруг её головы точно корона и Сара, вопреки усталому виду, держалась теперь совершенно иначе: с прямой спиной, расправленными плечами и приподнятым подбородком, она имела вполне уловимое сходство с дочерьми и женами дворян, часто посещающими замок. Но в отличие от них, в ней не было ни горделивости, ни надменности, ни светского кокетства. Только холодная сосредоточенность и затянутая тугим поясом выдержка.       Стейн, как бы он этому не противился, видел в ней бойца, хотя худое тело с тонкими запястьями, на которых кость выпирала так, что ударь слегка — треснет с лёгкостью, совершенно не годилось ни для боя, ни для хоть какого-нибудь физического противостояния даже самому плохо подготовленному из его бойцов.       Ил смотрел на Сару и не понимал, откуда что берётся. И никак не мог решить, прислушиваясь к своей интуиции, стоит ли считать это что-то угрозой.       Он помнил о приказе Королевы проверять всех светловолосых, помнил и о сказанном вскользь лично ему комментарии Ирацибеллы, что женщин следует изучать с тем же пристрастием, что и мужчин, к которому он сначала отнёсся скептически, но теперь, видя перед собой Сару, женщину, в которую она выросла, Стейн был готов признать, что да, Королева была права — они тоже могут быть угрозой.       Ил напрягается, когда чувствует движение за своей спиной, но Сара всë ещё смотрит спокойно, хотя точно видит подошедшего. И Стейн совершенно неожиданно для себя ощущает, как улегается внутри тут же взявшая управление готовность защищаться.       — Хозяин ждет вас, — сладко улыбается официантка, когда он разворачивается.       Прежде чем уйти, Ил бросает последний взгляд на Сару.       Он готов поклясться, что на мгновение в голубых радужках отражается сталь.